Возвращение на Голгофу

– Что это ты так нажимаешь на разведку и артснабжение? Это ведь в любой операции важно.

– Конечно, это важно для любой операции, – согласно кивнул Орловцев. – Но здесь случай особый. Наша армия в прошлой войне с германцами проиграла схватку за Прусскую провинцию именно из-за никудышного обеспечения снарядами и патронами, да еще полного неведения командования не только о планах, но и о текущих действиях противника… И, конечно, из-за плохого планирования операций со стороны штаба Северо-Западного фронта.

– Ну, можешь ты, Николай Николаевич, удивить на ровном месте. Про штаб фронта переговорим позднее, это мне важно. А в чем такая особенность задачи артснабжения? В чем ты видишь отличие от наступления в Белоруссии?

– В Белоруссии для наступления был большой оперативный простор. Здесь же этого простора нет. Здесь принципиальная разница в организации и инженерном построении обороны. Без огромной плотности артиллерийского огня такую оборону не прорвать. Допустим, мы не сможем создать необходимого запаса снарядов по ходу наступления. Значит, операцию нужно будет проводить поэтапно, перед каждым этапом завозя огромный боезапас.

Покровский снова огладил голову, подумал и пообещал поручить начальнику артиллерии фронта сделать предварительный расчет по орудиям и количеству боеприпасов для обеспечения необходимой плотности и глубины огня. Затем предложил Штабному обсудить этапы планируемой операции.

– Товарищ генерал-полковник, пока могу изложить только самые предварительные и общие рассуждения, – суховато сказал Орловцев. – Скорей всего наступление в Пруссии и взятие Кёнигсберга придется проводить в три этапа, значительно разделенных по времени. Ясно, что взять с ходу такую сильно укреплённую территорию и сам город-крепость Кёнигсберг не получится. Потребуются длительные периоды для снабжения, передислокации войск и оперативной подготовки. Даже проскочить укрепленные Ангераппские позиции сходу не получится. Полоса обороны между реками Роминта и Ангерапп серьезная, с артиллерийских позиций от границы нам ее не достать, а огневая мощь там потребуется огромная. Вот и получается, как минимум, в три этапа…

– Но ведь ваша армия Ренненкампфа тогда, в августе четырнадцатого года, после Гумбинненского сражения взяла Ангераппские позиции сходу. И прошла еще дальше на запад, до Тапиау и Фридланда.

– Да, но только потому, что командующий германской 8-й армией генерал фон Притвиц испугался угрозы окружения и сам начал отвод войска, оставив для обороны лишь небольшие арьергардные части. И после Гумбинненского сражения, активно наступая, мы уже не входили в бои с крупными частями противника. – Орловцев помолчал и, вздохнув, продолжил. – Зато той же осенью во время второго наступления в провинции мы за несколько месяцев так и не взяли эти позиции. Скорей всего и теперь наши части выйдут на берег реки Роминта, а дальше опять встанет задача снабжения и подготовки наступления с очень мощной артиллерийской поддержкой. Впрочем, пока это самые общие рассуждения.

– Нет, дробить операцию на три части никак нельзя, нас не поймут… – Генерал сокрушенно покачал головой. – Взятие Кёнигсберга – отдельная статья, но прорыв надо сразу планировать далеко за Инстербург, за Дейму. Перед началом операции каждый план кажется хорошим. Главное, чтобы он после операции не казался катастрофическим. Так что старайтесь, Николай Николаевич, продолжайте сбор и анализ материалов. Скоро мы получим директиву Ставки закрепиться по правому берегу пограничной реки Шешупе. А дальше и задачи наступательной операции будут определены. Но ухо будем держать востро… Всего не предусмотришь, как ни старайся. Война всегда по-своему поворачивает. Эх, если бы исход войны можно было предвидеть, то и воевать не надо было бы, прекратились бы все войны. – Он помолчал и потом живо спросил: – Как побеседовали с немецкими генералами после Орши?

Покровский имел в виду командующего 206-й пехотной дивизии генерал- лейтенанта Хиттера и командующего корпусом генерала Гольвитцера, взятых в плен в Белоруссии. В их допросе 28 июня принимали участие вместе с Покровским маршал Василевский, генерал-полковник Черняховский, генерал-лейтенант Макаров. После отъезда большого начальства с пленными уже по конкретным вопросам беседовали спецы, в том числе и Штабной.

