Журнал «Юность» №08/2023

Журнал «Юность» № 08/2023

© С. Красаускас. 1962 г.

На 1-й странице обложки рисунок Екатерины Горбачёвой «туман»

Поэзия

Александра Шалашова

Родилась в Череповце, работает частным преподавателем русского языка и литературы. Выпускница Литературного института имени Горького (творческий семинар А. Е. Рекемчука, проза). Дважды лауреат премии «Лицей» (2019, 2020) в номинации «Поэзия». Автор поэтического сборника «Предприятие связи» (2020), романов «Выключить мое видео» (2021), «Салюты на той стороне» (2023).

ДЕВЯТЬ ПИСЕМ К А. Л.Iи вот дали сердце —чувствительное ко всякому шорохупрыжку синичьемуписку ласточкиласковые рукирасположенные к тонкой работебиению струнытрепетанию ивытечению ветраи как же выходит что ни к чемуне приспособлю и не прилажуплывут в конце долгого дняизломанныеветви рекиутки рекитрупы рекинигде ожидая меняIIзвучащая внутренняя речьнеостановимый монолог:не оставь меня Господикогда скворцы расклюютсердцабузины паслена и переступняне доверив мне ниединой вишенкини одной капельки кровипосади меня в Твою горько-прохладную землюполную белых корнейкосточек птиц и полевоки полейнаш перемешанный прахсеребристой росойибо мама всегда называла так слезы ТвоиIIIв неназванных переулкахвремя велосипедных покрышексолнечных бликовводы без сиропанеумолкающих голосов одноклассниковдо сих спорящих:а выйдет ли таняа будет ли таняв светло-желтом кримпленовом платьеили так и останется в окнах первого этажав зелени пятен ветрянкимареве ртути?..и почти сорок лет не выходит таняно всякий разстоя в пробке у арбатских воротневольно поворачиваешь голову:вдруг да пройдетв золотой коронепервых апрельских купальниц?..IVвсенощное бдениенеслышно разливается по вагонуподчеркивает обстоятельстватри точки три тире три точкинет перепуталаисправилакрасной капиллярной ручкойс лица стерлавыступившуюкапиллярную кровь– что за узор на платке:мережка нежностишелковые кресты памяти?Vдесять лет слушаешьи лампа не горит —и вроде волосы отрослиисчезли ямочки на щекахи в глазах не дрожащее стекло ледяного трамвая а —но вслушиваешьсяроса светлого дняв рот течетна языке разгорается сладкиммолочным сахаромчто делала бабушка на сковородкеон горел-горелон белел-белелпод потолком кухни запах долго стоялвозвращался сном —вот тогдаобжигаешь языквыговариваешьсловоVIнеостановимые слезыпроизрослипроистеклииз маленьких острых букввонзившихся глубоко в глазницы —с каждым всхлипомчернильная черная строчкана щеках стынетпроступает больничным штампиком на подушкеVIIна руках аленькие цветочкиследы ожогов от тонких вишневых приторных:приходят жуки-пожарникисобираются пеночкиклевать веточкиговорят —вот сейчас затопчем пламя потушимподуем на душузалижем ссадины на коленкахвытащим голубые венкичто тревожат-болятрастащим по улицам-закоулкамнового городаи тогда ничего не будетничего не останетсяни боли ни кровини обжигающего дыханиянепривычного узким ладонямVIIIпереходя людную площадьуслышать прощеэхо сердцасжатого ребрамистиснутогокровоточащейсовестьюгорькой виной– так ничья собакапочувствовавтепло ладоней на холкебежит следомне отстает долгов надеждечто ласка повторитсякогда-нибудьне сейчасможет быть за углом этого домав конце бульварена пешеходном переходеа она лохматая такаябольшаяну что ей сказать такогочтобы разуверились и отсталаIXначинается так:вспыхивает на кончике указательного пальца левой рукипотом продолжаетсядоходит до сердцатам промельк отсвет свистлистик серебристого тополянайдя в оборкахвыходного платьясразу видишьи летний дождьи церковь на новом арбатепроведи ладонью по белой стенепотом прижми к лицу оставив живые блики на ресницах и под глазамивыходи на божий светлюбовь славитьвеличальные петьговорить маленькими словами

