Тот, кто следовал за мистером Рипли

– Великолепно, – произнес Том. – Будем надеяться, что они струсят.

– Одно почтовое отделение показалось мне наиболее подходящим. Я там покрутился некоторое время, а потом спросил девушку в окошке, часто ли к ним приходят забирать корреспонденцию. Она не пожелала сказать. Не то чтобы она кого-то укрывала, просто они тут во Франции все так себя ведут. Да вы и сами знаете.

Мальчик был прав, Том думал точно так же.

– Когда ты сумел так хорошо их изучить? – спросил он. – Ты и французский знаешь совсем неплохо.

– У нас в школе был французский. И потом года два назад я… то есть мы всей семьей провели лето на юге Франции.

У Тома сложилось другое впечатление: он подозревал, что Билли бывал во Франции часто, возможно, начиная лет с пяти. В обычной американской школе невозможно научиться прилично говорить по-французски.

Он взял с сервировочного столика еще одну банку «Хейнекена», поставил на стол перед Билли и, решив, что пришло время выяснить, где правда, а где ложь, спросил:

– Ты читал заметку о смерти некоего американца – Джона Пирсона? Это произошло около месяца назад.

В глазах подростка мелькнуло изумление, затем он сделал вид, что старается вспомнить.

– Вроде бы я где-то об этом слышал, – пробормотал он.

Том немного подождал, потом сказал:

– Один из его сыновей, тот, которого зовут Фрэнк, исчез. Семья очень встревожена.

– Вот как? Про это я не знал.

Мальчик чуть-чуть побледнел – или Тому это показалось?

– Мне сейчас пришло в голову: а что, если этот беглец – ты?

– Почему я?! – Билли опустил глаза и, держа в руках стакан, чуть подался вперед. – Если бы это было так, то вряд ли я стал бы работать садовником.

Больше он ничего не сказал. Том решил сменить тему.

– Может, поставим новую пластинку? – предложил он. – Кстати, как ты догадался, что я люблю Фишера-Дискау? Из-за моего увлечения клавесином? – проговорил он со смехом и включил проигрыватель с полифоническими колонками, стоявшими на полке над камином.

После небольшого фортепианного вступления комнату наполнил лирически-проникновенный баритон: Фишер-Дискау пел на немецком.

Том моментально встрепенулся. Он улыбнулся, вспомнив, что не далее как накануне вечером по приемнику случайно поймал ту же песню Шуберта. Ее исполнял густым стонущим баритоном какой-то англичанин. При этом Тому представился барахтающийся в грязи вверх тормашками и готовый захлебнуться гиппопотам. Ирония заключалась в том, что сюжетом этой песни была любовь героя к прелестной корнуэльской деве, любимой и покинутой им много, даже очень много лет тому назад, судя по тому, что голос исполнителя явно принадлежал человеку, распрощавшемуся с юностью давным-давно.

Том громко рассмеялся.

– Над чем вы смеетесь? – спросил подросток.

– Вспомнил о названии, которое я сам придумал для этой песни, – «Душа моя не знает покоя с той поры, как, открыв томик стихов, я узрел там старый счет из прачечной». На немецком мой экспромт звучит еще лучше.

– Я плохо знаю немецкий, но могу себе представить! – Билли тоже рассмеялся, но чувствовалось, что он, как и Том, весь напряжен. Завораживающая музыка продолжалась, Том закурил сигарету и стал беспокойно прохаживаться по комнате, размышляя о том, стоит ли продолжать расспросы. Может быть, обострить ситуацию и прямо потребовать у него предъявить паспорт, адресованное ему письмо – словом, любой документ, подтверждающий его личность? Первая песня кончилась, и подросток сказал:

– Вы не против, может, мы не будем слушать пластинку до конца?

– Конечно, я не против.

Том выключил проигрыватель и вложил пластинку обратно в конверт.

– Вы спрашивали меня о человеке по фамилии Пирсон…

– Да.

– Что бы вы сказали… – начал Билли полушепотом, словно опасался, что кто-то другой в этой комнате или мадам Анкет, находившаяся в кухне, может его подслушать, – что я и есть его сбежавший сын?

– Я бы сказал, что это твое личное дело, – спокойно отозвался Том. – Решил попутешествовать по Европе один и под чужим именем? Ради бога – не ты первый, не ты последний.

Лицо подростка выразило облегчение, уголки его рта чуть дрогнули, но он продолжал молчать, вертя в руках недопитый стакан.

– Вот только семья почему-то обеспокоена, – добавил Том.