– Интересно с немцами побеседовали, Александр Петрович, познавательно. Но той информацией, которая нас интересовала, они не располагают. А вот следом, через несколько дней, привезли генерал-лейтенанта Ганса Траута. Тут уже выяснилось кое-что полезное.

За начальником штаба фронта зашел один из старших офицеров, и генерал распрощался. Штабной же вернулся к размышлениям о допросе немецких генералов. Оба пленных находились в подавленном состоянии, а тут еще они с молоденьким лейтенантом-переводчиком Игорем Малышевым решительно насели на них. Штабной знал немецкий язык гораздо лучше переводчика, практически в совершенстве, но переводил Малышев. От генералов требовали информацию по организации обороны в Восточной Пруссии. И если Фрицу Гольвитцеру удалось быстро убедить Штабного, что он не располагает такой информацией, так как не служил там, то с Хиттером провозились долго. Он командовал 206-й пехотной дивизией, которая дислоцировалась в Инстербурге до начала французской компании1940 года и после ее завершения снова была возвращена в родной гарнизон. Эта информация по дивизии поступила из Генерального штаба. Хиттер долго объяснял, что сначала он командовал 178-м артиллерийским полком и был назначен на 206-ю дивизию только год назад. А до этого никогда не командовал частями, дислоцированными в Пруссии. Он нервничал, пытался отвечать очень подробно и убедительно, как будто от того, служил ли он в Восточной Пруссии или не служил, зависела его жизнь. К концу допроса, понимая, что разговор не дает результата, Малышев не на шутку разошелся, и Штабному пришлось свернуть допрос. А Хиттер все кричал: «Дивизией до войны в Инстербурге командовал генерал Хуго Хельф, слышите, генерал Хельф!..».

Штабной получал информацию о допросах многих офицеров различного ранга, проходивших службу в гарнизонах Восточной Пруссии. Но генералы владели стратегической информацией об организации обороны в провинции, и Штабному очень хотелось ее получить. Через несколько дней к нему на допрос попал генерал Ганс Траут, прятавшийся в поле и по какой-то иронии судьбы захваченный поварской командой. Вот в разговоре с ним выяснилось много важной информации о районе предстоящих боевых действий. Генерал в течение длительного времени проходил службу в разных гарнизонах – от Кёнигсберга до Растенбурга и Гумбиннена*, а с инспекциями объездил всю провинцию. Штабной сам записывал показания пленного, изредка поправляя переводчика, особенно когда дело касалось названий населенных пунктов. Мало того, что названия были очень специфическими, так многие из них перед войной были изменены по причине несоответствия арийским требованиям. Путаница получалась изрядная. Вместо Шталлупенена – Эбенроде, вместо Даркемена – Ангебург и так далее.

Вскоре пленных генералов забрали и на самолетах с аэродрома под Минском вывезли в Москву. Уже 17 июля они шли в огромной колонне пленных по улицам Москвы.

Вот чего никак не мог понять Штабной, так это того, почему в 1941 году Гитлер решил напасть на Россию, а не на Англию. Весь военный опыт Орловцева говорил о выборе в пользу удара по Англии. С Россией был заключен договор, и она остается в стороне, Франция у ног… Словом, делай, что хочешь на берегу Ла-Манша, подвози снабжение со всей Европы, резервы, плацдарм готовь… Ан нет, на Россию пошли! Он много знал про подготовку операции «Барбаросса» и про немецкие операции прикрытия в Греции и на Крите, и всех этих генералов немецких выспрашивал: почему, почему на Россию? Однако ничего убедительного в их ответах не находил. Генерал Покровский стоял на том, что всему причиной стал пролив, отделявший Англию от немецких войск, как гигантский крепостной ров с водой: не имела Германия столько самолетов, такого флота, средств десантирования и дальнобойной артиллерии для обеспечения вторжения. Но пушки у немцев, стрелявшие за шестьдесят, а то и за сто километров, имелись. Неужели этого пролива шириной менее сорока километров достаточно, чтобы уберегать Англию на протяжении многих веков от агрессии? Что Наполеон в прошлом веке отступился, что Гитлер теперь. Почему в очередной раз «Drang nach Osten»?

