Учитель народа. Савонарола

– Ты была права, – сказал он, – мне необходимо быть в соборе! Я прикажу оседлать лошадь, и надеюсь, что вовремя доберусь до города…

Он едва сознавал, что говорил и что хотел сказать, но ему казалось, что он должен во что бы то ни стало помешать убийству. Было ли это своего рода предчувствие, но во всяком случае он не в состояния был долее оставаться дома: неудержимая сила влекла его к месту, где решалась судьба его родины.

Бианка еще больше встревожилась, когда муж её неожиданно выбежал из комнаты, не обратив никакого внимания на детей и не прощаясь с нею. Она подошла к окну выходившему на двор и видела как Гуильельмо отдал приказание конюху и тот начал поспешно седлать лошадь, а другой слуга побежал в дом и через несколько минут вернулся с шпагой и перчатками и подал их своему господину. Сердце Бианки усиленно билась, хотя она старалась уверить себя, что нет никаких причин для беспокойства, но когда подали лошадь и Гуильельмо Пацци скрылся за воротами, ею овладел такой страх, что в первую минуту она готова была броситься вслед за своим мужем. Но благоразумие удержало ее; сознавая свою беспомощность, она позвала одного из конюхов и приказала ему сесть на лошадь, чтобы нагнать господина на дороге и неотлучно находиться при нем. Затем она удалилась в небольшую домовую капеллу в надежде, что усердная молитва успокоит её встревоженное сердце.

Между тем Гуильельмо Пацци с трудом пропустили через городские ворота. При въезде в город его поразил шум, господствовавший на улицах, который ясно показывал, что заговор приведен в исполнение. Не помня себя от нетерпения и любопытства, он осведомился о причине слышанного им шума, и пришел в ужас от непредвиденного оборота дел. Волнение достигло таких размеров, что люди, ослепленные яростью, бегали по улицам и громко кричали, что нужно перебить всех Пацци и их приверженцев. Посягательство на жизнь Медичи произвело такое сильное раздражение в народе, что каждый был глубоко проникнут чувством мести.

Гуильельмо Пацци был обязан своим спасением предупредительности конюха, посланного Бианкой. Верный слуга, узнав о грозившей опасности, схватил за поводья лошадь своего господина и без дальнейших объяснений заставил ее свернуть в городской палаццо Лоренцо Медичи.

Прибытие Гуильельмо в дом зятя было принято уличной толпой за доказательство его преданности дому Медичи. Немного позже, даже это едва ли могло спасти его, потому что скоро ярость народа дошла до крайних пределов, и так как Пацци были главными зачинщиками заговора, то ни один член этой фамилии не мог рассчитывать на пощаду, хотя бы он не принимал никакого участия в деле.

Гуильельмо застал сильнейшее смятение во дворце своего зятя, потому что да несколько минут перед тем Лоренцо принесли домой раненого. Сочувствие народа было так велико, что жизнь Лоренцо была теперь единственной вещью имевшей цену для флорентийцев. Они окружили его палаццо, требуя точных сведений о состоянии его здоровья.

Вслед затем принесли тело Джулиано Медичи, при виде которого волнение толпы возросло до крайней степени. Конюх Гуильельмо Пацци воспользовался этим моментом, чтобы вернуться к своей госпоже и успокоить ее относительно безопасности её мужа.

Рассказ конюха о городских событиях был громовым ударом для Бианки среди её безоблачной супружеской жизни. Хотя по многим признакам можно было догадаться, что подготовляется заговор, и в городе почти открыто говорили об этом, но сестра обоих Медичи и жена одного из Пацци не имела никакого понятия о предстоящем событии.

Заговор имевший целью изменить правительство во Флоренции посредством убийства обоих Медичи, был заранее подготовлен Франческо Пацци и кардиналом Риарио. Скоро им удалось найти третьего союзника в лице пизанского архиепископа Сальвьяти, флорентинца по происхождению и заклятого врага Медичи. Назначение Риарио флорентийским архиепископом послужило удобным поводом для выполнения задуманного плана. Заговорщики по приезде во Флоренцию, употребили все усилия, чтобы привлечь на свою сторону Джакомо Пацци, старейшего из членов этой фамилии, но его трудно было подбить на подобное рискованное предприятие. Наконец, после долгих колебаний он согласился принять участие в заговоре, когда его уверили, что он заслужит этим одобрение папы. Затем к заговору примкнули другие противники Медичи, и между прочим Бернардо Бандини и Джованни Монтесекко. В случае успеха, правление республики должно было перейти в руки представителей фамилии Пацци.

