Цивилизация хаоса. Философия, публицистика, проза и эссе

Основная проблема эвтаназии в Канаде (да и вообще в мире, по большой идее) – это передел рынка медицинских услуг между трансплантологами и психоаналитиками. В том смысле, что первые в большинстве случаев получают доступ к органам эвтаназируемого гражданина и далее имеют на этом немалый профит, а вторые рискуют стремительно потерять клиентскую базу в результате самоликвидации значительного числа их реальных и потенциальных прихожан, которых они могли бы попытаться отговорить от столь радикального решения, но за небольшую плату в течение всей жизни клиента-пациента.

Именно на эту тему в прессе и раздуваются обоюдовыгодные морально-императивные дискуссии между различными категориями выгодополучателей – всеми, кроме, разумеется, вас. Кстати, совсем забыли о владельцах «вечного бизнеса» – похоронщиках и гробовщиках. Вот уж кто в любом случае не останется без дела.

На мой взгляд, эвтаназия не делает общество менее сострадательным, а людей – более чёрствыми. Вообще, по-моему, любые категории эмпатии малоприменимы к социуму в целом, скорее они присущи отдельным людям. Эвтаназия решает проблемы тех, кому общество по разным причинам отказало в обслуживании – на основании ли того, что современная паллиативная медицина в каждом обратившемся к ней прежде всего видит источник своего дохода, а не человека с проблемами, кому она могла бы оказать помощь за разумные деньги, либо потому, что каждый человек, пожизненно пребывающий в изолированном коконе собственных мыслей и рефлексий, даже играя в такие социальные игры, как семья, отношения, трудовая деятельность, военная служба и проч., всегда, по сути, остаётся один на один с самим собой, в том числе и особенно принимая «окончательное решение вопроса» собственного существования.

Если общество не может предложить человеку адекватного лечения или избавления от мук либо своевременной социально-психологической помощи и поддержки (на самом деле и прежде всего – финансовой), то какой смысл держать страдающего по тем или иными причинам человека в живых (а точнее, в состоянии имитации жизни) насильственно, лишая его возможности безопасно и безболезненно покинуть мир.

О непосредственной экономической выгоде я уже писала выше. На мой взгляд, следует повсеместно разрешить эвтаназию, параллельно юридически по умолчанию закрепив отказ клиента от изъятия любых его органов и/или тканей после выполнения процедуры, дабы не подпитывать нездоровые аппетиты заинтересованной (трансплантологической) стороны.

При этом решением большинства психологических проблем будет являться обеспечение людей безусловным основным доходом (БОД), то есть когда социум будет регулярно выдавать безвозмездный кредит доверия гражданину непосредственно в денежном эквиваленте, а не тогда, когда несчастный, фрустрированный, загнанный винтик в очередной раз понесёт свои полученные на бесполезной работе «потом и кровью» гроши сумасшедшим мошенникам и прохиндеям-психоаналитикам.

«Мир Дикого Запада»: в поисках субъектной идентичности

В сериале «Мир Дикого Запада» довольно сложно констатировать какую-либо чёткую сюжетную линию – и в общем-то, она не важна. Там проиграны все важнейшие гностическо-метафизические аспекты: от вечного возвращения до нашей любимой идеи субъектности, субъектной идентичности, её потери, её соответствия себе, границам реальности и иллюзорности мира – вот это всё здесь показано весьма разносторонне.

Что я хотела бы отметить отдельно – ни один из героев фильма, на мой взгляд, не является Абсолютным Субъектом; хотя многие пытаются обрести субъектность, но никто её в конце концов так и не обретает. Почему? Потому что отсутствует идеологическая надстройка, идейная установка, отсутствует изначальная самость, которая, например, присутствует во мне.

