Моздокская крепость

Отличались также у разных станичников причёски, головные уборы, предпочтения к породам боевых лошадей… Даже обряды и традиции разнились! Порой, настолько сильно, что казаки, прибывшие служить на кавказскую границу, из разных мест России, не всегда выглядели, как представители одного народа.

Впрочем, за долгие годы жизни здесь, на южном рубеже империи, все станичники перемешались… А многие и породнились между собою и горцами – через браки, обряды куначества и побратимства. Подобные связи тогда были широко распространены и часто практиковались на Северном Кавказе.

Эти казаки постепенно образовали на южной границе империи своё отдельное, самостоятельное сообщество… Они, подобно аборигенам, тоже предпочитали носить бурку, черкеску с газырями, большой кинжал на поясе, шашку и обтягивающие икры тонкокожие ичиги.

Одним из важных обстоятельств, кстати, было для терского казака удобство боевой одежды, её «обношенность». На справном воине она обязательно имела лёгкую потёртость и сидела, как влитая, без складок и пузырей.

В отличии от трофейного оружия (его присутствие в доме станичника и количество развешанных на стенах, привезённых из похода, сабель и мушкетов свидетельствовало о доблести хозяина!), ношение любой одежды, снятой с убитого, не одобрялось. Подобное разрешалось казаку только в случае крайней нужды… И лишь после тщательной стирки и совершения специального очистительного обряда с участием православного священника.

Суеверные казаки опасались не столько заразиться всякими болезнями через чужую одежду, сколько боялись унаследовать печальную судьбу ее прежнего хозяина. Многие верили, что убитый, с помощью своих вещей, может утянуть живого на тот свет.

…На мчащемся сейчас к офицерам казачьем сотнике была тёмная черкеска с поблёскивавшими на солнце металлическими газырями. Чёрная лохматая папаха венчала голову. С левого боку подскакивала шашка в ножнах. А кривой турецкий кинжал на поясе глухо постукивал на скаку о деревянную рукоять большого кремниевого пистолета, торчащего у всадника из-за кушака.

Чернобородый, с заросшими щеками, по самые колючие, глубоко посаженные глаза на загорелом суровом лице, Илья Сорока мало чем отличался внешне от горца. В отряде квартирьеров он верховодил тремя десятками казаков, откомандированных служить на Терек с Дона и Волги.

Сотник имел явные способности к местным языкам… За долгие годы жизни на Кавказе, где ему довелось родиться и воспитываться с малых лет, в окружении представителей разноплеменных народов, Илья Сорока сумел неплохо овладеть чеченским и кабардинским языками.

А с прочими горцами сотник, не зная местных диалектов, бойко изъяснялся, активно используя минимальный набор из самых распространённых и понятных всем аборигенам слов. Именно по этой причине генерал-майор и поручил Илье Сороке, не только охрану лагеря конными казачьими патрулями… Но и обязал налаживать приятельские отношения с объявляющимися в урочище кавказцами. Поскольку большинство из присоединявшихся к квартирьерам горцев русским языком едва владели…

– Сотник –то видом своим – чистый басурманин! А правду ли говорят, ваше превосходительство, – не удержался от вопроса инженер-капитан Дудин, глядя на скачущего казака, – будто бы наш Илья был в юности усыновлён старухой-чеченкой? Трижды целовал ей голую грудь по их диким обычаям… И стал, таким образом, кунаком и названным братом шести её взрослым сыновьям?

Все чеченцы теперь, якобы, кличут нашего сотника уже не Ильёй, а Ильясом… На магометанский манер. Или всё это – слухи пустые?

Генерал-майор ответил неопределённо и уклончиво:

– Кто ж его точно ведает… Казаки – сословие своеобразное. Со своими порядками, обычаями и даже воинскими чинами! Самое главное, что бойцы они, на фоне других, храбрые, к дисциплине приученные. С раннего детства готовящиеся служить Отечеству нашему… И, живя рядом с магометанами, вере своей православной никогда не изменяют. А во всём остальном – не нам с вами лезть в их монастырь с собственным уставом!

Алексей Алексеевич помолчал несколько секунд и решительно заключил:

– А коли породнился сотник с каким-то там чеченским тейпом – преступления в том не вижу… Зато обычай сей позволяет казаку беспрепятственно разъезжать в одиночку по всем глухим вайнахским селениям, не беспокоясь за свою жизнь! И быть всегда осведомлённым в делах аборигенов… Зачастую – немаловажных и для нас!

