Чёрная Сибирь

– Языки надо уважать, у нас бретонский прессовали, так теперь местные говорят, что Бретань – центр мира. На всякое действие будет противодействие, третий закон Ньютона помнишь?

– Помню. Я жертва этого закона. Какой бы добрый был и спокойный, если бы меня не душили, всех бы любил, ни на чём бы не заморачивался… Гастон, на мне полно глупых татуировок, но я не нацист, конечно. Просто усталый сорокапятилетний мужик, который понимает, что скоро увядание и смерть, а зло бесконечно. Ты «Твин Пикс» смотрел? Нет? Ну и правильно, ничего интересного, но там главная мысль очень здравая – что зло неизбывно. Оно неизбывно, я это понимаю и готов прощать всех, кто им заражён, – после пары метких выстрелов, конечно. А вот молодёжь, которая выросла под куполом этого цирка, не всегда способна посмотреть на вещи с высоты птичьего полёта, она во власти серьёзных страстей и отличается некоторой, как бы помягче сказать, категоричностью, нежеланием идти на компромисс. Многие историю не знают, их не интересует, как создавались и жили украинские города. Они в них выросли и чувствуют себя хозяевами. Им очень странно, что соседи на наши заводики и выходы к морю зарятся и своими называют. Для них, двадцатилетних, Советский Союз – это Атлантида, то, чего нет, то, что давно развеялось, испарилось. Вот дом, вот огород, вот клуб и кафе, это наше, уйдите отсюда…

Прости мой поток сознания, Серёга-командир давно бы уже меня заткнул. Он сам немногословный и разговоры любит по существу. У меня в Харькове дружок был – реконструктор, знаток и любитель Третьего рейха, весь в тематической татухе: и свастика, и орёл, и руны. А умер вместе со своим соседом по лестничной площадке Лёвой Кофманом, они плечом к плечу держали оборону на Сапёрной улице, из пэтээра танк подбили, но потом их прошило автоматной очередью. Это мне Лёвина мама рассказала, она им бутерброды носила на баррикады. Или не было там баррикад, может, в домах прятались. Это я всё к чему? Да – не смотри на татуировки, они на самом деле ни о чём не говорят. Помнишь Квикега из «Моби Дика»? Он был раскрашен, как чёрт, и торговал бальзамированными головами, а оказался милейшим человеком. Мало ли какая мода у молодёжи. Хотя есть у нас и злые, совсем злые, Гастон. Знаю тётку одну, снайпершу, она говорит, что русских надо бы всех того, даже малых детей. Просто ведьма. Но ведь это Россия её такой сделала. Если б не война, сидела бы перед теликом, лепила вареники, тесто бы месила. Боже, как галушек хочется. Я похудел в два раза. Ты знаешь, что такое галушки? Это как итальянские ньокки, только без картошки.

– Славик, не надо.

– Нет, ты послушай. Они же не просто горкой в тарелке, сверху ведь жареное сало с луком, понимаешь?

– Понимаю, мон фрер. Когда закончится война, мы пойдём на рынок, купим хлеба, чесночной колбасы, килограмм гусиного паштета, четыре бутылки вина. Навестим дядю Жо-Жо, выпьем и закусим на ступенях моего фамильного склепа.

– Хорошо, Гастон. Через полгодика. Надо потерпеть. До сих пор не могу поверить, что эта война мне не снится. Не знаю, как вас в школе воспитывали, а нас всё время войной пугали. И бабуся с дедом повторяли: «Лишь бы не было войны». У меня был часто повторяющийся страшный сон – немцы окружили дом бабусин, всех расстреляли, я один прячусь на крыше, и сейчас меня найдут. Просыпался в страхе и беспамятстве, думал: слава богу, только сон. А теперь дома нет – его разбила Москва. Одна печка осталась…

– Славик, почему ты сравниваешь нынешнюю Россию с Советским Союзом, это же совсем разные величины и явления?

