Дебютная постановка. Том 2

Он вежливо поблагодарил за приглашение, подхватил тяжеленный чемодан и проводил семью историка до машины, удачно припаркованной совсем рядом с выходом из здания. Помогая загрузить вещи в багажник, бросил ненароком взгляд на мужчину, который показался смутно знакомым. Мужчина стоял у выхода и лениво, как-то незаинтересованно смотрел на рассаживающихся по машинам и автобусам пассажиров. Стройный, среднего роста, в сером костюме. Обыкновенный, ничем не примечательный. Кроме одного: костюм сидел на нем как влитой. «Рожа наша, точно не иностранец. А вот костюмчик определенно не фабрики «Большевичка». Или заграничный, или сшит у нас в закрытом ателье. В обычном ателье так не сошьют. Хотя про костюмы, кажется, говорят «строят», а не «шьют»… И почему на мне костюмы так стильно не сидят? Вроде не кривой, не хромой, не горбатый, а в костюмах, купленных в наших магазинах, выгляжу, как чучело, – с завистью подумал Михаил. – Хорошо, что форменный китель с погонами спасает».

И все-таки: где же он видел этого мужчину? Почему его лицо кажется знакомым?

Он простоял на остановке автобуса не меньше десяти минут, когда рядом, из-за спины, раздался негромкий голос:

– Товарищ капитан?

Михаил вздрогнул и резко обернулся. Перед ним стоял тот самый тип в хорошем сером костюме и сдержанно улыбался. И в эту самую секунду Губанов вспомнил, где видел его. В аэропорту. В толпе встречающих. Но не сегодня. И не один раз, а как минимум два или три, но два – точно.

Внутри похолодело. «Комитетчик, – понял он. – Из наружников, наверное. Отсматривает, кто кого встречает, кто с кем общается, особенно если встречающий такой, как я: не член семьи, не близкий друг, не едет вместе со всеми, а что-то забирает и уходит. Черт…»

– Слушаю вас.

Михаил старался говорить спокойно и невозмутимо, но голос предательски дрогнул.

– Уделите мне несколько минут, – вежливо попросил незнакомец.

– Но я на автобус…

– Ничего, я на машине, отвезу вас, куда скажете.

Тон у него был настолько уверенным и убедительным, что Губанов ни на мгновение не усомнился в наличии соответствующего служебного удостоверения во внутреннем кармане отлично сшитого серого пиджака. Поэтому, когда спустя несколько секунд это удостоверение было предъявлено, Миша даже не удивился.

Разговор, состоявшийся в машине по пути к центру Москвы, был негромким, вполне дружелюбным и носил характер скорее отеческого увещевания, нежели запугивания. Дескать, все мы – живые люди, у нас самые разнообразные потребности, и нет ничего зазорного в том, чтобы стремиться чем-то порадовать близких и друзей, да и самого себя побаловать, но офицеру милиции следует блюсти свое реноме, проявлять предусмотрительность и уж в любом случае не рассекать по зоне прилета в форменной одежде, сверкая погонами, когда прибывают международные рейсы. Что подумают иностранные гости? Что советская власть чувствует себя неуверенно, в каждом гражданине зарубежной страны видит потенциального противника и расставляет через каждые пять метров по милиционеру, чтобы не допустить вражеских инсинуаций. А это ведь в корне неверно. СССР твердо стоит на пути к коммунизму, никакие происки капитализма ему не страшны, наша страна всегда рада любым зарубежным гостям и готова принять их с открытой душой. Ведь правильно?

Однако все-таки не очень хорошо, когда замначальника столичного райотдела внутренних дел проявляет такой повышенный интерес к предметам, произведенным на загнивающем Западе. Наши товары, сделанные на советских заводах и фабриках, ничуть не хуже, а зачастую даже и лучше. Низкопоклонство перед буржуазными странами не к лицу офицеру советской милиции. Если предать это огласке, то выйдет некрасиво. И для карьеры не полезно. Но ведь никто не узнает, правда? Моральный облик заместителя начальника по политико-воспитательной работе не может и не должен подвергаться сомнению. А вот моральная устойчивость других сотрудников райотдела нуждается в оценке.

– Вы согласны, Михаил Андреевич?

Попробовал бы он оказаться не согласным…

– Я видел вас в аэропорту три раза, – сказал Губанов. – А вы меня только сегодня заметили?

