Дневник провинциальной дамы

Ложусь спать, чувствуя себя убийцей.

14 марта. Получаю довольно скромный почтовый перевод вместе с белой теннисной курткой, отороченной мехом кролика. В сопроводительном письме сказано, что куртка возвращена, поскольку такой товар непродаваем. Хотелось бы знать почему. Лелею мысль написать в редакцию «ВНЖ» и поинтересоваться, достаточно ли тщательно они проверяют рекламные объявления перед публикацией, но решаю, что это может повлечь за собой неудобные вопросы и сказаться на моей репутации периодического получателя, пусть и с кем-нибудь на пару, первого приза в еженедельном конкурсе.

(NB. Проверить, нельзя ли перекрасить белую куртку и сделать из нее нарядную накидку.)

Дома меня, к сожалению, застают гости: мистер и миссис Уайт, которые открывают неподалеку Куриную Ферму и, кажется, поженились-то с расчетом заработать на ней состояние. Мы беседуем о курах, домах, природе и железнодорожном сообщении между деревней и Лондоном. Интересуюсь, играют ли они в теннис, и просто из вежливости предполагаю, что наверняка да, причем превосходно. К моему удивлению, мистер Уайт отвечает, мол, в принципе да, только он бы не сказал, что так уж превосходно, явно имея в виду, что именно так бы и сказал, если бы это не прозвучало как хвастовство. Интересуется, проводят ли у нас турниры. Оба принимаются вспоминать, какую партию и когда они выиграли или проиграли и на какое место в турнирной таблице попадали. Решаю никогда не приглашать Уайтов на наш крайне убогий корт.

Далее мы говорим о политиках. Мистер Уайт заявляет, что, по его мнению, Ллойд Джордж[78] умен, Но и Только. А больше, мол, ничего из себя не представляет. Просто Умен. Я спрашиваю, а как же Коалиционное Правительство и Закон о Страховании[79], но мистер Уайт твердо повторяет, что в обоих случаях Ллойд Джордж просто оказался Достаточно Умен. Потом добавляет, что Болдуин – абсолютно честный человек и что Рамсей Макдональд слабак. Миссис Уайт поддерживает его отвлеченным рассуждением в том духе, что лейбористы наверняка в сговоре с Россией, иначе разве большевики решились бы на подобные действия?

Потом так же неожиданно добавляет, что сухой закон[80], и евреи, и все остальное – это только начало, не правда ли? Соглашаюсь, потому что это самый быстрый способ закрыть тему, и спрашиваю, играет ли миссис Уайт на пианино, и она отвечает, что нет, только немного на Укулеле, а дальше мы обсуждаем местные магазины и доставку воскресной газеты.

(NB. Выбор тем разговора, особенно в сельской местности, – чрезвычайно интересный объект для изучения.)

Уайты уезжают. Надеюсь, что больше никогда их не увижу.

15 марта. Роберт обнаруживает отсутствие макинтоша 1907 года. Говорит, мол, он бы «лучше потерял сто фунтов», что неправда. Вечер не задался. Не могу решить, сказать Роберту про охотничью куртку и свитер и разом покончить с этим вопросом или пусть сам обнаружит их отсутствие после того, как сгладится впечатление от первого неприятного открытия. Во мраке появляется просвет, когда Роберт неожиданно спрашивает, не знаю ли я синоним слова «спокойный» из семи букв, и я после некоторого размышления предлагаю «смирный». Этот вариант подходит, и Роберт возвращается к кроссворду в «Таймс». Потом он просит подсказать название горы в Греции, но не принимает мой поспешный ответ «Атлас»[81] и не слушает увлекательное объяснение ассоциативной связи между Грецией, Геркулесом и Атласом. Я рассуждаю об этом еще какое-то время, но Роберт не следит за ходом моей мысли, и я отправляюсь спать.

17 марта. Еду в Лондон с Барбарой Бленкинсоп (в новом твидовом костюме), которая рассказывает, что проведет две недели у своей школьной подруги в Стретеме[82] и с нетерпением ждет посещения Выставки Итальянской Живописи. Я тоже. Спрашиваю, как поживает миссис Б., и Барбара отвечает, что Прекрасно. Мы обсуждаем Девочек-Скаутов и делимся предположениями, почему миссис Т. с почты больше не разговаривает с миссис Л. из лавки. Далее разговор принимает более интеллектуальную направленность, и мы сходимся в том, что Приходской Вестник Нуждается в Обновлении. Я предлагаю кроссворды, а Барбара – Детскую Страничку. Прибываем на Паддингтон, согласившись, что бесполезно и пытаться заполучить в наш журнал действительно стоящего автора, уровня Шоу, Беннетта[83] или Голсуорси.