Войска 3-го Белорусского фронта приближались к границе, и Штабной неотрывно следил за этим продвижением, отмечая буквально каждый километр на пути к Пруссии. Судьба складывала события в какой-то удивительно завершенный калейдоскопический узор. Вечером 16 августа батальон капитана Губкина из 184-й дивизии 5-й армии закрепился в трехстах метрах от границы с Германией в районе городков Кудиркос-Науместис и немецкого Ширвиндта. Артиллеристы вели обстрел немецких батарей, расположенных на западном – немецком – берегу речки Шешупе. Штабной находился в предельно возбужденном, почти мистическом состоянии. Ровно тридцать лет назад русская армия стояла на этих границах – ранним утром 17 августа 1914 года, в последние мирные часы империи. И вновь 17 августа после трех трагических лет уже другой великой войны русские дивизии вышли на эту же границу Германии. К утреннему докладу начальнику штаба фронта телеграфировали из 5-й армии, что в 7.30 утра батальон преодолел последние сотни метров до границы и закрепился на восточном берегу пограничной реки Шешупе. Прочитав сообщение, Штабной ушел в свой кабинет, заваленный картами, и оставался там до обеда один, не в силах вынырнуть из нахлынувших воспоминаний.

Глава 3

Август 1914 года

Не пристало молодым офицерам безвылазно сидеть в высоких армейских штабах. Надобно и армейской жизни причаститься. Так и младшего адъютанта штаба 1-й армии Северо-Западного фронта штабс-капитана Орловцева в конце июля 1914 года откомандировали для оперативной связи в штаб 27-й пехотной дивизии корпуса генерала Епанчина. Дивизией командовал опытный генерал Адариди, а штабом руководил полковник Радус-Зенкович. Обоих Орловцев знал по службе в Виленском округе еще до своего отъезда в Императорскую Николаевскую военную академию. В дивизии штабс-капитан чувствовал себя свободно, за чужака его не держали, он был своим среди строевых офицеров.

В состав 27-й дивизии входили четыре прославленные полка – 105-й Оренбургский, 106-й Уфимский, 107-й Троицкий, 108-й Саратовский, а также крепко сбитая 27-я артиллерийская бригада и пограничная кавалерийская сотня. Штаб дивизии находился поблизости от полков, следуя за ними на небольшом удалении. Последнюю ночь накануне наступления Орловцев провел в Уфимском полку и теперь ранним утром 17 августа вместе с другими полковыми офицерами с нетерпением ждал наступления, команды на переход через германскую границу.

Полк этот после завершения мобилизации в Вильнюсе 6 августа погрузился в воинский эшелон и через сутки прибыл на станцию Симно, чуть южнее городка Кальвария. Сюда же прибыли Троицкий и Саратовский полки с пятью батареями артиллерийской бригады. Западнее, в Сувалках, разместился Оренбургский полк с артиллерийской батареей.

Солдаты заполонили маленькое местечко Симно, роты разместились в палатках, по всем домикам, хатам и сараям. Только массивный костёл, стоявший на холме в центре городка, остался неприкосновенен и свободен от постоя. Пять дней командиры занимались подготовкой солдат, поступивших по мобилизации. Тут же, в господском доме, разместился и штаб 27-й дивизии. Орловцев за это время пару раз съездил в Кальварию, Сувалки и Олиту* с пакетами из штаба дивизии. Поездки были совсем не утомительны, ровная грунтовая дорога бежала по холмам среди полей и лесов, вдоль идиллических озер. Особенное впечатление произвела поездка в Кальварию, в маленький легендарный городок, посвящённый страданиям Христа на его скорбном восхождении на Голгофу.

Поездки эти хоть как-то разнообразили штабную рутину. В остальном жизнь в лагере текла спокойно и не прерывалась военными угрозами. А соседям-оренбуржцам в Сувалках пришлось и вражеский аэроплан обстреливать, и схлестнуться с немецким разъездом, отгоняя его от города. Горячий донской казак Козьма Крючков, многократно раненный в этой атаке, получил первый за эту войну Георгиевский крест.