– Ну почему же только сегодня? – Краешки губ сидящего за рулем человека в сером костюме дрогнули в полуулыбке. – Если вам нужна точность, то я видел вас в середине февраля, число не припомню, затем в канун Восьмого марта, потом дважды в апреле, по одному разу в мае и июле. Вас трудно не заметить, вы всегда в форме. Почему вы не ходите в штатском, когда не на службе?

– Я прямо со службы приезжаю, – буркнул Михаил. – У меня нет времени съездить домой переодеться, работы очень много, не успеваю.

– Конечно. Я понял. Так куда вас отвезти? Домой или на квартиру Кульмиса?

Губанов оторопел. Кульмис был тем самым сотрудником советского посольства на Кубе. Выходит, комитет не только зафиксировал постоянные появления Михаила в аэропорту, но и отследил его передвижения. Круто работают! Мышь не проскочит.

Ему стало неуютно и очень страшно. Намек про оценку моральной устойчивости сотрудников милиции был настолько прозрачен, что не понять его мог только полный придурок. А Миша Губанов очень, ну просто очень не любил выглядеть недостаточно умным.

– К Кульмису, – ответил он. – Если вы зайдете вместе со мной, мы сможем выпить по чашке кофе или чего-нибудь покрепче и продолжить разговор. Не возражаете?

– Принято, – широко улыбнулся «серый костюм».

Январь 1970 года

Николай Губанов

Славик лихо съехал с горки, хотя и заметно зашатался на самом крутом участке спуска. А вот Юрка все-таки завалился в сугроб и неловко пытался снова встать на лыжи. Когда мальчишки, хохоча, подъехали к Николаю, их лица были мокрыми от пота и снега, щеки пылали здоровым румянцем, глаза сверкали от удовольствия.

– Теперь ты, – сказал Юрка отцу, с трудом переводя дыхание.

– Смотри внимательнее, – строго наказал Николай. – Славик уже все понял и едет правильно, а ты не работаешь корпусом.

Он «елочкой» взобрался на довольно высокую горку, убедился, что сын смотрит в его сторону, и начал спуск. Морозный воздух щипал лицо, снежинки попадали в рот, и Губанов вдруг подумал, что никогда в жизни не был так счастлив, как в последние два года. И сегодняшний день – как апофеоз восторга, радости и надежд.

– Здоровски вы катаетесь, дядя Коля, – с завистью проговорил Славик Лаврушенков. – Мы с Юркой тоже так научимся. Скажи, Юрок?

– Само собой, – деловито подтвердил Юра.

У него уже ломался голос, поэтому парень иногда говорил басовито, по-взрослому, а иногда пускал петуха или смешно скрипел. У Славика голос был еще детским, чистым и звонким, ведь он на целый год младше Юры, зато ростом вымахал не по возрасту, почти на пять сантиметров обогнав своего друга, да и в плечах стал пошире.

– Так, пацаны, давайте еще по три спуска – и на платформу, а то электричку пропустим, – скомандовал Губанов.

Зимние каникулы мальчики проводили вместе, встречались каждый день. То Юра ездил в Успенское, то Славик приезжал в Москву и оставался ночевать у Губановых. Каникулы длинные, почти две недели, выходные выпадали целых два раза, и Николай Губанов с удовольствием проводил эти свободные от работы дни с сыном и его другом. Ходили в парк Горького на аттракционы, в кафе-мороженое, в кино, на каток, ездили, как сегодня, за город кататься на лыжах.

В январе темнеет рано, в четыре уже смеркается, а в пять совсем темно, поэтому многочисленные лыжники, проводившие выходной день на природе, возвращались в Москву не вечером, как дачники летом, а намного раньше. Николай с мальчиками с трудом втиснулся в набитый вагон, оккупированный студентами, судя по веселым громким разговорам – однокурсниками. Они остались ютиться в тамбуре, потому что на каждой остановке кто-то входил, и была велика опасность, что в Успенском Славка просто не сможет выбраться наружу.

Когда электричка замедлила ход, Юра сказал:

– Завтра как договорились? Приедешь?

– А то! – бодро отозвался Славик. – Последний день перед школой надо провести так, чтобы было о чем вспомнить.

Он выбрался наружу, обернулся и помахал старшему и младшему Губановым.