Ксения Буржская

Писатель, журналист, поэт, AI-тренер голосового помощника Алисы в «Яндексе». Родилась в Ленинграде, с 2007 года живет в Москве. Публиковалась в журналах «Сноб», Cosmopolitan, GEO, «Большой город», L'Officiel Voyage, Interview Russia и др. В разные годы номинировалась на премии «Нос», «Национальный бестселлер», «Медиаменеджер России», «Премия читателей», «Сноб. Сделано в России», «Выбор читателей Livelib» и др. Финалист The Blueprint 100. Автор романов «Мой белый», «Зверобой», «Пути сообщения» и поэтического сборника «Шлюзы».

* * *там, за мостом, у заводи хмурый дымдождь из рогатки по окнам постреливаетне надо пугаться заповедей и заметать следыон указал на тебя – я в тебя всмотреласьтам золотое дно, голубые льды,хрупкое и фарфоровоето, что я гость незваный – то полбедыхуже, что – вор.может, не так уж страшно, что я – вор?ты же впустишь меня – на рассветеедва различимую;я войду и возьму это все:постоялый двор,твоих шумных собаки твое янтарное имя* * *Как же ты в этой тьме непрогляднойс застывшим ртомпробираешься дезертиром в такие сныгде мы едем в замерзшем троллейбуседо метроиз какой-то далекой планеты, другой весныНичего не имеет значения в этом сне —мы вне времени, времени года, времени сутокникакой безопасности и никаких ремней —я держу тебя за руку и не могу проснутьсяТы в моей голове стоишь поперек всего:пустоты войны, собачьего этого адаИ весна началась как будто всему назло —так тебе и надо* * *Стеклянный решетчатый вырез —в солнце.сквозь стекла очков – глазарысьи.Твой голос – закладканаркоторговца:изящная выделка.гибельный тизер.Вечер размыт дождяистерикой.дороги не высохли —аспидным мажут.Ветер заправил рубашкувоздушнуюв хрущевские шортыпятиэтажек.Жостовская ночь: тумани неон.но-шпа луны и волчий акцентдворняг.Твой голос пряный —и только он —просит меня:ляг* * *длинные руки зимы обнимают мостылед неустойчив, его третий день лихорадитесть одно правило – вот мы с тобой на «ты»и этого хватит, я говорю себе: этого хватитя говорю себе: ну же, не в первый разлбом упираюсь в холодную линзу прицелаесть одно правило – ждать от тебя звонкатолько по делу, я говорю себе: только по делунекуда спрятаться, даже во сне боюсь,в горле слова застревают, картавит воздух,есть одно правило – если в тебя влюблюсь…уже поздно для «если», я говорю себе: поздно* * *быть твоей птицейкак будто бы быть огнем —негаснущимневероятным сномвнутри меня выросдомты поселишься в немя буду кормить тебянежностьюи виномты такой уникальный крой.самый первый сорти любить тебя можно толькокак сорок тысяч братьеви когда ты утром едешьв аэропортили ночью гладишь своинеприличные платьяя смотрю во снетвои губы.а между прочим.между прочим:нет прекраснее губ твоих —я вот о чем —как на пачках с лекарством пишутсоветоваться с врачом —бесполезно, если знаешь.что обречен.остается одно – ждать тебя.и прижаться к тебе плечомжаркой обитаемой ночью.