– Прошу прощения, месье Тома, я хотела узнать… – произнесла мадам Анкет, заглядывая в комнату.

– Да-да, накрывайте на двоих, – нетерпеливо отозвался Том, он знал заранее, что она хотела выяснить, останется ли гость на ужин. – Надеюсь, ты не откажешься перекусить? – обратился он к Билли.

– Благодарю, я с удовольствием!

Мадам Аннет с улыбкой взглянула на подростка: она любила гостей и радовалась, что им нравится бывать в этом доме.

– Тогда минут через пятнадцать буду подавать, ладно, месье Тома?

Она вышла. Билли поерзал на краешке дивана и робко спросил:

– Можно взглянуть на ваш сад сейчас, пока еще не стемнело?

Через итальянское окно до самого пола они по ступеням спустились в сад. Лучи клонившегося к закату солнца пробивались сквозь сосны и озаряли все вокруг золотисто-розовым светом. Том понял, что мальчику просто хотелось очутиться там, где их не сможет услышать никто – даже мадам Аннет, но открывшийся вид заставил его позабыть обо всем, даже о своих страхах.

– Планировка сада мне нравится, – сказал он. – Красиво и не слишком приглаженно.

– Моей заслуги тут нет. Я просто стараюсь поддерживать его в том же виде, в котором он был, когда мы купили дом.

Подросток наклонился, чтобы полюбоваться чайными розами – к удивлению Тома, он даже знал их название – «Краса Лондона», – но затем его внимание привлекла оранжерея. Здесь было настоящее царство зелени – цветы в бутонах, кустики с разноцветными листьями, специально отсаженные цветущие растения для подарков друзьям. Билли с видимым наслаждением вдыхал запах хорошо политой, богатой минералами земли.

Возможно ли, чтобы такой паренек оказался воспитанным в роскоши сыном Джона Пирсона, наследником, которому предстояло – если только у него нет старшего брата – взять в свои руки бразды правления всем бизнесом? И почему он не воспользуется тем, что здесь они совсем одни, и не заговорит?

Между тем Билли упорно молчал. Он разглядывал растения, а одно даже слегка потрогал кончиками пальцев.

– Давай-ка вернемся в дом, – сдерживая нетерпение, проговорил Том.

– Слушаюсь, сэр! – отозвался Билли и тотчас виновато выпрямился.

«Интересно, в какого рода школах в наши дни приучают так отвечать – в военных, что ли?» – подумал Том.

Ужинали там же, в гостиной. Аннет подала цыпленка с яблоками в тесте – последнее по просьбе Тома Аннет добавила к меню после телефонного звонка Билли. Паренек ел с аппетитом и даже отдал должное великолепному сухому монтраше. Он расспрашивал об Элоизе, ее родителях, интересовался, где они живут и какие они.

Тому пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы не высказать своего истинного мнения о них – в особенности о папаше Плиссоне.

– Ваша… мадам Аннет говорит по-английски?

– По-английски она даже не умеет пожелать доброго утра, – ответил Том с улыбкой. – Она не любит ничего английского. А почему ты спросил?

Паренек нервно облизал губы и наклонился к нему. Теперь их разделял лишь стол.

– Что, если бы я признался, что я и есть тот самый, о ком вы давеча упомянули, – Фрэнк?

– Ты уже об этом спрашивал, – отозвался Том, он понимал, что выпитое вино оказало действие на его гостя. – Тем лучше. Значит, ты здесь потому, что хотел некоторое время побыть один, вдали от дома?

– Вот именно, – полушепотом сказал паренек. Он старался, чтобы его голос не дрожал, но по глазам было видно, что он слегка опьянел. – Вы меня не выдадите, правда?

– Разумеется, нет, можешь на меня положиться. У тебя, вероятно, есть на то свои причины.

– Да, да. Мне бы хотелось пожить под чужим именем. Мне неловко, что я вот так сбежал, но…

Том терпеливо ждал. Он чувствовал, что паренек собирается наконец сказать ему правду, хотя, возможно, и не всю. «Вот уж воистину справедлива поговорка о том, что истина – в вине», – подумал он. Пьяный не способен держать язык за зубами – во всяком случае, если он в таком юном возрасте, как этот парнишка.

– Расскажи-ка мне о семье. У тебя же есть еще брат – Джон Пирсон-младший, так, кажется?