– Российская Федерация – наследница Союза.

– Ты с любовью и горечью говоришь о советских фильмах, стихах и героях. В той России, которая возникла после крушения страны, появилось что-нибудь столь же прекрасное?

– Ничегошеньки. В Советском Союзе были плюсы и минусы. Современная Россия – это Советский Союз без плюсов. Разложившийся, протухший. Вообще без плюсов. Она наследница всего плохого. Хорошее испарилось, улетело вместе с Гагариным.

– Ну как испарилось, такого быть не может. Украина была большой частью Советского Союза. Может, она какие-то плюсы унаследовала?

– Гастон, ты мой любимый собеседник, с тобой приятно размышлять. Вот ты сказал, и у меня тут же сложилось впечатление, что если поискать, то советские плюсы найдутся именно здесь, в Незалежной. Искать с металлоискателем. Железная воля к победе. Железная сплочённость народа. Железный характер командующих. Я во сне поищу. Всё, вырубаюсь. Спи, Гастон. Не буду больше тебя грузить. Бон нюи!

Глава 3

Каждый из нас – сын своих добрых дел.

М. де Сервантес. Дон Кихот

У героической группы, которой командовал Сергей Иванович Кондратюк, была невозможная задача Б: выбить врага с Воробьиной горы, вернуть посёлок Сироткино. И насущная А: привезти продукты, потому что, кроме соли и невкусного «Липтона» с бергамотом, из еды ничего не осталось. Надо было ехать в тыловое Щебёнкино: часть пути – по открытой, простреливаемой дороге среди полей. «Туда, потом обратно, – бормотал Кондратюк. – Очень опасно. Либо ночью пешком без фонарика. За рулём будет кто-то один рисковать. Забьёт багажник крупой, консервой и поедет. Пешком втроём или вчетвером надо идти. Не так заметно, но долго, с тяжестью. Тоже непросто».

Уже несколько суток была тишина. Никакого движения со стороны Сироткино не наблюдалось, видимо, там готовились к наступлению – подгоняли «хорошие ништячки» и «дополнительные прибамбасы», эвакуировали, хоронили, пили кофе «три в одном», проходили путь Ведьмака в Белом саду. Но на Воробьиной горе в охотничьих засидках не теряли бдительность снайперы с древними винтовками Мосина и миномётчики. Внимательно следили за происходящим и были готовы в любую минуту открыть огонь.

Проклиная какого-то Лёху, Сергей Иванович разглядывал своих бойцов, казалось, мысленно взвешивал каждого, прощупывал, проверял на прочность и удачливость. Кого послать за едой?

Пустой желудок и поэтическая, тонко чувствующая душа Гастона подсказали, о чём думает командир. Он выкатил из кустов велосипед и сказал, что съездит за продуктами.

Сергей Иванович согласился при условии, что Гастон, если возьмут в плен, покончит с собой: «Я не хочу, чтобы эту глисту меняли на генерала». Француз велел не волноваться, вынул из кармана швейцарский ножик и театрально взмахнул им около шеи. Он находился в состоянии эйфории, чувствовал себя прекрасно – похоже, Чёрная Сибирь ослабила хватку, выпустила его из объятий.

– Меня тренировал хороший инструктор, финн, майор запаса. Старый, но очень толковый. Он занимался такими лохами, как я. Со мной в группе были бухгалтер, электрик, продавец и сантехник. И все они стали образцовыми солдатами. Финн учил действовать хитро. Да я и сам хитрый. Не надо брать силой и числом. Только ум, только интуиция. Поставь себя на место врага, влезь в его голову, перевоплотись, проведи разведку в извилинах мозга и лабиринтах души, аккуратно распутай гордиев узел его чувств, познай его, сделай выводы и лишь после этого действуй. Вот моя стратегия. Завтра привезу тушёнку.