Анна Долгарева

Родилась в 1988 году в г. Харькове (СССР). Детство прошло в Белгородской области. Окончила Харьковский национальный университет по специальности «неорганическая химия», Луганский государственный университет имени В. Н. Даля по специальности «политология». Институт прикладной психологии в социальной сфере по специальности «практический психолог». Журналист. Лауреат Григорьевской премии (2019), Волошинского конкурса (2022), VIII Международного литературного фестиваля-конкурса «Русский Гофман – 2023», победитель VIII Всероссийского фестиваля молодой поэзии имени Леонида Филатова «Филатов Фест» (2022), лауреат Международной премии имени А. И. Левитова (2021), победитель VII Международного поэтического конкурса «45-й калибр» (2019). Член Союза писателей России.

* * *Это желтым тревожным закатомНаполняется отсвет и звук.Я жила между «здесь» и «когда-то».А теперь я нигде не живу.Только в Ладоги белых ладонях.Что округлые камни таят.Только в черных обломках придонныхНевеселая доля моя.Человек, что спускается в сумрак.Оставляет фамилию, тень,Паспорт, обувь, дорожную сумкуИ становится пыль и метель.Это страшное чувство свободыПод сиянием первой звезды,Леденящие темные воды,Бесконечные русские льды.И теперь я безмолвна, подледна,Словно рыба, что дремлет у дна,Обеззвучена и первородна,Недвижима, гладка и черна.* * *в русском поле растет одолень-трава,одолень-трава.постели мне постель, спой мне песню про ямщика.уложи меня спать-забывать.грудь в крестах, в кустах – голова,мертвой воды налей в граненый стакан.в русском поле растет одолень-трава,выше пояса плещется одолень-трава.ничего не страшно отныне мне;на губах моих – ржа, я дую в дуду,по земле раскисшей иду-пойду;много белых грибов уродилось в этом году,говорила бабка, – это к войне.в русском поле растет одолень-трава,хорони меня в одолень-траве,мертвая вода течет в головах,черноземом становится человек,забывай меня, забывай меня, забывай,в русском поле растет одолень-трава.* * *А на Сретенье снег полетел волною,Да такой пушистый, такой огромный,Словно не решает ничто земное,Словно кошка тянется спинкой томной,Словно мне четыре, в тяжелой шубеЯ смотрю на лучи фонаря живые,Словно бабушка еще живая и любитПоиграть в лото, посмотреть «Марию».Я стою без шапки в России где-то,Например вот, где-нибудь под Рязанью,И лохмотья снега в столбиках светаМедленно спускаются осознаньем.И как будто я все сейчас понимаю,И как будто смерть отвернула морду,И как будто смеется бабушка Майя,Потому что Бог живых, а не мертвых.* * *А птица летела, и под кожей у нее текли реки.Черная река, Гремячая река, да прочие безо счета.Да пятна озер проступали на крыльях пегих,Да холмы и долины, как те, что под сенью ее полета.Летела она, да так она говорила:«Пой, мое горло, молчавшее от беды горло,Пойте, синие ели, пойте, дворы да могилы,Пой, опрокинутый в озеро город».Проступали вереск да черника у нее в перьях,Оживали деревни под ее полетом.Старик выходил на крыльцо, хлопнув тяжелой дверью,Смотрел высоко, напевал забытое что-то.И пела-говорила птица на языке поднебесном,И были заросшие малиной дорожки – ее жилы.И больше никогда не кончилась ее песня.Слово-то какое – никогда – вовсе непостижимо.

Проза

Наталья Колмогорова

Родилась в 1963 году в Куйбышевской области (станция Клявлино). В шесть лет написала первое стихотворение, посвященное маме. После окончания Куйбышевского педагогического училища вернулась в родное село. Запоем читала Блока, Есенина, Цветаеву, Ахматову… Вновь за перо взялась уже в зрелом возрасте, когда исполнилось пятьдесят

В репертуаре автора есть и детская, и взрослая лирика, а также произведения в жанре «Проза».

Член Союза профессиональных литераторов (г. Самара).

На стихи Натальи Колмогоровой написано несколько песен.