– Ну да, Джонни, – отозвался Фрэнк, вертя в руках бокал и устремив взгляд в центр стола. – Я взял его паспорт. Выкрал его. Джонни скоро девятнадцать, а подпись его я умею подделывать… довольно хорошо. Вы только не подумайте, что я делал это когда-нибудь раньше. – Фрэнк замолчал и мотнул головой, будто пытаясь сосредоточиться.

– Что ты сделал после того, как ушел из дома?

– Сел в самолет, полетел в Лондон, пробыл там дней пять, потом – в Париж.

– Ясно. Деньги у тебя были? Надеюсь, ты не подделывал чеков на имя брата?

– Что вы, нет, конечно. У меня были с собой наличные – тысячи две-три. Это не проблема, взял дома, я же умею открывать сейф.

В это время появилась мадам Аннет, чтобы сменить приборы и подать десерт – клубнику со взбитыми сливками в тарталетках.

Как только она ушла, Том поторопился возобновить разговор, пока Фрэнк снова не замкнулся в себе:

– А чем Джонни занимается?

– Учится в Гарварде. Но сейчас у него каникулы.

– А где у вас дом?

В глазах Фрэнка мелькнула растерянность, словно он не совсем понял, о чем его спрашивают.

– Штат Мэн, городок Кеннебанкпорт, – ответил он неуверенно.

– Насколько я припоминаю, вроде и похороны проходили в Мэне. Оттуда ты и дал деру? – полушутя спросил Том и был поражен испугом, мелькнувшим в глазах Фрэнка.

– Да, это время года мы всегда проводим в Кеннебанкпорте. Там и хоронили. После кремации.

Том хотел спросить, считает ли Фрэнк, что его отец действительно покончил с собой, но вовремя спохватился: вопрос прозвучал бы бестактно, ведь им двигало простое любопытство.

– А как мама? – вместо этого спросил он таким тоном, как будто справляется о самочувствии хорошо знакомого человека.

– Ну… она очень хорошенькая, хотя ей уже сорок с чем-то. Светловолосая.

– Ты с ней ладишь?

– Вполне. Она веселая – совсем не такая… не такая, каким был мой отец. Любит общество, политикой интересуется.

– Да? А за кого она голосует?

– За республиканцев, – отозвался мальчик и улыбнулся Тому.

– У твоего отца, кажется, она – вторая жена?

– Верно, вторая.

– Ты дал знать матери, где находишься?

– Н-нет… Оставил, правда, записку, что уехал в Новый Орлеан, потому что они знают, как мне нравится этот город. Я несколько раз ездил туда один и жил в отеле «Монтелеоне». Мне пришлось идти до автобусной остановки пешком. Если бы я попросил Юджина – это наш шофер – отвезти меня на станцию, то они бы скоро выяснили, что я уехал не в Новый Орлеан, так что я дошел до остановки, добрался до Бангора на автобусе, оттуда – в Нью-Йорк и на самолет. Можно я закурю? – спросил Фрэнк и взял сигарету из серебряной чаши. – Наверняка родные позвонили в отель, обнаружили, что меня там нет, ну и… подняли шум. Я знаю из «Трибьюн», я здесь иногда покупаю эту газету.

– И через сколько дней после похорон ты уехал?

– Кажется, через неделю или чуть больше, – неуверенно ответил Фрэнк.

– Отчего бы тебе не послать матери телеграмму, чтобы она знала, где ты? По-моему, все время прятаться довольно скучно, разве я не прав?

«Может, и не прав, – подумал Том. – Может, ему такая игра интересней».

– В настоящий момент у меня нет… нет желания общаться с родными. Хочу пожить сам по себе. Быть свободным, – произнес Фрэнк.

Том задумчиво кивнул:

– По крайней мере, теперь мне понятно, почему у тебя волосы топорщатся – ты привык делать пробор слева, а теперь причесываешься как Джонни.

– Ну да.

Прошла мадам Аннет с подносом – кофе был сервирован в соседней комнате. Мужчины встали. Том взглянул на часы, еще не было десяти… «С чего это Фрэнк Пирсон решил, будто Том Рипли отнесется к нему с пониманием? – подумал Том. – Не потому ли, что парнишка вычитал в старых газетах, что у мистера Рипли довольно сомнительная репутация? Может быть, на совести Фрэнка тоже какой-то неприглядный поступок? Может, это он убил своего отца? Столкнул его кресло со скалы, например?»

Том неловко прокашлялся и направился к кофейному столику. Неприятная мысль, что и говорить. Если честно, то, пожалуй, она уже приходила ему в голову. В любом случае не следует ничего вытягивать из паренька, пускай сам расскажет – если захочет и когда захочет.