…Сотник, выглядевший вблизи старше своих двадцати шести лет, лихо соскочил с коня, не доезжая шагов двадцати до офицеров. И направился к ним мягким кошачьим шагом.

Серый, в белую крапинку жеребец, остался стоять позади, переминаясь на месте, помахивая хвостом, полностью предоставленный сам себе… Казак козырнул Алексею Алексеевичу, кивнул по-приятельски Спиридону Дудину.

– День добрый, господа! – улыбка тронула и несколько смягчила суровое выражение бородатого лица Ильи Сороки. – Погода нынче хорошая… Благоприятствует нам в делах, как давно не было! Дозвольте доложить диспозицию подробно?

Генерал-майор благосклонно кивнул… И казак продолжил:

– Все подчинённые мне люди, а также гражданские, порученные вашим превосходительством моему попечению, заняты сейчас несением службы и текущими хозяйственными делами. Пять казачьих патрулей, по два всадника, постоянно осуществляют дозорные объезды вокруг лагеря…

С раннего утра на вырубке деревьев и кустарника мною задействованы все свободные от несения службы по охране поселения солдаты и казаки. К работам по очистке обозначенной вами территории я привлёк сто восемь человек из прибившихся к нам горцев… Все – добровольные помощники. Некоторые явились ко мне со своими бабами и детьми. Я сформировал из гражданских семь трудовых отрядов на сегодня. Назначил им старших, определил фронт работ и нормы…

– Скажите людям, – распорядился генерал-майор, – пусть не отдаляются чрезмерно от лагеря! А старшим групп прикажите почаще делать переклички.

Алексей Алексеевич испытующе посмотрел на казака:

– Вы постоянно общаетесь с примкнувшими к нам горцами, господин сотник… Можете вести с некоторыми подробные разговоры на их наречиях. И, вероятно, знаете чаяния аборигенов. О чём они толкуют меж собою? Можно ли будет положиться на них в бою? Если у нас появится в том нужда…

И, не дожидаясь ответа, засыпал казака новыми вопросами:

– А как у наших добровольных помощников обстоят дела с оружием? И всяким рабочим инструментом? Хватает ли у присоединившихся горцев пропитания на каждый день?

– Бегут сюда люди не от хорошей жизни, – осторожно заметил сотник. – Всё сплошь беднота обездоленная… Едоков в семьях много, а имущества при горцах – едва в одну арбу уместится.

Илья Сорока наморщил лоб, припоминая важное:

– Есть ещё несколько кровников… Чьи дома в горах и весь скот отобраны старейшинами селений. И отданы пострадавшим от вражды родам, в счёт примирения фамилий.

Есть горцы, попавшие в крайнюю кабалу к знатным соплеменникам… И сбежавшие с семьями от непомерных долгов.

Сотник нахмурился:

– А поодиночке к нам прибились бывшие рабы и пленники. Некоторые из них долго сидели по зинданам в колодках… Терпели всякие лишения и побои. И лишь чудом обрели свободу. Большинству нет дороги назад. В общем, все люди разные… Каждый – со своей непростой судьбой.

Казак встрепенулся:

– Однако, мотыга и казан имеются у хозяйки в каждой семье… Как и кинжал у мужчин.

Некоторые горцы пришли к нам со своими топорами и даже пилами! Эти рабочие орудия нынче нарасхват… А вот с запасами провианта у гражданских неважно. Хотя никто пока и не голодает, слава Богу! Сложно у горцев с солью, мукой, крупами…

На охоту в ближние леса и в степь я людям, до прибытия наших основных сил, ходить запретил. Стараюсь объяснять каждому, что дело это пока – крайне опасное…

Илья Сорока ухмыльнулся:

– А настоящего голода здесь умелому человеку никогда не будет! Одной только рыбы всякой в Тереке – ввек поселенцам не переловить. Сама людям в руки прыгает. Учу с моими соратниками, донцами да волгжцами, прибившихся к нам горцев запруды на реке мастерить, донки ставить, мотни из тонких ивовых прутьев плести… Мы, казаки, в этом – большие искусники!

