Иди к черту, ведьма!

– Связь, Евочка, прямая. Нужно тренироваться, не терять форму. Вот представь: останется у тебя мужчина, и что?

– Что? – эхом повторила Ева.

Градус абсурда в диалоге резко подскочил.

– Его надо кормить! – Мама была недовольна Евиным тугодумием. – Не будешь же ты ему кошачий корм сыпать или варить сосиски?

– Ну, сосиски – это не так уж и плохо.

Ева подумала о содержимом своего холодильника. К слову, там не было сосисок. Там вообще последнюю неделю не водилось еды.

Мама была вне себя:

– Нет, Ева, серьезные отношения должны строиться на традиционных ценностях! Запиши рецепт, пусть он будет у тебя в телефоне на всякий случай.

Ева послушно взяла смартфон и открыла заметки.

– А я слышала, что каждая женщина интуитивно умеет готовить, – сообщила она.

Мама фыркнула, а Ева продолжила:

– Готовить может каждая, просто не каждый мужик сможет это съесть.

Ева даже почти не пожалела, что не удержалась и не прикусила язык. Но так или иначе, рецепт был записан и надежно сохранен в ее смартфоне.

* * *

Ева уехала от родителей через три дня. Ей казалось, что она совершала побег из Шоушенка. После «замужнего» разговора действительно последовал разговор «карьерный»: «Ну и когда же ты начнешь рисовать что-то серьезное?» и «Ева, ты же хотела заниматься настоящим искусством».

Иногда родительская любовь бывает столь велика, что ее давление трудно вынести. И это становится серьезным испытанием на прочность. В стремлении видеть жизнь своего ребенка идеальной некоторые матери нарушают все мыслимые границы, сметают любые преграды. Родительская любовь бывает жестока. Не намеренно, а от избытка чувств. Но главное, все эти старания имеют совершенно противоположный эффект.

Слова точно камни – больно бьют вместо того, чтобы вдохновлять. И Ева уехала слегка подраненной. На самом деле все эти темы были ею обдуманы и передуманы. Она добилась определенных успехов в профессии, но какой художник не мечтает о большем… И отношения… Ева готова к ним, готова! Осталось только встретить подходящего мужчину.

Она посмотрела в телефон.

Вячеслав снова разместил длиннющий пост о любви. Ева пробежала по тексту глазами, и… исключила литератора, сценариста и etc из своих друзей, при этом нажимая на экран чуть сильнее, чем было необходимо. Взвесив смартфон в ладони, улыбнулась: интернет-убийство контакта принесло ей маленькое удовольствие. А впереди ждала солнечная Италия, так что Ева запустила режим «жизнь прекрасна и удивительна». А самое главное, Григорий был пристроен, и заботиться о нем станут по-королевски. Мама даже пообещала присылать фотографии кота.

Подходя к дому, Ева мысленно составляла список вещей, которые возьмет в путешествие. Она мечтательно улыбалась, и настроение улучшалось с каждой секундой. Дверь подъезда была открыта нараспашку и для надежности зафиксирована дежурным булыжником. К бордюру были прислонены плоские картонки из «ИКЕА». Грузовичок «Кому-то везет» как раз отъезжал.

Ева скользнула взглядом по светловолосому затылку и широкой спине счастливого обладателя коробок. Как художник она оценила рельефность мышц, обтянутых тонкой серой футболкой. Как женщина – тоже. Прошла вперед, украдкой обернулась…

Руки у незнакомца были сильными, с широкими предплечьями. Но он как раз повернулся так, что она не успела рассмотреть лицо.

* * *

К Варфоломею приехала кое-какая мебель из «ИКЕА». Тут же выяснилось, что доставка только до дверей подъезда, а не до квартиры, но это черта совершенно не расстроило. Он с легкостью поднял все шесть коробок и двинулся вперед.

– А-а-а-а-а-а! – раздался вопль. – Ну, я вас! Убью! Вот су…

Неожиданно грубо возвращенная в реальность Ева, которая уже мысленно гуляла по венецианской площади Сан Марко, шарахнулась назад и ударилась спиной о пирамиду коробок, которую тащил Варфоломей.

Хрупкое равновесие его ноши было нарушено. Черта повело в сторону, и он приложился плечом о дверь. А еще какой-то мелкий бес бежал, не разбирая дороги, и с силой впечатался ровно под чертову коленку.

Варфоломей зашипел и попытался беса пнуть, что не улучшило его шаткого положения.

– Поймаю – убью! Черти! – неслось из темных глубин подъезда.

