Алеманида. Грёзы о войне

– Марс уже однажды помог великому Августу, но второго раза может и не быть, – выговорил Антигон. – Ни для кого не секрет, что Аттал поставил под меч несколько сотен племен. Галльские легионы могут не совладать с растущим давлением, а сирийские – не успеют вовремя вернуться из Дамаска, чтобы усилить западный рубеж.

– К сожалению, мы не узнаем наверняка, как всё сложится, мудрейший Антигон, – пожал плечами Септимий. – Может, заплатить наёмникам из Ктесифона? Они в два счета уберут Аттала.

– Ублюдки с Аваним Афарот90 дерут три шкуры, а толку от них – ноль, – насупив брови, ответил Валериан. – Ты ещё к христианам сходи. От них столько же пользы.

– Я слышал, они ещё едят плоть и пьют кровь, – съехидничал Евтихиан.

– Так они называют хлеб и вино, – пояснил император. – Если бы ты хоть раз увидел их обряды, то понял, что про них сочиняют много несусветных глупостей.

Советники смутились. Они не могли взять в толк, почему Константин потворствовал христианам.

Римская империя, словно ковёр, была соткана из сотен пестрых лоскутов. После слияния с греческой культурой символические фигуры приобрели наружность бородатых мудрецов и прекрасных женщин. В самом Вечном городе прекрасно уживались культы Сераписа и Юпитера, Вотана и Залмоксиса, Исиды и Астарты, Вакха и Весты. Большинство патрициев прилюдно поминали Капитолийского громовержца91, а по ночам проводили оргии во славу Ваала. В ларариях92 по-прежнему дымился фимиам, посмертные маски украшали атриумы93. Солдаты приносили жертвы Митре, а легаты устраивали тавроболиум94 перед решающими сражениями.

Ещё при императоре Тиберии набирало популярность учение Назаретского Пророка. Чудовищные гонения Диоклетиана и Галерия не искоренили секту из Иудейской провинции. Христианство крепло и набирало последователей, и его влияние было весьма трудно оспорить. Во всей империи христиан насчитывалось чуть более одной десятой от общего числа жителей, но Константин по неизвестным причинам встал на сторону меньшинства и наделил его равными правами наряду с обычными гражданами.

Нынешний Август считался безумцем, чьи прикосновения превращали бронзу в золото. Сенат не понимал, как он смог выиграть битву при заведомо проигрышных условиях? Год назад Домициан не верил в победу над Максенцием и частенько возражал Константину. Однако после разгрома узурпатора патриции и сенаторы соединили враждующие мировоззрения язычества и христианства, отдавая дань введенной Августом моде. Пока Константин одерживал победы, его необычные решения поощряли. Лишь в решающих моментах дух древнего сплетенного язычества побеждал, и Константин пасовал, моля о помощи у Митры.

После озвученных на совете мнений императора захлестнула волна мыслей. Ни одно из решений ему не казалось правильным, ибо враги придерживались хитроумной, выжидательной политики. Он понимал, что одну из границ придётся ослабить. Домициан с Септимием настаивали на Галлии, прочие советовали ударить по Лицинию. Август собирался с духом и никак не мог определиться. Константин склонялся к стороне большинства. Пока он не знал, где набрать необходимое количество легионеров, дабы разом заткнуть все дыры – получалось только одну.

Три года назад Август приложил бы все усилия ради союзного договора с Атталом. Но не сейчас. Константин получил от отца ценные уроки, но ещё больше опыта извлёк из непредсказуемости жизни. Знамя над Мильвийским мостом подтолкнуло его к невиданным доселе действиям. Сейчас царь надеялся на очередное чудо, как и в тот непогожий день возле Аримина.

«Едва Лициний узнает, что граница ослабла, так сразу же после победы над Максимином Дазой двинет армию на Рим, на меня. Придётся перебрасывать несколько легионов из Галлии, дабы оказать достойный отпор проклятому любителю капусты95. Но тогда Галльская префектура останется в беззащитном меньшинстве. Императорская разведка никак не доберется до Аттала, ведь перехватчики конунга сильны как никогда».

Два года назад римляне выступили из Галлии и совершили дерзкий бросок к стенам Вечного города. Константин балансировал на лезвии ножа, когда нападал на Максенция малым числом, и сейчас ситуация вновь повторялась.

Август вышел вперёд и задержал взгляд на террасе с гиацинтами. Какое-то время он простоял в ступоре, прежде чем заговорил:

– Два легиона перебросить к Арелату и ещё один – в Виндобону, – распорядился Август. – Аттал не станет лезть слишком далеко, зная о виндобонском легионе, и на Рим он не пойдёт, не разобравшись с тылом в виде массильской цитадели. Эпихарида назначить пропретором в Галлии. Пусть пока поверит на слово вередариям, указ я подготовлю позже.

– У нас нет столько трирем, Ваша Степенность, чтобы перебросить легионы в Массилию, – осторожно произнёс Домициан.