Сначала заговорщики предполагали совершить убийство в каком-нибудь частном доме. С этой целью Джакомо Пацци устроил великолепное празднество в своем дворце и пригласил обоих Медичи, но Джулиано не явился. Он не был также и на блистательном пире, который Лоренцо устроил в честь кардинала в своем дворце Кареджи. Вслед затем распространился слух, что план заговора известен Медичи, и, что Джулиано Медичи не будет присутствовать ни на одном из пиршеств, которые будут даны во время пребывания кардинала Риарио во Флоренции. Таким образом, заговорщикам не оставалось иного исхода, как напасть на обоих братьев во время литургии в соборе, где сам кардинал должен был служить обедню, так как ни один из Медичи при этих условиях не мог отсутствовать при божественной службе.

Франческо Пацци и Бернардо Бандини взяли на себя убийство Джулиано Медичи; эта задача считалась особенно трудной, потому что Джулиано был крайне осторожен, и обыкновенно носил панцирь под платьем. Джованни Монтесекко поручено было убить Лоренцо Медичи, но Джованни был благочестивый католик, и как только узнал, что убийство должно быть совершено в церкви во время богослужения, то объявил наотрез, что не способен на подобное святотатство. Этот факт произвел тяжелое впечатление на большинство заговорщиков; никто из них не решался предложить свои услуги. Наконец, архиепископ Сальвьяти, зная как сильна субординация в католической церкви, отыскал двух священников, которые беспрекословно взялись совершить преступление, отчасти из преданности интересам святого престола, и частью потому, что церковные стены не внушали им такого трепета, как остальным смертным. Для совершения убийства был выбран тот момент, когда кардинал поднимет святые дары, потому что тогда обе жертвы принуждены были склонить головы; и не увидели бы своих убийц. В случае удачи звон церковного колокола должен был послужить сигналом для заговорщиков находящихся вне церкви; им поручено было овладеть дворцом «Signoria», между тем как архиепископ Сальвьяти с помощью вооруженной силы должен был принудить членов городского совета принять благосклонно совершенное убийство.

Когда вошли Лоренцо и кардинал, церковь уже была переполнена народов. Началась литургия, но Джулиано Медичи все не было. Наконец, Франческо Пацци и Бернардо Бандини отправились к нему и стали доказывать, что его присутствие необходимо в соборе. Пацци, под видом шутки, обнял его, чтобы убедиться надеть ли на нем панцирь, но Джулиано, страдая в этот день наследственной болью в ноге, не только был без панциря, но даже снял свой длинный охотничий нож, который обыкновенно носил при себе. После некоторого колебания Джулиано отправился в церковь с своими мнимыми друзьями и встал рядом с Лоренцо около алтаря. Кроме убийц, обоих Медичи окружали заговорщики, которым не трудно было приблизиться к ним в виду толпы наполнявшей собор.

Когда наступил назначенный момент, и кардинал поднял св. Дары, Бернардо Бандини с быстротой молнии вонзил свой кинжал в грудь Джулиано Медичи. Тот сделал несколько шагов и упал без чувств на землю; Франческо Пацци бросился на него и, нанося ему удар за ударом, пришел в такую ярость, что сам ранил себя в ногу. Одновременно с этим на Лоренцо напали оба священника; один из них, Антонио Вольтеро, положил руку на плечо своей жертвы, чтобы нанести удар кинжала в шею. Но Лоренцо быстро отскочил в сторону, и, обернув левую руку полой плаща, обнажил шпагу и стад защищаться против убийц с помощью двух своих слуг, из которых один был тяжело ранен.

Лоренцо также были нанесены две раны в шею. В то время, как оба священника старались спастись бегством, Бернардо Бандини, убийца Джулиано, хотел напасть на Лоренцо; но этот успел скрыться в ризницу, где около него столпились друзья. Один из них запер тяжелые бронзовые двери, другой высосал раны Лоренцо, так как предполагали, что кинжалы убийц были намазаны ядом; затем наскоро была сделана повязка.