Ева вжалась в стену, и мимо нее с хорошим ускорением пролетел Иваныч, распространяя вокруг себя густой дух перегара.

В общем, все смешалось. «ИКЕА», черт, Иваныч.

Иваныч произнес длинную тираду, в которой печатных слов было всего три: «коза», «и», «балерина». Причем даже эти невинные слова приобрели совершенно новые смыслы.

Варфоломей замер и заслушался. Он был потрясен. Здесь, на Земле, он никак не ожидал встретить столь чистый и незамутненный чертов диалект. От слов Иваныча повеяло адской бездной, в них трещало пламя.

Да-да, тут удивляться нечему. Такое выдающееся и даже знаковое изобретение, как мат, пытаются присвоить себе многие. Есть теория, что это все от татаро-монголов, но на самом деле мат – это от чертей.

– Вы в порядке?

Голос Евы прозвучал тонко, ей не терпелось уйти.

Варфоломей кивнул. Он перевел взгляд на Иваныча, который отодвинул от себя то, что в собранном виде станет комодом.

– Прости, мужик, я это… чертей гонял. Совсем озверели…

Дальше Иваныч весьма красочно отметил степень «озверения». Варфоломей снова заслушался.

Ева в это время поняла, что никто особенно не пострадал и вот он – самый подходящий момент, чтобы удалиться. Она поспешила к лифту.

– Это были бесы, – ради справедливости поправил Варфоломей.

– Озоруют, засранцы!

Иваныч сменил гнев на милость, пригладил жиденькие седые волосенки, которые от пережитого волнения встали дыбом. Он смачно икнул, встал на четвереньки, а потом принял вертикальное положение. Варфоломей недоумевал, почему Амадей настаивал на том, чтобы он ходил в одежде. Вот же перед ним чистокровный человек, который явно не старается прикрыть тело.

Действительно, облачение Иваныча было весьма неформальным: майка с говорящим названием «алкоголичка» болталась на щуплых плечах, довершали костюм семейные трусы в веселенький цветочек.

Вообще в обычное время старик вел себя вполне прилично. Жил тихо, но иногда к нему приходили бесы. Эта напасть с ним случалась, когда он брал самогонку у старой ведьмы Ленки из четвертого подъезда. Бесы как чувствовали, но Иваныч сам был виноват в своих злоключениях, каждый раз допуская одну и ту же ошибку. Чтобы не пить самогонку в одиночестве, он их угощал. Те, естественно, становились буйными (в отличие от чертей, пить бесы совершенно не умеют). Иваныч пытался их утихомирить и начинал бесов гонять. Пару раз его из-за этого увозили на «Скорой», еще пару он попадал в неловкие ситуации и даже бывал бит.

Варфоломей тоже поднялся и принялся заново собирать коробки, решив заодно наладить контакт с соседями:

– И часто… бесы приходят?

И тут же понял, как давно он ни с кем не общался (не считая перечисления продуктов). А это, черт возьми, тяжело.

Когда первое и даже второе впечатления после переноса в новый мир улеглись, его начали одолевать мысли о Кайли. А это было похоже на одиночный заплыв в бассейне с кипящей смолой. Легче не становилось. Поэтому потребность поговорить стояла остро.

– Бывает, – неопределенно ответил Иваныч и подозрительно посмотрел на Варфоломея. – А ты это?.. Того? Их видишь, что ли?

Варфоломей кивнул и улыбнулся:

– Один в меня врезался. Но они обычно парами бегают. Значит, второй где-то…

Иваныч взбесился:

– Шутник… мля… самоучка. Да пошел ты!

Он изрыгал ругательства, как дракон изрыгает пламя.

Варфоломей понял, что человек к общению почему-то не расположен, поэтому спокойно справился с коробками и пошел к лифту. А что делать? Люди – существа странные и умом непостижимые.

– Галоперидол попей. И бухать надо меньше, – неслось ему вслед.

Тут Иваныч замолчал на полуслове и… бросился за Варфоломеем вдогонку, ругая себя последними словами. Этого ж мужика можно позвать выпить! Веселее же будет. Не все с бесами квасить!

– Эй, погоди… Стой!

Но лифт уже закрыл дверцы и вознес Варфоломея ввысь вместе с его коробками.

Глава 6

Ева собирала чемодан. Твердо решила, что много вещей ей ни к чему. Тем более в Италии, в самом сердце моды, где она надеялась пополнить коллекцию одежды. Но почему-то чемодан оказался забит. В нем уже лежали несколько платьев, легкие брюки, пара футболок, топики и блузки, легкий плащ и махровый халат.