– О чем собираетесь вспоминать? Какой план на завтра? – спросил Николай.

– Пойдем на «Последнюю реликвию».

– Да ты, по-моему, уже два раза этот фильм смотрел!

– Ну и что? Он классный. Тебе жалко, что ли?

Губанов сразу почуял, что сын ощетинился и собрался то ли обидеться, то ли нагрубить. Господи, из-за такой ерунды! Вот он, переходный возраст. Никогда не угадаешь, какую реакцию вызовут самые невинные слова.

– Наоборот, я рад, что вы со Славиком завтра снова встретитесь. И вообще я рад, что у тебя есть такой замечательный товарищ.

Он помолчал, потом добавил:

– И хорошо, что ты у него есть. Ему ведь очень трудно, я понимаю. Мы с тобой много раз об этом говорили. Хорошо, что ты рядом с ним все эти годы.

– Пап…

Юра заговорил осторожно, и в голосе его уже не слышалось той детской агрессивности, которую еще несколько секунд назад уловил Губанов.

– Что, сынок?

– Славка не верит, что дядя Витя мог… ну… сделать такое.

– Я знаю, сынок, мы с тобой это неоднократно обсуждали. И со Славиком я об этом говорил.

– А ты?

– Что – я?

– Ты веришь?

– Нет, сынок, не верю, – твердо ответил Николай. – Дядя Витя хороший человек. Но в жизни, к сожалению, очень часто случается, что мы считаем человека хорошим, потому что слишком мало знаем о нем. А потом, когда он совершает плохой поступок, удивляемся и не верим. Ты спроси у дяди Миши или у тети Нины, они тебе расскажут, сколько раз родители приходили к ним и говорили, что их сын не мог сделать ничего плохого, потому что он чудесный мальчик. Родители обычно видят в своих детях только самое лучшее, а плохого не замечают. И дети в своих родителях тоже видят только хорошее.

– Так я не понял: ты веришь или нет? Ну, про дядю Витю.

– Конкретно про дядю Витю – нет, не верю. Но вера – это такая штука, сынок… Ненадежная. Были доказательства, работал следователь, и не один, потом состоялся суд. Вряд ли все они ошиблись.

– Но могли? Могли они ошибиться? – упрямо допытывался Юра.

– Я не знаю. Они живые люди, а каждый человек может совершить ошибку.

– Значит, я докажу, что все они ошибались, – с недетской убежденностью заявил Юра. – Вырасту, стану самым лучшим сыщиком, найду настоящего преступника и докажу, что дядю Витю посадили неправильно.

– Его не посадили, – мягко возразил Губанов. – Он находится в специальной больнице на принудительном лечении, он нездоров.

– Все равно я докажу.

Лицо сына словно закаменело, по-детски пухлые губы превратились в твердую складку.

– Это правильно, сынок, – одобрительно кивнул Николай. – Если сомневаешься – нужно идти до конца и проверять все до мелочей. Но тебе придется очень и очень стараться, если хочешь стать по-настоящему лучшим в раскрытии преступлений.

– Постараться? А как?

– Нужно очень много учиться. Нужно много знать и много уметь.

– Что уметь? – с жадным любопытством спросил паренек. – Драться? Стрелять? Приемчики всякие?

– И это тоже. Но приемчики и стрельба – не главное. Возьми, к примеру, того же дядю Витю: разве для того, чтобы его поймать, нужно было драться или стрелять? Запомни, сынок: хороший сыщик должен быть очень умным, у него должно быть быстрое и гибкое мышление. А для этого нужно постоянно тренировать мозги. Нужно уметь за долю секунды отделить главное от второстепенного, не упустить ни одной мелкой детали, потом сопоставить их, сделать вывод и выработать линию поведения.

В глазах сына Николай явственно видел недоверие. Значит, нужны понятные и доходчивые примеры.

– Ты помнишь, мы вместе смотрели «Адъютант его превосходительства»?

– Конечно! – оживился Юра.

– Вот Павел Андреевич Кольцов. Ты только вспомни, как он говорил, как ходил, как вел себя. Образованный человек, воспитанный, его в кругу белогвардейцев принимали за своего. А был бы он малограмотным и грубым, разве смог бы выполнить задание?

– Так он же разведчик был, а не сыщик! Там перед кино специально сказано, что посвящается первым чекистам.