Между тем приверженцы Медичи рассеялись по церкви, одни преследовали убийц, другие собрались перед дверями ризницы и настойчиво требовали, чтобы их впустили, в чем сначала им было отказано, потому что Лоренцо боялся измены. Наконец один из слуг влез на орган, откуда можно было видеть внутренность церкви, и когда он убедился в полной безопасности, то двери были открыты; Лоренцо положили на носилки и отнесли в его палаццо под прикрытием вооруженной толпы его приверженцев.

Заговорщики не были приготовлены к такому исходу. В полной уверенности, что предприятие их увенчается успехом, они не приняли никаких мер, чтобы овладеть своей жертвой, что не представляло особенного труда в первый момент общей сумятицы, пока толпа не знала сущности дела. Вместо этого они устремились к палаццо «Signoria», куда заранее отправился архиепископ Сальвьяти с своим братом, некоторыми родственниками и многочисленной вооруженной свитой своих приверженцев. Часть сваты он оставил у главного входа, а другую провел в залу нижнего этажа; но, по рассеянности, уходя запер дверь на ключ. Вследствие этого находившиеся в зале не могли соединиться с товарищами и принять какое либо участие в дальнейшем ходе дела.

Сальвьяти, распорядившись таким образом, вошел в комнату гонфалоньеро, который жил в палаццо «Signoria», где он был представителем высшего начальства. Эту важную должность занимал тогда Чезаре Петруччи, человек почтенных лет, бывший очевидцем многих заговоров на своей родине, что делало его вдвойне недоверчивым и осторожным. Сальвьяти, поздоровавшись с ним, заявил, что должен передать ему поручение от папы, но Петруччи заметил, что при этом архиепископ несколько раз менялся в лице и не мог скрыть своего волнения. Между тем Сальвьяти, зная, что дверь из комнаты гонфалоньеро ведет в залу, где он случайно запер часть своей свиты, мысленно проклинал себя за неосторожность; и глаза его невольно обращались в эту сторону. Петруччи внимательно следил за взглядами архиепископа, и затем встал и отворил дверь в залу. Увидев непрошенных гостей, он тотчас понял в чем дело, созвал своих людей и стражу, и приказал арестовать всех бывших в палаццо. Приказ этот был немедленно приведен в исполнение; те которые оказывали вооруженное сопротивление были убиты, остальных выбросили из окон. Сначала архиепископ с братом и родственниками был задержан в зале «Signoria», но когда Петруччи узнал сущность заговора, то он без дальнейших объяснений приказал повесить всех их на окнах дворца.

Оба священника, посягавшие на жизнь Лоренцо, были захвачены и изрублены в куски приверженцами Медичи. Бернардо Бандини, видя что Лоренцо ускользнул от него, и дело заговора потеряно, успел во время спасти свою жизнь бегством. Раненный Франческо Пацци настолько ослабел от потери крови, что должен был вернуться домой; он упросил своего дядю Джакомо сесть на лошадь и обратиться с воззванием к народу. Джакомо собрал вокруг себя около сотни заговорщиков и отправился с ними на площадь перед дворцом «Signoria», приглашая по пути граждан взяться за оружие и защищать дело свободы. Но так как это воззвание не произвело никакого впечатления, то он поспешно вышел из городских ворот с своим небольшим войском и удалился в Романию.

Лоренцо Медичи не сделал никаких распоряжений, чтобы захватить заговорщиков, но тем сильнее обрушилась на них месть народа. Ничто не могло более расположить флорентийцев к дому Медичи, как этот неудавшийся заговор, который был вместе с тем и вопиющим святотатством, достойным небесной кары. Если кто выказывал неприязнь к Медичи или находился в каких либо сношениях с заговорщиками, то его убивали без сожаления. Кардинал Риарио искал спасения у алтаря, где священники с трудом могли оградить его от народной мести. Франческо Папци лежал в постели вследствие своей раны, но его принудили наскоро одеться и поволокли в палаццо «Signoria», где повесили на окне рядом с архиепископом Сальвьяти. Дорогой побои и оскорбления наносимые ему озлобленным народом не вызвали у него ни малейшей жалобы, он спокойно смотрел на своих сограждан, и только выразил сожаление, что они хотят остаться в прежнем рабстве. Нужно приписать чуду, что народ пощадил наследственный дворец фамилии Пацци и превосходную капеллу, построенную Брунелески по поручению Андреа Пацци, которая уцелела для потомства, на монастырском дворе Санта Кроче, в виде неподражаемого образца строительного искусства времен Возрождения.