Повинуясь порыву, Ева раздвинула обувные коробки на самой верхней полке и извлекла на свет туфли. Головокружительные, тончайшие шпильки. В них Ева не могла ходить. Да что там, в них было невозможно стоять, только эффектно сидеть или лежать. Нет, было бы полным безумием брать их с собой…

Ева оставила туфли рядом с кроватью, твердо решив, что такую красоту прятать нельзя и как только она вернется из путешествия, сразу начнет их разнашивать.

* * *

В это же самое время Варфоломей собирал мебель из «ИКЕА». Как настоящий мужчина, черт проигнорировал заботливо вложенную инструкцию, поэтому ящики в комод не вставлялись.

Варфоломей поднялся, задумчиво почесал рога о дверной косяк, и тут в дверь постучали. Черт прошел в коридор, стук повторился. Оказывается, стучали из ванной. Варфоломей открыл. Это были бесы с извинениями. Они кланялись и протягивали подарки на новоселье: кроличью лапку на удачу, кусок угля и моток ниток.

Варфоломей извинения принял (кстати, под коленом наливался синяк), поколебавшись, взял и подношения. Бесы постарались помочь со сборкой комода, но от большого старания потеряли несколько винтиков. Потом они молча сложили одежду Варфоломея в ящики и натерли его ботинки черным кремом. На стене рядом с обувной полкой остался отпечаток крошечной трехпалой ладошки.

В общем, не успел Варфоломей оглянуться, как обнаружил, что у него под ванной бесы свили гнездо и собрались жить припеваючи. То есть принялись кричать песни. Предпочтение отдавали хитам девяностых.

Сначала черт хотел их вышвырнуть, но пели бесы душевно.

«Ветер с моря… нагонял беду… видно, нет любви-и-и-и…»

Варфоломей решительно сдвинул брови и рыкнул:

– Только попробуйте у меня! Испепелю к ангелам… Чтоб не видно – не слышно!

Кстати, угроза была вполне себе реальной. Варфоломей мог. Бесы притихли и сделались невидимыми, тем самым пообещав, что беспокойства от них не будет.

* * *

Ева стояла в очереди на регистрацию, то и дело поворачиваясь вокруг своей оси, – высматривала Маринку. Маринка полчаса назад написала, что будет «через пять минут», но… пока так и не появилась. Ева волновалась. Созваниваясь с подругой, она совершенно не приняла всерьез: «Котик, знаешь, я когда куда-то лечу, всегда прихожу на рейс последней. Несусь изо всех сил, так что ты, если что, не волнуйся и постарайся задержать самолет».

Ева прошла паспортный контроль и таможенный досмотр, сбрызнула себя духами в дьюти-фри, выложила обязательную фотку с самолетами за стеклом и устроилась в кафе. Она достала блокнот и карандаш, окинула цепким взглядом шумную многоязычную толпу и выхватила позу женщины, которая невероятно красиво держала чашку.

Ева сделала молниеносный набросок. В ее блокнот попал ребенок, у которого брови поднимались удивленным домиком, на следующей страничке поселилась пожилая англичанка с удивительно морщинистой шеей, а потом на белом листе появился мускулистый мужчина. Он стоял к Еве спиной, но чувствовалось, что вот-вот повернется, хотя пока можно было увидеть только часть его щеки.

Ева попыталась вспомнить лицо незнакомца с коробками из «ИКЕА», но… не смогла. Провал. Белое пятно. Хотя обычно схватывала образ на лету.

– Ева! Что, эскизиками балуешься?! Привет, дорогая!

Маринка свалилась как снег на голову. Она грохнула сумку на свободный стул, заключила Еву в объятия и с шумом расцеловала в обе щеки.

– Как же вовремя ты меня вытащила! Твой звонок – это само провидение. Так, что ты пьешь? Девушка! Можно мне то же самое! Это латте? Отлично!

Ева сама удивилась, как торопливо она захлопнула блокнот, с какой ревнивой поспешностью скрыла своего незнакомца.

– Марин, ты такая… такая…

В художке Маринка была немного полновата, такая сексуальная разбитная пышечка. Она много говорила, много хохотала, много и легко рисовала. В общем, ее было много во всех смыслах.

А сейчас перед Евой стояла половина Маринки по объему. Элегантная, худая и стильная дама. С укладкой! К самолету – и с укладкой! Это своего рода вызов. Ева посмотрела вниз и почти потеряла дар речи: туфли. На маленьком, но элегантном каблуке.