– А какая разница, разведчик или сыщик? Пойми, сынок, и те и другие работают, чтобы раздобыть нужную информацию. Только разведчики ищут информацию о том, что задумали наши враги, а сыщики – о том, что задумал или сделал преступник. Содержание информации разное, но методы одни и те же. Потому что эту информацию нужно раздобыть у того, кто ею обладает. То есть нужно сообразить, кто может знать то, что тебе нужно, а потом придумать, как заставить его рассказать. Вот и все. Нужно уметь разговаривать с людьми, правильно понимать то, что они говорят и как себя ведут, замечать, где они лгут, а где говорят правду, и правильно выстраивать собственную линию поведения. Никакими другими способами преступление не раскрыть, можешь мне поверить.

Всю оставшуюся дорогу до Москвы Николай Губанов с удовольствием и энтузиазмом объяснял сыну, насколько важен для работы сыщика большой объем самых разнообразных знаний, не имеющих на первый взгляд ни малейшего отношения к преступности и вообще к чему бы то ни было криминальному. Потому что источником важнейшей информации может оказаться кто угодно, от бомжа-алкоголика до философа-академика, и нужно уметь наладить с ним контакт, подобрать ключик, вызвать доверие, а это совсем не так просто, как кажется на первый взгляд. Кроме того, Губанов был твердо убежден, что знания из самых разных областей если и не принесут практической пользы, то в любом случае дисциплинируют мышление, заставляя его двигаться в разных направлениях и быстро переключаться.

Он говорил, стараясь не сбиваться на казенный язык, которым пользовался, составляя бесчисленные документы, докладные и аналитические записки. Писанины теперь у Губанова много: новый министр задал курс на повышение интеллектуального уровня сотрудников милиции, их культуры и профессионального мастерства, а также на широкое использование достижений науки и техники и развитие научных исследований внутри самого ведомства. Карьера Николая Андреевича Губанова резко пошла вверх, он оказался одним из тех, кто стоял у истоков этого нового курса, руководство вспомнило его рапорты и докладные, которые всего какой-нибудь год назад казались неуместными и ненужными, вызывали скептические улыбки, а порой и издевательский смех. Министр Щелоков, разобравшись в течение первого года с существующим положением дел, пришел к выводу, что необходимо кардинально менять всю концепцию борьбы с преступностью. И в первую очередь следует откровенно признать, что эта борьба не ограничивается одной только охраной общественного порядка и силами общественности тут никак не обойтись. Нужно прекратить практику «комсомольско-партийных вливаний» в кадровый состав и начать готовить высокообразованных сотрудников. Потому что главное – это на самом деле профессионализм, а вовсе не энтузиазм и шапкозакидательство.

Работа шла на протяжении всего 1968 года. Работа напряженная и кропотливая. И не всем нравилась новая политика министра. Постоянно возникали конфликты, сторонники старого курса были недовольны, считали себя ущемленными, не верили в новые перспективы, старались подсидеть или подставить тех, кто поддерживал идеи и устремления Щелокова.

Но вот все сбылось! В ноябре 1968 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли постановление «О серьезных недостатках в деятельности милиции и мерах по дальнейшему ее укреплению». В нем были изложены все те соображения, над которыми целый год трудились в министерстве по указанию Щелокова. Николай Губанов, к тому времени уже майор, с трепетом читал текст постановления, узнавая в отдельных местах собственноручно написанные им фразы и приведенные цифры. Они работали не зря! И мечтали не напрасно.

Недели не прошло, как вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР: Министерство охраны общественного порядка переименовано в Министерство внутренних дел. И через два с небольшим месяца правительство страны утвердило новую структуру министерства. Теперь каждое управление занималось своим делом и появилась возможность специализации милицейских служб. А коль есть четко определенная специализация, то следующий шаг – профильная подготовка кадров именно для конкретных служб, а не для милиции «вообще», как было раньше. Майор Губанов был счастлив, ведь он уже давно продвигал необходимость специальной подготовки сотрудников. В одной высшей школе будут готовить оперативников для уголовного розыска, в другой – оперативников для службы БХСС, в третьей – следователей, в четвертой – сотрудников ГАИ, в пятой – работников исправительно-трудовых учреждений. У каждого учебного заведения своя специфика, свой набор дисциплин. Даже ведутся разговоры об организации отдельной школы для подготовки сотрудников политико-воспитательных аппаратов. Тоже нужное дело. А то вон брат Миша: был плохим следователем, потому что учился кое-как, без интереса, а теперь занимается политико-воспитательной работой, хотя какой из него воспитатель? Ничего не знает, не умеет толком, за всю жизнь хорошо если полторы книги прочитал, кроме учебников, да и учебники-то изучал халтурно, по диагонали, лишь бы на уроке или на экзамене как-нибудь ответить. Ну, дай бог, скоро с подготовкой кадров все наладится.

