Неверноподданный в Новом Свете

Владимир Владмели

Неверноподданный в Новом Свете

Переживания Поланской

Всю дорогу из аэропорта Поланская рыдала. Саша молча вёл машину, давая ей возможность выплакаться, а когда они подъехали к дому, сказал:

– Нина Михайловна, давайте я поживу у вас, так и вам будет спокойнее и мне удобнее.

– Конечно, Сашенька. Я и сама тебя хотела попросить об этом.

– А вы разрешите мне своих боевых подруг к вам приводить?

– Пожалуйста, будешь говорить им, что я твоя мать.

– Спасибо, мама Нина.

На следующее утро Поланская приготовила Саше завтрак, но на предложение поесть вместе ответила, что у неё нет аппетита.

Последние недели все её чувства были атрофированы, она видела, что делали окружающие, слышала, о чём они говорили, но это не вызывало никакой реакции. Теперь же она как будто очнулась. В квартире было очень тихо. Чтобы разбить эту пугающую тишину, она включила телевизор. Передавали утренние новости, и диктор, которого знала вся страна, будничным голосом объявил, что прошедшей ночью в Москве был ограблен банк и произошло изнасилование. Жертва находится в больнице, а всех, кто может помочь следствию, просят позвонить по указанному на экране телефону.

Разумеется, и раньше все знали, что в Советском Союзе существует преступность, но объявляли об этом, только когда бандиты были пойманы и наказаны, а вот так, открытым текстом, да ещё по центральному телевидению, она услышала об изнасиловании и ограблении впервые.

Поланская медленно возвращалась в реальный мир, и всё, происходившее вокруг, казалось ей сюрреалистическим кошмаром. Её сограждане, получив свободу, стали бурно выражать своё недовольство и открыто обсуждать то, о чём совсем недавно шептались на кухне только с самыми близкими друзьями. Интервью с бывшими диссидентами транслировались по центральным каналам телевидения, и люди, которых раньше называли изгоями и отщепенцами, теперь открыто критиковали существующий строй. Уважаемые журналы публиковали воспоминания невозвращенцев, по описаниям которых задворки капиталистического мира выглядели гораздо привлекательнее, чем парадный въезд в мир социалистический. Советский премьер в одной из своих речей даже пригласил вернуться на родину самого известного клеветника и антисоветчика, когда-то с позором депортированного из страны. Но этот борец за справедливость уже успел вкусить все прелести жизни в мире загнивающего капитализма и вместо того, чтобы с благодарностью принять приглашение, сначала потребовал официального извинения правительства, потом издания полного собрания своих сочинений, а затем моральной компенсации в виде очень крупной суммы в твёрдой валюте.

Когда же все его требования были выполнены и оттягивать возвращение не было причин, он заявил, что не верит в стабильность политической системы, существующей на его родине, и прежде чем осчастливить Россию своим вторым пришествием, должен построить себе хорошо укреплённый дом. Руководство страны согласилось и на это, и в течение полутора лет ему строили загородную виллу с обширными угодьями и подземным бункером. Когда, наконец, всё было готово, он прилетел из американской эмиграции во Владивосток, а оттуда поехал в Москву на поезде, останавливаясь на каждой станции и принимая хлеб-соль от народа, который совсем недавно обвинял его в предательстве и в массе своей точно так же не читал его официально изданных произведений, как раньше не читал их в самиздате.

Между тем, Рая написала матери, что после нескольких недель жизни в Австрии их перевезли в Италию. Поселились они под Римом, и сколько там пробудут – неизвестно, потому что бюрократия, с которой они сталкиваются, гораздо хуже советской. Пока им будут оформлять документы, они постараются посмотреть достопримечательности, ведь неизвестно, когда в следующий раз удастся сюда попасть. Лена ходит в школу, организованную специально для детей эмигрантов, и было бы неплохо, если бы Нина Михайловна прислала им учебники. Кстати, Рая будет в этой школе преподавать и сможет проводить с дочерью гораздо больше времени, чем раньше. Боря тоже устроился работать, и теперь у них достаточно денег, чтобы поездить по Италии. Жаль только, что нет путеводителей на русском языке. Ведь Советский Союз до сих пор находится за железным занавесом, и сюда приезжают лишь партийно-правительственные делегации, а их ничего, кроме магазинов, не интересует. Эмигранты являются первой волной туристов из России за шестьдесят лет. Денег у них в обрез, но они очень хотят повидать мир, и специально для них какое-то благотворительное общество организовало экскурсии на русском языке. Стоят они недорого, и на эти туры иногда ездят даже работники советского посольства в Риме. Они, видно, здесь тоже не шикуют, да и со знанием итальянского у них не густо.