– Худая? – засмеялась Маринка. – Нервы. Жрать вообще не могу.

Ну ладно: сила воли, нервы, люди худеют – это не фантастика, но променять кеды на каблуки в сознательном возрасте – это действительно радикально.

Маринка устроилась напротив Евы, взяла из рук официантки чашку.

– Рисую и нервничаю. Нервничаю и рисую. Вот уже две выставки сделала. Весной в Нью-Йорк поеду. Все от нервов.

– Так это же хорошо, – сказала Ева, слегка удивившись. – В смысле – выставки.

– Ой, я тебя умоляю! – Маринка махнула рукой, звякнув тяжелыми браслетами на запястье. – Звучит круто. Нет, не спорю, это прикольно. Весело. Движуха. Ну, ты знаешь, я люблю. Тусовка, открытие с шампанским. А так… три картины за год продала. Правда, за нормальную цену. – Она пожала плечами. – Жить на это нельзя, конечно. Приходится крутиться. Но я вот… украшения делаю. Слушай, меня ювелирка увлекла. Серебро – удивительный материал. Ну и продается лучше, чем живопись. – Она произнесла слово «живопись» с ударением на вторую «и». – Ты мой инстаграм видела?

Когда Ева мотнула головой, Маринка извлекла визитку и едва уловимым, быстрым движением параллельно открыла приложение на смартфоне:

– На вот, полистай.

Ева уставилась на квадратные фото со всевозможными колечками, сережками, кулончиками. Сделано было талантливо. До вещиц хотелось дотронуться, подержать их, примерить.

– Красиво! – похвалила она.

– Тебе персональную скидку сделаю, если надумаешь заказать, – немедленно откликнулась Маринка. – Мне кажется, тебе вот эти сережки подойдут идеально. А еще я скульптурой занялась. Знаешь, весь стресс – туда-туда, в глину.

Маринка выхватила у Евы свой телефон и открыла на нем ленту фотографий.

– Да, действительно, м-м-м…

Скульптуры были странными. Головы женщин на длинных змеиных шеях. Безглазые одинаковые лица с чувственными губами… А вместо волос на головах «росли» пальцы. На некоторых пальцы складывались в дерзкий ирокез, иногда они представляли собой что-то вроде тюрбана.

– Глина – совершенно особенный материал. Совсем другие ощущения, когда ты мнешь массу…

У Евы по спине и по рукам пробежали мурашки.

– Мои девочки, – с гордостью сказала Маринка. – Как тебе?

«Ее девочки» больше напоминали собрание Медуз Горгон, готовых превратить зрителя в камень.

Ева осторожно подбирала слова, потому что жить с Маринкой предстояло пять дней в одном номере. И это очень большой миф, что художники любят, когда их работы критикуют.

– Эм-м-м… они такие… такие… выразительные!

«Отталкивающие», – хотелось сказать Еве. К счастью, ее ответ Маринку удовлетворил, и она спросила:

– А ты сама как? Много работы?

– Много. Первый отпуск за два года. Подумать страшно.

Маринка покачала головой и назидательно произнесла:

– Так нельзя. Труд из обезьяны сделал человека не для того, чтобы он превратился в лошадь.

Объявили посадку. Ева вскочила и засобиралась, но Маринка продолжала расслабленно сидеть.

– Ой, успеем, – сказала она. – Там даже не пускают наверняка, так, перестраховываются. Я еще не допила, давай уж спокойно посидим…

В самолет они влетели, как две взмыленные скаковые лошади.

Отдых начался!

* * *

Варфоломей проснулся от пристального взгляда. На собранном комоде, свесив волосатые ноги, сидели бесы. Рядом пристроился Амадей. Троица молча смотрела на Варфоломея. Черт запустил в них подушкой и крепким словом.

– И тебе доброе утро! Как дела?

– До этого момента – неплохо…

Варфоломей поднялся и почесал мохнатую грудь.

Амадей хрюкнул, рыло его смешно дернулось:

– Как тебе новый мир?

Варфоломей был мрачен, как любой нормальный человек с утра. То есть зол, как черт.

– Нормально.

Амадей перешел сразу к делу:

– Ты ж еще работу не нашел?

– Нет.

– Ну и отлично! Я решил, что нельзя тебя так просто бросать, как котенка, поэтому собирай вещички. Прокатимся, музыку послушаем. Мой долг – заняться твоим образованием. А то, знаешь ли, душа за тебя болит.