Сергею Ивановичу не было жалко француза, тот с утра до вечера раздражал болтовнёй, уверенностью в своих силах и самолюбованием, которые сменялись вздохами и хандрой. Крутил во все стороны башкой с горбатым носом, смотрел свысока, потом вдруг прятался под куст, пялился в одну точку и раскачивался, обхватив колени. Сергей Иванович за глаза звал его Гиньоль – в отряде это прозвище закрепилось за французским волонтёром Мушабьером.

* * *

Рано утром, на восходе, когда птицы уже проснулись и перещёлкивались, а насекомые ещё спали в своих тайных убежищах среди капель росы, Гастон сел на велик и, как был, в футболке с черепушкой в сомбреро и надписью Noir desir, без каски, без броника, пригибаясь к рулю, погнал в Щебёнкино. Безопаснее ехать было ночью, но он плохо представлял себе дорогу и боялся заплутать. На Воробьиной горе была хорошая Сеть, снайперы сидели в «телеге» и не заметили передвижения сил противника.

На дверях и окнах продуктового магазина было написано: «Рыба», «Сыр», «Хлеб», «Молоко», «Колбасы», «Бакалея», «Добро пожаловать!», «Всегда свежее», «Всегда лучшее».

Людей на улице было немного, на француза с велосипедом никто не обращал внимания, все смотрели, как мужчина в одеже цвета хаки лупит проводом парня, прикрученного к дереву липкой лентой. Парень стонал и скороговоркой по-украински просил у всех прощения. Народ безмолвствовал, кое-кто снимал происходящее на телефон. Парень был маленького роста, щуплый, Гастону сначала показалось, что это школьник. Его лицо было красное и мокрое от слёз и соплей. Подошёл полупьяный мужичок, просил пожалеть парня, схватил за руку бьющего, попытался удержать, но получил по морде. Упал, из носа хлынула кровь.

– Ты кто такой? – кричали местные.

– Анатолий Петрович Чугунков!

Причитая и пачкая руки в юшке, Анатолий Петрович пошёл прочь.

Гастон вступился за парня. Ему пытались объяснить, что это мародёр: когда завыла сирена и все кинулись в подвалы, он покрал в магазе чипсы и колбасу.

На своём иностранном языке Гастон обратился к населению Щебёнкино с речью о человеколюбии и европейских ценностях и попросил положить конец издевательству и унижению. Парня отвязали, но, когда француз, наевшись в столовой, забив рюкзак рисом, тушёнкой и сахаром, двинулся восвояси, подобрали, снова привязали к дереву и избили до потери сознания.

Обратный путь Гастон держал поздним вечером и ночью, теперь он неплохо представлял себе долгую, но, в общем-то, несложную дорогу из Щебёнкино к Воробьиной горе, под которой на руинах Фёдоровки в засаде ждали пехоту врага бойцы теробороны. Полная луна обливала таинственным светом поля и рощи, по траве пробегал ветер, в кущах хрустело, скрипело, вздыхало: Гастону казалось, что это фавны щекочут нежных бледно-зелёных нимф.

За деревьями слышался переступ медленных копыт, он прекращался, когда Гастон останавливался.

Велосипед начал жалобно визжать, Гастон обозвал его старым пердуном, открыл бутылку «Щедрого дара», смазал больные суставы. В темноте ехать было сложно, боялся наткнуться на камень или засохшую грязь, спешился, толкал своего старика, стараясь удержать от падения пирамиду продуктов, уложенных в мешок из-под картошки. На завтрак бойцы получили кофе и рис со сгущёнкой. Днём Гастон отдохнул, отоспался, не обращая внимания на мух, которые лезли в открытый рот, словно в выгребную яму, а на рассвете снова поехал в Щебёнкино.

Глава 4

Пища нам не только средство к жизни, но и средство к смерти.