Сотник вздохнул:

– Все, конечно, ожидают с нетерпением и надеждой обоз из Кизляра… С множеством переселенцев, мастеровых людей, солдат и казаков с ружьями и пушками.

Что же касается необходимого сейчас инструмента… В пересчёте на имеющееся количество работников, пришедших к нам со своими орудиями труда, особой нужды пока не наблюдается. Хорошо бы ещё, конечно, пару пил двуручных! И топоров с пяток… Да верёвок крепких, с сотню аршин, – деревья валить, да к повозкам подтаскивать. Но – спасибо Господу и за то, что имеем!

– А ещё, ваше превосходительство, – вдруг вспомнил казак, – часто у меня горцы спрашивают – когда у русских начнётся большая война с турками? В заключённый долгосрочный мир и добрососедство между христианами и правоверными никто не верит! Мало того, многие полагают, что ещё одну крепость на Тереке русская царица надумала ставить, явно готовясь обороняться от османов и их союзников.

Губы генерал-майора тронула лёгкая ироничная улыбка:

– Ну, горцам видней… Только я о великодержавных планах государыни и Сената столь подробно не осведомлён.

Илья Сорока озвучил свой прогноз:

– Думаю, что в случае нападения на нас, мы можем теперь рассчитывать ещё и на сотню крепких горцев в бою. С кинжалами и топорами…

Уж не знаю, какими воинами окажутся примкнувшие поселенцы в действительности, но на словах эти джигиты готовы сражаться бок о бок с русскими солдатами и казаками до конца! Защищая наш лагерь и свои землянки от любого врага.

…Трое командиров, беседовавших на виду у нескольких десятков работающих людей, и составляли пока всё главное руководство маленьким поселением в отдалённом от жилых мест глухом краю. От хладнокровных решений и действий этих русских офицеров зависело многое…

Скромный военный лагерь на левом берегу Терека развернулось столь неожиданно и быстро, что нехорошо возбудившиеся предводители местных племен, пока лишь с изумлением и негодованием наблюдали за дерзкими колонистами… И решали, как теперь быть с этими самоуверенными нахалами, потерявшими, похоже, всякий страх.

Весной 1763 года на Северном Кавказе, надо сказать, царил относительный мир и благоденствие… По местным понятиям, конечно.

Вот уже двадцать лет здесь не было кровопролитных, больших войн. Хотя локальные, мелкие стычки между ста сорока нациями, народностями и родовыми общинами, исстари живущими бок о бок на Кубани, Тереке и Сунже, никогда не прекращались.

По поводу примкнувших к квартирьерам разноплеменным горцам командование малого русского отряда не обольщалось… Офицеры прекрасно понимали – безлошадные, плохо вооруженные и слабо обученные военному делу крестьяне в реальном бою – им слабая поддержка.

Это осознавали и внимательно следившие за русским лагерем предводители адыгских, чеченских, ногайских и других близлежащих местных племён… Многие из них давно имели собственные планы на сочные пастбища и вековые леса урочища Мез-догу.

Теперь же все эти наблюдатели мрачнели и наливались гневом. Начиная с ранней весны 1763 года… Месяц за месяцем.

Нет, никто из аборигенов не сомневался, что злосчастное поселение обустраивающихся в урочище гяуров будет в считанные минуты сметено одной-единственной конной атакой. И безжалостно вырезано. Вместе с дерзким русским генералом!

Аллах свидетель, слабый лагерь не устоит… Даже если за его уничтожение придётся заплатить многими жизнями джигитов!

Однако наблюдавших за наглыми действиями поселенцев сдерживало от немедленной атаки, кроме понимания неизбежной потери части своих воинов, и ещё одно малоприятное обстоятельство с далеко идущими последствиями… Этот быстрый, победный штурм стал бы проявлением открытого противостояния России. Казусом белли. А столь явного вооружённого конфликта с сильным соседом никто не хотел.

За четверть века, даже самые воинственные народы Северного Кавказа уже привыкли жить в сложившемся, устраивающем многих, политическом равновесии… Без большого кровопускания друг другу.

Постоянные стычки между племенами из-за лучших пастбищ, рыбных озёр, кража друг у друга женщин и угоны скота, и даже случавшиеся, порой, на подобном фоне смертоубийства – всё это не в счёт… Кавказские народы всегда отличались горячим, взрывным нравом.