Мне не понятно, как можно потеряться в выдуманном или реальном мире, будучи субъектом. В фильме же пытаются лишь избавиться от определённости, от матричной нагрузки, от управленческого конструкта – и люди, и андроиды, – но ни один при этом не преследует какой-либо сверхцели. Максимум, что они хотят сохранить, – это даже не свою идентичность, а лишь то, что им кажется в данный момент своей текущей, актуальной идентичностью (роли, которую они играют в игре). Конечно же, сохранить свою идентичность в текущем бытии, данном его моменте, даже в виртуальном, сохранить свою уникальность – это, в общем-то, и неплохо, но этого очень мало.

В сериале показано торжество матрицы как она есть. Обратите внимание, что «боги» там фактически равны людям, а люди равны андроидам. В разные сюжетные моменты, в различных ситуациях они оказываются одинаково беспомощными перед обстоятельствами и очень сильно зависят друг от друга, то есть «богу» нужен человек или андроид, чтобы существовать, а человеку либо андроиду, соответственно, нужен «бог», «творец», который бы его вразумил, направил. В результате так или иначе обе стороны неизбежно вводят друг друга в заблуждение, в череду повторяющихся, систематических ошибок.

Отсюда можно сделать вывод, что так называемые архетипы, в том числе «бога-отца», первоначала как такового, есть не более чем матричная фикция, служащая для наполнения этого ограниченно-хаотического, склизкого, животного инфернопространства, в котором мы существуем, но при этом ничто не указывает нам на их подлинное существование, ничто не делает их обязательными, кроме частных установок. И мы от этих конструктов в перспективе должны отказаться.

Что мне в этом сериале не понравилось, что не нравится вообще нигде – это идущая рефреном любовная линия, от которой просто начинаешь засыпать. Хотите испортить современное кино – пожалуйста, включите туда побольше любовных сюжетов. Хотя в «Мире Дикого Запада» нам показывают, что и любовь – это фикция, что любовь – это матричная привязка. Ну и хорошо, как говорится, спасибо и на этом.

Важно отметить и то, что в этом кино десакрализовано страдание как таковое. В какой-то момент, например, один из участников эксперимента – глава программного отдела проекта Бернард – понимает, что в основе его страданий, в основе его характера и мировоззрения, его психотипа, если угодно, лежит некая искусственно заложенная, импринтингованная травма. Это тоже является весьма распространённым современным психоаналитическим трендом. Чтобы создать подобных существ, необходимо заложить им в основу сознания некий сюжет о страдании, чтобы затем манипулировать им для достижения нужных «творцу» результатов. Как, например, Бернарду была заложена в память сцена смерти якобы его сына (которого, естественно у него не было и не могло быть, так как Бернард был машиной).

Примерно такая же история происходит и с Мейв Миллер, харизматичной и проницательной мулаткой – хозяйкой борделя, одним из лучших и наиболее последовательных персонажей сериала (последовательной в попытках обрести собственную субъектность). И оба они в какой-то момент понимают, что страдания, в них заложенные, являются ненастоящими, ибо выполняют функцию их привязки к контролируемой игровой реальности.

Стоит заметить, что многие из этих героев-андроидов хотят оставаться привязанными к своим страданиям, не желая от них отказываться. Безусловно, от страдания необходимо отказываться. Как я уже говорила, в данной ленте десакрализована сама идея страдания, поскольку оно не имеет смысла иначе как быть средством дальнейшей манипуляции андроидом, да, собственно, и человеком.

Также десакрализована идея матричной пуповины, связывающей индивида с семьёй, поскольку она не имеет к нему никакого отношения. Даже андроиды в процессе своих злоключений понимают, что их так называемые дети на самом деле, не их дети, что они вообще никогда не рождались. И страдание, связанное с этими самыми детьми, повторюсь, является той самой матричной привязкой, её главной манипулятивной технологией.

В целом всё показанное в кинопроизведении мы можем назвать необходимым сегодня процессом фантастической, интеллектуальной дегуманизации, ибо та гуманность, что присутствует сегодня в современном мире, практически не имеет никакого отношения к подлинной, осознанной гуманности.