Приглашаю Барбару на чай в мой клуб на следующей неделе, она принимает приглашение, и мы расходимся.

Роуз встречает меня в новой шляпке и говорит, что теперь никто не носит шляпки с полями. Расстраиваюсь, потому что у меня все шляпки с полями, и еще я знаю, что без полей буду выглядеть совсем плохо. Высказываю это опасение Роуз, и она спрашивает, почему бы не сходить в известный Косметический Салон и не пройти там курс процедур. Вижу в зеркале, что имеется простор для улучшений, и соглашаюсь при условии соблюдения строжайшей тайны, поскольку мне невыносима мысль о том, что леди Б. узнает об этом и как-то прокомментирует. Записываюсь в салон по телефону. Роуз спрашивает, как насчет того, чтобы до салона сходить на Выставку Итальянской Живописи? Она там была уже четыре раза. Я отвечаю, что да-да, конечно, я же еще и за этим приехала в Лондон, но лучше пойти на выставку с утра пораньше. «Значит, утром первым делом идем туда?» – уточняет Роуз. Очень неохотно отвечаю, что утром мне необходимо обойти Бюро по Найму Прислуги. «Но когда же на выставку?» – не унимается Роуз. Отвечаю, что договоримся чуть позже, когда я буду точно знать свои планы. Роуз тактично молчит, но по ее лицу видно, чтó она обо мне думает. Понимаю, что рано или поздно на выставку сходить придется, и я решительно настроена ее посетить, но не сомневаюсь, что ничего там не пойму и попаду во множество неловких ситуаций, когда меня будут спрашивать о впечатлениях.

Кухарка Роуз, как обычно, готовит восхитительный ужин, и я со стыдом и жалостью вспоминаю, что Роберт дома довольствуется макаронами с фаршем и сыром, а на десерт – грецкими орехами.

Роуз говорит, что завтра она ведет меня на ужин к выдающейся писательнице, у которой превосходная коллекция нефрита, и там мы встретимся с еще более выдающимся Профессором (женщиной) и другими известными личностями. Решаю купить вечернее платье, невзирая на превышение кредита.

18 марта. Очень продуктивный день, хотя до Выставки Итальянской Живописи так и не дошла. (NB. Успеть туда сходить до встречи с Барбарой в клубе.)

Посещаю несколько Бюро по Найму Прислуги, и во всех мне говорят, что горничные не любят сельскую местность (это я и так знаю) и что жалованье, которое я предлагаю, слишком низкое. В расстройстве ухожу и решаю поднять себе настроение покупкой вечернего платья, которое я не могу себе позволить, с модной линией талии, которая мне не идет. Выбираю Бромптон-роуд[84], поскольку там, скорее всего, есть то, что я хочу. Медленно иду, разглядывая витрины, и сталкиваюсь нос к носу с Барбарой Бленкинсоп, которая восклицает, мол, надо же, как удивительно, что мы встретились именно здесь! Я говорю, что в Лондоне такое часто бывает. Она сообщает, что идет на Выставку Итальянской Живописи… Сразу прощаюсь и ныряю в элегантно оформленное заведение с дорогими нарядами в витринах.

Примеряю пять платьев, но оценить их достоинства очень сложно, поскольку прическа становится все более растрепанной, а на носу остается все меньше пудры. Еще мне не нравится удивительно бестактная манера продавщицы каждый раз подчеркивать, что цвет, который мне понравился, выглядит невыгодно при дневном освещении, но вечером будет смотреться лучше. Наконец выбираю серебристую парчу с большим бантом и распоряжаюсь насчет немедленной доставки. Мне говорят, что это невозможно. Я неохотно соглашаюсь унести платье в картонной коробке и ухожу, думая, что, пожалуй, надо было выбрать черный шифон.

Надеюсь, что эксперимент с дамским салоном поднимет самооценку, застывшую на довольно низкой отметке, но для пущей радости иду в «Фуллерз»[85] и отправляю по коробке шоколадных конфет Робину и Вики. Добавляю мятную помадку для Мадемуазель, иначе она может счесть себя blessée. Обедаю супом из бычьих хвостов, лобстером под майонезом и чашкой кофе, поскольку такое меню наиболее сильно отличается от домашнего.