Лёнчик

Публикация в рампах совместного проекта журнала с Ассоциацией союзов писателей и издателей России (АСПИР).

1

Лёнчик держится за широкую бабкину юбку и старается не отставать.

Сколько помнит, бабка всегда надевает одно и то же: длинная, почти до щиколоток, кринолиновая юбка; темный платок и белая, в цветочек, кофта.

Даже в жару бабка носит шерстяные носки с калошами.

– Артрит, окаянный, – вздыхает бабка Домна.

Кто такой «артрит», бабка не уточняет.

Лёнчик крепко держится за подол, чтобы не отстать.

Баба Домна, словно огромная баржа, плывет по привокзальной площади, взяв на буксир тощего полусонного мальчишку.

Если бы не авоськи в ее руках, Лёнька вложил бы в пухлую бабкину руку свою прохладную ладонь.

Он явственно чувствует аромат, доносящийся из бабкиной авоськи, – тот, словно дразня мальчишку, специально сочится сквозь крупные ячейки.

И Лёнька незаметно сглатывает слюну.

– Пирожки… горячие пирожки… с капустой, с картошкой, с ливером, – низким глубоким голосом зазывает Домна покупателей.

– Почем пирожки?

– С картошкой – три копейки, с яйцом и луком – по пять, с ливером – четыре.

– Один с ливером, один – с картошкой…

Лёнчик переминается с ноги на ногу и терпеливо ждет своей очереди.

– Накось, милай, позавтракай!

Обернув горячий пирожок газетой, баба Домна протягивает внуку пирожок.

Лёнчик надкусывает хрустящую корочку и жмурится от удовольствия…

* * *

– Внимание, внимание! Граждане провожающие! Поезд номер… отправляется с третьего пути. Провожающих просим покинуть вагоны…

Пока бабка переговаривается с соседкой-товаркой, Лёнчик ковыряет в носу.

А после, найдя подходящий камешек, чертит на асфальте печатные буквы. Лёнчику почти пять лет, и он знает буквы наизусть.

Азбуке Лёнчика научил отец.

Не так давно батька устроился на работу – путевым обходчиком. Ему выдали специальную одежду, инструмент и даже сигнальный рожок!

Сегодня отец на смене, и оставить Лёнчика дома не с кем.

– Мамка с небушка на тебя глядит и радуется. – Бабка Домна гладит внука по голове.

Волосы у Лёнчика мягкие, светлые – как у мамки.

Мамку Лёнчик почти не помнит, а бабка говорит, что «Бог ее к рукам прибрал».

Лёнчик задирает голову вверх и среди легких облаков пытается разглядеть если не мамку, то хотя бы ангела…

* * *

Несмотря на раннее утро, нещадное крымское солнце жарит вовсю. Лёнька оглядывается по сторонам – тут все знакомо до мелочей! Беленый известью железнодорожный вокзал, кусты жасмина и акации, пестрая толпа убывающих и прибывающих.

– На-ко копеечку, сходи за квасом. – Бабка кладет три копейки внуку в ладонь.

Лёнчик ковыляет к бочке с надписью «Квас».

Тетенька в белом халате наливает напиток до самых краев, с пенкой.

– Пей, Лёнчик!

Лёньке здесь нравится: можно смотреть на проходящие поезда, можно кормить прожорливых голубей, а можно подбежать к какой-нибудь незнакомой, вновь прибывшей девочке, и показать язык. А потом убежать и спрятаться – дескать, поймай!

Иногда попадались девочки как девочки – или язык в ответ покажут, или побегут догонять.

А некоторые – ужас! – спрячутся за мамку и таращат глупые глазищи. Недотепы!

Рядом с Лёнькой, заслонив солнце, вдруг вырастает долговязая фигура милиционера Потапова.

Лёнчик знает наперед: милиционер Потапов покинул свой душный кабинет ненадолго, чтобы, обойдя по периметру привокзальную площадь, создать видимость работы. А потом вновь спрятаться в темное душное помещение.