Плутарх

В течение недели Гастон на велосипеде совершал регулярные поездки за едой, можно сказать, кормил весь отряд, расплачиваясь в магазинах банковской картой «Сосьете Женераль», которую, ко всеобщей радости, бесперебойно принимала шайтан-коробочка.

Командир Кондратюк был уверен, что француза прикончит снайпер – хозяин Воробьиной горы, однако ничего плохого не происходило. Проделав нелёгкий путь, Гиньоль возвращался с сахаром и тушёнкой живой и невредимый. Судя по всему, он был чрезвычайно вынослив, анемичный вид был обманчив.

Преодолевая опасный участок открытой дороги у подножия Воробьиной горы, Гастон чувствовал, что за ним внимательно следят. Вспоминая урок финского инструктора, пытался наладить связь с противником, уловить «энергетические потоки», влезть в его голову, постичь, что он хочет, чему верит, что ждёт. В какой-то момент Гастон понял, что металл вот-вот разорвёт спину, и в ужасе заорал песню из любимого репертуара дядюшки Жо-Жо. Сначала был Брель – «В амстердамском порту моряки поют», потом Азнавур – «Уведи меня на край света в чудесную страну», потом Пиаф – «Я ни о чём не жалею». У француза был сильный, надтреснутый и каркающий от ужаса близкой смерти, но в целом неплохой голос. Хозяин горы внимательно слушал шансон, через оптический прицел провожая певца до спасительной зелёнки.

Каждое утро Гастон давал этот странный концерт. Снайпер смекнул, что певец ездит в обратную сторону по ночам – вероятно, с секретным предписанием, вероятно, помогает кому-то, сидящему в засаде и, конечно, мечтающему о его, Лёхиной, смерти, – однако стрелять не торопился: ему понравился Брель, и Лео Ферре, и Жан Ферра. Слов он не понимал, но надрывный мотив вызывал отклик в его душе, кроме того, он догадывался, что певец чует его, боится и просто хочет сделать что-нибудь приятное в обмен на жизнь.

Однажды, убыв на задачу, Гастон вернулся не один, а с тем самым парнишкой, которого колошматили в Щебёнкино. Паренёк тащил рюкзак с мукой и сушёной рыбой. Назвал себя Миколой, предъявил синий паспорт, попросился в отряд. В отличие от русскоязычного большинства бойцов теробороны говорил по-украински, жалобно протягивал «ни» вместо «нет», хныкал, сетовал на плохое зрение.

Микола прицепился к Гастону на выезде из Щебёнкино, француз угостил его сникерсом и взял под крыло. У Миколы были большие, широко расставленные и ничего не выражающие прозрачные глаза, рот левым углом поехал вбок и вниз, командир Кондратюк про себя назвал парня камбалой. Микола пару раз помог Гастону доставить продукты из Щебёнкино, в посёлок не заходил, ждал напарника в лесочке и внимательно следил за обстановкой. Потом, когда ненадолго проснулась вражеская артиллерия и прилетать под Воробьиную гору стало чаще, исчез, сквозь землю провалился.

Освоив маршрут, Гастон стал ездить за продуктами исключительно по ночам. Как-то на рассвете, вернувшись из похода, увидел несколько свежевырытых открытых могил. В теневой мгле покоились бойцы теробороны – бледные лбы, небритые подбородки, шеи с выпирающими кадыками. Крови не было, Гастон не мог понять, каким образом его товарищи внезапно и одновременно умерли, кто рыл эти могилы и укладывал покойников.

Спотыкаясь о выдранные корни и комья земли, француз с причитанием ходил среди могил, склонился над одной, под кустиком, и закричал – на дне лежал Славик с чёрным томом «Истории философии» на груди.