Но нападение на целый отряд русской армии, убийство генерала – это совсем другое дело! Даже если не оставить в живых ни одного свидетеля, дознаватели гяуров всё равно придут в урочище, в сопровождении сильного войска. И обязательно докопаются до истины… И разгром русского лагеря обойдётся себе дороже.

Многие из непримиримых горцев ещё хорошо помнили тяжёлую поступь имперской армии северного соседа по их землям и селениям, в ходе русско-турецкой кампании 1735-39 годов… И как тогда ощутимо пострадали те кавказские племена, которые решили открыто выступить против гяуров на стороне османов.

А крымский хан, к слову сказать, традиционно поддержавший Оттоманскую Порту в очередной войне с неверными, вообще потерял, в итоге, свою стратегически важную крепость Азов! А эта цитадель, между прочим, многие годы считалась непреступной.

За четверть века относительной стабильности на Северном Кавказе, явные и тайные союзники турок в регионе едва успели оправиться от последствий войны двух империй. И хотя политические интриги некоторых предводителей местных племён против России продолжались, несмотря ни на что, до открытых враждебных действий дело пока не доходило. Худой мир был для всех выгоднее новой ссоры.

…Командиры на склоне холма исчерпали, наконец, все животрепещущие темы и генерал-майор Ступишин, обернувшись, махнул рукой денщику, застывшему с лошадьми в отдалении. Васька тут же, без промедления, подвел к господам застоявшихся коней.

А сотнику Илье Сороке достаточно было лишь негромко свистнуть своему Пеплу особым образом. И его серый жеребец в белую крапинку, до того мирно пощипывавший травку неподалёку от хозяина, сразу же вздрогнул. Обученный зверь повёл чуткими ушами, поднял голову… А повернувшись мордой к казаку и встретившись с сотником глазами, послушно потрусил к офицерам.

…Командиры взобрались на своих лошадей и поскакали на северо-восток, где в низине поблёскивало под солнцем заросшее камышом болото, окружённое с трёх сторон лесом. Здесь, на самом краю обширного мелкого водоёма, трудились человек двенадцать солдат и горцев. Им помогали несколько женщин в тёмных платьях до пят, с лицами, замотанными в платки до самых глаз.

А ещё тут крутились двое босоногих подростков… Они правили на пару скрипучей крестьянской арбой, запряжённой неутомимым трудягой-осликом. Мальчишки грузили сейчас заготовленные взрослыми вязанки камыша на свою повозку с большими деревянными колёсами.

Три всадника мчались к этому трудовому отряду, начиная каждодневный, привычный объезд рабочих команд, по прямой, кратчайшим путём… Из-под копыт коней летели во все стороны комья размокшей весенней грязи.

А над урочищем, высоко в небе, раскинув широко крылья, парил степной орёл. Всего несколько дней назад он вернулся из дальних тёплых краёв к своему пустому гнезду. И теперь облетал территорию, следя сверху настороженным, зорким глазом за странными перемещениями людей на знакомой земле.

В глухом урочище этой весной царила непонятная, пугающая птицу суета. Впрочем, маленькие с такой высоты, ползающие по склонам пологого холма человечки далеко внизу, рядом с серо-жёлтой лентой реки, казались ничтожными и слабыми…

Но инстинктивно орёл чувствовал – чтобы встретить ещё не одну весну в своей птичьей жизни, ему никогда не стоит приближаться к этим неугомонным созданиям. Не способных парить в небе, к счастью… Но умеющим зато легко и ловко убивать других. Летающих, плавающих, ползающих, скачущих… И даже – себе подобных!

Глава вторая. Два подполковника

Конец июня, 1763 года. Лесостепь, восточный въезд в урочище Мез-догу.

Ползущему по знойной степи длинному обозу не было, казалось, ни начала, ни конца… Сотни телег и арб, нагружённых разнообразным скарбом, с натянутыми на деревянные дуги пологами, защищавшими людей от палящего солнца, тащил вперёд, парами и поодиночке, рабочий тягловый скот. Его в этом растянувшемся караване представляли, в основном, большерогие могучие волы и выносливые ослики.

И люди, и животные восприняли бы сейчас с радостью лёгкий летний дождь… И даже сильный ливень! Но освежающей влаги и прохлады, за две недели странствий, небо путешественникам, пока, так и не подарило.

