Начать жизнь заново

Нет, не спросил, это больше было похоже на жалкий сип. Проклиная себя за слабость, я отодвинулся еще дальше от усмехнувшегося мужчины.

– Собираюсь доставить себе удовольствие. А если ты не будешь сопротивляться, то тебе будет даже приятно, приятель.

Его голос неприятно вибрировал от… от чего? Похоти? Возбуждения? Я сглотнул и начал медленно сползать с кровати.

– Ты с ума сошел? Я, наверное, домой пойду, родители наверняка меня потеряли и…

Не договорив, я соскочил на пол и бросился к двери. Она оказалась заперта, а я, ничего не видя перед собой, как полоумный дергал ручку, едва не вырывая ее с корнем. А когда ко мне со спины прижалось теплое тело, я сначала замер, а потом начал вырываться, словно безумный, и завопил настолько громко, насколько позволили легкие.

– Да заткнись ты, маленький ублюдок! – рыкнули мне на ухо, и в следующую секунду я почувствовал ослепляющую боль от удара, выбившего из легких весь воздух. Захрипев, я повис в руках мужчины, и тот без труда швырнул меня обратно на кровать.

– Вот ведь юные недоноски, взял и испоганил момент, – сплюнув прямо на пол, протянул мужчина.

Я смотрел в потолок, на котором мне мерещились звезды, стараясь перевести дыхание. Митч, грубо расстегнув мой ремень, рванул его, так что шлёвка оторвалась от пояса брюк. Я потянулся к ним дрожащей рукой, но получил оглушительный удар по лицу. Морган с оттяжкой тряхнул рукой.

– Ты че, сучонок, совсем не понимаешь? Я тебя весь вечер развлекал, чтобы ты потом руки свои тянул, куда не следует? Я тебе не мальчик, который сводил курву на свиданку, и ему обломилось.

Он рванул верх рубашки, и пуговицы весело застучали по полу. Я проследил взглядом, как Морган стащил рубашку через голову, и, застонав, перевернулся на живот, пытаясь ползти. Мысли путались, руки тряслись настолько, что я не мог толком зацепиться пальцами за одеяло. Меня топил животный ужас, которого я не испытывал еще никогда в жизни.

Да, я был девственником. Но это совсем не значило, что я не понимал, что происходит. И чем закончится.

Шторы мерно колыхались от легкого ветра с открытых балконных дверей, и я, сосредоточив взгляд на них, полз вперед. Сейчас я был готов сигануть с балкона, наплевав на количество этажей под нами. Я уже добрался до края кровати, испытав короткий всплеск ликования, когда меня резко дернули обратно за ноги.

– Куда ты собрался, Алекс Брайн? Всё веселье только впереди, – засмеялся Митч.

И тут меня накрыло. Снова закричав, я неистово замахал руками и ногами, колотя по кровати. Пару раз мои руки врезались во что-то теплое, и я надеялся, что тихие охи и ругательства означают, что я-таки вмазал куда-нибудь этому уроду. Он попытался пару раз перехватить меня, но безрезультатно. Зарычав, Митч отошел в сторону, за пределы видимости, и я, воспользовавшись этим, снова вскочил на ноги, собираясь все-таки махнуть на балкон. Но сориентироваться не успел. На мою шею внезапно опустилась моя же рубашка и резко стянулась, заставив захрипеть. Схватившись за горло и царапая кожу ногтями, я пытался сделать хотя бы глоток воздуха, чувствуя, как неотвратимо темнеет перед глазами, а лицо словно пухнет от нехватки кислорода.

Я почти потерял сознание, когда Митч уткнул меня лицом в одеяло, больно вцепившись в волосы.

– Что ты сопротивляешься, идиот? Ты же хочешь работать на меня? Вот и работай, – пропыхтел мужчина и рванул мои брюки. Я протестующее застонал в ткань одеяла, за что меня еще сильнее вжали в него. Я услышал, как Митч сплюнул, а через мгновение моей задницы коснулись влажные пальцы. Тут не надо было быть ни гением, ни геем, чтобы понять, что будет дальше.