Из всех членов фамилии Пацци, бывших в этот день во Флоренции, уцелел один Гуильельмо Пацци, муж сестры Лоренцо Медичи. Едва Бианка узнала из бессвязного рассказа конюха о том, что случилось в городе, как у ней явилась твердая решимость спасти своего мужа, несмотря ни на какую опасность. Она тотчас же сделала все необходимые распоряжения для своего отъезда, ничем не выразив своего волнения, и только во время прощания с детьми слезы навернулись на её длинных ресницах. Затем она села на лошадь и отправилась в город в сопровождении двух слуг. Флорентинцы знали всех членов знатных фамилий своего города, и Бианка всегда пользовалась общим расположением за свою доброту и простое обращение. Поэтому её появление на городских улицах было встречено доброжелательными криками. Мало по малу вокруг неё образовалась многочисленная народная толпа, которая сопровождала ее во дворец брата. Несчастье, постигшее Медичи занимало всех; вместе с громкими жалобами и плачем раздавались крики ярости и проклятия. По улицам тащили тела убитых; всюду виднелись обезображенные куски человеческого мяса, вздетые на копья, которые носили по городу. По-видимому фанатическая жажда мести дошла у флорентийцев до крайних пределов и ей не предвиделось конца.

Заговор Пацци

Бианка, пользуясь правами близкого родства, подошла к постели Лоренцо и вместе с сожалениями о смерти их младшего брата выразила радость, что видит его живым. Лоренцо ласково встретил сестру, которая живо напоминала ему покойную мать своей кротостью и красотой. Он был заранее уверен, что Бианка приедет к нему, как только узнает об его болезни; но поведение Гуильельмо Пацци казалось ему крайне сомнительным. Бианке удалось уверить брата, что Гуильельмо не принимал никакого участия в заговоре и, только уступая её настоятельным просьбам, отправился в город, где уже все было окончено без него. Наконец мог ли он быть недругом Медичи при той нежной привязанности, какую он всегда выказывал жене и детям!..

Лоренцо, поверив красноречивым убеждениям молодой женщины, обещал свое покровительство её мужу, которому дозволил остаться в своем дворце, пока не уляжется народная ярость. Но Бианка, не совсем доверяла обещаниям своего брата, и с ужасом думала о том, что может наступить день, когда Лоренцо при своем честолюбии, не задумываясь пожертвует зятем, если это окажется нужным для его целей. Таким образом она переживала тяжелые дни, в великолепном палаццо Медичи, ожидая с часу на час, что ярость народа обрушится на Гуильельмо Пацци. Ни один член этой фамилии не мог считать себя в безопасности, так как флорентийцы не отличали правого от виноватого; и повесили ни в чем неповинного Ринальдо Пацци, вместе с его дядей Джакомо, который был пойман на дороге в Романию и не принимал непосредственное участие в, заговоре. Тело Джакомо сначала выставили в фамильном склепе Пацци, затем в виду святотатства, которое позволили себе заговорщики, его похоронили за городской стеной, откуда оно было снова вырыто и выброшено на улицу.

* * *

Между тем, заговор Пацци еще более упрочил неограниченное господство Лоренцо Медичи над флорентинцами. Едва оправившись от раны, он поехал в Рим, чтобы отпраздновать свое бракосочетание с Кларой Орсини. По внешности Клара могла бы служить типичным изображением римлянки. Правильные резкие черты лица её выражали горделивое сознание собственного достоинства, которое вызывало презрительную улыбку на её губах. Большие черные глаза смотрели повелительно на свет Божий и гармонировали с её высоким ростом, умеренными движениями и спокойствием внятной дамы. Когда она въехала во Флоренцию с своим молодым супругом и была встречена у ворот городскими властями, знатью обоего пола и радостными криками народа, то на лице её появилась снисходительная улыбка удовлетворения. В её голове впервые промелькнула мысль, которая имела решающее влияние на её дальнейшую жизнь. Она дала обет придать в будущем более высокое значение дорогой диадеме, украшавшей её волнистые черные волосы.