Над ползущим в неведомую даль караваном кружили с утра до вечера лишь полчища слепней, оводов, тучи комаров и мух. Душный воздух звенел тонким кровожадным писком и назойливым, надсадным жужжанием.

Рядом с безостановочно вращающимися колёсами движущихся повозок шагали устало люди, обливаясь потом… Караван составляли множество горцев-переселенцев с семьями, решившие начать новую жизнь на равнине.

Бородатые, немногословные мужчины в застёгнутых, несмотря на изнуряющую жару, на все пуговицы и крючки чекменях и в лохматых папахах шли во главе своих нагруженных арб и телег, направляя запряжённую скотину, постукивая её по спинам и бокам длинными палками… У каждого горца на поясе висел непременный кинжал.

Хозяева повозок следили, чтобы их животные не сбивали общий темп движения обоза. И не замедляли его скорость, постоянно отвлекаясь на аппетитное степное разнотравье вокруг.

А в самих раскачивающихся на бездорожье скрипучих арбах и телегах, под тенью холщёвых пологов, на тюках с пожитками, сидели женщины… Многие – с малолетними детьми на руках.

В этом пёстром, шумном обозе находился гужевой транспорт и побогаче. Запряжённый уже парой, а то и четвёркой лошадей.

Некоторые подобные кибитки выглядели, как настоящие экипажи – на мягком, рессорном ходу, с маленькими застеклёнными окошками, имевшие под дверцами откидные ступеньки для пассажиров. Такими повозками управляли с облучков и козел бородатые возницы.

Одна из богато отделанных, крытых кибиток, с развевающимся над крышей штандартом, с золотым двуглавым орлом на синем фоне, возглавляла караван. Вокруг неё постоянно крутились свита из вооружённых всадников в черкесках.

Со стороны эта картина напоминала великое переселение народов… Длинный обоз хорошо охранялся. В его составе шагала колонна солдат, с длинными ружьями на плечах. Примкнутые к стволам штыки грозно поблёскивали на солнце. Следом за пехотой катились прицепленные к армейским телегам две пушки.

Канонирские повозки, тащившие эти орудия были ещё и нагружены бочонками с порохом, плетёнными корзинами с картечными зарядами, зажигательными бомбами и чугунными ядрами… А за артиллерией рабочие армейские лошади тянули десятки казённых подвод, доверху заполненных провиантом для служивых и разным воинским имуществом.

Следом ехал конный строй гусар… А за ними опять – шумная и пёстрая обозная река.

Караван сопровождали, кроме этого, беспрерывно блеющие отары овец, стада коз, мычащие волы… Даже верблюды! Носились вокруг и заливались хриплым лаем пастушьи собаки, не позволяя животным разбредаться. А в самом арьергарде обоза, прикрывая тыл, следовал на конях большой казачий отряд.

Ещё не менее сотни вооружённых всадников, рассыпавшись веером по степи, впереди и по обеим сторонам этой живой многоголосой реки, постоянно охраняли переселенцев в пути. Маршрут каравану в диких, нехоженых местах, полных опасных сюрпризов, прокладывали опытные разведчики, знакомые с краем… Среди них находились и казаки, и черкесы из свиты кабардинского князя Кургоко Кончокина, одного из командиров обоза.

Переселенцы медленно продвигались на запад, по левому берегу Терека, вверх по течению… Шли по открытому ровному пространству, остерегаясь приближаться к лесным массивам, холмам и оврагам.

Вооружённый отряд конных дозорных кружил в голове каравана, иногда отдаляясь от него за пару верст… Пропадая надолго за горизонтом. Потом разведчики возвращались назад и корректировали направление движения.

Хотя этот обоз также напоминал собой и военную экспедицию, никаких масштабных боевых действий в разгар лета 1763 года на Северном Кавказе никто не вёл. Напротив, по знойной июньской степи, под звон цикад в траве и птичий пересвист в редких рощицах вдалеке, двигался к своей цели караван созидателей… Призванный исполнить волю Екатерины Второй и Сената Российской империи – основать на левобережье Терека, в урочище Мез-догу, новый пограничный форпост.