Славик разлепил глаза, из могил полезли завтракать голодные мужики. Пока Гастон ездил в Щебёнкино, бойцы приняли решение вырыть себе персональные «нычки», чтобы укрыться от огня. Хозяин горы, снайпер-миномётчик, активно работал, все ждали, что вражеская пехота пойдёт в наступление, но никого не было видно. Командир Сергей Иванович Кондратюк усмехался в усы: «Некому закрепить твой успех, с лохами ты, Лёха, связался, не убьёшь меня, не дождёшься звёздного часа». Видимо, силы противника не были приведены в состояние общей боевой готовности, не были согласованы для достижения высокой цели.

Вскоре «град» стал бить по жилым кварталам Щебёнкино, по площади с ромашками и памятником поэту, по рынку со свежей сметаной, картошкой, рыбой и за несколько дней разрушил бо́льшую часть посёлка. Щебёнкино обезлюдело: одни удрали, другие попрятались. Все ждали появления российских солдат, но никто не приходил, только прилетало.

Глава 5

Не бойся, попик, ещё побудь!А ну, из Библии что-нибудь!Ф. Шиллер. Лагерь Валленштейна

Гастон Мушабьер продолжал свои опаснейшие продуктовые рейсы в Щебёнкино. Почти все магазины закрылись, и он доставал еду у местных, стучался в заклеенные крест-накрест окна, просил «сала героям» и «водкю»: водкой с чаем умеренно согревались бойцы в своих «могилах».

Внимание француза привлекла высокая баба с синими руками, в медицинской маске, очках и сползшем на глаза платке: спотыкаясь, путаясь в платье, разбирала завал – в одноэтажный дом попала ракета. Баба что-то говорила себе под нос, Гастону сначала показалось, что беседовала с кем-то, притаившимся под мусором и кирпичами, утешала, подбадривала, просила повременить. Приблизившись, Гастон понял, что это не женщина, а монах в резиновых перчатках, в капюшоне и буром мешке, подпоясанном верёвкой, и не беседует он, а молится, причём по-французски.

Брат Бернар не удивился встрече с компатриотом: до него дошли слухи, что некий тощий, но очень ловкий француз кормит отряд теробороны – на собственные средства и со своей доставкой. Гастон помог монаху разбрасывать камни, завязался разговор, перешедший в настоящую, хоть и недолгую дружбу.

* * *

Брат Бернар был уроженцем швейцарского кантона Фрибур, когда-то назывался Жаном, уныло работал в банке, носил галстук, существовал без подруги, ездил к родителям подстригать траву, но в один прекрасный день увидел на передовице «Грюйера» объявление, что в обитель на улице Мора требуются ответственные капуцины. Всё бросил, сменил офисную одежду на рясу, прошёл испытательный срок, забыл мирское имя, подметал монастырский двор, раздавал открыточки и программки на концерты, много молился, жалел, что нет черепа под рукой и не войти в экстаз. Когда началась война, получил приглашение от брата Збигнева из Харьковско-Запорожской епархии стать орудием мира, сеять любовь, понимать, утешать на территории Украины и, умерев, родиться к вечной жизни.

Перед отъездом брат Бернар прочитал статью в Википедии про Киевскую Русь и навестил родителей, которые уже два года жили в доме для престарелых. Встретились в столовой. Папаня дремал перед пустой бутылкой в кресле-каталке, в ноздрю была вставлена трубочка, маман – весёлая, в фамильных бриллиантах – пока держалась на своих двоих.

Брата Бернара затошнило от стариковской еды, от бульона и соуса, он вышел на воздух покурить, полюбоваться острыми вершинами гор и неожиданно познакомился с молодым запорожцем Гавриловым, нашедшим вместе со своей матерью временное пристанище в швейцарском доме для престарелых.

Гаврилов сетовал, что Фрибур – кантон бедный и надо было выбирать Германию. Медленно подбирая французские и английские слова, рассказал капуцину всю свою недолгую жизнь: окончил школу, поступил в училище, «работал в сфере рекламы, то есть её разносил», весной оперативно вывез мать и вот теперь здесь, думает, как быть дальше. Гаврилов держал себя странно, говорил тихо, озираясь и цепенея, Бернар решил, что у мальчика неизбывное горе, травма. «Отец!» – воскликнул про себя капуцин.