И, как завершающий аккорд, летом того же года вышел Приказ МВД СССР о введении обмундирования нового образца. Теперь сотрудники милиции ходили в форме другого фасона и темно-серого цвета, а не темно-синего, как раньше.

Вот она, новая милиция! Откроют новые высшие школы, подготовят новую когорту образованных и умелых сотрудников, поддержат научные разработки – и борьба с преступностью выйдет на совершенно иной уровень. Науку нынче ценят, уважают. Теперь начальник Главного управления уголовного розыска не кто-нибудь, а настоящий ученый, доктор юридических наук, специалист в области преступности. Уж какими коврижками министр сумел заманить на эту должность директора Научно-исследовательского института по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности – никому не ведомо, а только результат налицо: вчера еще был директором института и профессором, а сегодня – главный сыщик страны!

Электричка въехала в город. «Если Юрка не передумает и не утратит интереса, то поступать будет в семьдесят третьем году, – думал Губанов, глядя на мелькающие за стеклом вагонной двери огни вечерней Москвы. – К этому времени уже создадут новые школы, напишут новые учебные программы и планы, наберут квалифицированный педсостав, переманят с гражданки кандидатов и докторов наук. Будет кому учить ребят. Как хорошо!»

Осень 1972 года

Антонина Губанова

Проснулась минут за пять до звонка будильника, сладко потянулась. Из кухни доносился сладковатый запах жарящихся оладий с яблоками. И как только маме удается просыпаться так рано? Сама Нина спала бы каждый день часов до одиннадцати, если бы не работа. Но в такие дни, как сегодня, она просыпалась без всяких звонков: внутренние часики неумолимо отсчитывали время и требовательно напоминали о том, что проспать никак нельзя. Парикмахерская открывается в семь утра, и если без десяти семь не стоять под дверью, то в пять минут восьмого уже может не оказаться свободного кресла. В канун ноябрьских праздников во всех организациях, на всех предприятиях проходят торжественные собрания, посвященные очередной годовщине Октябрьской революции, и дамы из парткомов, профкомов, всякие начальницы и прочие садятся на сценах в президиумы. Не говоря уж о тех, кого будут вызывать, объявлять победителями соцсоревнования и награждать грамотами за добросовестный труд. В такие дни число женщин, желающих явиться на работу при полном параде, зашкаливает, и всем ведь нужно сделать прическу именно с раннего утра, чтобы к девяти часам быть на месте.

У Нины на службе торжественное собрание запланировано на послезавтра, но награждать ее в этот раз не собираются, ей на майские праздники уже вручили грамоту. В этом году в ноябре не только пятьдесят пятая годовщина Революции, но и 55 лет советской милиции отмечают, финансирование на премии выделяют солидное, и награждать будут тех, кто позначительнее, рангом повыше. Распределение наград и поощрений – дело тонкое, политическое, уж этот-то нюанс Нина давно усвоила. На майские получила – будь довольна и в ближайшие год-полтора ничего больше не жди. Так что в день собрания парадный вид не очень-то и нужен. Зато сегодня – обязательно. Сегодня очередное заседание комиссии по делам несовершеннолетних при райисполкоме, где Антонине Андреевне Губановой предстоит докладывать материалы о трудных подростках и о мерах по борьбе с безнадзорностью. Когда эти комиссии только создали, пять лет назад, на заседания первое время ходило начальство, но постепенно накал ответственности за новое дело снизился, и теперь обязанность присутствовать прочно закрепилась за старшим инспектором Губановой. Нина очень старалась соответствовать, оправдать доверие и не ударить лицом в грязь. Ведь исполком же! А в исполкоме – работники не только женского, но и мужского пола. Конечно, они почти все женатые, но именно что почти. Можно найти и вполне подходящего холостяка. А что такого? Ей двадцать шесть лет, она кандидат в члены партии, характеристики отличные, на работе Нину ценят, уважают – вон какое дело доверили. Для исполкомовского работника невеста она – хоть куда! Ну да, без институтского диплома, зато на личико красивая и фигурой статная. Придется, наверное, признать, что Мишка был прав, когда нудел про высшее образование. Весь мозг ей промыл, заставил-таки отучиться два года в педучилище, получить бумажку о средне-специальном образовании. Бумажка помогла, что было – то было, не признать нельзя. Новая политика министерства очень поощряла образованных сотрудников. Так что Нина теперь считалась пусть и младшим, но офицерским составом. И детские комнаты милиции обрели более солидное название: инспекции по делам несовершеннолетних. Эх, знала бы заранее, что получит шанс искать мужа в среде ответственных работников, озаботилась бы институтом. Мишка отучился на заочном – и ничего, не лопнул от напряжения, так неужели она не справилась бы? Впрочем, еще не поздно, ей всего двадцать шесть. Надо будет – решит вопрос, у нее еще столько лет впереди!