Варфоломей криво улыбнулся:

– Ага, конечно… душа.

– Ну ладно, чтобы быть честными, оставим душу в покое. Меня немного тревожит факт, что в моей родной и любимой Москве появился дикий черт из Ада, который ничем не занят, а дни напролет просто шатается по городу. Да у меня мех на жопе взмок, когда я за тобой по «ИКЕА» таскался! А вчера в ресторанчике ты так на официанта посмотрел, что меня ужас разобрал… Но поздравляю, ты прошел первую проверку на выживаемость.

– Хм… отлично. Значит, цели нет, а проверки есть.

Варфоломей недоверчиво хмыкнул, чуть подумал и решил не обижаться на «дикого черта из Ада».

– Еще бы! Но сейчас проверка – это тьфу. Но нынче не то что давеча… Вот раньше – один неверный шаг, и на кол могли посадить. Или четвертовать… Тоже не айс. А сейчас… Ну в полицию заберут, ну в психушку… Хотя там такие очереди, что не всех берут еще! Но я в тебя верил!

Бесы спрыгнули с комода и забегали вокруг Варфоломея. Завертели хвостами, и он рассеянно почесал им лысые макушки.

– Верил он в меня, – проворчал черт.

Амадей продолжил:

– Да, между прочим. Я покой потерял. Сначала показалось хорошей идеей предоставить тебя самому себе. Так сказать, в омут с головой. Бросить в мир, чтобы ты тут сам варился. Устраивался. Но проклятая гиперответственность! Надо сказать, меня волнует, чем ты собираешься заниматься. А то знаешь: «Как дорожит своим деньком малюточка-пчела… бла-бла-бла… Всегда для праздных рук найдет занятье Сатана». Цитата неточная, но неважно. – Амадей был крайне взволнован. – Убивать тебя случайно не тянет? Нет? Ну… не знаю… Крови теплой выпить не хочется?

– Хм… – неопределенно промычал Варфоломей, – даже не знаю. Если только прямо сейчас.

Амадей замер, а потом его лицо расплылось в улыбке:

– Ты шутишь, а я уж подумал… Не пугай меня так. Я ж не зря тебе сказал, что можешь делать все, что люди делают. А люди убивают. Некоторые – вообще кровожадные.

– Тогда в чем проблема? – поинтересовался Варфоломей.

Не то чтобы он планировал заняться убийствами, спросил скорее из принципа.

– Понимаешь, – тут в голосе Амадея прорезалась сталь, – свобода воли – на то она и свобода. Я не могу диктовать тебе, что делать. Но у меня тоже есть эта самая свобода. Я тут давно, и у меня сложилась прямо железная уверенность: черт-убийца здесь не нужен.

Варфоломей посмотрел в глаза своего собеседника, в них взметнулось адское пламя. Лицо Амадея утратило расслабленность и благодушие, обнажилась звериная сущность. В этот момент Варфоломей отчетливо понял, что его лучше иметь среди своих друзей, чем среди врагов.

Амадей деловито посмотрел на золотые часы («Картье», если это имеет значение) и сказал:

– Заболтались мы тут с тобой. Собирайся быстрее. В Венецию поедем.

* * *

Варфоломей сидел в частном самолете и заметно нервничал:

– И эта штука летает?! Да пошло оно… – пробурчал он, поглядывая в иллюминатор.

– Варфоломей, не многие могут позволить себе такой комфорт. Не кисни, привереда. Ты уже пробовал икру? Во-во-во… берешь и запиваешь шампанским. Отлично, правда. И расслабься, отдайся ощущению полета… Мой друг любезно предоставил нам свой самолет. На самом деле он мне здорово обязан, но все равно люди еще склонны к душевным порывам.

Варфоломей вцепился в подлокотники, когда самолет начал выруливать на взлетную полосу.

– Нас ждет прекрасный город, – вещал Амадей. – Древнее искусство, музыка, мороженое, маски. Кстати, ты в Москве демонов не встречал?

– Нет, – напряженно ответил Варфоломей.

– А с ведьмами не пересекался?

– Нет. А кто это?

– А, так… не бери в голову. Завидую я тебе, Варфоломей. Первый полет – совершенно особенное дело.

Самолет мягко оторвался от земли и набирал высоту. Варфоломей прилип к иллюминатору и с детским восторгом смотрел, как дома, машины, деревья становятся игрушечными, а поля превращаются в подобие лоскутного одеяла.

Амадей наблюдал за ним, откинувшись в своем кресле:

– Видишь, этот мир – территория безграничных возможностей. Тут даже рожденный в Преисподней может летать.