После просьбы Нины Михайловны объяснить, в чём именно заключаются бюрократические препоны, Рая написала, что здесь, так же, как и в Союзе, правду говорить не стоит. Они этого не знали и на собеседовании с представителем американского посольства пожаловались на то, что из-за национальности у них возникали трудности при поступлении в вуз, при устройстве на работу и при продвижении по службе, а когда интервьюировавший спросил, приняли ли их в вуз, сумели ли они найти работу и увеличивали ли им зарплату по мере приобретения опыта, они вынуждены были ответить положительно на каждый из этих вопросов. Честность их была наказана, а вот женщина, которая нагло врала, что её из-за пятого пункта не приняли в университет, а потом изнасиловали на ступеньках синагоги, получила визу очень быстро. Высшего образования у пострадавшей действительно не было, но лишь потому, что она никогда не пыталась его получить, а манеры её таковы, что если с ней что и произошло на ступеньках, то, скорее всего, с её согласия или даже по её инициативе.

Рая не стала писать матери, что после собеседования их лишили пособия, а работа Бориса заключалась в том, что он мыл стёкла машин на перекрёстке и махал метлой на рынке. Не упоминала Рая и о том, что они оказались людьми без гражданства и вместе с другими отказниками создали комитет по борьбе за въезд в Америку.

В том, что Соединённые Штаты должны их принять, сходились все уехавшие из России: евреи и антисемиты, бывшие члены партии и диссиденты, верующие и атеисты. Сомнение в этом выражали лишь американские власти. Въезд в свою страну они разрешали только близким родственникам американских граждан. Большинство же эмигрантов покинуло Советский Союз по липовым вызовам фиктивных родственников из государства Израиль. Это большинство, руководимое наскоро выбранным комитетом, начало настоящую войну, в которую скоро оказались вовлечены все бывшие советские подданные. Они съезжались в Рим на демонстрации протеста и, объединившись, представляли собой грозную силу, особенно в свободном от КГБ мире. Количество, как учили их в школе, перешло в качество, и они уже не боялись ни Бога, ни чёрта, ни Римского Папы, ни крёстного отца. А когда какой-то умник из этих безродных космополитов посчитал, что в тюрьмах вечного города для них не хватит мест, они перестали бояться и римской полиции. Они целыми днями носили перед американским посольством транспаранты и скандировали лозунги, требуя пустить их в Америку. Это была настоящая осада. Работники посольства выходили за его пределы только в сопровождении карабинеров и только в случае крайней необходимости. Президент Америки Буш-отец, недавно выигравший войну в персидском заливе, самонадеянно считал себя самым могущественным человеком в мире и к бывшим советским подданным относился свысока, но они оказались пострашнее террориста Саддама Хуссейна. Они гордо называли себя борцами итальянского сопротивления и сражались с отчаянностью гладиаторов. За право въезда в Штаты они готовы были разорвать в клочья кого угодно и не только в траншеях Колизея, но и на улицах Вечного города.

К тому времени США уже приняли закон, запрещающий переговоры с террористами, но для выходцев из России американские законодатели сделали исключение. Конгресс послал своих представителей в осаждённое посольство, эмигранты выбрали своих, и, когда стороны встречались за круглым столом, бывшие Советские подданные создавали шумовой эффект, играя роль стен, которые должны были помогать им в родном итальянском доме. Местные жители поддерживали их как могли. Эмигранты уже давно сидели у них в печёнках, и итальянцы рады были избавиться от них любой ценой, даже за счёт своих союзников по НАТО. В конце концов, настойчивость бывших советских подданных победила, и Коганы получили приглашение на жительство в Миннеаполис. Помог этому и Фима, который бомбардировал письмами своего конгрессмена и сенаторов.