На очереди Салон Красоты. Чувствую, мне будет что рассказать про поход туда, и в свете нашего с Барбарой Б. недавнего обсуждения даже подумываю о том, чтобы разнообразить содержание Приходского Вестника рассказом о моих впечатлениях, однако, поразмыслив, отказываюсь от этой идеи, так как она вряд ли понравится Главному Редактору (Нашему Викарию).

В приемной салона восседает персона совершенно ужасающего вида с лицом ослепительного цвета, ярко-синими волосами и оранжевыми ногтями, однако в итоге меня передают очень хорошенькому милому существу с каштановыми волосами, подстриженными в стиле «боб», и очаровательной улыбкой. Успокаиваюсь. Меня заводят в отдельную кабинку и усаживают в длинное кресло. Последующие многочасовые процедуры, очевидно, призваны удалить толстый слой грязи с моего лица (очаровательная сотрудница доверительно сообщает мне, что это результат «закисления»). Еще она выщипывает мне брови. Очень-преочень болезненная процедура.

Встаю с кресла не совсем узнаваемая и с видом гораздо лучшим, чем был до этого. На радостях покупаю крем, румяна, пудру и помаду. Предвижу значительные сложности с тем, чтобы примирить Роберта с использованием этих средств, но решаю пока об этом не думать.

Возвращаюсь к Роуз как раз вовремя, чтобы переодеться к ужину. Она говорит, что провела день на Выставке Итальянской Живописи.

19 марта. Роуз ведет меня на ужин со своими талантливыми подругами из Феминистского Движения. Я в новом платье и впервые в жизни довольна своей внешностью (но все еще сожалею, что бриллиантовый перстень двоюродной бабки сейчас украшает витрину ломбарда на задворках Плимута). Приходится усилием воли подавлять мысли о счетах, которые придут из Салона Красоты и магазина. В основном мне это удается благодаря обаянию выдающихся Феминисток, которые еще и до невозможности добры. Известный Профессор (я заранее посоветовалась с Роуз, что бы почитать о Молекулах и прочих подобных темах для поддержания разговора) окончательно завоевывает мое расположение, когда с очаровательной улыбкой достает два сигаретных вкладыша, поскольку слышала, что я собираю их для Робина. Весь вечер радуюсь и совершенно забываю про Молекулы.

Редактор известного еженедельника даже помнит, что мы встречались на ужине Литературного Клуба. К концу ужина выясняется, что она не была на Выставке Итальянской Живописи, и я выразительно смотрю на Роуз.

Коктейли и совершенно восхитительный ужин дополнительно оживляют вечер. Я сижу рядом с Редактором, и она довольно опрометчиво предлагает мне сказать, что я думаю о еженедельнике. Я свободно выражаю свое мнение благодаря коктейлю и очаровательным манерам Редактора, которые в совокупности порождают иллюзию, будто мои слова остроумны, важны и к ним стоит прислушаться. (Слишком хорошо понимаю, что ночью проснусь в холодном поту, воспроизведу эту сцену в голове и испытаю совершенно другие чувства насчет сыгранной мною роли.)

Мы с Роуз уходим незадолго до полуночи и едем на такси с очень известной женщиной-драматургом. (Ужасно хочется, чтобы об этом узнала леди Б., так что я всерьез намереваюсь невзначай упомянуть об этом в разговоре с ней при первой же возможности.)

20 марта. Еще несколько Бюро по Найму с еще более плачевными результатами.

Барбара Бленкинсоп приходит на чай в клуб и говорит, что в Стретеме очень весело и что друзья водили ее вчера вечером на танцы, а после мистер Кросби Карразерс подвез ее домой на своем автомобиле. Затем мы говорим об одежде: вечерние платья носят длинные – это изящно, но негигиенично; женщины уже никогда не захотят носить длинные юбки днем; большинство людей отращивают волосы… Но в итоге Барбара снова заговаривает о мистере К. К. и спрашивает, не произведет ли девушка впечатление легкодоступной, если примет приглашение поужинать с другом-мужчиной в Сохо? Отвечаю, что конечно же нет, а сама думаю, что из Вики получилась бы прелестная маленькая подружка невесты в голубой тафте и веночке из роз.