Я предпринял еще одну слабую попытку освободиться, но лишь получил болезненный шлепок по заднице. Сознание медленно уплывало от меня, поэтому, когда Морган выпустил мои волосы, я так и остался лежать, уткнувшись лицом в одеяло.

Словно сквозь вату я слышал тихое звяканье пряжки ремня и шорох брюк, чувствовал чужое тепло рядом, когда Митч навис сверху. Он огладил мою ягодицу, а потом безо всякого перехода ввел в меня палец. Вздрогнув, я дернулся всем телом прочь, но Морган удержал меня, вцепившись пальцами в бедра. А через мгновение меня пронзила ослепительная боль, какой я никогда до этого не знал.

Выгнувшись дугой, я заорал, раздирая горло в кровь. Митчелл тут же зажал мне рот рукой, и я орал уже в его ладонь. Из глаз брызнули слезы, но я совершенно не замечал этого. Весь мой мир сосредоточился на адской боли, которая с каждым толчком Моргана становилась все невыносимее.

Я мечтал потерять сознание. Мечтал о том, чтобы все происходящее оказалось всего лишь кошмарным сном. Мечтал проснуться как никогда раньше. И мечтал не проснуться никогда.

Я мечтал умереть в этот момент.

Сколько прошло времени, я не знал. Несколько минут или часов. У меня было чувство, что прошла целая вечность, прежде чем Митчелл Морган слез с меня.

Я так и остался лежать, глядя в стену пустым взглядом. Где-то фоном я слышал, как Митч собирает одежду, как он, насвистывая, скрывается в ванной, из которой слабо доносится звук льющейся воды.

Надо было вставать и валить домой, но я не мог пошевелиться. Я был раздавлен, уничтожен, унижен. Казалось, я никогда уже не отмоюсь от этой грязи.

Я почувствовал, как по ногам потекла сперма Митча, и зажмурился. Из-под век снова скользнули слезы. Я еще никогда не чувствовал себя настолько отвратительно. И наконец потрясенное сознание не выдержало, и я с облегчением нырнул в спасительную темноту.

***

Прыткий солнечный луч, скользнув за тюль, пробежался по сбившемуся покрывалу, отразился от лакированной поверхности тумбочки, запутался в моих волосах, а потом нагло защекотал нос. Я поморщился, неохотно выплывая из сна, и резко чихнул. Спросонья было чувство, что мозг перекувырнулся в голове и снова встал на место. Потерев нос, я развалился на кровати и медленно продрал глаза.

Минуту я отупело смотрел на незнакомый потолок. А потом сознание решило сделать мне сюрприз, резко подкинув все воспоминания о прошлой ночи. Меня подбросило на кровати, настолько неожиданно бухнула память. Но стоило подскочить, как я со стоном снова скатился обратно.

Казалось, на мне нет ни единого места, которое бы не болело. Но стоило мне опустить взгляд на ноги, как меня пробрал ужас. Пятна засохшей спермы и крови, все еще липкой, спускались по ляжкам до колен, перепачкав когда-то белоснежную простынь. Я смотрел на них и не мог оторвать взгляд, тело прошибла такая крупная дрожь, что кровать и собственные ноги смазывались в одну непонятную кашу. Я словно оцепенел, не в силах сдвинуться с места или хотя бы закрыть глаза. С ужасом я вдруг понял, что снова теряю сознание.

Неимоверным усилием сдвинув руку, я со всей силы ущипнул себя за бок и, вздрогнув, мешком свалился с кровати. Ноги почти не держали меня, пока я, запинаясь за все подряд, натягивал брюки. Найдя рубашку на кресле у входа, я накинул ее сверху, все равно застегнуть бы не получилось – пальцы не гнулись. Ремень я даже не стал искать, впрыгнул в ботинки и, рванув на себя дверь, вылетел в коридор. Дверь с треском ударилась о стену. Я был уверен, что она заперта, поэтому и дернул со всей силы. Но задаваться вопросами было некогда.