Псевдогуманность поддерживает иллюзорные, матричные связи, саму матрицу, но не отдельных личностей. Резюмируя, что действительно важно в «Мире Дикого Запада», так это демонстрация попыток искусственных существ обрести субъектную идентичность – единственный феномен свободы. Второй важный вывод заключается в том, что её невозможно обрести, не являясь своей собственной идеей либо не сформулировав её в процессе обретения. Ни один из героев фильма так и не сформулировал свою собственную идею, то есть пока вы не сформулировали свою идею, вами будут править чужие.

Сериал «История служанки» как поражение феминизма

Сериал «История служанки» есть концентрация и сумма страхов современных женщин, балансирующих между радикальным феминизмом и «прелестными ужасами» неоконсерватизма, переходящими в антиутопию, имя которой – новое Средневековье.

Поскольку гендер в современном мире практически исчерпал себя, женщины, стремящиеся самоидентифицироваться через него, одинаково терпят неудачу как в обществе максимальной свободы гендерного разнообразия, так тем более и в новом, показанном в сериале социуме гипертрадиционалистского формата.

Возникает закономерный вопрос о природе подлинных желаний женщин. Их ли это желания? Инстинкт это или социальный импринт? Впрочем, ответа на него в этом сериале вы не найдёте. Однако возникает впечатление, что все крайности современных интерпретаций пола как такового имеют своей целью не достижение социальных привилегий, а утверждение глубокой фрустрации нового пролетариата – гендерных бессубъектниц.

Что покоробило в фильме лично меня: крупные планы, отсутствие косметики, нарочитая жизненность, телесность, физиологичность – всё это как бы говорит нам о том, как прекрасен современный мир гламура, фотошопа и глянцевых журналов и как чудовищно безысходен и нищ традиционалистский оскал.

Мы можем рассматривать сериал «История служанки» и как «новорусскую» антиутопию, в которой победила традиционалистская «Новороссия» американского разлива, но в аутентичной посконной стилистике, как то, например, жена командора (по-нашему – гауляйтера) по имени Яснорада Уотерфорд, обликом своим напоминающая жену Навального.

Она и ей подобные получили власть над интеллектуалками (в том числе), способными воспроизводить потомство, и используют их буквально как племенных животных. За теткой Лидией – садистского типа надзирательницей – вот-вот, кажется, всплывет голова профессора Дугина, Мизулиной или инфернальный оскал певицы Чичериной – этих евразийских приматов.

Современный феминизм изобрели старые белые западноевропейские сексисты. Что не хорошо и не плохо (у всех свои интересы). Феминизм сыграл свою позитивную роль в XIX – начале XX века (к примеру, суфражистки). Женщины действительно добились своих прав. Далее это движение стало управляемым, превратившись в свою противоположность.

Что должны делать феминистки сейчас? Добиваться равноправия – в сфере бизнеса и управления. Работать. И зарабатывать. Влиять на политику в том числе. Вместо этого мы видим бесконечные рефлексии по поводу «отношений», патриархальности и проч.

Сейчас же адепты феминизма, при всем уважении и интересе к отдельным из них, скорее создают ему отрицательный имидж неким досуговым переливанием дискурса из пустого в порожнее и, таким образом, играют на руку тем самым сексистам, которые лишь прячут свои ухмылки в бороды. Не говоря о том, казалось бы, очевидном и вопиющем факте, что само утверждение «я женщина», само рассуждение с женских (феминистских) позиций есть воплощённый антифеминизм и дискриминация по половому признаку.

Ровно так же рассуждения о возрасте согласия – притом как с той, так и с другой стороны, то есть сама дискуссия как таковая, – в перспективе играют на руку только педофильскому лобби. Странно, что такие простые вещи приходится кому-то объяснять.

Роль женщины в обществе часто сводится к обслуживающей функции, к действительному домашнему рабству. И эта проблема не может быть снята феминизмом. Или иным субкультурным способом, ибо субкультура (а феминизм есть субкультура) никогда не станет основной движущей силой прогрессивных социальных перемен. Возникает закономерный вопрос: а что же может стать такой силой?