Вечером приходит письмо от дорогого Робина, пересланное из дома. Он пишет, что было бы здорово отправиться в автотур на пасхальные каникулы и что один мальчик по фамилии Бриггз едет в такую поездку (Бриггз – единственный сын родителей-миллионеров, у них два «роллс-ройса» и бесчисленное количество шоферов). Невыносимо отказывать Робину в этой наивной просьбе, и надо уговорить Роберта, чтобы он разрешил мне свозить детей в другой конец графства на стареньком «стэндарде»[86]. Эту скромную экспедицию можно назвать автотуром, если остановиться на ночь в гостинице при пабе и вернуться на следующий день.

Одновременно думаю, что в текущей финансовой ситуации, особенно учитывая стремительное приближение срока, когда надо либо выкупать перстень двоюродной бабки, либо распрощаться с ним навсегда, остается только просить Банк об увеличении кредита.

Такая перспектива никогда не радует и с каждым последующим разом не становится менее неприятной, скорее наоборот. Как обычно, затрудняюсь перейти к сути визита, и какое-то время мы с Управляющим оживленно обсуждаем погоду, политическую ситуацию и Претендентов на участие в Национальных скачках[87]. Затем наступает неизбежная пауза, и мы смотрим друг на друга поверх огромного розового листа промокательной бумаги. В голове возникает неуместный вопрос: запас промокашек хранится в ящике стола или чистый лист кладут на стол к приходу клиента? (Блуждания мыслей в ситуации крайней нервозности – интересный предмет для размышлений. Хотелось бы услышать, что об этом думает Профессор, с которой я познакомилась вчера вечером. Тема куда предпочтительнее Молекул.)

Происходит долгий и весьма мучительный разговор. Управляющий Банком добр, но если уж он сказал слово «надежность» – повторит его еще раз двадцать. Я, в свою очередь, настойчиво произношу словосочетание «временная ссуда», так как оно звучит по-деловому и предполагает скорый возврат. Мне уже кажется, что самая трудная часть обсуждения позади, но тут Управляющий сбивает меня с мысли тем, что предлагает посмотреть на Текущее Состояние Счета. Естественно, я вынуждена согласиться, приняв вежливо-отстраненный и слегка ироничный вид, хотя на самом деле хорошо знаю, что Текущее Состояние Счета перетекло в дебиторскую задолженность размером Тринадцать Фунтов, два шиллинга и шесть пенсов. В кабинет вносят большой документ с этим впечатляющим итогом и кладут его на стол между нами.

Переговоры возобновляются.

Наконец выхожу на улицу. Цель достигнута, но сил не осталось больше ни на что. Роуз – сама доброта – поит меня Боврилом[88], кормит отличным ланчем и поддакивает, мол, все разговоры о том, что Не В Деньгах Счастье, – Сущая Чепуха, ведь мы-то знаем, что в них.

21 марта. Делюсь с Роуз серьезным опасением, что, если в ближайшее время не появится горничная, я сойду с ума. Роуз, как всегда, проявляет сочувствие, но не может предложить ничего, что бы я уже не испробовала. Поднимаем себе настроение Распродажей, где я покупаю желтое теннисное платье за 1 фунт 9 шиллингов и 6 пенсов на вновь продленный кредит, но тут же начинаю терзаться мыслью, что отняла хлеб у Робина и Вики.

Довольно неприятный момент. Я предлагаю Роуз сходить на Выставку Итальянской Живописи. После многозначительной паузы Роуз говорит, что выставка закрылась. Сказать на это нечего, поэтому, не обращая внимания на выражение лица Роуз, тут же с умным видом заговариваю о новых книгах.

22 марта. В полной растерянности читаю лаконичную открытку от Роберта, где он пишет, что, местное Бюро по Найму Прислуги может прислать нам горничного, и, если я так никого и не нашла, может, стоит согласиться? Телеграфирую в ответ «Да», потом решаю, что совершила ошибку, но Роуз возражает и не пускает меня отправить новую телеграмму, за что я, по здравом размышлении, ей благодарна, а уж как будет благодарен Роберт с его истинно мужской неприязнью к телеграммам.

Весь вечер пишу Роберту длиннющее письмо с прилагающимся списком обязанностей горничного. (Снова начинаю сомневаться в своем решении при мысли о том, что он будет приносить мне чай по утрам, и советуюсь с Роуз, но та уверенно заявляет: «Представь, что это официант в Иностранном Отеле!» Сразу вспоминаю множество неловких эпизодов, которые предпочла бы забыть.) Также отправляю Роберту подробные инструкции относительно того, как сообщить об этом нововведении Кухарке. Роуз снова демонстрирует прогрессивный подход и говорит, что Кухарка, наоборот, будет довольна.