Трясясь как при лихорадке, я бросился к лестнице, совершенно забыв, что нахожусь этаже на двадцатом. Перепрыгивая через три ступеньки и игнорируя боль, я несся так, как будто бы за мной гнался сам дьявол.

Где-то на середине моего спуска голова закружилась, и я, оступившись, кубарем скатился через пролет. Но, вскочив на ноги, я бросился дальше. Такого запала адреналина мое сердце еще не знало.

Оказавшись на ресепшене, я сдуру влетел в крутящиеся двери, не обращая внимания на растерянные взгляды и возгласы, и, свезя коленями каменные плиты у входа, помчался прочь от отеля.

«Только не оборачивайся! Не оборачивайся!» – набатом било в голове.

Мне казалось, что Митч бежит следом. И как только догонит, то сразу убьет. Я слышал его шаги, чувствовал затылком его дыхание. И это заставляло бежать и бежать, снова срывая в кровь легкие.

***

– Отец!

Ввалившись в дом, я шлепнулся на пол, проскользив по нему пару метров, но тут же подорвался, ворвавшись в гостиную. Родители были там. Привычно обложившись тонной бумаг, они о чем-то спорили, склонив друг к другу головы. Но стоило мне показаться в комнате, как оба выпрямились, уставившись на меня.

Я, уперевшись руками в колени, пытался отдышаться. Впервые в жизни мне нестерпимо захотелось кинуться к матери на шею, почувствовать ее родные объятия, услышать успокаивающие слова. Услышать, как отец скажет, что мы со всем справимся, и мне не о чем переживать. На глаза навернулись слезы. Вот же они, родители, самые близкие мне люди. Люди, которые поймут и поддержат, чтобы не случилось. Ведь так это работает, верно? Семейные узы. Выпрямившись, я уже сделал шаг к ним, как…

– Алекс. Что это за вид? Ты выглядишь совершенно недостойно своего имени.

Ледяной тон матери, в котором очень хорошо улавливалось отвращение, пригвоздил меня к месту. Пару раз открыв и закрыв рот, я сглотнул.

– Я… меня… на меня напали… – хрипловато выдавил я. Горло болело после бешеного бега и вчерашних криков.

Родители переглянулись. Во мне вновь зародилась надежда, что вот сейчас в их глазах мелькнет тепло, и они раскроют мне объятия. Но взгляды из-под модных очков по-прежнему светились снисходительностью и недоверием.

– Ну и кто же на тебя напал, Алекс? – вкрадчиво поинтересовался отец. Вздохнув, он снял очки и потер переносицу. Как будто бы надоедливый сынишка своей болтовней о потерянной машине отвлекает его от важного дела.

– Митчелл… Морган… – шепотом произнес я, не мигая глядя на отца.

Вся ситуация казалась мне какой-то жалкой пародией на дешевый фильм ужасов. Это было неестественно, наигранно, глупо. Но все это происходило со мной.

Отец снова переглянулся с матерью и, поднявшись, подошел ко мне.

– Повтори.

Я отчаянно замотал головой. Произносить это имя снова я не хотел. Я хотел соскрести его ногтями из своей памяти, разодрать всю подкорку мозга, но больше никогда и нигде не слышать его. Отец покачал головой, окинув меня взглядом с головы до ног.

– Ты серьезно думаешь, мальчик, что я поверю, будто такой человек, как мистер Морган нападет на тебя? Да и вообще на кого-либо. Это полный абсурд.

– Папа… – едва слышно выдавил я. Меня снова затрясло.

Еле двигаясь, я повернул голову к матери. Ее взгляд смягчился. Совсем немного, на сотую долю градуса, но все же.

– Алекс. Сын, – начала она, отложив документы и сложив руки на коленях. – Как он мог напасть на тебя?