Утром 14 августа к штабу дивизии в Симно на автомобиле подъехал сам командующий армией генерал Ренненкампф. Шикарный автомобиль сверкал никелированными деталями, сам командующий, одетый в жёлтую форму казачьего генерала Уральского округа, ни минуты не оставался на месте. Солдаты с утра успели выкупаться в озере на западной окраине местечка, привести в порядок амуницию и теперь выстроились на площади. Выступление генерала перед солдатами и офицерами с воодушевляющей речью прошло на ура. Барон Ренненкампф был энергичным, решительным и опытным, уже много повоевавшим генералом. Правда, излишне самолюбивым и заносчивым, но имевшим авторитет в войсках. Его бравый вид и прошлые настоящие и мифические боевые заслуги вселяли уверенность в солдат и офицеров. Мощный торс и крупная голова, громкий, трубный голос делали барона похожим на грозного быка. В минуту гнева его холодные, стального цвета глаза наливались кровью, но сам он оставался хладнокровным в своей внешней свирепости. Орловцев помнил патриотическую манифестацию в Вильно накануне объявления мобилизации, где восторженная толпа безудержно славила Ренненкампфа и буквально несла его по улице на руках, будто он уже совершил свои военные подвиги.

Из Симно командующий отправился к штабу 3-го корпуса в Олиту, где выступил перед казаками и в лазарете вручил награду первому герою войны – Козьме Крючкову, картинно сняв георгиевскую ленточку со своей груди.

В этот же день Уфимский полк двумя колоннами двинулся из Симно на север, к станции Вержболово*. Шли побатальонно с интервалами, далеко по округе разлеталась залихватская русская военная песня:

– Взвейтесь, соколы, орлами!Полно горе горевать!То ли дело под шатрамиВ поле лагерем стоять!– Лагерь – город полотняный,Морем улицы шумят,Позолотою румяной,Церкви маковки горят!– Там едва заря настанет,Строй пехоты зашумит,Барабаном в небо грянет,И штыками заблестит!– Развернется там с зареюМолодецкая игра,Строй на строй пойдет стеною,И прокатится ура!!!

– Эй, служивые, шире шаг!

И снова, высоко взлетело в небо:

– Все послушны царской воле,По «отбою» кончен спор,И на прежнем бранном полеПесню дружно грянет хор:– «Слава матушке России!Слава русскому Царю!Слава вере Православной!И солдату молодцу!»

Три дня полки шли ускоренным маршем, делая до тридцати верст в день, и к вечеру 16 августа вышли к границе южнее Вержболово, как раз когда заканчивалась стычка русской кавалерии с немецким батальоном, сделавшим вылазку в город. Части дивизии заняли фронт с севера на юг протяженностью почти в шесть километров. Южнее, ближе к берегу Виштынецкого озера, расположилась 40-я дивизия 4-го корпуса. А севернее, вдоль стратегического шоссе на Кёнигсберг, стояла 25-я дивизия. Телефонная связь между частями не работала, конница практически отсутствовала, поэтому Орловцеву приходилось все время курсировать на выделенном ему жеребце Бархате между штабом дивизии и полками.

Поздно вечером из штаба армии пришел приказ корпусу Епанчина – ранним утром 17 августа перейти границу Восточной Пруссии и наступать на юг от Сталлупенена в направлении прусских деревень Допенен* и Гёрритен. Полку уфимцев предписывалось взять деревню Гёрритен, наступая в центре фронта 27-й дивизии. Офицеры и солдаты, несмотря на усталость после марша и грядущие опасности, находились в боевом, приподнятом настроении, форсили и подшучивали друг над другом. Солдатам дали отбой, офицеры так и не сомкнули глаз. Спокойствие летней ночи лишь изредка прерывалось короткими перестрелками между выставленным боевым охранением и вражескими патрулями. Орловцев с несколькими офицерами полка пережидал ночь в деревенском доме. Много шутили, пытаясь снять нервное возбуждение, предсказывали друг другу фронтовую судьбу, рискуя накликать на себя нешуточные испытания. Каждый русский офицер в душе фаталист, потому все обменялись адресами, дав слово известить родных о судьбе товарищей. Сомнений в необходимости и справедливости войны ни у кого не было.

Затемно, 17 августа в четыре утра, две колонны 27-й дивизии двинулись через границу. Три часа шли маршем со всеми предосторожностями и фланговым охранением. Пересекли германскую границу в семь утра. Дальше колонны полков разошлись.