– Ну, давай пить кофе, – бодро сказал он вслух.

– Может, вы считаете, что мне пора уходить? – спросил Фрэнк – он, видимо, заметил, как Том посмотрел на часы.

– Вовсе нет, я думал об Элоизе. Она обещала вернуться к полуночи, но до полуночи еще далеко. Присаживайся.

Том достал из бара бутылку бренди: чем больше у Фрэнка развяжется язык, тем лучше, а обратно его можно будет отвезти на машине.

– Я уйду до прихода вашей жены, – сказал Фрэнк.

Том про себя подумал, что это будет правильно, ведь не исключено, что Элоиза тоже сможет догадаться, кто такой этот мальчик!

– Как это ни печально, Фрэнк, но зону поисков обязательно расширят. Может быть, им уже известно, что ты во Франции? – спросил он вслух.

– Откуда мне знать?!

– Сиди спокойно. Наверняка так оно и есть. Возможно, как только обшарят Париж, доберутся и до Море.

– На мне же рабочая одежда, да и имя другое.

«Похищение! – подумал Том. – Точно: не сегодня завтра кто-нибудь может его схватить и потребовать у семьи выкуп!» Том не собирался напоминать Фрэнку о похищении сына миллионера Гетти – и о поисках, которые, несмотря на интенсивную работу всех спецслужб, до сих пор не дали никаких результатов. Чтобы доказать, что мальчик действительно в их руках, похитители прислали мочку его уха, и им уже заплатили три миллиона. Фрэнк Пирсон был для таких, как они, не менее лакомым кусочком. Если бандиты его опознают первыми – а они наверняка будут искать его с бо́льшим рвением, чем кто-либо, – то непременно его схватят. Они прекрасно знают, что смогут получить за него гораздо большую сумму, чем вознаграждение от семьи, на которое можно рассчитывать в случае передачи его в руки полиции.

– Зачем ты взял паспорт брата? – спросил Том. – У тебя разве нет своего?

– Есть. Только что получил. Не знаю зачем. Может, оттого, что Джонни старше и мне так спокойнее. Мы с ним похожи. Только у него волосы светлее, – ответил Фрэнк и, словно стыдясь содеянного, скривил рот.

– Вы с братом дружны? Он тебе нравится?

– Ну да, а как же иначе?

Фрэнк поднял глаза, и Том понял, что паренек говорит правду.

– Ну а с отцом? Какие у тебя были отношения с ним?

– Мне трудно сейчас говорить об этом – после… после того, как… – проговорил Фрэнк, отворачиваясь.

Том выжидательно молчал.

– Сначала отец хотел заинтересовать делами своей компании Джонни, а потом… потом взялся и за меня. В школу бизнеса при Гарварде Джонни не прошел, наверное, потому, что не хотел. Знаете, чем он по-настоящему интересуется? Фотографией!

Последнее слово Фрэнк произнес, округлив глаза, будто это занятие было чем-то из ряда вон выходящим.

– Тогда отец принялся за меня. Это началось больше года тому назад. Я все время отнекивался, говорил, что не уверен в себе, что это слишком ответственное дело… Ну вот скажите, зачем мне это? Ради чего я должен отдавать этому всю жизнь?! – Карие глаза Фрэнка гневно блеснули.

Том продолжал молчать.

– Так что… откровенно говоря, не ладили мы с ним.

Фрэнк взял чашку с кофе. Он не стал для храбрости пить бренди, первые минуты робости прошли, и он говорил почти не запинаясь.

Однако время шло, а Фрэнк все молчал. Том догадывался, что для мальчика этот разговор мучителен, и из жалости к нему решил переменить тему:

– Я заметил, что ты смотрел на Дерватта, – проговорил он, кивая в сторону картины «Мужчина в кресле». – Нравится? Это мое любимое полотно.

– Оно мне незнакомо. А вот ту я видел – в каталоге, – сказал Фрэнк, смотря через плечо на другую картину – «Красные стулья». Ее действительно писал Дерватт, и Том тотчас догадался, какой именно каталог имеет в виду Фрэнк – последнее издание, выпущенное Бакмастерской галереей. С недавних пор они приняли решение не включать в каталоги подделки. – А что, Дерватта действительно подделывали?

– Не знаю, – отозвался Том, стараясь, чтобы его голос звучал как можно естественнее. – По-моему, так ничего и не удалось доказать. И потом, помнится, сам Дерватт приезжал из Мадрида, чтобы подтвердить подлинность некоторых полотен.