Так или иначе, преступников в округе – раз-два и обчелся. Это пьяница и попрошайка Чека, а еще тетка непонятной, но веселой наружности по имени Циля. Циля всегда под хмельком, к тому же остра на язык. Да, «трудная» у Потапова работа!

Обнаружив где-нибудь в кустах пьяного спящего Чеку и сведя густые брови на переносице, Потапов цедит сквозь зубы:

– А ну, пшел вон, гнида! Порядок мне тут не порть.

Чека в ответ оскалит крупные желтые зубы:

– Что, гражданин милиционер, выслуживаешься?

– Пшел вон, я сказал!

Чека поскребет грязными пальцами небритый подбородок:

– Ладно, Потапыч, ухожу. Аривидерчи, так сказать.

Дядька Чека страшен, как черт: лицо изуродовано шрамами, а одна рука – культяпая.

– Баба, а почему у Чеки руки наполовину нету?

– На войне потерял. Граната, говорят, в руке взорвалась.

– Ба, а он за наших воевал или за немцев?

– А як же шь! Конечно, за наших.

Лёнчик пытается представить Чеку в форме советского солдата, но у него ничего не получается.

Однажды Лёнчик услыхал, как баба Домна говорила соседке, торгующей семечками:

– Хороший раньше Чека мужик был, правильный. А война вон как хребет переломила.

– Значит, хребет слабый был, – отвечала товарка.

– Ить, легко говорить, когда сам не испытал! На тебя бы посмотреть, когда всех близких схоронишь. Не дай-то Бог!

– Так у Степки Гришковца тоже всех поубивали – и ничего. Степка какой был, такой вроде и остался.

– Не сравнивай, Груня. Одни от горя будто костенеют, в кусок мрамора превращаются, а другие – всю жизнь плачут, а слезы водкой запивают.

– И правда твоя, Домна – разные мы все, человеки-то…

Бабка поворачивается к Лёньке и говорит, что до прибытия следующего поезда – почти час, поэтому внучек может идти погулять. Как будто Лёнька не знает! Он запомнил расписание поездов каким-то своим, внутренним чувством.

Лёнчик отправляется к киоску «Вино-воды» – обычно оттуда начинает свой день сухая и тонкая, как жердь, неунывающая Циля. Чем она нравится Лёнчику, объяснить он и сам не может.

Циля работает посудомойкой в привокзальном кафе. Ее давно бы выгнали с работы за постоянные попойки, но держат за веселый, легкий нрав и ответственность в работе.

Дымя беломориной, Циля не брезгует заглянуть в мусорный бак и выудить оттуда пустые бутылки, чтобы при случае сдать в ларек «Прием стеклотары»…

Лёнчик пересекает привокзальную площадь, заглядывает в кафе, минует небольшой сквер – Цили нигде не видно.

Циля добрая!

После покупки вина и папирос, если остаются деньги, она покупает Лёнчику петушка на палочке.

Лёнчик сначала смотрит на солнце сквозь леденец и любуется игрой света и только потом наслаждается вкусом.

Иногда Циля грустно смотрит на Лёньку и вздыхает:

– И у меня сыночек был, а теперь вот нету.

И Лёнька видит, как по лицу Цили бегут, не останавливаясь, пьяные слёзы…

2

Однажды, завидев Цилю, бабка Домна крикнула вслед:

– Рядом с моим сыном чтоб не шорохалась!

Циля в ответ засмеялась, кокетливо откинула со лба вьющийся локон:

– Задаром не нужон!

А как-то раз Лёнчик не спал и слышал, как бабка выговаривает отцу:

– Мыкола, тебе баб, что ли, мало? Люди талдычут, с Цилей тебя видали вечор.

– Нехай брешут!

Бабка, видать, не на шутку осерчала и ка-ак жахнет кулаком по столу:

– Гляди, ирод! Не позорь мать, охламон стоеросовый!