– Выпускной…

Мой голос дрожал так сильно, что пришлось повторить. Родители снова встретились глазами, и меня внезапно захлестнуло горькое отчаяние. Упав на колени и вцепившись в волосы, я завыл так, что отец шарахнулся в сторону.

– Он пришел ко мне на выпускной! А потом мы пили в баре! А потом он меня изнасиловал!

Мой голос сорвался в истерику, но мне не было до этого совершенно никакого дела. Признаваться в этом было стыдно, больно, мерзко, гадко. Ни один нормальный мужчина никогда не признается, что его изнасиловали. Но я не знал, как еще достучаться до своих милых предков. И совершенно точно я не представлял, что они отреагируют так.

– Выпускной? – приспустив очки, переспросила мать.

Поджав губы, она вытащила из кипы бумаг блокнот и зашелестела страницами.

– Действительно. Вчера у тебя был выпускной.

Она кивнула и закрыла записную книжку. Я вытаращил на нее глаза, не в силах больше выдавить и слова. Так и замер, вцепившись в волосы пальцами, глядя на мать. Отец рядом прочистил горло.

– Алекс. Я не понимаю. Ты не пришел домой на ночь, напился, как эти… – отец неопределенно повел рукой, явно имея ввиду «этих смердов и оболдуев», – а теперь заявляешь, что сам Митчелл Морган сделал такое. Да с чего бы вообще директору Адвокатской палаты приходить на твой выпускной?

– Что…?

Отец, скрестив руки, покачал головой, глядя на меня сверху вниз. Мать зеркально отразила его движение. Я смотрел то на него, то на нее и… не верил.

– Если ты не хочешь работать на него, сын, то так и скажи. Не нужно придумывать подобное. Ты дискредитируешь в первую очередь себя.

Посчитав разговор оконченным, он развернулся и быстро вышел из комнаты, набирая чей-то номер в телефоне. Мать, вздохнув, поднялась и подошла ко мне. Но остановилась в паре шагов. Как будто бы ей было противно даже стоять рядом.

– Приведи себя в порядок, Алекс. Мы с папой не будем ругаться, что тебя не было ночью и… за этот отвратительный запах, – ее передернуло при этих словах. – Только… только переоденься и прими душ, пожалуйста. Ты выглядишь…

– Непредставительно, – хриплым шепотом закончил за нее я.

Мать порывисто кивнула. Сделав шаг ко мне, она протянула руку к моей голове, но остановила ее в каком-то дюйме. Кончики ее пальцев едва задели мои волосы. Отдернув руку стремительнее, чем нужно было бы, она вышла следом за отцом. Видимо, им обоим было противно находиться рядом со мной в этот момент. В другой бы ситуации я бы посмеялся, но не сейчас.

Тело почти не слушалось, но я смог подняться на ноги. Не видя ничего перед собой, я, запинаясь, дошел до своей комнаты. Все казалось чужим: кровать, стол, диван, одежда. Все это было словно не мое, а того, другого парня, который сутки назад выходил из этой комнаты, спеша на выпускной.

Дойдя до ванной, я скинул с себя одежду и встал под сильные струи. Я простоял там довольно долго, прежде чем понял, что вода ледяная, а меня трясет от холода. Переключив воду едва ли не на кипяток, я с остервенением мылся. Мне хотелось содрать кожу, в которую впитались духи и запах тела Митча. Взяв самую жесткую губку, я тёр кожу до тех пор, пока она не стала алой, а на ногах появились кровоподтеки.

Вытеревшись, я еще несколько минут отупело смотрел на следы крови на полотенце, а потом отшвырнул его к грязным вещам. Вернувшись в комнату, я долго копался в гардеробе, в конце концов вытащив из него темные брюки и черную атласную рубашку. Облачившись во все это, я бросил взгляд в зеркало и кивнул своему отражению. Представительно. Только лицо цвета побелки, но выглядел я представительно.