Орловцев ехал верхом, неподалеку от командира полка уфимцев полковника Отрыганьева*. Они продвигались вперед среди буйного разноцветья лугов, вдоль полей с уже налившейся спелостью пшеницей и задорными глазками васильков по краям. Когда солнце начало изрядно припекать, окончательно разогнав туман, висевший над полями, сделали небольшой привал, первый в Пруссии. Солдаты сошли с проселочной дороги в поле, освободились от винтовок, ранцев и прочей тягости, группами разлеглись на траве. Младшие офицеры потянулись к своим ротным.

Орловцев присел на траву возле команды отдыхавших солдат. Притомившиеся мужики достали из-за пазухи едва подсушенные куски ржаного хлеба и сдержанно, не спеша ели. Несмотря на то, что август уже перевалил за середину, трава не выгорела. После дождей снова зацвел клевер, и маленькие веселые цветки белели среди свежей зелени. Вблизи от Орловцева молодой белобрысый солдат, по-звериному ловко пластаясь над землёй, несколько раз хлопнул фуражкой о траву, затем осторожно вынул из-под фуражки оглушённого шмеля. Орловцев увидел, как, потянув шмеля за лапки, солдат разорвал мохнатое брюшко. Что-то вынул оттуда и, широко улыбаясь, положил в рот, откусив в придачу хлеба.

– Из какой губернии призван и что ты такое делаешь? – не удержавшись, спросил Орловцев.

– Тамбовские мы, из Усманского уезда. Ваше благородие, неужели не знаешь этой забавы? Ай летом в деревне не гостевал? Там у него в брюшке пузырик с мёдом. Счас я ещё тебе добуду.

– Нет, солдат, не надо, оставь.

Но тот уже проворно вскочил и, припадая к земле, хлопал фуражкой по траве, затем вновь достал из-под неё шмеля, на этот раз особенно крупного, иссиня-чёрного, и начал аккуратно разрывать его тельце. Орловцев отвернулся, тошнота подкатила к горлу, он быстро пошёл к другому взводу. Озадаченный его уходом, солдат ловко извлёк из брюшка прозрачный шарик и с блаженным удовольствием, беззаботно причмокивая, положил его себе в рот. Обычная сельская сценка, случившаяся на коротком привале, сильно растревожила Орловцева, тяжёлым камнем легла на сердце.

Служивые быстро перекусили сухоедом и тронулись дальше. Щедрое, всеобъемлющее лето наполняло мир блаженным спокойствием. Через час полковая колонна, находясь неподалёку от деревни Платен*, начала спускаться в долину.

Вдруг среди этой безмятежной летней благодати раздались глухие хлопки артиллерийских залпов. Над колонной разрывалась шрапнель, а где-то за спиной с перелетом рвались «чемоданы» – снаряды, выпущенные тяжелыми немецкими орудиями. Противника за холмами нигде не было видно, но из-за разрывов казалось, что он окружает полк со всех сторон. Снаряды вздымали фонтаны земли, которые расцветали над равниной диковинными черными георгинами.

На солдат, никогда не знавших обстрела тяжелыми орудиями, это зрелище производило паническое действие. Раздались стоны первых раненых. Жеребец под Орловцевым заметался. Николаю с трудом удалось удержать его и направить в лощину, за гребнем холма. Сюда же, пытаясь укрыться от шрапнели, двинулись солдаты. Тот самый белобрысый солдат, с которым Орловцев совсем недавно разговаривал на привале, теперь с перекошенным от страха лицом бежал зигзагами по склону холма, то и дело припадая к земле. Он будто пытался увернуться от огромной невидимой руки, пытающейся откуда-то сверху схватить его, точно так же, как он недавно хватал шмеля. Солдат по-детски высоким фальцетом кричал: «Господи, Господи спаси!». Неподалёку взметнулся столб земли, и тут же белобрысый, подломившись, без вскрика, широко раскидывая руки, стал валиться на спину. Его грудь от живота до горла рассёк осколок снаряда. Пар валил от внутренностей его уже мёртвого, но всё ещё содрогающегося тела. Всё это происходило буквально в двадцати метрах от Орловцева. Николай соскочил с коня и, закусив губу, чтобы не закричать, всем телом вжался в откос холма. Он видел, что другие офицеры и солдаты делали то же самое, пытаясь найти спасение в складках местности, как в утробе матери.

Все же командиры сумели поднять солдат, и батальоны, поротно рассыпавшись в цепи, бегом пересекли злополучную долину. С ходу поднялись на холм, но и здесь попали под сильный ружейный и артиллеристский огонь немцев. Цепи залегли, прекратили огонь. Командиры рот снова отчаянно пытались поднять солдат в атаку. Тем временем успели развернуться и начать работу русская артиллерия и пулеметная рота. На правом фланге открыл огонь и быстро двинулся вперед Троицкий полк. Улучив момент, роты снова поднялись в атаку и все же прорвались к окраине деревни Гёрритен. Уже там на самом подходе наткнулись на проволочные заграждения, ямы и рвы с водой. Орловцев видел, как несколько русских солдат, раненых при попытке перебраться через заграждения, повисли на проволоке. Пришлось послать солдат им на помощь, а остальным обходить заграждения, ножниц для резки проволоки, чтобы сделать проходы, не было. На этих нехитрых препятствиях полегло немало солдат. Но первые роты уже ворвались на окраину деревни и пошли в отчаянную штыковую атаку. Немцы не выдержали решительного натиска, кинулись в беспорядочное бегство, бросая оружие и ранцы. К полудню русские роты заняли деревню.

Едва выбив противника из деревни и проведя беглый досмотр домов, роты, двинулись в наступление вдоль шоссе. Тут же слева послышался сильный артиллерийский и пулеметный огонь. Оказалось, что Оренбургский полк, часом ранее занявший соседнюю деревню Будветчен, не встретив далее сопротивления противника и рассчитывая, что южнее его, как и планировалось, находится 40-я дивизия, изменил направление движения и двинулся к деревне Гёрритен, тем самым подставив свой левый фланг и тыл под удар крупной немецкой части с артиллерийскими батареями. Немцы неожиданно оказались там, где должна быть русская дивизия. Оренбургский полк был рассеян в течение получаса. Вместе с командиром полковником Комаровым* погибла половина солдат и офицеров полка, многие попали в плен. Немцы продолжили атаку, и Уфимскому полку пришлось оставить только что занятую деревню и занять оборону на склоне холма. Как знать, чем бы завершился этот просчет командования, если бы артиллерийские батареи, выведенные Орловцевым на выгодные позиции, не открыли по немцам ураганный огонь. Этот шквальный обстрел, да ещё быстрое выдвижение из резерва в атаку Саратовского полка, исполненное по команде генерала Адариди, спасли положение. Немцев остановили, но артиллерийская канонада гудела над полями до темноты.

Орловцев сильно переживал нелепую гибель оренбуржцев. Причина трагической неудачи таилась в несогласованности действий дивизий 3-го и 4-го корпусов. В штабе корпуса генерала Епанчина знали, что дивизия из 4-го корпуса на двадцать вёрст отстала от графика движения, но почему-то не сообщили об этом в дивизию Адариди. Конная пограничная сотня и кавалерийские разъезды дивизии, которых явно не хватало, не успели нащупать немецкие силы, зашедшие во фланг и разбившие Оренбургский полк. Немецкая же разведка сработала точно, быстро обнаружила разрыв во фронте русских корпусов и оперативно перебросила туда из-под Толльмингкемена* пехотный полк с артиллерийской бригадой. Командиры русских дивизий и полков располагали скудной информацией о частях противника, действующих против них. Единственное, что смог в той ситуации сделать Орловцев, это поднять артиллеристов да известить начальника дивизии о немецкой атаке. После чего генерал Адариди немедленно ввел в бой Саратовский полк. Это выправило общую ситуацию, но, к несчастью, оренбуржцы к тому времени понесли огромные потери.

Орловцев устало шел вдоль дороги, ведя коня под уздцы. Вокруг простиралась изуродованное, разрытое снарядами поле. Множество убитых солдат ещё лежали там, где их настигла смерть. Раненые, поддерживая друг друга, брели по обочинам, надеясь добраться до лазаретов. Другие смиренно лежали на поле, приглушенно постанывая, почти и не надеясь на помощь. Орловцев помог одному из раненых солдат добраться до лазаретной телеги и после долго оттирал китель от чужой запекшейся крови. Ночевать он устроился вместе с мертвецки усталыми солдатами Уфимского полка в каком-то сарае на хуторе, в версте от так славно взятой днем деревни. Тут же лежали раненые, которых санитары успели до темноты подобрать на окрестных полях, многие из них уже умерли.