* * *

Политика по-прежнему мало интересовала Нину Михайловну. Для неё гораздо важнее было общение с людьми. Ей нужны были дети, чтобы их воспитывать, друзья, чтобы с ними встречаться, и товарищи по партии, чтобы решать неотложные задачи. Но дети уехали, друзья были заняты своими делами, а товарищи один за другим выходили из партии. Народ стал гораздо смелее. Наиболее отчаянные даже называли коммунистов мафией и возмущались тем, что они сделали себя кастой неприкасаемых, которых нельзя отдать под суд, пока у них есть партбилет. Нина Михайловна не понимала, почему вспомнили об этом только сейчас, а раньше никто, кроме её антисоветчика-зятя, этого не замечал. Кое в чём она соглашалась с критиками, но присоединяться к их хору не хотела. У неё язык не поднимался охаивать то, что она ещё вчера хвалила.

События завертелись с головокружительной быстротой. Призрак коммунизма, который, беспризорным оборванцем побродив по Европе, захватил власть в России и правил в ней более полувека, стал дряблым и беззубым1. Его апологеты, чтобы удержаться у руля, организовали государственный переворот, но народ, вместо того чтобы ответить «есть», когда партия сказала «надо» 2, поднял восстание против своего авангарда и стал сбрасывать с пьедестала идолов, ещё недавно вызывавших уважение и страх. Нине Михайловне казалось, что мир сошёл с ума, и от этого нога её стала болеть ещё больше.

Она обратилась за помощью к другу своего мужа, Рему Вельяминову. Он был очень влиятельный врач и при жизни Льва Абрамовича обещал сделать для неё всё, что только в его силах, но теперь не спешил выполнять своё обещание. Когда Нина Михайловна, наконец, попала к нему на приём, он внимательно осмотрел её, сделал рентген и сказал, что восстановить ногу может только операция и специальный протез, но стоит он сумасшедших денег и заказывать его надо в Америке. Нина Михайловна знала, что бесплатная медицина за последнее время сильно подорожала, и ей было понятно, почему давний друг мужа целый месяц не мог найти времени, чтобы её принять. Проводить обследование за «спасибо» ему не хотелось, а брать с неё деньги было неудобно.

Поланская вернулась от него подавленная. Узнав причину её плохого настроения, Саша сказал:

– Нина Михайловна, я бы к Рему под нож не пошёл.

– Почему?

– Я не уверен, что он хороший врач. Он очень ловкий приспособленец и в собственных интересах действительно действует весьма умело.

– У него работает моя знакомая. Она говорила, что во время очередного ухудшения отношений с Западом он заставил своих сотрудников подписывать послание с гневным осуждением агрессивной политики американского империализма, а на вопрос, зачем ему это надо, ответил, что от империализма не убудет, а ему дадут деньги на новое оборудование, которое, кстати, закупят у тех же американцев.

– Это делал не он один, – возразила Поланская.

– Правильно, но доверять таким людям не стоит. Я считаю, что вам лучше подождать. Вы ведь как-то жили со своей болезнью, потерпите ещё, а пока, чтобы поправиться, езжайте в санаторий.

– У меня нет денег.

– Вас туда должны отправить бесплатно, ведь его строил ваш муж.

– Ты, наверно, не в курсе, Сашенька. Путёвку, которую раньше можно было приобрести через профсоюз, теперь надо покупать за наличные и стоит она целое состояние. Наш завод только от дома отдыха и получает прибыль. Фотоаппараты спросом не пользуются, а государство то и дело задерживает платежи за военную оптику, так что даже рабочим на зарплату не хватает. У меня, конечно, есть заначка, но она мне понадобится на выезд из страны.

– Нина Михайловна, тратьте её как можно быстрее, потому что всё дорожает со страшной скоростью и через полгода ваших денег хватит только на коробок спичек. А ещё лучше – переведите вашу заначку в доллары.

– Как?

– Я вам помогу, если вы поедете в санаторий.

– У меня нет денег.

– Езжайте на мои.

– Я не могу принять такой подарок.

– Это не подарок. Недавно вышел указ, по которому вы имеете право приватизировать свою квартиру, а она очень дорого стоит, так что деньги, которые я вам дам, – это заём. Ну, и поскольку я не очень доверяю вашему врачу, я постараюсь устроить вас на приём к доктору Чванову.