– Я подумал, может, вы при этом присутствовали? Ведь владельцы галереи – ваши хорошие знакомые, не так ли? – Фрэнк, судя по всему, постепенно приходил в себя. – У отца тоже есть один Дерватт.

– Который?

– Картина называется «Радуга». Вы ее знаете? Внизу – все в бежево-сероватой гамме, наверху – радуга в ярко-красных тонах, а сквозь нее просвечивают контуры зданий – неясные и угловатые, так что не понять, какой это город – Нью-Йорк или Мехико.

Том вспомнил этот пейзаж. Картина Бернарда Тафтса.

– Конечно знаю, – произнес он так, словно ему напомнили о любимой им вещи. – Твоему отцу нравится Дерватт?

– Да он всем нравится. Его картины… Они какие-то очень теплые, человечные, что ли. У современных, модерновых художников такое не часто видишь. Но это, конечно, если тебя тянет именно к подобным вещам. Возьмите Фрэнсиса Бэкона – вот он и правдивый, и ничего не приглаживает, но ведь и здесь то же самое можно увидеть, хотя на картине всего лишь две маленькие девчушки.

Фрэнк кивком указал на полотно, где на фоне пылающего очага были изображены две малышки, сидящие на красных стульчиках. Если исходить из сюжета, то об этой картине можно было сказать, что она проникнута теплом, но Том понимал: мальчик имеет в виду совсем иное, а именно – отношение к своим персонажам самого художника. Технически это было выражено через двойные контуры фигур и лиц.

Странное дело – Том почувствовал себя чуть ли не лично обиженным тем, что Фрэнк остановил свой выбор не на «Мужчине в кресле», в котором было ничуть не меньше тепла, хотя ни мужчина, ни кресло не пылали ярким пламенем. Это полотно было фальшивкой, но именно из-за этого оно и нравилось Тому. Хорошо еще, что Фрэнк не стал спрашивать, не подделка ли это, потому что, если бы спросил, это означало бы, что он слышал или читал об этом.

– Вижу, ты серьезно увлекаешься живописью.

– Может, это покажется вам смешным, но больше всего я люблю Рембрандта, – чуть смущенно проговорил Фрэнк. – У отца есть одна его картина. Он держит ее в сейфе, но я видел ее несколько раз. Совсем небольшая… – Мальчик смущенно кашлянул, расправил плечи и добавил: – Но глядеть на нее – такая радость!

«Как верно: дарить радость – в этом и есть главное предназначение живописи, – подумал про себя Том. – Что бы там ни болтал Пикассо о том, что живопись провоцирует нации к военным действиям».

– Виллара и Боннара я тоже люблю, – между тем говорил Фрэнк. – Они такие домашние, такие уютные. Не то что современное искусство, всякий там абстракционизм… Может, когда-нибудь я их тоже научусь понимать?

– Вот видишь, значит, хоть в одном вы с отцом сходились – оба любили живопись. Он брал тебя на выставки?

– Я полюбил ходить на выставки, наверное, лет с двенадцати, но ходил туда один. Мне было всего пять, когда в него стреляли, – представляете? И с тех пор он передвигался в инвалидном кресле.

Том кивнул и подумал при этом о матери Фрэнка, о том, каково ей жилось последние одиннадцать лет.

– А все из-за этого его распрекрасного бизнеса! – с горькой иронией воскликнул Фрэнк. – Отец знал, кто стоит за покушением, – конкурирующая с ним компания по изготовлению пищевых продуктов. Это они наняли киллера. И все же он даже и не подумал их преследовать, то есть расследовать все это, потому что понимал, к чему это приведет: они повторят свою попытку убрать его. Именно так делаются дела в нашей замечательной стране – понимаете?!

Что-что, а это Том и сам понимал прекрасно.

– Попробуй-ка коньяк.

Фрэнк поднес к губам рюмку, пригубил и смешно сморщился.

– Где сейчас твоя мать?

– Скорее всего, в Мэне. А может, в нью-йоркской квартире – откуда мне знать?

– Позвони ей, ты же помнишь оба номера? Вот телефон, я поднимусь наверх, чтобы тебе не мешать, – предложил Том. Ему хотелось выудить из Фрэнка как можно больше сведений.

– Я не желаю, чтобы кто-нибудь из них узнал, где я нахожусь, – твердо проговорил Фрэнк. – Уж если бы я кому и позвонил, так это своей девушке, но не могу допустить, чтобы даже она знала.

– Какой еще девушке?

– Терезе.