Как велика была власть Лоренцо в это время можно видеть из того, что турецкий султан по первому его требованию выдал Бернардо Бандини, которому удалось найти убежище в Константинополе. Бандини привезли во Флоренцию, где он был немедленно приговорен к повешению.

Глава II

Юношеские годы Джироламо Савонаролы

С давних пор «boccia» (игра в шары) была в большом ходу не только в Болоньи, но и во всей Италии и служила удобным народом к сближению обоих полов, которые вообще были строго отделены друг от друга. Молодые девушки привилегированных классов воспитывались в монастырях или под надзором матерей, которые держали их вдали от общества. Этот обычай соблюдался в Болоньи строже, чем где либо, потому что знаменитый университет привлекал массу молодежи из других стран, и далеко не все юноши отличались нравственностью и одинаковым рвением к науке. С другой стороны замкнутая жизнь, неблагоприятно отражалась на молодых девушках и способствовала их вольному обращению с молодежью другого пола, которую они видели только во время веселых празднеств. В сущности какое дело было беспечным юношам и девушкам до серьёзных политических соображений отцов и материнской заботливости об их будущности, в те счастливые часы, когда они сходились на местах общественных игр или в цветущих садах и всецело предавались наслаждению минуты!

Ежегодно фамилия Бентиволио в Болоньи давала блистательный праздник в залах своего дворца и примыкавших к нему садах. Это делалось в честь короля Энцио, предка фамилии, с целью сохранить о нем воспоминание в памяти жителей. При этом ничто не должно было напоминать тяжелую борьбу гвельфов с гибеллинами, в которой многолюдный промышленный город принимал деятельное участие. Между тем эта борьба была причиной того, что любимый сын Фридриха II Гейнрих или Гейнц, прозванный итальянцами Энцио, содержался двадцать лет в болонской тюрьме. Выше упомянутый праздник должен был только служить напоминанием героической любви Лючии Вендаголи, уроженки Болоньи, к императорскому сыну. Печальная судьба немецкого принца, которого вели пленным по улицам города, в связи с его привлекательной наружностью тронула сердце прекрасной Лючии. Она нашла доступ в его темницу и оставалась при нем неотлучно до самой смерти в качестве его жены. Род, происшедший от этого замечательного супружества, назывался Бентиволио и благодаря родственной связи с императорским домом пользовался особенным уважением. Наконец, по прошествии многих лет, фамилия Бентиволио, пользуясь смутами в городе, достигла безграничного господства с помощью папы и получила в Болонье такое же значение, как Медичи во Флоренции.

Естественно, что празднество, устроенное в память верной любви, было преимущественно назначено для юношества. Если в данный момент между представителями фамилии Бентиволио были юноши и девушки, то празднество получало еще более веселый характер, и все было направлено к тому, чтобы доставить самые разнообразные увеселения собравшейся молодежи. Роскошная природа Италии придавала особенную прелесть этого рода празднествам, когда они устраивались в лучшую пору года, как например в мае, как это было в данном случае. Множество прекрасных цветов, связанных гирляндами украшали стены великолепного дворца Бентиволио, образуя пестрый ковер, на фоне которого выделялись милые юношеские физиономии, сиявшие весельем.

На этот раз был только один молодой представитель фамилии Бентиволио, и так как с ним были связаны все надежды родителей и родственников, то он составлял для них предмет безусловного поклонения. Ипполиту Бентиволио только что исполнилось двадцать лет; это был богато одаренный юноша в физическом и нравственном отношении, хотя безграничная любовь близких ему людей способствовала развитию его природного высокомерия. Внешний признак немецкого происхождения, роскошные белокурые волосы несчастного Энцио, время от времени встречались у его потомков, как мужчин, так и женщин. Такие же густые белокурые волосы были у Ипполита Бентиволио и при этом большие тёмно-голубые глаза, которые в минуты гнева или радости принимали металлический отблеск. Его прекрасно сложенная сильная фигура, закаленная с детства в физических упражнениях и верховой езде, вполне подходила к его будущему положению – вождя могущественной Болоньи. Естественно, что все девушки города относились благосклонно к красивому юноше, которому предстояла такая блестящая будущность. Он мог выбрать любую из них, так как матери больше своих дочерей ухаживали за ним, и каждая считала бы для себя величайшим счастьем породниться с фамилией Бентиволио.