Обоз покинул относительно безопасные пределы Кизлярской крепости уже давно – ещё две недели назад. И с тех пор, каждый участник этой экспедиции, невзирая на статус и чин, пребывал в постоянном нервном напряжении… Путь, более чем в двести вёрст, явно затянулся.

Скорость каравана, как известно, ровна скорости движения самой медленной его единицы. И наш обоз, обременённый отарами и стадами, семенил к цели коротким овечьим да воловьим шагом…

А вокруг лежали безлюдные, неосвоенные человеком земли. Даже мощная вооружённая охрана и солдаты с пушками не могли избавить путешественников от гнетущего чувства тревоги. Ожидание опасности постоянно висело в воздухе… И изнуряющим жарким днём на марше, и душной короткой ночью на привале.

С наступлением сумерек, люди и животные сбивались в охраняемый походный лагерь, с ретраншементом в центре, составленном из распряжённых повозок. А едва рассветало, путешественники опять выстраивались в привычную колонну. И вновь шагали за проводниками и разведчиками целый день… На запад. Медленно и упорно пробираясь к месту, о котором подавляющее большинство переселенцев имело весьма смутное представление.

По словам же черкесских проводников, караван уже сутки, как продвигался по родовым владениям князя Малой Кабарды Кургоко Кончокина… Эти преданные слуги своего господина, совсем недавно, вместе с ним, присягнули на вечную верность русской императрице. И приняли, в доказательство необратимости своего решения, православную веру.

Добровольно поменяв даже, как и пятидесятипятилетний господин, после обряда крещения, собственные имена и фамилии. На русский лад.

Сам князь Кургоко Кончокин, ставший теперь Андреем Ивановым, ехал в том самом передовом экипаже, с развивающемся на крыше сине-золотым штандартом. В крытой кибитке с господином находились двое телохранителей. Вся же остальная челядь князя – включая семью, близких и дальних родственников – разместилась где-то в середине обоза.

Маленькие оконца головного экипажа, были сдвинуты в сторону. И кибитка продувалась теперь порывами степного ветерка насквозь… Обдавая, словно тёплым дыханием, бородатые лица Кургоко Кончокина и его молчаливых спутников.

Время от времени, к экипажу князя подъезжал, гарцуя на разгорячённом коне, казак в черкеске, с короткоствольным ружьём в чехле за спиной. Это был старший передового дозора. Вооружение казака ещё составляли кремниевый пистолет за поясом, кинжал и шашка.

Здоровенный возница-черкес на облучке, при приближении главного разведчика, тут же приостанавливал кибитку. И Кургоко Кончокин выслушивал из своего открытого окошка короткий рапорт дозорного.

Отчитавшись и получив новые указания, казак разворачивал коня… И быстро исчезал впереди, растворяясь в знойном степном мареве. А княжеская кибитка с трепещущим имперским штандартом медленно катилась дальше, задавая направление движения всему каравану.

Кургоко Кончокин с полным правом командовал казаками и прочими армейскими подразделениями, входившими в обоз… И всеми русскими офицерами, младше по званию.

После принятия православия год назад, а затем и подданства, с торжественным принесением присяги на верность государыни, ему был пожалован Екатериной Второй чин подполковника. Отныне князь состоял на военной службе.

…Кургоко Кончокин рассматривал задумчиво медленно проплывавшие мимо покачивающейся кибитки земли. Эта обширная территория принадлежала ему по праву благородного рождения, после смерти могущественного отца.

Но разглядывал князь свои владения без особой радости… Даже с какой-то досадой. Сколько ценной земли его кланом почти не используется!

А тут было где разгуляться рачительному хозяину… Привольные пастбища для овец и лошадиных табунов, чистые родники, озёра, полные рыбы, леса, изобилующие непуганым зверьём! И всё это фамильное богатство, из-за вечных междоусобиц с соседями и соплеменниками, нынче заброшенно… Оно разворовывается и нагло используется всеми кому не лень!

Ничего, утешал себя мысленно кабардинский князь, сжимая яростно кулаки. Под защитой будущей русской крепости в моём родовом урочище и при поддержке мощного гарнизона, я быстро наведу здесь порядок!

Кургоко Кончокину уже рисовались в воображении бесчисленные отары и табуны, пасущиеся среди этого буйного разнотравья. Его бараны, козы и лошади! А ещё бескрайние поля и виноградники, возделываемые подвластными крестьянами…