Почти всю ночь раздумываю над вопросом успешного ведения хозяйства и далеко не в первый раз говорю себе, что мои способности в этой области очень, очень ограниченны. Засыпаю, не успев осознать всю полноту этого открытия.

25 марта. Возвращаюсь домой к Роберту, Хелен Уиллс и новому горничному по фамилии Фицсиммонс. Говорю Роберту, что звать его так решительно невозможно. Роберт интересуется почему. Отвечаю, что, раз он сам не понимает, объяснять бесполезно. Роберт предлагает обращаться к горничному по имени. Таковым, после небольшого расследования, оказывается Говард. Это выше моих сил, так что в итоге я говорю просто «вы», а в разговоре с Робертом иронично называю горничного «Говард Фицсиммонс». Так себе выход из ситуации.

Пытаюсь рассказать Роберту о Лондоне (без упоминания Выставки Итальянской Живописи), но поговорить нормально не дает керосиновая лампа, которая слишком разгорается, а еще надо ответить на письмо по поводу Ежемесячного Собрания в Женском институте, заменить в спальне стаканы, которые, похоже, разбила Этель, разобраться с пропажей верха от пижамы и двух столовых салфеток в прачечной и объяснить Говарду Фицс. его обязанности. (NB. Ясно дать ему понять, что, когда тебе поступает указание, не надо отвечать: «Ага, ладно!» Следует донести это до него четко и твердо, только пока не знаю, какими именно словами.)

Роберт благосклонно выслушивает мой рассказ о Лондоне, но, кажется, его больше интересует моя встреча с Барбарой Бленкинсоп (с которой я, вообще-то, могу в любое время увидеться в деревне), нежели мои мысли по поводу «С девяти до шести»[89] (давно не смотрела настолько хорошего спектакля!) или значительно возросшей интенсивности уличного движения за последние годы. Порциями рассказываю Роберту о новых нарядах. Он спрашивает, куда я собираюсь их носить, и я совершенно справедливо замечаю, мол, никогда не знаешь, что может пригодиться, и на этом разговор заканчивается.

Пишу Анжеле длинное письмо с целью невзначай упомянуть о выдающихся подругах Роуз, с которыми познакомилась в Лондоне.

27 марта. Анжела отвечает, но мало пишет о светских кругах, в которых я вращаюсь, зато просит полного отчета о впечатлениях от Выставки Итальянской Живописи. Они с Уильямом специально ездили в Лондон и побывали на выставке трижды. Могла бы сказать, но, разумеется, не стану, что Уильяма, должно быть, все три раза тащили туда силой.

28 марта. Во «Время не ждет» превосходная, но крайне неутешительная статья Бернарда Шоу о женщинах, основные положения которой можно отнести к большинству из нас. Уже не впервые думаю, что долг умных женщин по отношению к представительницам своего пола – рассказывать им неприглядную правду о самих себе. В то же время лично мне неприятно было бы услышать такую правду. В частности, меня не оставляет в покое мысль из последнего абзаца, касающаяся моего несомненного несовершенства в вопросах воспитания Робина и Вики. Я и так часто задумывалась, а не Ошибка ли природы – Матери? Теперь могу с определенностью утверждать, что да.

Любопытные размышления о том, как и кем их лучше заменить, прерывает необходимость проверить, прибрал ли Фицс. гостевую спальню согласно указаниям. Испытываю невыразимое отвращение, оттого что он сидит в спальне на кресле, взгромоздив ноги на подоконник. Говорит, что «ему как-то нехорошо». Опешив от всего этого гораздо больше, чем он, теряю самообладание настолько, что говорю: «Пойдите к себе». После понимаю, что можно было подобрать более подходящие слова.

2 апреля. Заходит Барбара и спрашивает, можно ли поговорить со мной конфиденциально. Заверяю ее, что да, и сразу же выставляю Хелен Уиллс с котенком за окно, дабы ничем не нарушать доверительную обстановку. Лопаясь от нетерпения, жду, что мне по меньшей мере сообщат о помолвке. Стараюсь сохранять серьезное и сочувственное выражение лица, пока Барбара говорит, что порой очень сложно понять, в чем состоит Истинный Долг. Она всегда полагала, что высшее предназначение женщины – хранить домашний очаг, а главное в ее жизни – снискать любовь Добропорядочного Мужчины. Я поддакиваю. (Поразмыслив, обнаруживаю, что не согласна ни с одним из этих утверждений, и поражаюсь собственному неприкрытому лицемерию.)