В этом году, по случаю празднества в честь Энцио, опять собралось множество юношей и девушек во дворян Бентинволио. Время проходило незаметно среди всевозможных увеселений. К вечеру приготовлен был в саду народный праздник с различными играми, состязанием в беге, лавашем по шесту и пр. В заключение должен был быть сожжен великолепный фейерверк на обширном лугу, где, по примеру древних театров, были устроены амфитеатром ряды мест для зрителей. Но пока ворота оставались закрытыми для народной толпы, молодежь знатных фамилий собралась в саду для игры в «bоссiа», при которой бросались шары и затем сообразно расстоянию от цели определялся выигрыш или проигрыш. Игра эта сопровождалась веселым смехом и шутками, и нередко служила поводом к оживленным спорам, которые всегда кончались миролюбивым образом. Во время более или менее продолжительных промежутков между играми прислуга разносила десерт.

При этом немедленно составлялись группы, около некоторых девушек теснились их поклонники. Ипполит Бентиволио не принадлежал в числу их, потому что сам был центром многочисленного женского кружка, среди которого были самые красивые и более тщеславные девушки.

Ореола Кантарелли была бесспорно самая красивая между своими сверстницами, как по своей миловидной грациозной фигуре, так и очаровательным чертам лица. Она только что вышла из детского возраста, но по уму и развитию давно уже достигла зрелости. В ней не было и следа робкой ребяческой наивности, и только холодный расчёт руководил ею; но она умела искусно скрывать его под маской детской беззаботности. Желание нравиться пробудилось в ней вместе с сознанием могущества своей красоты, и хотя по внешнему виду она оставалась невинным беспечным ребенком, но в душе это была себялюбивая кокетка в полном значении этого слова.

Игра кончилась, и опять наступил довольно продолжительный перерыв. Ореола, не пренебрегая никакими средствами, чтобы обратить на себя внимание Ипполита, хотела еще более увеличить число своих поклонников.

Она обратилась с лукавой улыбкой к стоявшему около неё молодому офицеру:

– Я должна вам заметить синьор Оньибене, что ваш брат Джироламо не принадлежит в числу любезных кавалеров! Всякий раз, когда прерывается игра, он отходит в сторону и предается своим мыслям, между тем он мог бы заняться беседой с молодыми дамами и блеснуть своими необыкновенными умственными способностями, о которых столько говорят у нас.

– Будьте снисходительны к нему синьорина, клянусь честью, что Джироламо хороший и честный человек, хотя и мечтатель. Он самый умный в нашей семье, и в десять раз лучше меня, у которого нет других достоинств кроме искреннего желания выказать свою храбрость в битве против неприятеля.

– Все это прекрасно, ответила со смехом очаровательная Ореола, – но я желала бы звать, какие мысли могут настолько поглощать молодого человека, что он не обращает никакого внимания на нас, молодых девушек. Как вы думаете, о чем размышляет он в настоящую минуту?

– Мне не трудно угадать это, потому что мы ежедневно видимся с ним. Я знаю, что в последнее время все его внимание было поглощено событиями во Флоренции, и держу пари, что мысли его заняты ими и теперь. Он недоволен заговором Пацци и его последствиями. Если я ошибся, и не это в его голове, то он вероятно думает о своих ученых книгах и стремится к ним душой, хотя в угоду мне принимает участие в этом великолепном празднике.

– Во всяком случае со стороны вашего брата крайне невежливо, что он так высоко ценит свои книги, что из-за них пренебрегает нами! – возразила она, бросив взгляд на юношу серьёзной наружности, который шел по аллее с опущенной головой, и в эту минуту свернул на уединенную тропинку. – Тем не менее, – добавила она вполголоса, – любопытно видеть человека, который думает о заговоре Пацци и стремится к своим книгам в то время, когда все мы собрались сюда с единственною целью повеселиться.