– К кому? – недоверчиво спросила Поланская.

– К доктору Чванову.

– К тому самому?

– Да.

– А ты с ним знаком?

– Он у меня машину ремонтирует.

– Попробуй, Сашенька, я буду тебе очень благодарна.

Знакомство в супермаркете

Коганы прилетели в Миннеаполис поздно вечером. Рая ещё в самолёте предупредила мужа, чтобы он не говорил своим родственникам, как они постарели. Он ведь тоже за это время не стал моложе. Просто к себе он привык, потому что видит своё изображение каждый день.

Борис сразу же узнал двоюродного брата в толпе встречающих. В аэропорт Фима приехал один. Он пожал Борису руку, обнял его, потом поцеловал Раю и Лену и сказал:

– Welcome to America 3 Надеюсь, вы долетели без приключений?

Для Бори этот перелёт был самым главным приключением его жизни. Он мечтал о нём, ещё когда поездка в Америку могла быть только несбыточной мечтой. Его переполняли эмоции, и, когда мужчина, сидевший рядом с ним в самолёте, начал ничего не значащий разговор, Борис на корявом английском рассказал ему свою историю, упомянув, что на этом самолёте находится много бывших советских подданных, которые летят в Новый Свет к новой жизни. Сентиментальный американец, возвращавшийся из отпуска, прослезился, и, как только они приземлились, начал аплодировать. Его поддержали другие пассажиры, возвращавшиеся на родину из не очень доброжелательной Европы.

Боря готов был рассказать всё это двоюродному брату, но видел, что вопрос ему задали из вежливости и ответа не ждут.

– Мы только немного устали, – сказал Коган.

– Это нормально, приедете ко мне, отдохнёте. Бери чемоданы, пошли. Миннеаполис я вам покажу потом, тем более что в нём нет ничего примечательного. Он только называется городом, на самом деле это большая деревня, так сказать, одноэтажная Америка, ну, может быть, двухэтажная, от силы – трёх.

Дома их встретила Зоя. Она предложила чаю, но по заученному с детства правилу Коганы отказались.

– Ребята, это провинция, – сказала Зоя, – люди здесь живут простые, и если вам предлагают то, что вы хотите, соглашайтесь. Сейчас, в виде исключения, я спрошу вас ещё раз, но имейте в виду, больше ни я, никто другой вас уговаривать не будет. Итак, повторяю: чаю хотите?

– Да, – за всех ответила Лена.

– Молодец, Леночка, ты быстро усваиваешь уроки, – улыбнулась Зоя, – тут по-другому не выживешь. Так вот, завтра мы с Фимой уйдём на работу, и вы останетесь одни. Холодильник в полном вашем распоряжении. В квартире вы можете брать всё, кроме телефонной трубки. Помогать вам будет мой отец. Вот он, – она показала фотографию, стоявшую на книжной полке. – Его зовут Иосиф, он покажет квартиру, которую мы для вас сняли, и устроит экскурсию по ближайшим магазинам. Он пенсионер, живёт один, поговорить ему не с кем, а он считает себя хорошим рассказчиком и первостатейным остряком, так что крепитесь. В остальном он человек доброжелательный, много чего знает и его действительно стоит послушать. Он проведёт вам ознакомительную лекцию. До субботы вы будете, в основном, общаться с ним. Мы к вам будем присоединяться только после работы, а выходные мы проведём вместе.

После чая Зоя проводила их на второй этаж и сказала, что он отдан в полное их распоряжение, они могут сюда уйти в любой момент, и их никто не будет беспокоить. Лена пошла в свою спальню, а Борис с Раей – в свою.

Когда они остались одни, Рая упала на кровать и заплакала. Борис обнял её и, гладя по спине, сказал:

– Ну что ты, Рая, мы в Америке, всё хорошо, – он пытался казаться спокойным, но ему тоже было не по себе. Он ожидал, что после аэропорта Фима устроит обед, во время которого расскажет о жизни в Америке, а он – о жизни в Италии.

А ему было что вспомнить!

Он мог рассказать о том, как работал дворником на рынке, как радовался этой работе, потому что иногда в кучах мусора можно было найти вполне съедобные фрукты и овощи, которые он использовал, обрезая у них гнилые края.