Собрав в кучу рваную одежду вместе с полотенцем, я спустился вниз и бросил этот комок в горящий камин. Пламя разбежалось по сторонам, как совсем недавно мои родители от меня, а потом медленно поползло по ткани, отправляя ее в преисподнюю.

Я смотрел на огонь, словно загипнотизированный, и думал… ни о чем я не думал. Во моей голове, мыслях и сердце была только пустота. Полномасштабная, всепоглощающая, черная. Затягивающая меня в пучину.

Я не слышал, как в комнату вошла мать. Она что-то говорила, но я не понимал, что именно, и не хотел в этом разбираться. Когда она вышла, я тоже упустил. Очнулся я уже в своей комнате. Сидел на стуле, уставившись в стену, с идеально ровной спиной и сложенными на коленях руками. За окном начинало смеркаться, и в голове мелькнул вопрос, сколько я так уже сижу. Но он быстро забылся, разве это было важно сейчас. На меня навалилась страшная апатия, и мне казалось, стряхни я ее, и мою голову разорвет осознание всего произошедшего.

Я считал свою жизнь дерьмовой? Что ж, надо думать, я совсем недооценивал то, что принято называть «дерьмовой жизнью». Я не знал, как жить дальше, не видел выхода из этой ситуации.

Хотя нет, один выход все-таки был.

Не давая себе передумать, я поднялся и, добежав до шкафа, принялся рыться в нем, выбрасывая вещи наружу. То, что я искал, было подарком какого-то дальнего родственника, которого я видел лишь однажды.

После недолгих поисков я выпрямился, держа в руке перочинный нож. Это был дорогой и красивый перочинный нож, от фирмы Rikeknife, с рукояткой из титанового сплава и стальным клинком. Когда мне его только подарили, я точил и полировал его целыми днями. Но потом оказалось, что это непредставительно для достойного человека, и нож навсегда остался в дальнем отделении моего шкафа.

Как завороженный, глядя на отблески стали, я неровной походкой дошел до кровати и присел на ее край. То, что я собирался сделать, граничило с безумием. Как и моя жизнь. Или уже не моя?

Зажав нож в зубах, я закатал рукав рубашки и уставился на свою руку, как будто в первый раз ее увидел.

Впервые я задумался о таком страшном исходе моей судьбы. Но это было так просто. Я не видел больше никакого повода продолжать жить. Опозоренный, униженный, лишенный уверенности в себе, я потерял все за такой короткий промежуток времени. Я больше не мог назвать мужчину и женщину, с которыми жил, своими родителями. И не только потому что они не поверили мне.

В памяти всплыло выражение брезгливости и отвращения на лице матери, в ее глазах, когда она смотрела на меня этим утром. Скрещенные руки отца и его поджатые губы. Я мечтал об объятиях, я молил о поддержке. Они даже не подошли ко мне!

Покачав головой, я сглотнул подступившие к горлу слезы, сжал рукоятку ножа, задев пальцами лезвие. Из-под стали скользнула капля крови, и я зажмурился.

Быстро. Нужно сделать это быстро. Главное не дать себе времени на раздумья, хватит уже с меня мыслей.

Я задержал дыхание, крепче сжав нож, и…

– Черт!

Внезапная боль в руке, причиненная не мной, заставила меня дернуться от неожиданности, распахнув глаза. Мой верный друг, мой прекрасный лабрадор, схватив зубами мою руку, смотрел на меня и тихо рычал. Нож выпал из моей ладони, стукнувшись о пол и укатившись под кровать. Прикусил он несильно, но ощутимо. И не отпускал.

Я думал, что никогда больше не услышу, как он рычит, после того единственного раза. Я думал, что собака не может спасти человека от самоубийства. Я думал, что никогда в глазах пса не увижу столько человечности, сколько не видел в глазах собственных родителей.

– Ох, Ричи…

Из моей груди вырвался всхлип, а из глаз брызнули слезы. Я бросился ему на шею, зарыдав, пряча лицо в густой шерсти. Ричи выпустил мою руку, тихо поскуливая и пытаясь лизнуть везде, где только мог дотянуться.