– А вы не стращайте, мамо! Вырос я давно, годов двадцать тому назад.

Бабка горько качает головой, вздыхает, но усугублять ситуацию не смеет.

Лёнчик обошел окрестности вдоль и поперек – Цили нигде не было видно. Он уже собрался было уходить, как вдруг среди густых зарослей акации увидел рыжий Цилин башмак. Башмак давным-давно просил каши, но менять старую обувь на новую Циля почему-то не спешила. Лёнчик раздвинул кусты, подошел поближе и замер от увиденной картины: на выжженной солнцем траве, раскинув руки, точно раненая птица, лежала Циля. Черный локон, насквозь пропитавшись бурой кровью, намертво прилип к правому виску. Проглотив рвущийся из горла крик, Лёнчик припустил в сторону вокзала…

Бабка Домна в это время, завернув очередной пирожок в газету, протягивала его покупателю:

– Кушайте на здоровье!

Торговля шла бойко, и Лёнчик не захотел путаться у бабушки под ногами.

Он сделал было шаг в сторону здания вокзала, где над дверью красовалась табличка «Милиция», но потом передумал и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, побежал искать Чеку. Лёнька нашел его сидящим по-турецки в тени раскидистого ореха. Перед попрошайкой на земле лежал видавший виды картуз. Картуз пока еще был пустым, но это ненадолго: какой-нибудь сердобольный прохожий обязательно опустит туда пару монет.

Голова Чеки безвольно свисала на грудь – видимо, он спал.

– Дяденька! – позвал Лёнька. – Эй!

Чека и ухом не повел.

Лёнька подошел поближе и тронул спящего за плечо.

– Дяденька Чека, вставайте!

– А-а, Лёнчик! Чего тебе?

– Там, в кустах, Циля мертвая лежит.

– Ты чего мелешь, дурачок?

– Ей-богу! – Лёнька чуть не заплакал от того, что ему не верят.

– А ну, веди до Цили…

Над Цилей уже кружились жирные привокзальные мухи.

Чека наклонился над женщиной, приложил ухо к ее худой груди:

– Слава богу, дышит… Беги скорее до бабки!

Лёнчик будто только этого и ждал – сорвался с места, словно скорый поезд.

– Баба, баба, – зашептал он в ухо бабе Домне.

– Пирожки, горячие пирожки… Чего тебе, Лёнька?

– Ба, там Цилю убили.

– Ой… Окстись! Как убили?

Бабка выронила из рук пирожок и уставилась на Лёнчика.

– Фи-и! – возмутилась солидная дама, которой предназначался пирожок.

Бабка подняла оброненный товар, машинально вложила даме в руку:

– Я быстро, одна нога тут, другая – там!

Домна схватила внука за руку:

– А ну, геть до Цили!..

* * *

Лёнчик только однажды в жизни почувствовал присутствие смерти – это было тогда, когда хоронили мамку.

Сколько он ни пытался, но вспомнить похороны не мог. Только ощущение чего-то непостижимого, неуловимого, а потому и страшного навсегда въелось в детскую душу. После похорон бабка Домна чаще, чем прежде, сажала Лёнчика к себе на колени и целовала, целовала, целовала… Лёнька соскальзывал с бабкиных колен и падал в подол широкой юбки. Баба Домна двигала ногами туда-сюда, и казалось, будто Лёнька качается в люльке…

– Божечки мои! – причитала бабка над Цилей. – Кто ж тебя так, девонька?

– Да не причитай ты так – живая она, – успокоил бабку Чека отрезвевшим голосом.

– Так чего ты стоишь остолопом? Беги за помочью…

И Чека, словно послушный мальчишка, побежал звать на помощь…

– Так-так, – важно произнес Потапов, вытирая кипенно-белым платком бегущий по лицу пот.