Он мог рассказать о том, как обнаружил, что крылышки от куриц итальянцы и вовсе выбрасывали. Сначала он не поверил своим глазам, но, убедившись, что никакого обмана нет, стал приносить крылышки домой. Его примеру последовали другие эмигранты, а итальянцы, заметив это, начали продавать ранее считавшиеся несъедобными части курицы, называя их «Крылья советов».

Он мог бы рассказать, что жил в трёхкомнатной квартире, которая превратилась в тесную коммуналку, когда в ней поселилось две семьи, что чуть не подрался со своим соседом, после того как принял душ, а сосед-парикмахер Лёня потребовал, чтобы он заплатил за дополнительно израсходованную тёплую воду. Он мог бы рассказать, как это его взбесило и как он начал орать, что в таком случае Лёня должен платить за использование телевизора, который Лёня не выключает чуть ли не до утра.

Он мог бы, смакуя детали, описать испуганную физиономию соседа, который впервые видел его в таком состоянии, и то, как на следующий день, чтобы помириться, Лёня предложил покрасить ему волосы. По мнению парикмахера, это должно было помочь при устройстве на работу, ведь капиталисты предпочитают принимать на свои предприятия молодых и энергичных, а не старых и немощных. Боря мог бы даже похвастать своей несколько поредевшей шевелюрой, квалифицированно выкрашенной в чёрный цвет.

Он мог бы рассказать, что семья парикмахера в Италии питалась консервами, которые вывезла из Союза, что, уезжая в Америку, Лёня недоеденные банки великодушно оставил Борису. Правда, произошло это после того, как Боря отказался их купить. Плату за консервы сосед всё-таки взял в виде серебряных ложек хозяина квартиры, за которые Боре пришлось отдать кольцо, доставшееся ему от Фимы. Консервы, кстати, оказались испорченными.

Боря мог бы рассказать, как его дочь, которую они в Союзе за руку переводили через дорогу, в Италии стала попрошайничать, хотя делала это не прямо. Так же, как и дети других эмигрантов, она купила щётку, выбрала оживлённый перекрёсток в центре города и, когда машины останавливались перед светофором, мыла окна. Борис пытался её отговорить, но Ленка категорически отказалась. Тогда он стал дежурить на тротуаре, наблюдая за ней, а через несколько дней сам купил щётку и пристроился рядом. Это была его вторая работа, потому что свои дворницкие обязанности он бросать не хотел, и, когда он уходил на рынок, его наблюдательный пост на тротуаре занимала Рая.

Он мог бы рассказать, как у него разболелся зуб, и он поехал к врачу, а его направили к студенту, который, вместо того чтобы заменить пломбу, вырвал зуб, заразив его какой-то дрянью, и он несколько дней лежал в горячке, боясь умереть не потому, что ему было охота жить. К этому моменту они получили отказ, их лишили пособия, и он был в таком состоянии, что жить ему не очень-то и хотелось, но он боялся оставить жену и дочь. Ведь это из-за него они оказались в такой ситуации, и он чувствовал ответственность за их судьбу.

Он мог бы рассказать, как его жена ходила мыть полы на богатую виллу, и хозяин, старый сморчок, предложил ей вместо уборки заняться сексом, как Рая ударила его половой тряпкой по физиономии, а вернувшись домой, поделилась с ним происшедшим. Не дослушав, он рванулся к двери, готовый раздавить этого лысого уродца, но Рая бросилась ему на шею. Ему повезло, что она стояла между ним и дверью и успела его перехватить. Находись она в тот момент в любом другом месте, он успел бы выскочить из дома, и неизвестно, чем бы всё кончилось и где бы он сейчас был. Но она крепко держала его, а когда порыв прошёл, стала говорить, что зря он так бесится, ведь если разобраться, итальянец своим предложением признал её несомненные достоинства, просто она не дала ему возможности убедиться, насколько он прав, а Боря, если хочет, может сделать это прямо сейчас.

Потом Боря понял, почему слова итальянца подействовали на него гораздо тяжелее, чем её измена с Васей. Вася нравился его жене, а этот ублюдок позволил себе такое обращение только потому, что у него были деньги.