После долгого вступления Барбара признается, что Кросби предложил ей выйти за него замуж (произошло это в Зоопарке) и поехать в качестве его жены в Гималаи. И вот тут, по словам Барбары, начинаются сложности. Может, это старомодный взгляд, а она, без сомнения, старомодна, но разве может она оставить матушку одну? Нет, не может. А бросить Кросби, который говорит, что никого прежде так не любил и не полюбит? Тоже не может.

Барбара всхлипывает. Я ее целую. Именно в этот момент Говард Фицсиммонс приносит чай. В замешательстве сажусь на место и замечаю, что нарциссы у Викария нынче расцвели раньше наших, а Барбара пускается в рассуждения о вердикте в деле Подмора[90]. Мы неловко топчемся вокруг этих тем, пока Говард Фицсиммонс накрывает к чаю. Разрушение доверительной атмосферы довершают мои вынужденные вопросы о том, желает ли Барбара молока, сахара, хлеба с маслом и так далее. (NB. Обязательно поставить на вид Кухарке этот крохотный кусочек бисквита – впервые появившегося на столе, если правильно помню, недели полторы назад. И сколько можно подавать эти вечные и такие неаппетитные «каменные кексы»?[91])

Заходит Роберт и говорит о свиной чуме, после чего любые дальнейшие откровения становятся невозможными. Барбара уходит сразу же после чая и спрашивает только, не могла бы я Ненадолго Заглянуть к ее матушке. Неохотно соглашаюсь. Барбара садится на свой велосипед и уезжает. Роберт говорит, что эта девушка хорошо держится в седле, но какая жалость, что у нее такие лодыжки.

4 апреля. Иду проведать старую миссис Бленкинсоп. Она, как обычно, закутана в шали, но сменила «Лорда Биконсфилда» на «Фруда и Карлейля»[92]. Говорит, что очень мило с моей стороны навестить бедную старушку и что, надо же, как много молодежи инстинктивно находит к ней дорогу. Наверное, потому, что, несмотря на седые волосы да морщины, она осталась молода душой, хе-хе-хе, а всё благодаря привычке во всем видеть Положительные Стороны. Окольными путями подбираюсь к теме Барбары. Миссис Б. сразу же заявляет, что молодые упрямы и эгоистичны и, наверное, это естественно, но не может не огорчать. Нет-нет, она не о себе печалится, просто ей невыносимо представлять, как Барбара будет страдать от угрызений совести, когда станет Слишком Поздно.

Очень хочется спросить, а как же, мол, привычка во всем видеть Положительные Стороны, но воздерживаюсь. Далее миссис Бленкинсоп произносит длинный монолог. Суть его в том, что (а) миссис Б. осталось пробыть не так много лет среди нас; (б) всю свою жизнь она посвятила другим, но не ждет за это награды, такой уж она человек; (в) она лишь хочет видеть Барбару счастливой, а то, что сама останется одинокой и немощной в свои преклонные годы, не имеет совершенно никакого значения и никого это не волнует. Она ведь никогда не думала о себе и своих чувствах. Ей часто говорили, что для нее будто не существует собственного «я», вот просто совсем.

Возникает пауза, которую я не пытаюсь заполнить.

Возвращаемся к Барбаре, и миссис Б. говорит, мол, это совершенно естественно, что все мысли молодой девушки занимают ее собственные заботы. Я чувствую, что так мы никуда не продвинемся, и решительно называю имя Кросби Карразерса. На миссис Б. это действует самым радикальным образом. Она хватается за сердце, откидывается в кресле и начинает задыхаться и синеть. Тяжело дыша, извиняется, что ведет себя столь глупо, просто, мол, она уже много ночей не спит, вот, наверное, напряжение и сказывается. Я должна ее простить. Спешно прощаю и ухожу.

Крайне неудачный разговор.

По пути домой узнаю от миссис С. из гостиницы «Небесные ключи», что у них остановился джентльмен, который, по слухам, обручен с мисс Бленкинсоп, но старушка не хочет и слышать о нем, а ведь он с виду джентльмен приятный, пусть уже не юный, как некоторые, и ничего, если их будущий ребенок родится в Гималаях? Какое-то время обмениваемся различными соображениями с миссис С., потом вспоминаю, что все это не подлежит огласске, да и вообще, сплетничать нежелательно.