– Что видели, граждане-товарищи, что знаете? Так-так, будем составлять протокол…

Чека, ссутулившись, сидел напротив лейтенанта и разглядывал свою грязную, покрытую рыжими волосами руку.

Бабка Домна, сложив могучие руки на груди, отрешенно глядела в открытое окно.

Лёнька сидел на самом краешке табурета, и со стороны казалось, что еще чуть-чуть – и он вылетит в окно, точно испуганный воробышек.

– Шо молчим, граждане-тунеядцы? – обратился Потапов к Чеке.

Чека оскалился желтыми зубами:

– Я все сказал, гражданин начальник, и добавить мне больше нечего.

– Сознавайся, гнида – твоих рук дело? – прищурился Потапов. – Чего не поделили с Цилей? Вина не хватило? А может, не дала?

Потапов грязно рассмеялся.

– Не шейте дело, гражданин Потапов, – сверкнул глазами Чека. – Я ведь гордый, могу и обидеться. А кулак у меня тяжелый… Мы с Цилей – друзья закадычные, сам знаешь, на кой мне ее обижать?

– Ты мне тут не дур куй!

Потапов зыркнул глазами на Лёнчика:

– Детям на допросе находиться не положено. А ну, брысь за дверь!

И вновь промокнул лоб белым платком…

Лёнчик вопросительно взглянул на бабушку, не зная, на что решиться.

Бабка Домна покраснела всем лицом и крикнула зычным басом на весь кабинет:

– Цыц, сучья твоя душонка!

От ее крика жалобно звякнули граненые стаканы, стоявшие на столе.

Домна легко оторвала от табурета свои сто пятьдесят килограмм и, скрутив дулю, подлетела к Потапову:

– А вот это ты видал, аспид поганый?

Потапов от неожиданности отпрянул, но быстро совладал с собою:

– Вы что себе позволяете, Домна Галактионовна?!

Лёнчик впервые в жизни видел бабушку, охваченную таким порывом ярости. От страха он втянул голову в плечи и постарался стать совсем-совсем неприметным.

– Шо, гнида? Раскрываемости захотел? Премию от начальства захотел? Получай раскрываемость!

Домна схватила лежащие на столе папки с бумагами и швырнула в красное от злости лицо милиционера…

– Уважаемые пассажиры! Поезд… прибывает на первый путь. Нумерация вагонов – с головы поезда… Будьте осторожны!

3

Лёнчик, насупившись, лежит на кровати и ковыряет ногтем известь на стене. Известь осыпается белой мукой, обнажая старые слои побелки.

Лёнчик прекрасно знает, что ему сильно попадет от бабушки, но ничего с собой поделать не может.

Рядом, за цветастой занавеской, буквально в двух шагах, третий день лежит Циля. Голова ее перебинтована, и смуглая кожа резко контрастирует с белоснежными бинтами.

Циля сутки напролет спит, а если, случается, не спит, то смотрит на окружающих удивленными глазами и при этом глупо улыбается.

Накануне появления Цили в доме Лёнчик слышал, как отец и бабушка сильно повздорили.

– Конечно, ребенку нужна мать! Только не такая, как Циля!

– Шо вы про нее знаете, мамо?

– Не знаю и знать не хочу!

– Циля – еврейка, так шо? Она с Киева, во время эвакуации мужа потеряла и сына. Голодала, тиф перенесла… Выжила!

– Помогли человеку, чем могли, – и будя! Нехай теперь сама, как може… Ищи себе другую бабу!

– Эх, мамо, – горько вздыхает отец, – думал я, любите вы меня, уважаете…

Домна долго-долго молчит, а после, словно взвешивая каждое слово, спрашивает:

– И шо… шибко Циля нравицца?

– Шибко! – горячо говорит отец.

Да, батька у Лёньки – весь в мать, такой же упрямый, с характером!

Хоть и ростом невысок, зато широкоплеч, а руки у него – золотые.

Лёнчик слышит, как бабка всхлипывает, потом говорит отцу: