Перемена мест

Пролог

– Командир, у нас проблемы!

– В чем дело?

– Тоннель все сужается… если в ближайшем будущем я не превращусь в крысу, то рискую где-нибудь тут застрять.

Лейтенант Говард Тайлер, командир отряда, злобно посмотрел на шутника. Особенно его раздражал тот факт, что этот раздолбай был в чем-то прав. Тоннель, по которому они приближались к объекту, становился все уже, и потолок его становился все ниже. Таким образом, им и впрямь грозило в скором времени продолжить путь на карачках.

Он зло сплюнул.

– Ди, если сейчас не заткнешься, то я тебя в крота превращу, – наконец ответил командир.

– Это как? – поинтересовался парень.

– Лопату в зубы и будешь прорываться вперед. Проход расширять. Остряк! Все ясно? Вопросы есть?

– Так точно! Нет, лейтенант, сэр!

Говард подумал, что этот самоуверенный сопляк, совсем недавно попавший к ним в отряд непонятно за какие заслуги, снова над ним издевается. Но решил отложить разъяснительную беседу на потом.

Через полчаса они, наконец, оказались в точке назначения. На последних метрах подземный лаз все-таки настолько «усох», что пришлось ползти практически на пузе, толкая впереди себя амуницию. По-другому не получалось.

По-скорому натянув на себя все, что успели поснимать, пробираясь сквозь дыру, солдаты рассредоточились, осматривая помещение, в котором оказались. Больше всего оно напоминало здоровенный ангар. Причем совершенно пустой.

Складывалось впечатление, что они просто опоздали, и враг уже успел передислоцироваться в другую точку, свернув все производство. Данный факт ставил под вопрос, во-первых, оперативность поступления данных в Штаб от многочисленных агентов, а во-вторых, неподкупность как этих самых агентов, так и их непосредственного начальства.

– Кейси, связь со Штабом, – скомандовал Говард. – Остальным рассредоточиться и все проверить… Есть вероятность, что в спешке они оставили какие-то документы или еще что.

Солдаты мрачно разбрелись по территории, стараясь, тем не менее, не терять бдительности. Никто не озвучил мысль вслух, но было очевидно, что операция провалена. А ведь за этими наркоторговцами уже второй год носилась половина спецслужб земного шара.

– Сэр, – подал голос один из солдат, нечто старательно рассматривавший в центре ангара. – Я тут что-то нашел.

– Что? – ответил Говард. Вряд ли находка могла всерьез им чем-то помочь, но он направился к солдату. Остальные бойцы, прекратив бесполезные поиски, стали стягиваться вслед за ним.

На земле, там, где стоял Хэммонд, оказавшийся самым наблюдательным, лежал некий продолговатый предмет несимметричной формы. Больше всего он напоминал кусок коксового угля, за который и был первоначально принят Говардом.

– Однако, не густо, – откомментировал все Ди, а Говард мысленно обматерил остряка, хотя он вновь в точности угадал мысли лейтенанта. – Что это, уголь? Или какой-то кусок камня?

– Очень смешно, Ди, – ответил ему Хэммонд. – только вот ты не угадал. Это явно шевелиться.

– Что за бред! – теперь и Говард заметил, что камень ритмично дергается, сокращаясь в одном ему ведомом ритме. – И что это?

– Хороший вопрос, – пробормотал себе под нос Ди. – Что-то я не пойму, чего это мы тут откопали. Искусственное сердце из рудной породы? – он посмотрел виновато на командира, сейчас шутки были неуместны, но тот явно не обратил внимания на болтовню своего подчиненного.

– Ладно, – принял, наконец, решение командир. – Забираем эту штуковину с собой – пускай технари разбираются, у них головы большие. Что говорят в Штабе, Кейси?

Кейси Маллоун, радист группы, обернулся на вопрос командира:

– Все нормально. Через двадцать минут будет вертолет.

Настроение у лейтенанта было отвратительным. Что было вовсе неудивительно. Операция провалена. Не факт, что это не отразиться на его карьере. Шишки, протирающие задницы в удобных кабинетах, можно сказать с уверенностью, постараются найти крайнего как можно скорее. И есть большая вероятность, что огребать по полной придется кому-то из исполнителей. Скорее всего, лейтенанту.

– Ох, ты ж, мать твою! – наклонившийся к непонятной находке, чтобы упаковать ее в спецконтейнер, солдат, резко отскочил и плюхнулся на задницу.

– Ты чего, Керк? – поинтересовался Ди Кеплер, оглянувшись на крик. Остальные солдаты, расслабленно развалившиеся кто где, заинтересованно уставились на ошалело глядящего по сторонам рядового.

– Мне показалось, эта хрень рванула. Я видел это. Прямо видел, – бормотал себе под нос Керк, поднимаясь с земли.

– И мне тогда отсыпь. Я нежадный, мне немного, – прокомментировал Кеплер под одобрительное ржание остальных.

– Что происходит? – сурово спросил лейтенант, отвернувшись от экрана передающего комплекса, который гипнотизировал, с надеждой ожидая возможных поправок и вводных от командования.

– Ничего, командир, – ответил Кеплер. – Это Керк глюки углядел.

Лейтенант сдвинул брови. Его подчиненные знали, что это было плохим признаком. Оставалось надеяться только на то, что гроза обойдет их стороной, что, учитывая близость эпицентра урагана в лице лейтенанта Тайлера, было маловероятным.

Фуллер, огромный негр в чине сержанта, выделявшийся своими габаритами даже среди остальных отборных коммандос их группы, с намеком показал кулак Ди Кеплеру. Тот одним взглядом дал понять, что все уяснил, понимает, от дальнейших комментариев воздерживается и вообще будет теперь тише воды, ниже травы, а лучше, вообще забьется в какую-нибудь трещинку. Фуллер раздраженно хмыкнул.

– Смотрите, вон снова! – подал голос Керк. – И опять!

Теперь уже все заметили то, о чем говорил их товарищ.

Черный кусок неведомой породы теперь уже не только пульсировал, но и вспыхивал – по его зеркально-черной поверхности, поднимаясь, словно откуда-то из глубины осколка, пробегали радужные всполохи. Частота вспышек все возрастала, как и скорость биения.

Внезапно вспышки прекратились, а поверхность предмета стала невероятно-черной. Больше в ней ничего не отражалось. Показалось, что в помещении стало темнее, словно свет солнца, проникающий через многочисленные щели конструкции, по непонятным причинам померк.

– Что за черт? – лейтенант судорожно пытался сообразить, что все это значит и какие действия ему надлежит предпринять.

Внезапно яркий сполох белого пламени вырвался из осколка. Никто не успел ничего понять.

Прибывший через десять минут в точку десантный вертолет не нашел никаких следов спецгруппы, которую должен был подобрать. Не было никаких следов боя.

Часть первая. Исчезновение

Является ли человеческое невезение некоей абстрактной величиной? Величиной ли? Как вообще определить, почему кому-то судьбой отмерено громадное количество успехов, коими активно нашпигован его жизненный путь. А кому-то – в той же пропорции доводится огребать по полной. По каким критериям происходит отбор?

И вообще, почему именно ему, Даньке, в данный момент так не везет. Не в том смысле, что конкретно в данную минуту, или некий краткий период времени. А вот уже несколько лет. С самого рождения, если быть точнее. Вообще, сам факт его рождения, наверно, опечалил множество народа на всей планете. И почему его не спросили, согласен ли он появиться на свет? Нужно ли ему это. Но кто-то, как зачастую бывает, принял ответственное решение, не подумав ни о последствиях, ни о том, кто потом будет отвечать, и шестнадцать лет назад, в девять часов тридцать семь минут утра по московскому времени Даниил оповестил мир о своем появлении громким надрывным криком. От которого, по воспоминаниям его матери, едва не оглохли принимавшие роды медработники. Отец его, видимо, под глубоким впечатлением от собственного отпрыска, буквально через неделю собрал немногочисленные вещи и навсегда испарился из жизни как его матери, так и собственно Даньки.

Таким образом, воспитание маленького синеглазого мальчонки, еще и не подозревавшего о собственной судьбе, легло на плечи матери и бабушки. Вырос Даня из-за такого фортеля с отсутствием мужской руки в своей судьбе нежным, ласковым, добрым юношей-хлюпиком. Очень романтичным хлюпиком, надо сказать. К тому же, не лишенным таланта, по заверениям близких родственников. Он даже стихи писал.