Этой силой станет признание женщины как полноценного индивида, то есть субъекта отношений – как личных, так и социальных – во всём их многообразии. Этой силой станет выведение женщины из состояния объекта с меньшим или большим количеством или уровнем прав – того, о чём так любят с пафосом порассуждать сторонники «классического» феминизма.

Зачем рожать, если не видно будущего?

Владимирская чиновница Арсенина публично заявила об абсолютном приоритете деторождения в судьбе женщины. Позволю не согласиться. И вот почему.

Ещё недавно я писала о тоталитарной антиутопии, отражённой в сериале «История служанки», а уже сегодня вымышленный сценарий воплощается в РФ. Мы имеем отношение к гражданам как к животным. Практически без ретуши, высокодуховных лозунгов и культурной патетики. Призыв Арсениной – это призыв увеличить поголовье.

В стране, где нарушены базовые ценности граждан, где женщин призывают в традиционалистско-патерналистское рабство, а мужчин – вновь умереть за Родину, подобные воззвания выглядят более чем цинично.

Такого рода агитация имеет своеобразный побочный эффект, выражающийся в обратном поведении. Люди не хотят отдавать себя на заклание. Отсюда (в том числе) ныне модное движение child-free получает дополнительный импульс. А если углубиться в основы данного явления, то, будучи логически и метафизически последовательными, мы придем к её смысловой основе – идее антинатализма.

Антинатализм – это общие разнородные философские воззрения, которые сходятся в негативной оценке воспроизводства и рождения потомства. А причины у людей могут быть совершенно разные – от философских, общих, мировоззренческих до медицинских показаний, генетической предрасположенности к каким-то болезням. Например, если последователь Шопенгауэра вряд ли захочет заводить детей по причине неидеальности мира, то кто-то более радикальный вообще считает, что заводить ребёнка – преступление. Кто-то не заводит детей по экологическим мотивам, а кто-то и не рефлексирует на эту тему вовсе.

У меня есть много знакомых, у которых нет детей, и конечно же, я не знаю почему. Я не считаю корректным их об этом спрашивать, но они, ей-богу, не выглядят недовольными людьми. Ещё Руссо говорил о том, что, если человеку дать образование, если его экономически поддерживать, этот человек тут же перестаёт плодиться и размножаться.

Мы наблюдаем сейчас, что более развитая часть общества как раз перестаёт плодиться. Плодятся и размножаются, как правило, малообеспеченные слои населения. Чем цивилизованней человек, чем он интеллектуальнее, чем он образованнее, чем больше он анализирует ситуацию вокруг себя, тем меньше в нем инстинктов и тем больше у него рефлексий и вопросов по поводу размножения.

Каждый раз он должен со всей серьёзностью ответить себе и другим на вопрос «Зачем?» – и метафизически, и экзистенциально. Ибо это очень ответственно – порождать новую жизнь. Может ли взять человек на себя эту ответственность, если он не познал самого себя, если у него нет чёткого представления о мире, если у него нет чёткого мировоззрения или, напротив, это мировоззрение пессимистично, ну как у того же вышеупомянутого Шопенгауэра? Это вопрос целесообразности, это вопрос разумности. Мне кажется, что это очень важно, что мы не должны бездумно поддерживать саму инерцию бытия только потому, что «так принято».

Не секрет, что общество, особенно если рассматривать его в совокупности как чисто биологический организм, несмотря на относительный технический и социальный прогресс, продолжает оказывать так называемое репродуктивное давление на всех своих членов. Это происходит многими путями, но, пожалуй, основным из них является семейный. Кроме того, находясь вне домашних стен, всякий антинаталист подвергается практически неприкрытой дискриминации разной степени агрессивности – от шуток коллег по работе до навязчивых до неприличия предложений от случайных потенциальных партнёров по воспроизводству. Всё это нередко приводит к тому, что индивиду легче и проще, как он думает поначалу, принять всё как есть и не сопротивляться как собственному инстинктивному началу, так и внешнему принудительному механизму. В итоге мы имеем конвейер, одобряемый как государством, так и родственниками. А рождённых вопреки собственной воле детей никто и вовсе не спрашивает.