* * *

Ева вдыхала итальянский воздух, подставляла лицо жаркому солнцу и щурилась от обилия непривычно сочных красок вокруг. Говорят, что Питер похож на Венецию. Ничего общего! Каналы с изумительной изумрудно-голубой водой, запах морской соли, дома с таинственными черными провалами стрельчатых окон, словно вылепленные из разноцветной пастилы, и огромное количество стильных мужчин. Ощущение карнавала, гондолы и катерки, покачивающиеся на привязи… Разве такими словами кто-то стал бы описывать культурную столицу России? Нет.

Ева с Маринкой погрузились в вапоретто и понеслись по волнам мимо дворцов, глядя на открыточную панораму города.

– Сейчас прибудем в наш отель, а потом найдем итальянский ресторан. Умираю хочу пиццу, пасту и каких-нибудь морских гадов на закуску, – сказала Маринка. – А потом пойдем гулять. Ох, ты только посмотри, Ева, какая красота вокруг!

Ева кивала и поправляла волосы, которыми играл ветер.

Вапоретто доставил их на площадь Святого Марка. Мрамор. Тучные голуби. Бесконечная толпа туристов. Ева послушно шла за Маринкой, которая уверенно лавировала в людском потоке. Кафе, траттории, желатерии, кондитерские, рестораны и ресторанчики были на каждом шагу и искушали необыкновенно аппетитными запахами, зазывали витринами со всевозможными деликатесами. Маски. Дешевые сувениры и одетые в мрамор площади, каналы и пробки на горбатых мостиках – все сплеталось в причудливый калейдоскоп.

– Ты знаешь, что итальяшки хотят ограничить въезд туристов в Венецию? – отдуваясь, спросила Маринка. – И правильно сделают, многовато народа.

Прямо перед ними проход в узкий переулок заслонила группа японцев, которые в едином порыве щелкали фотоаппаратами, словно бойцы на плацу – затворами ружей.

– Вроде бы наш отель расположен в тихом месте. Судя по отзывам, – сказала Ева.

Отель они выбрали с романтическим названием «Палома». То есть «голубка».

На вывеске величественного венецианского особняка винного цвета красовалась белая голубка с оливковой ветвью в клюве. Кто бы мог подумать, что голуби умеют улыбаться, когда несут оливковые ветки?

Маринка склонила голову набок.

– Что не так у нее с пропорциями?

– Клюв должен быть меньше. И хвост неправильный.

Художники профессионально разгромили рисунок, после чего вошли в гостиницу.

Тяжелая дверь привела Еву и Маринку в зеленый сумрак и прохладу временного жилища. За стойкой им кивнул итальянец с львиной гривой седеющих волос:

– Синьоры…

Портье царственно склонил голову. В этом жесте была бездна снисходительности. А дальше на языке Шекспира разыгралась традиционная пьеса «Заселение», в ходе которой, естественно, сначала не могли найти данные о бронировании, и над подругами нависла нешуточная угроза, что их номер отдан другим туристам. Но все разрешилось благополучно, паспортные данные были внесены в систему, получен тяжелый средневековый ключ с номером «четыре», и вот уже чемоданы отбивают колесиками победоносную дробь по ступенькам.

– Ого!

Ева обозревала огромную комнату. Старинное зеркало в золотых разводах в золоченой раме от пола до потолка, две двуспальные кровати с балдахинами, величественные медные светильники.

– Понятно, почему этот старый хрен не хотел нас заселять…

– Да, на фотках все было… проще. Они, похоже, ошиблись… По ходу, наш номер действительно кто-то занял, – сказала Ева.

– И хорошо! Как я благодарна этим людям! Нет, ты только посмотри! – Маринка прошла в ванную. – Да тут олимпийский бассейн поместится. Так, Ева, если они попытаются нас выселить, прикидываемся валенками, ничего не понимаем, ни на каком языке не говорим. Остаемся здесь жить!

Скрипучие ставни были распахнуты, внизу плескалось море. С замиранием сердца Ева следила за тем, как длинная гондола скользила по воде. Гондольер в тельняшке посмотрел в их окно, белозубо улыбнулся и, махнув рукой, затянул приятным баритоном сентиментальную песню. Ева зажмурилась на несколько секунд и открыла сначала один глаз, потом второй. Венеция была на месте.

– Так, я быстро в душ, а потом пойдем найдем ресторан.

– Угу…

Ева не двигалась, она продолжала слушать песню и смотреть на воду в канале.