– Она живет в Нью-Йорке?

– Да.

– Так почему бы тебе и не позвонить ей? Ведь она наверняка волнуется. Тебе совсем необязательно сообщать, где ты. Я буду наверху…

– Она может догадаться, что я звоню из Франции. Нет, я не стану рисковать, – медленно проговорил Фрэнк.

«Может, он пустился в бега из-за нее?» – подумал Том и вслух спросил:

– Ты предупредил Терезу о том, что собираешься уехать?

– Сказал, что хочу немного попутешествовать.

– Ты с ней, случайно, не ссорился?

– Что вы! Нет, конечно!

Лицо Фрэнка мгновенно просветлело, а на губах заиграла счастливая, слегка ироническая улыбка, словно само это предположение показалось ему немыслимым. Том еще ни разу не видел его таким. Фрэнк бросил взгляд на часы и поднялся, собираясь попрощаться. Было всего около одиннадцати, но Том понимал: мальчик не хочет, чтобы его видела Элоиза.

– У тебя есть с собой фотография Терезы?

– Ну конечно! – Фрэнк снова радостно заулыбался и вынул из внутреннего кармана пиджака бумажник. – Вот, глядите. Это моя самая любимая, хотя и любительская. – С этими словами он протянул Тому маленький квадратик в плексигласе.

Том увидел шатенку с живым взглядом чуть прищуренных глаз и задорной улыбкой на сомкнутых губах. У нее были короткие блестящие прямые волосы. Судя по выражению лица, она любила посмеяться, но не была задирой. У Тома было впечатление, что снимок был сделан во время танца.

– Обаятельная, – сказал Том.

Фрэнк лишь кивнул. Видно было, что его переполняют гордость и счастье.

– Может, вы не откажетесь меня подвезти? – спросил он. – Мои туфли, конечно, очень удобные, но не для такой дороги…

Том рассмеялся. Действительно, Фрэнк был обут в начищенные до блеска туфли от Гуччи из морщеной кожи типа мокасин. На нем был также шикарный твидовый пиджак коричневых тонов с легкой блестящей нитью – такой Том с удовольствием выбрал бы и для себя.

– Пойду проверю, не легла ли еще мадам Аннет, и, если не спит, предупрежу, что уеду и скоро вернусь. Иногда она пугается, когда слышит звук подъезжающих машин, но сегодня она будет ждать Элоизу. Посети пока что туалет, – проговорил Том и указал на узкую дверь в холле у парадного входа. Подросток последовал его совету, а Том прошел через кухню и подошел к дверям комнаты мадам Аннет. Щель под дверью была темной, значит экономка уже легла. На столике возле телефона Том оставил коротенькую записку: «Отвожу домой приятеля, буду дома, наверное, к полуночи. Т.». Записку он положил на третью ступеньку лестницы – там Элоиза наверняка ее заметит.

3

Тому хотелось непременно побывать в доме, где жил Фрэнк, и, уже ведя машину, он как бы между прочим спросил:

– Можно заглянуть к тебе? Или это не понравится мадам Бутен?

– Конечно можно. Ее это ничуть не потревожит – она ложится спать около десяти.

В этот момент они уже въезжали в Море. Дорогу Том помнил и, сделав левый поворот с Рю-де-Пари, стал тормозить у номера 78. Возле дома мадам Бутен стояла машина. Поскольку другого транспорта на улице не было, Том повернул чуть влево. Свет фар скользнул по номерному знаку припаркованной машины – тот заканчивался на семерку и пятерку. Парижский номер. В тот же миг фары машины вспыхнули слепящим светом, и она дала задний ход. Тому показалось, что в машине были двое.

– Это что еще за новости? – с тревогой в голосе воскликнул Фрэнк.

– Хотел бы и я знать, что здесь делает парижская машина, – пробормотал Том, наблюдая за тем, как она развернулась, юркнув в переулок слева, а затем на большой скорости умчалась по главной улице.

Том остановил свою машину, но не стал выключать фары, заметив вслух, что, пожалуй, лучше припарковаться в темном переулке, куда сворачивал неизвестный автомобиль. Только там он выключил фары и, когда они оба вышли, запер три дверцы.

– Возможно, ничего серьезного, – бодро сказал Том, хотя ему было не по себе, – но вдруг в саду мадам Бутен кто-то есть? Тут требуется свет, – шепнул он, доставая из машины фонарик и запирая дверцу.

Они направились к дому. Фрэнк отпер своим ключом ворота. На случай засады Том сжал руку в кулак.