Я потерял счет времени, сколько мы так пролежали на полу, пока меня била истерика. Я спрашивал своего пса, как мне жить дальше, а он скулил в ответ, не пытаясь отстраниться от моей хватки. И в конце концов, глубокой ночью, я забылся тревожным сном. Опустошенный, разбитый, убаюканный мерным дыханием единственного родного мне существа в этом мире.

Глава 5

На выходные отец уехал по рабочим вопросам, а мать осталась дома хлопотать над предстоящим торжеством. Адвокатская палата Моргана праздновала юбилей, и наша семья была приглашена на него. Это было значимое событие, к тому же меня должны были представить на этом мероприятии, как нового члена команды.

На эти два дня я закрылся в коконе апатии, максимально отстранившись от мира. Закидываясь с самого утра кучей обезболивающих и найденными в аптечке матери прозаком и мапротилином1, я часов на 18 терял способность рационального мышления. Смесь обезболов и двух видов антидепрессантов давала спасительный эффект пустоты в моей голове.

Двигаясь словно робот, я автономно выполнял все то, что ждала от меня моя мать, и хорошо поставленная речь давала гарантию, что я не блеял, как дебил, когда ко мне обращались. Однако я почти не помнил эти разговоры. Я не помнил почти ничего, кроме смутных образов, как будто вспоминал фильм, посмотренный несколько лет назад. Через каждые несколько часов я склонялся над унитазом, освобождая протестующий желудок от колес, закидывая парочку новых. И каждый вечер, выблевывая из себя все таблетки вместе с прожитым днем, я засыпал после этого на полу в обнимку с Ричи.

В понедельник вернулся отец, и они с матерью, обзвонив всех своих «полезных людей», собрали семейный совет. Я смог уловить, что семья моей нареченной тоже приглашена на торжество, и родители хотят объявить о помолвке. И обстановка, мол, подходящая, да и перед мистером Морганом это выглядело бы как почти выполненное обязательство.

Я согласился без боя. Мать с отцом только молча переглянулись: видимо, они ожидали от меня очередного всплеска «подросткового бунта». Но я был не в состоянии спорить. Я только выдавил из себя согласие и снова уперся взглядом в пол. Но все же успел заметить удовлетворительный и облегченный кивок матери и слегка подозрительный взгляд отца. Вспышкой молнии в моей голове пронеслась мысль, что вот сейчас он мне скажет: «Сын. Если вдруг ты подсел на наркотики или что-то подобное…»

Что он бы сказал дальше? «Ты можешь рассказать мне»? «Я беспокоюсь о твоем состоянии»? «Это не то занятие для молодого успешного парня»?

В любом случае, он просто промолчал. А я не стал развивать мысль. Потому что не хотел и потому что не мог. Всё, чего мне хотелось – лечь на пол с Ричи и тупо смотреть в потолок.

Ну и блевать. Нестерпимо хотелось блевать.

Бросив что-то о сне перед тяжелым днем, я, пошатываясь, поднялся в свою комнату и бросился в туалет. Упав на колени перед унитазом, я обхватил дрожащими руками его бока и с мерзким звуком выплюнул то скудное содержимое, которое было внутри. Живот свело резкой режущей болью, и я, свернувшись в клубок на коврике, тихо заскулил, обняв колени.

Блевать больше не хотелось, а вот сдохнуть – безумно. Впрочем, это желание поселилось во мне с той ночи и не отпускало, пока я не закидывал в себя антидепрессантов до отупения.

Когда я проснулся после удушающей истерики в тот роковой день, в голове еще мелькала мысль сходить к врачу. В конце концов, мой зад кровоточил, а на шее осталась полоса от рубашки. Но перед глазами всплывали лица родителей, на которых – неверие, смешанное с плохо скрытым отвращением.

Я не мог представить, что еще когда-то смогу произнести словосочетание «меня изнасиловали». Эта фраза окончательно уничтожит меня, и я это знал.