Нина быстро умылась и ринулась на кухню завтракать. От резкого движения хлопнула дверь ванной.

– Тише! – недовольно зашипела мать. – Мишу разбудишь.

– Перебьется твой Миша, не барин, – легкомысленно ответила Нина, усаживаясь за стол. – Ты вообще ни свет ни заря вскакиваешь, а его жалеешь.

– Я и тебя жалею. Зачем ты волосы обрезала? Когда были длинные – накрутила на бигуди, легла спать, а утром как куколка. Так нет, нужно было обязательно стрижку сделать, а теперь покоя нет, мчишься в свою эту парикмахерскую, вместо того чтобы поспать лишний часик.

Нина судорожно запихивала в себя горячие оладьи, политые сметаной и вареньем, не забывая посматривать на часы. Спасибо партии и правительству за активное строительство метро, теперь не нужно тащиться на автобусе до ближайшей станции, и экономия времени выходила очень солидная, целых сорок минут. Если бы не метро, она бы ни за что не успевала с прической.

– Мам, у меня сегодня исполком, я же тебе говорила, – сказала она с набитым ртом. – Нужно прилично выглядеть.

– Замуж тебе нужно, а не прилично выглядеть, – вздохнула Татьяна Степановна. – Думаешь, я не понимаю? Кого ты там найдешь в своем исполкоме? Все семейные, солидные, серьезные люди. Поискала бы среди своих лучше. Вот Гришенька какой славный мальчик! Чем он тебе не угодил?

– Да он лимита, – рассмеялась Нина. – Ты что, мам? Ему вообще все равно на ком жениться, лишь бы московскую прописку получить.

Григорий ухаживал за Ниной трогательно, смотрел на нее восторженными влюбленными глазами, но девушка, хотя и принимала эти ухаживания, всерьез кандидатуру парня не рассматривала. Ну куда это годится? Лимитчик из патрульно-постовой службы, старшина, живет в общежитии. Симпатичный, неглупый, добрый и заботливый, но куда его в мужья-то? Переезжать к нему в общагу? Вот уж нет. Привести сюда, в «двушку» с запроходной комнатой? И дальше как? Переселять Мишку в одну комнату с матерью? И снова – нет. А если Мишка тоже надумает завести семью, то вообще настанет полный караул.

Мать осуждающе покачала головой:

– И почему ты всегда думаешь о людях плохо? С чего ты взяла, что Гриша нацелился на прописку и квартиру? Он же тебя любит, это невооруженным глазом видно! Смотри, доча, пробросаешься. Таких, как Гришенька, разбирают влет. Серьезный мальчик, хороший. Какого еще принца тебе надо? Тебе двадцать шесть лет, Нина, через год будешь считаться старой первородкой, рожать давно пора. О чем ты только думаешь?

Ну, ясное дело, матери хочется внуков понянчить, Юрка уже вырос, школу оканчивает, с него какая радость? Маме малышей подавай, чтобы тетешкаться с ними. И чего она к Нине привязывается? Мишка на шесть лет старше, а с него она семьи и деток не требует. Ну, может, и требует, конечно, но Нина что-то этого не слышит.