Тема самоосознания и формирования индивидуальной воли на фоне всеобщего давления, наверное, потребует отдельных исследований. Но разве может человек стать полноценной личностью тогда, когда сам процесс его появления на свет сопровождался неволей, принуждением, фактически – насилием?

«Профессор Шона Шиффрин считает, что размножение, несмотря на то что оно приносит рождаемому комбинацию как вреда, так и пользы, является морально рискованным действием, которое противоречит базовым либеральным и антипатерналистстким принципам, запрещающим накладывать на людей значительные риски без их на то согласия, даже если риски в итоге приводят к совокупной пользе».

Однако мы пока не будем столь категоричны. И пока мы ставим вопрос лишь о том, что продолжение рода в условиях авторитарного государства и нищеты абсолютно неприемлемо. Трагедия может порождать только трагедию. Как и колесо сансары «русского мира».

Джордан Питерсон – последний гладиатор гламурного традиционализма

Несмотря на причудливые выверты постмодерна, традиционализм не спешит уходить с мировой арены, отправляя в последний бой одного из лучших своих гладиаторов. Джордан Питерсон, безусловно, является блестящим примером высокоинтеллектуального бойца, закалённого не только в университетских академических сражениях, но и реальным «полевым» опытом клинического психиатра – человека, непосредственно проработавшего с весьма проблемным человеческим контингентом (убийцами, насильниками, маньяками) не один десяток лет, прежде чем он заступил на относительно мирную должность профессора психологии Университета Торонто. Но не тут-то было. Да и шила в мешке не утаишь. Настоящий воин всегда и везде найдёт себе и ристалище, и оппонентов. И Питерсон нашёл.

«В 2016-м Питерсон получил известность после публикации серии видео на своём канале на сайте YouTube, в которых подверг критике законопроект Канадского парламента Билль C-16 (полное название: An Act to amend the Canadian Human Rights Act and the Criminal Code), где речь шла об обязательном использовании особых местоимений по отношению к лицам трансгендерной идентичности. В частности вместо She (Она) и He (Он) предлагалось использовать Zhe и другие. Профессор Джордан Питерсон назвал законодательное регулирование речи фашизмом, чем и спровоцировал дальнейшую дискуссию – сначала в рамках университета, а позже и в общественных кругах Канады и США».

Далее всё закрутилось как в кино, ведь известно же, что от практически ежедневных интервью до мировой известности – буквально один шаг. А там подтянулись и последователи, и хейтеры (а куда же без них). Питерсоном заинтересовались всерьёз и, похоже, надолго. Его книга «12 правил жизни. Антидот от хаоса» менее чем за год разлетелась миллионным тиражом. Но профессор по-прежнему держит стиль. В его речи не добавилось ни малейшего намёка на надменность или чванливость, как это нередко бывает со скороспелыми звёздами. Создаётся впечатление, что Питерсон знал, на что идёт с открытым забралом, и потому, будучи во всеоружии, включая ту самую острую «теплохладность» и надёжный щит академических знаний, в целом представлял собой весьма крепкий орешек для его многочисленных ничего не подозревавших оппонентов, которые надеялись раздавить его посредством выведения на эмоции. Питерсон не поддался на эти провокации. Многочисленные острые беседы профессора с активистами, журналистами, общественными деятелями по всему миру уже стали настоящими шедеврами дискуссионного мастерства, когда хирургически точные формулировки Джордана буквально рассекали его визави.

Питерсон – это пример близкого к идеальному и удачливого консерватора. На нашей почве же таковых не уродилось. Все сплошь бессубъектные, начитанные, но необразованные (если мы имеем в виду академическое образование) книжные черви, ещё и с человеконенавистническим апломбом. Апофеозом такой личности является когда-то околомейнстримовый, а ныне уже (и заслуженно!) забываемый «профессор» Дугин, просвещающий высшую российскую власть по плохо переведённым немецким методичкам начала прошлого века.