Казалось бы, ну чего страшного? Многие стараются каким-либо образом самовыражаться. Проблема, по мнению самого Даньки, была в самих стихах. Потому что вот были они никакие. Не было в них, казалось ему, того, что могло бы заставить трепетать чью-либо душу. И если раньше, строча немудренные рифмы от нечего делать, Данька как-то не особо напрягался по этому поводу – самому нравится, да и ладно, – то теперь сей факт очень сильно действовал ему на нервы.

Причиной смятения служила недавно переведенная к ним в класс девчонка с ярко-зелеными глазами, огненно-рыжими волосами, безупречно белой кожей, озорным курносым носом и… и…

…и вообще она была замечательной, самой лучшей, в глазах ее можно было утонуть, Данька был в этом уверен вот уже почти целую неделю. Она ему снилась…

Эх, да! Еще она носила странное имя Стелла и была совершенно равнодушна к своему тихому поклоннику. Как, в принципе, и ко всем остальным парням, которые, в отличие от Даньки, не постеснялись попробовать подкатить к ней сразу же по ее появлении. И таких набралось довольно приличное количество. Из-за этого некоторые ухажеры даже поцапались на некоторое время со своими постоянными пассиями, но, благодаря полнейшему игнору со стороны рыжеволосой красавицы с холодным именем, постепенно все в школе устаканилось. Только поползли нехорошие слухи, по-разному трактовавшие столь холодное отношение к потенциальным кавалерами со стороны новоявленной дивы.

Версии расходились.

Кто-то приписывал девушке постоянную связь с неким молодым человеком несколько более старшего возраста (причем в разных вариантах возраст кавалера колебался от двадцати до пятидесяти лет!). Некоторые укоренились в мысли о не совсем традиционной ориентации данного экземпляра женского пола. А были некоторые индивиды, уверовавшие в теорию о неразделенной любви. Так или иначе, сама по себе фигура школьницы, появившейся в классе Даньки за полтора месяца до выпускных экзаменов, просто не могла не привлечь некоторое нездоровое внимание. Был ли столь поспешный перевод связан с работой родителей, поведением самой Стеллы или с какими-то иными причинами, оставалось под вопросом. Который, надо сказать, тоже весьма интересовал народонаселение школьных корпусов.

Но совершенно не трогал Даниила. Стелла покорила его с первого взгляда, с первого восторженного астматического выдоха, вылетевшего при виде этой девушки из тощей груди парня. А эти задорные искорки, вспыхивающие на самом дне ее глубоких глаз…

Возможно, он слишком прицепился к этой навязчивой идее, но подростковая влюбленность вообще носит всегда форму несколько болезненную. Поэтому любой специалист не углядел бы в навязчивой идее молодого человека покорить сердце понравившейся девушки с помощью рифм и жара собственной пламенной души ничего предосудительного.

– Ах, эти искры в волосах, – бормотал он, терзая пальцами ручку, сидя над исчерканным листочком с никак не выходившим стихотворением. – Почему в волосах? Они что, загореться должны? А как тогда написать про глаза? В очах ее… тьфу! Е-мое! Не то… Совсем не то.

В дверь просунулась мама, озабоченная бормотанием, доносившимся из комнаты сына:

– Все в порядке? – в голосе ее звучала нешуточная тревога.

– А? – Данька обернулся, не сразу нашел растерянным взглядом стройную небольшую фигурку матери. – Да, мам, все нормально!

Увидев состояние своего мальчика, мама сначала испугалась, но потом, внимательно изучив лицо сына, с пониманием успокоилась и закрыла дверь.

А Даня повернулся к столу, попутно ударившись коленом о выдвинутый ящик, чертыхнулся и принялся дальше с упоением лохматить собственную шевелюру.

«И с чего, интересно, я решил, что обязательно должны быть искорки в глазах. Но что-то ж там было… Не могло мне показаться. Какие глубокие глаза! Какие… – мысли вдруг замерли, натолкнувшись на внезапную догадку. – Точно! У нее не было никакой смешинки во взгляде. Это показалось. Свет так падал. Точно…»

Данька глубоко задумался, собрав брови на переносице.