И вот я валяюсь на полу ванной, умирая от боли. В глазах плясали черные мушки, а сама комната танцевала с ними самбу, и я зажмурился.

«Нужна таблетка, – думал я, – и еще одна, от боли»

Но стоило хоть немного разогнуться, и боль снова скручивалась тугим узлом, заставляя тихо выть. Черные мушки стали черными пятнами, продолжая свой танец даже через закрытые веки, сознание медленно уплывало от меня. Чему я был несказанно рад. Я только успел понадеяться, что впаду наконец в кому, когда чернота окутала меня полностью.

Очнулся я от теплого, мягкого и влажного прикосновения к лицу. Попытался отмахнуться от этого вторжения, но промазал, и пальцы стукнулись о плиты. Сквозь полубредовое состояние пробилось теплое дыхание, а потом – тихие поскуливания. Этот звук заставил меня сделать над собой усилие, и я с трудом приоткрыл глаза.

Ричи лежал рядом, подталкивая лапой мою руку и периодически бодая меня в грудь головой. Я слабо улыбнулся и, позволив ему приподнять мою руку, зарылся пальцами в шерсть. Говорить я не хотел, да и не факт, что смог бы. К тому же это было и не нужно, мы понимали друг друга без слов.

Еще раз лизнув меня в щеку, пес поднялся на полусогнутых лапах и дернул головой, перекидывая мою руку на свою шею. Он пытался заставить меня подняться, и я оперся на него, кое-как оторвав голову от пола. Она была тяжелой, словно в уши залили свинец, но Ричи дернулся в сторону комнаты, и я пошел за ним на коленях.

Доведя меня до кровати, лабрадор помог мне усесться, уперевшись спиной о нее, а сам утопал, открыв лапой дверь комнаты. Я посмотрел ему вслед, пробежался глазами по комнате, и мой взгляд остановился на зеркале у окна. Я почти сразу отвернулся, но мой вид напугал меня. Лучшего грима на Хэллоуин и придумать нельзя: мертвенная бледность, белые губы, черные круги под глазами и торчащие во все стороны грязные волосы. Я бы обделался, если бы увидел такое на улице ночью.

За дверью послышался цокот когтей, и я снова посмотрел туда. Ричи, по-деловому распахнув дверь, вошел в комнату, таща в зубах свою миску с водой. Аккуратно опустив ее рядом со мной, он поднял на меня глаза, облизнув нос. А я снова улыбнулся. Если бы мог, то рассмеялся бы. Пес, опустив голову, носом подвинул миску ближе и снова воззрился на меня с немым укором в глазах.

Я был уверен, что умей он разговаривать, назвал бы меня неблагодарной мразью.

Качнув головой, я поднял миску и сделал глоток. Руки дрожали, расплескивая воду, я едва не подавился, но выпил сколько смог. Ричи довольно фыркнул и улегся рядом со мной, помахивая хвостом. Я упал на него, привычно зарываясь руками в шерсть. Живот снова резануло, и я, подтянув к груди колени, сосредоточился на сердцебиении моего верного друга. Вскоре темнота снова поглотила меня, но теперь меня топила не боль, а обволакивало тепло Ричи.

***

– Боже мой, Алекс!

Я поморщился и приоткрыл глаза. Мать стояла на пороге комнаты с выпученными глазами. В другой бы раз я подскочил, но не сейчас. Я просто не мог. Кое-как подняв голову, я сел на полу, потерев лоб. Ричи, убедившись, что я не упаду обратно, уселся в своей обычной торжественной позе королевской собаки. Как и всегда при родителях. Мать смотрела на меня взглядом полным ужаса. Я вспомнил свое отражение в зеркале и усмехнулся. Какая ирония, мать пугает мой вид, а не причины моего вида. Она попыталась что-то сказать, но я лишь махнул рукой и, пошатнувшись, поднялся. Затылок и поясница тут же отозвались болью, но я не обратил внимания.