У него были, а у Бори не было.

И ещё много чего Боря мог бы рассказать своему двоюродному брату, если бы только тот захотел его слушать.

Но он не хотел.

Конечно, и Фиме, и Зое на следующее утро надо было на работу, а их сыну в школу, но ведь они не виделись столько лет, и, если бы Боря жил в Москве, а Фима приехал к нему из Штатов, Боря не только устроил бы обед гостю, но и пригласил бы своих друзей, а на следующий день, может, и на работу бы не пошёл.

«Да, видно, отношение жителей Советского Союза к американцам отличается от отношения жителей Америки к людям без гражданства», – думал Борис.

Он не знал, что, проводив их на второй этаж, Зоя позвонила своему отцу и долго обсуждала с ним, как помочь Коганам лучше адаптироваться к американской жизни.

Ночью Коганы спали плохо. Разбудил их телефонный звонок, но пока Борис одевался, гудки прекратились, а после короткого сигнала звонивший начал что-то говорить по-английски. Боря прислушался и, хотя узнавал отдельные слова, общий смысл понять не смог. Он брался за изучение языка несколько раз, но после очередного перерыва многое забывал, и каждый раз всё приходилось начинать сначала. Утешал он себя тем, что даже японцы, долго живущие за пределами родины и не читающие на родном языке, тоже забывают, как пишутся иероглифы, а значит, ему простительно забыть английский, который для него не является родным.

Через некоторое время опять раздался звонок, и Боря подошёл ближе, чтобы посмотреть, как работает записывающее устройство.

– Меня зовут Иосиф, – раздалось оттуда, – я отец Зои, приеду к вам минут через десять, так что вы не пугайтесь.

Вскоре в дом зашёл пожилой, совершенно лысый человек невысокого роста. Поздоровавшись с Коганами, он сказал:

– Не вижу счастья на ваших лицах. Вы начинаете новую жизнь, делаете первые шаги в Штатах. Это ваше американское детство, вы радоваться должны, а вы выглядите так, как будто в дерьме выкупались. Впрочем, может, это и к лучшему. Не меняйте выражение лиц, я вас сфотографирую.

– Нет, – возразила Рая, – я должна привести себя в порядок, – но Иосиф, не слушая её, несколько раз щёлкнул фотоаппаратом.

– Через двадцать лет вы будете сами себе завидовать.

– Мы уже завидуем, – сказала Рая.

– Молодцы, а теперь надо быстренько позавтракать, потому что скоро придёт водопроводчик, – Ося посмотрел на часы, – рабочий день у него уже начался, и нам надо поторапливаться. Это вам не Советский Союз, где визита сантехника ждут по пять лет. Знаете, наверно?

– Что знаем?

– В моё время была такая шутка, – ответил Иосиф, – пришёл мужик покупать машину, а ему сказали, что его очередь подойдёт через пять лет. Он спросил, когда именно, утром или вечером.

– Какая разница? – удивился продавец, – это же будет через пять лет!

– Я могу только утром, – возразил мужик, – вечером ко мне придёт сантехник.

Коганы невольно улыбнулись. Иосиф явно пытался их растормошить, он хорошо помнил, каким шоком для него самого было начало жизни в Америке, и теперь, уже обосновавшись, хотел помочь своим родственникам.

– Утром кто-то звонил, – сказал Боря, – но Фима просил меня не снимать трубку, а я не понял, что говорили.

Иосиф подошёл к телефону, нажал кнопку и, прослушав запись, сказал:

– Это водопроводчик. Ночью была авария, и он задерживается, обещал позвонить, как только освободится.

– Наверно, через пять лет вечером, – съязвил Боря.

– Точно, – подтвердил Иосиф, – поэтому сегодня я целый день в вашем распоряжении и покажу вам, куда вы приехали и где вам предстоит жить.

Он быстро приготовил завтрак, поставил его на стол и, пока они ели, сделал ещё несколько снимков. Рая уже не протестовала, а он сказал:

– Я из Советского Союза привёз пять альбомов с фотографиями. Теперь-то я в них не заглядываю, а вот раньше, когда у меня было плохое настроение, смотрел, и сразу становилось легче, потому что там у меня была чёрно-белая жизнь, а здесь цветная.