– А где же твой папа? Сражается или уже погиб?

– Отец? Да он в Запорожье. Живой. И как его ещё не убили? Мы с мамой не понимаем – как его не убили. Он ведь ждёт, не скрывается, агитирует.

– Кого ждёт?

– Русскую армию. Давно ждёт. Сколько я себя помню – ждёт.

– Папу что-то связывает с Россией?

– Связывает – тётя Маша. Это его сестра из Новгородской.

– Великий Новгород? Центр Киевской Руси? Новгород с Москвой воевал. Тётя против Москвы?

– Не знаю. Ей некогда. У неё три коровы. Зимой во Владычно не было света, дороги замело.

– Снегом?

– Ну не песком же. Бабушки сидели без света, телефон не могли зарядить. Тётя Маша им верхом молоко и повербанк возила.

– Верхом на корове?

– На лошади. Машины не могли проехать.

* * *

– Понимаешь, Гастон, его отец ждёт русских солдат, рискуя свободой и жизнью, агитирует сограждан перейти на сторону врага. Действительно, как его не убили? Я пытался разобраться, почему некоторые жители Украины продолжают ждать русских, потом бросил. Не моего ума дело.

– Так, может, потому, что они тоже русские?

– Наверно. А другие украинские русские хотят перевешать на дубах своих родных и друзей детства, представляешь? Адский замес, всё перепутано: история, генетика, церковь, политика и, главное, деньги. Надо всем витает дух торгашества. Я работал в банке, правда, всего лишь в окошечке сидел, но, поверь мне, кое-что смыслю в финансах. Так вот, скажу тебе прямо – это циничная империалистическая война по захвату портов и плодородных земель. Антинародная. Простолюдину здесь ничего не достанется. Все богатые и сильные хотят урвать кусок пожирнее, для этого стравливают бедняков, морочат им голову высокими идеями.

– Кто стравливает?

– Я монах, человек тёмный, никаких имён назвать не могу. Знаю, что зарятся и хотят взять в аренду.

– Что в аренду?

– Всю Украину.

– А что за идеи высокие?

– Ну как – братство, государственность, демократия. Каждый со своим подъезжает. Но думают только о наживе. Вокруг этой войны разросся огромный рынок. Чего только нет – зерно, оружие, полезные ископаемые. Шуты кривляются, тут же кого-то пытают и ведьму жгут. Нет, я не буду вникать в происходящее. Моя задача простая. Я бы хотел утешить страждущих, но не умею, поэтому должен выкапывать мертвецов. Не всех, конечно. Только тех, кого попросят. Теперь тут часто выкапывают, чтобы расставить точки над «i». Я извлекаю на свет божий умерших не своей смертью. Таково моё послушание, Гастон. Я дал обет выполнять самую тяжёлую работу. Это тебе не розы поливать в Швейцарии.

– Да уж.

– Земная жизнь – морок. Миром правит дьявол. Ну это ты и сам знаешь. Меня не интересуют причины и следствия, плевать на логику. Мне важен Христос, тонкие нити, которые связывают меня с Господом. Эти нити – как паутинки, а я – как паучок. Пытаюсь уцепиться за Господа, сплести вокруг него радужную паутинку и ловить в неё благодать. Смотри, рука. Давай, здесь раскидывай. Ну вот, волосы. Это женщина. Она, конечно, уже мёртвая. Но респиратор, кажется, не нужен. Сами доставать не будем, я вызову сотрудников.

Монах достал из-под рясы телефон и написал сообщение.

– Брат Бернар, закурим? – Гастон угостил собеседника сигаретой.