А что ж тогда было? От этой мысли его отвлек непонятный стук, раздавшийся со стороны окна. Он встал. Стук повторился, явственно звякнуло стекло. Ясно, снова Леха приперся к Каринке и бросает ей камушки в окно. Раньше он пользовался телефоном, но после того, как фривольно пообщался с матерью девушки, приняв ее за подругу и высказав опасения относительно беременности… Ох, что тогда было! Любо-дорого вспомнить. Кое-как разобрались, но с той поры Лешка предпочитал использовать в качестве средства вызова на свиданку более примитивные средства.

От этих воспоминаний Данькин рот растянулся до ушей. Он ничуть не злорадствовал, но сами разборки, которые тогда учинили Каринкины родители, были весьма забавны. Тогда весь их двор неплохо развлекся, слушая как взрослые люди переругиваются друг с другом из окон (выходить, очевидно, поленились!).

Даня опустился на стул, отложив, наконец, ручку, которую только чудом умудрился не сломать, терзая в глубокой задумчивости своими пальцами.

– У нее грустные глаза, – сказал он сам себе. И опустил голову. Надо же, как он сразу не понял. Это прозрение болью отразилось в каждой клеточке его существа, острой занозой застряв в сердце. Он буквально физически ощутил ее жуткие страдания!

Но по какой причине? Почему эта девушка не… А ведь точно! Он никогда не видел, чтобы она улыбалась. Ни единого раза за всю неделю. Может, времени просто немного прошло. Или это снова какие-то тараканы в его голове решили напомнить о своем существовании внезапным шевелением. Сложно сказать. Даниил не знал ответа. Может кто-то другой мог бы подсказать. Проще всего, разумеется, было спросить у самой Стеллы, но на такой шаг он никогда бы не решился. От одной только мысли его бросило в жар, а ладони резко вспотели. Да еще это напряжение там. Что ни говори, а в шестнадцать нереально грезить лишь о платонической любви.

Данька мотнул головой, старательно отгоняя от себя эти похотливые мыслишки. Взгляд его упал на зеркало. Изучив свое отражение в разных ракурсах, понапрягав места, где в теории должны находиться мышцы, он расстроенно вновь опустился на стул и с прискорбием махнул рукой. Без толку. Один черт, ему ничего не светит. Вряд ли во всем городе найдется хоть одна девчонка, которая обратит на него внимание. Пусть даже стихи у него, наконец, начнут получаться. Все одно! С таким хилым телосложением ему ничего не светит.

Конечно, не стоит принимать упоминание о том, что Данька был хлюпиком, чем-то большим, чем просто уничижением собственной личности Даниилом в собственных же глазах. Он просто был сухощавым молодым парнем, физически вполне здоровым. Просто по какой-то причине в его организме мускулатура по-прежнему оставалась в зачаточном состоянии. Врачи, например, списывали это на несколько запоздалое развитие. Даже улыбались, говоря, что раньше, в прежние времена, подобное телосложение в его возрасте было абсолютно нормальным. Что просто, мол, акселерация в наши дни и что он еще свое возьмет.

Даня не знал, когда именно были эти «прежние времена», но выглядеть сопляком по сравнению со своими сверстниками ему совершенно не улыбалось.

Внезапно он замер. Словно молния поразила его в этот момент. Данька схватил со стола ручку и принялся записывать.

Оно рождалось…

Что-то просилось на волю. И это было уже лучше, чем все остальное, что он только мог раньше представить. Словно, кто-то сверху делился с ним рифмой.

– Что это? – Стелла вскочила прямо посреди урока.

Сергей Павлович, немолодой учитель истории, оторвал руку с зажатым кусочком мела от доски, где записывал даты, и удивленно посмотрел на девушку поверх очков:

– Что конкретно вас интересует? Если то, что на доске, то это… – договорить он не успел.

У девушки из глаз брызнули слезы. Она закрыла лицо ладонями, а на пол медленно спланировал небольшой исписанный листок. Именно он, судя по всему, послужил причиной столь странного поведения девушки. Учитель подошел к Стелле и, наклонившись, поднял листок.

– Интересно, очень интересно, – пробормотал он себе под нос. После чего поднял руку с листком вверх, словно это был не клочок бумаги, а какой-то революционный транспарант. – Чье это?

У Дани сжалось сердце, Когда он понял, что именно за записка привела в такое состояние его возлюбленную. Когда учитель начал вслух зачитывать содержание записки, Данька обреченно лег на парту и обхватил голову, закрыв уши. Он знал, что там написано.

Дождь падает только вниз,

Не вернуться воде на небо.

В глубоких озерах под сводом ресниц

Отраженья миров, где я не был.

На холодной постели седых облаков,

Повинуясь велению сердца,

Засыпал много раз в ожидании снов,

Со смешною надеждой согреться.

Заглянувши за грань, что за миром живых,

Оступившись на вечной дороге,

Торопился я ввысь, позабывши на миг,

Что остался один среди многих.

По лазурным лугам поднебесных высот

Улетал за пределы сознания.

И в бесцветные россыпи сказанных слов

Побросал все былые признанья.

Наплевав на рассвет, позабыв красоту,

Отрешившись от смертной угрозы,

Мы уносимся в ночь, за предела черту,

За которой живут наши грезы.

Именно эти строки пришли внезапно ему вчера в голову. И Данька старательно их записал. А сегодня, дурья башка, передал анонимно Стелле. И теперь, выходило, что сделал он это совершенно напрасно. Он совсем не понимал причину подобной реакции на его творчество. Как бы там ни было, это стихотворение было далеко не самым ужасным в его коллекции. Были там перлы и похуже. Но поведение девушки в рамки восторженного никак не вписывалось.

Когда Сергей Павлович дочитал и повторил вопрос об авторстве, Данила понял, что пропал. И точно, тут же услышал голос Димки Дорофеева:

– Да это ж Данька, наверняка, написал. Он у нас один рифмоплет в классе.

Данька ожидал злобного хохота, но, не услышав ничего, робко выглянул из своей «скорлупки», неуверенно раздвинув руки. Озноб пробил. И это было неудивительно. В одночасье оказаться в центре внимания было несколько непривычно для тихони. Даня не привык к такому ажиотажу вокруг собственной персоны. Но самое странное, что никто и не думал над ним смеяться. В полнейшей тишине, даже Стелла перестала всхлипывать, на него смотрел весь класс. И он впервые заметил в этих взглядах некий интерес. Изгоем он и так никогда не был, но теперь в нем явно нашли нечто новое. Особенно, казалось, женская половина. А Мишка Карпов даже показал одобрительно из-под стола большой палец, что было уж совсем для Даньки неожиданно – от этого-то амбала!

Только Стелла по-прежнему не отрывала ладоней от лица, а плечи ее все еще вздрагивали. Потом она медленно опустила руки, повернулась, резко вскочила на ноги и, подойдя к Даниле, с размаху залепила ему звонкую пощечину. Паренек рухнул под парту.

– Понятия не имею, как ты узнал и почему решил таким образом пошутить, – негромко прозвучал ее голос. – Но это подло.

Она забрала сумочку, которая заменяла ей неженственный школьный рюкзак, который носил, например, тот же Даня, и вышла из класса. Сергей Павлович даже не попробовал ее остановить.

А Данька с тоской в груди понял, что его смелая попытка провалилась по неизвестным причинам. Он подтянул колени к груди, обхватил их руками и так затих. Никто его не тронул.

В классе повисла опустошающая тишина.

Домой Данька шел совершенно потерянный. В голове нестройными толпами роились разрозненные мысли, но ни за одну он так и не успевал ухватиться, чтобы хоть как-то успокоиться. Сегодняшнее происшествие окончательно выбило его из колеи, в очередной раз убедив, что полоса невезения у него кончаться не собирается.

Перед его мысленным взором неистребимо стоял образ девушки с заплаканными зелеными глазами. Самым паршивым было то, что причиной этих слез послужили его действия. Хотя он сам, хоть убейте, не имел ни малейшего представления о том, по какой причине она так отреагировала.

Он долго проторчал в парке, который располагался недалеко от школьного двора. Сидел на лавочке, опустив голову, и смотрел себе под ноги. Данька не смог бы с уверенностью сказать, сколько времени он там провел.

Вечерело, тени озаренных закатным солнцем деревьев ложились под ноги, неестественно длинные, мрачные, столь черные, что в них, казалось, можно было утонуть. Запад озарен багрянцем, словно там, за горизонтом, земля раскололась и огненная лава вырвалась на поверхность, озаряя сполохами низкие облака, – такого насыщенного цвета у неба Даня раньше не видел. Возможно, просто никогда не обращал внимания. Пожалел, что не художник, не сумеет перенести эту пугающую чем-то красоту на бумагу. А подходящих слов подобрать просто не сумел бы.

Да и стоило ли?

Он развернул скомканный листок, перечитал. Похоже, пора выкинуть из головы все эти глупости. В конце концов, он никогда всерьез и не увлекался творчеством. И еще он где-то читал, что большинство юношей в его возрасте увлекаются стихосложением. Там даже какое-то объяснение было этому. Какое только, вспомнить у Даньки не получалось. Значит, не стоит и голову забивать! Ни стихами, ни этой глупой любовью. Если это только она, та самая, а не просто чувственное обострение на фоне гормонального дисбаланса.

Да что ж за ересь лезет в голову!

Парень вытащил мобильный телефон и посмотрел время. Седьмой час. Пора, пожалуй, и домой. А то со всеми этими переживаниями как-то забыл о том, что сегодня последний раз ел с утра. Обеды в школу он никогда не носил, потому что стеснялся есть при людях. Ничего особенного – просто вот не нравилось ему, когда на него смотрят во время поглощения пищи. Кусок в горло не лез.

Даниил еще раз осмотрелся, отметил про себя, что темнеет сегодня как-то больно рано для конца апреля. Списав сей факт на то, что природа сама лучше знает, как ей поступать, он направился домой. Идти было недалеко, спешить было особо некуда. Мать должна была вернуться только через час, а одному торчать в пустой квартире Даньке тоже не шибко улыбалось.

Медленным шагом, старательно гоня от себя всяческие неприятные мысли, Данила добрался, наконец, до дома. При этом он умудрился растянуть десятиминутный путь практически на полтора часа. Как ни странно, матери все еще не было. Видимо, сегодня задержали на работе – периодически такое случалось. Не слишком часто, но все-таки бывало. Поэтому сильного удивления Даниил не испытал.

Есть, почему-то, совсем расхотелось. Решил подождать мать.

Уселся в кресло, полистал недочитанный фантастический роман, не вникая в прочитанное. Никак не удавалось сосредоточиться и чем-нибудь себя занять. Было не скучно. Было просто пусто и совершенно ничего не хотелось. Ни делать, ни вообще.

За компьютер Данька садиться тоже не стал. Ни играть, ни лазить в Интернете, ни готовить домашнее задание – он не мог себя заставить что-либо делать.

Тогда он махнул на все рукой и попытался подремать.

Ничего не вышло.

Стелла! Ну почему ты плакала?

– Почему ты плакала? – повторил он вслух, обращаясь непонятно к кому. – Если бы я знал, что доставлю этим тебе боль… Как оскорблю твои чувства… Я бы никогда, ни за что…

Данька продолжал бормотать себе под нос, разговаривать с кем-то бесплотным, с самой пустотой квартиры, обращаясь, между тем, к хранимому в сознании светлому образу. Надо сказать, он нашел весьма благодарного слушателя. Он строил гипотезы поведения Стеллы и тут же сам их рушил. Постепенно так запутался, что замолчал и абсолютно дикими глазами уставился за окно.

Было уже темно.

Матери по-прежнему не было. В комнате висела полнейшая тишина. Только тикали на стене часы.

Данька открыл окно. В комнату повеяло прохладой весеннего вечера. И сыростью. Даня удивился: с чего бы это, дождя вроде на сегодня не обещали?

За окном стелился туман, густой пеленой укутав весь двор так, что даже свет ближайшего фонаря едва пробивался, оставляя от себя лишь размазанное пятно.

Прозвонил телефон в прихожей. Мальчик снял трубку.

Звонил Семен Трофимов, единственный более-менее близкий приятель Даньки. Он был болен и сидел сейчас дома, а потому уточнил домашнее задание и попросил занести тетрадь по истории, чтобы переписать конспект. Сергей Павлович давал много материала, большинство из его лекций намного превосходили тот объем, что был приведен в учебнике. И чтобы сдать ему, пришлось бы серьезно подготовиться. А Трофимов как раз собирался одним из экзаменов выбрать историю.

– Хорошо, минут через пять буду, – закончил Даня и повесил трубку.