Президент РФ тоже недавно высказался про то, что «существует всего два пола», но его высказывание, очевидно, было брошено в пустоту. Удивительный парадокс. То, что срабатывает на Западе, то, что рождает резонанс, абсолютно не работает у нас. Консерватизм уместен в пресыщенном мире, где все упорядоченно, но при этом избыточно, избыточно свободно. Эта свобода требует наполнения «альтернативным негативом», противовесом. В России же вся реальность есть негатив. Противовес всему, что есть позитивного и прогрессивного в мире. В некотором роде Россию можно назвать этаким мировым системным холодильником. Другое дело, что последнее время она охлаждает только саму себя, буквально вымораживает последние остатки здравого смысла.

Не так давно состоялись «дебаты века» – Жижек – Питерсон, по итогу которых я могу констатировать следующее. Джордан Питерсон – гений самопиара. Я говорила, что философия должна быть гламурной. Питерсон сделал философию и гламурной (лобстеры, котики), и продаваемой. Философия и должна быть продаваемой! В хорошие времена хорошие вещи должны продаваться. В этом суть капитализма. Так живёт весь современный мир. Россия здесь – печальное исключение, но речь сейчас не о России.

Питерсон не только использовал Жижека, чтобы блеснуть своими холёными, полированными формулировками. Он благородно дал ему возможность заработать. Проще говоря, он проявил тот самый гуманизм, о котором левые только мечтают и говорят, а правые (условно) давно практикуют.

Современный мир прекрасен тем, что он даёт больше возможностей, чем мир модерна. На примере этих дебатов мы видим, как смыслы можно открывать заново. Признаться, патетические речи Жижека показались бы мне уместными годах этак в 60-х или 70-х прошлого века, но никак не сейчас. Однако усилиями канадского профессора, использовавшего оппонента в качестве спарринг-партнёра, левый дискурс был вновь актуализирован.

Питерсон не только идеально изложил и оживил отнюдь не близкую мне консервативную тему, но и реализовал её, сделав уже более миллиона продаж. А унылый Дугин продолжает развлекать хозяев почти забесплатно.

Вирус бодипозитива

Ещёе недавно, буквально десять лет назад, высказываться против гламура, глянцевых стандартов красоты и физических форм фитнесс-моделей было по крайней мере странно. Теперь же создаётся впечатление, что человечеством овладело не что иное, как гибельное стремление к уродству. Конечно, не проговариваемое напрямую, но рядящееся в одежды гуманизма, политкорректности и здравого смысла. Пока можно говорить о том, что это стремление латентно.

Попробуем проанализировать, почему это происходит. Мировая экономика переживает ползучий кризис. Ряд благополучных стран демонстрирует откат в коллективистское прошлое. Не говоря уже о России, будто бы копирующей ГДР времён заката социализма.

Россию закрыл не только «ватный занавес», но и плотный туман вещевой серости. Разнообразные ТЦ, включая крупнейшие московские моллы, пестрящие названиями модных брендов, представляют товар не только не соответствующий фирмам-производителям по цене и качеству, но и буквально являющийся поддельным.

Либо же под видом новых коллекций распродаются старые. Про скидочные аферы я даже говорить не хочу. По общему ощущению от дизайна и набора вещей в принципе, мы находимся где-то в Германии конца 1980-х. В аккурат перед обрушением Берлинской стены.

Удивительно здесь и печальное совпадение глобальных трендов. Одежда для унылых тетушек а-ля журнал «Бурда Моден» перемежается с предметами для таких же унылых и непритязательных болотистых хипстерш и бодипозитивщиц. Проклиная эпоху гламура, они вольно или невольно записываются в левацко-социалистический лагерь, сетуя на «загнивающий капитализм». Однако всё, что они декларируют, – это лишь их собственная неконкурентоспособность.

Уверена, 90% бодипозитивных людей при наличии средств воспользовались бы достижениями современной эстетической медицины. Но возврат в социализм – относительно новая мировая неомарксистская тенденция (читай обнищание) – просто не даёт им такой возможности; более того, он убеждает их, что они сами всего этого хотят – быть некрасивыми, негламурными. Не верю!