Тот продолжал свою речь, пуская дым из ноздрей:

– Видишь ли, эта территория, эта война – единственный способ для меня нащупать Бога. В Швейцарии я Его не ощущаю, не вижу, не чувствую. Да и где бы Ему мне явиться? В столовой? Во дворе с клумбами? В чистом сортире? Нет, конечно. Его я обрету здесь, в Украине, на этой земле. Недавно помогал выкапывать трёх убитых в посёлке, и представляешь, в какой-то момент почувствовал невесомость, ну будто не то чтобы лечу, а сантиметров на десять от травы оторвался… У нас во Фрибуре есть цистерцианская обитель, там с тринадцатого века невесты Христовы живут, так одной по понедельникам является Господь. Но она для этого вот уже двадцать лет из монастыря – ни ногой, очень мало ест и всё время молится. Из Белоруссии девушка. Я бы так не смог. Мне проще мертвецов выкапывать, не привык без завтрака. Разбираю порушенные дома, участвую в эксгумациях. Господи, сделай меня орудием Твоего мира, там, где ненависть, дай мне сеять любовь!

Гастон понуро смотрел на рыжие локоны, брат Бернар сквозь сигарету читал молитву. Мимо французов проезжали машины, шли женщины с сумками, на великах катили дети, радуясь, что нет тревоги и можно выбраться из подвала.

– На раскопе обычно сначала появляется рука, потом голова. И пальцы сложены то так, то эдак. Иногда крепко сжаты. Всегда по-разному. Один старик мне большой палец показал, типа молодец, что меня откопал, а бабка его фак под нос сунула. Кто-то кулаком грозил. Сначала я думал, что покойники хотят мне поведать нечто суперважное на языке глухонемых, потом понял, что это Господь их посмертным жестом со мной разговаривает. Правда, пока мало что понимаю[8]. Но это не беда. Главное, что Бог вышел со мной на связь. Именно для этого я приехал в Украину. Я на верном пути.

Брат Бернар щёлкнул на мобильный руку с очень приличным маникюром и обручальным кольцом.

– У меня их уже несколько десятков, целый альбом.

– Вернёшься с войны, сделаешь крутую выставку в модной галерее.

– Хорошая идея. Если вернусь.

– У тебя плохое предчувствие?

– Гастон, эта война затягивается. Многие гибнут, и я не уверен, что выживу. Раньше побаивался смерти, а сейчас, выкапывая мертвецов из-под завалов, из сделанных наскоро братских могил, ощутил прилив душевных сил и некоторый покой. Как можно бояться собственной смерти, когда стряхиваешь землю с посиневшей кудрявой девочки? Меня настигло не бесчувствие, а, наоборот, некая полнота чувств и ощущений, уверенность в том, что есть высшая правда. Происходящее столь ужасно, что не может быть бессмысленным. Всё это не просто так, мой друг, однажды я пойму, о чём говорят эти руки, что именно хочет донести до меня Господь… А самое страшное – это молчащие руки.

– Как они молчат?

– Красноречиво. Попадаются руки, связанные за спиной. Они так оглушительно молчат, что я теряю сознание. Ну ладно. Спасибо, что помог. Тебя, наверно, заждались бойцы. Чем ты их кормишь?

– Гречкой. Правда, они её уже видеть не могут, а я готов есть бесконечно. Мне нравится её ореховый вкус. Надо правильно готовить, не разваривать. А ты чем тут питаешься?

– Ем что дадут. Проголодаюсь – иду к женщинам, они всегда кормят: кофе растворимый, суп. Мне нормально. Не до разносолов.

– А я, знаешь ли, повёрнут на еде. Мне здесь, на линии фронта, отлично – адреналин, чувство собственной значимости. Но не хватает устриц и молитерно – это сыр с трюфелем, я его дома во Франции по утрам с кофе по маленьким кусочкам рассасывал. Смотри, к нам идут.

Приехали «сотрудники», принялись быстро разбрасывать кирпичи. Достали несколько трупов. Гастон пожал руку капуцину и погнал из Щебёнкино кормить своих камрадов.