– Надо найти, – ответил Константин. – Напрямую через Альпы, быть может, и быстрее, зато морем надёжнее. Ещё на западную границу нужно отправить опытного легата. Домициан, у тебя есть на примете кандидат?

– Филипп Македонец, – вмешался Теренций. – На мой взгляд, приемлемый вариант.

– А как же Кустодиан? – спросил Антигон. – У Македонца ещё губы от молока не обсохли, а вы его в легаты пожаловали! Домициан, неужели звания раздаешь любимчикам, а настоящих рубак игнорируешь?

– С каких это пор ты вмешиваешься в дела армии? – недовольно ответил пропретор. – Филипп не получал звание за близость к шатру начальника пехоты.

– Я вмешивался в дела армии, когда ты ещё был сосунком. Забыл, кто тебя сделал знаменосцем? Антигон стрельнул глазами. Если добрался до пропретора, то не надо считать себя Филоктетом96. Я наслышан о честолюбивых военачальниках Лициния, но лучшие – произрастают у славного доминуса Константина. Никто не сравнится с Кустодианом. Хорошо, что Спарта не так амбициозна, как Рим. Иначе мы бы сейчас жрали собственные испражнения. Мой царь, отправьте в Галлию Кустодиана – не прогадаете. У него есть подготовленные бойцы и необъятный галльский опыт.

– Недавно эта тема оговаривалась между нами, – ответил Домициан, стараясь не думать об осведомленности старика. – Но Кустодиан обычный центурион! Какой прок Веспасиану от простого центуриона?

– Ты умный муж, Домициан, – сказал Валериан. – Твоя голова думает за троих, и она не станет глупее, ежели тебя разжалуют до легионера. Если центурион, то априори идиот, а если легат – то управляет упряжкой самого Нептуна? Так награди Кустодиана титулом легата, в чём проблема?

– Он отказался! – сквозь зубы прошипел пропретор.

– Тогда напиши табулу Эпихариду, – сказал Антигон. – Развяжи Кустодиану руки. От него многое зависит. Ты пропретор или пьяный Сильван в лесу, Домициан? Опытный боец, а ведёшь себя, точно дитя. Решил повысить легионера – так делай, а не трепли языком. Стоило раньше издать декрет о назначении Кустодиана легатом, и мы бы не отвлекали Августа пустой болтовней.

Константин будто не слышал их прений. Он погрузился в размышления, рассматривая палатинские паникеллии.

– Дать легата только потому, что он служил у тебя? – переспросил Домициан. – Не слишком ли много чести спартанскому выродку?

– Когда ты назовёшь кандидата лучше, кликни меня, – пробасил Антигон. – Поставь его хотя бы префектом каструма97.

– Я городской магистр или Август? – в разговор вклинился Константин. – Вы так и будете спорить до скончания веков? Антигон, не подтрунивай над пропретором, а ты его не задирай, Домициан. Решение за тобой, но старая добрая подсказка старшего не испоганит результат. Я полагаюсь на всех вас, иначе бы не созывал консисторий98. Орёте про единство и тут же ругаетесь из-за чепухи. Я усилю галльские гарнизоны, но не разожгу войну. Оставляю это право за Атталом. И ради всех богов, пусть солдаты его не провоцируют. Меций, всё записал?

– Да, господин, – прозвенел вольноотпущенник.

– А если Аттал отобьет крупный гарнизон? – спросил Септимий.

– Пусть Веспасиан смотрит по ситуации, – сказал Август. – Я напишу ему письмо.

– У нового наместника колени дрожат от ответственности, – произнёс Евтихиан.

– Я не жалею о принятом решении, – отрезал Константин. – Не желаю слышать об этом! Домициан, не вижу смысла повторяться. Я всё решил. Послезавтра озвучу волю перед полным собранием сената. Валериан, собери всех квесторов, работников магистратов и прочую мракобесию. Полагаюсь на тебя.

Советники поклонились Августу и отправились к выходу из парка.

IV

К дворцу на Семипалатинском холме шествовала пышная делегация из Медиолана. Торговцы покидали лавки, мальчишки из субурских трущоб мчались наперегонки, матроны останавливали паланкины и осторожно приоткрывали шелковые занавески, патриции обращались к ремесленникам и спрашивали о случившемся. Горожане мечтали воочию узреть человека, прибытие которого собрало воедино несколько агор.

По Эвксинской улице маршировали солдаты императорской гвардии. Аттик по приказу Августа отправил в сопровождение делегации две сотни палатинов. Домициан услужливо предоставил Константину центурию ланциариев и алу галльских кавалеристов. Шествие смахивало на снежный ком, катящийся с горы. Полководцы бы завистливо сравнили праздник с чьим-то триумфом.

Бойкие мальчуганы заползали на крыши и махали руками черни, бегущей за царским паланкином. Толпа кричала и улюлюкала. Люди жаждали получить благословение от первой женщины империи – божественной Августы. Начальник стражи громко крикнул на вульгарной латыни, и солдаты плотнее сомкнули щиты вокруг паланкина и обоза. Вигили99 из германцев стояли с угрюмыми лицами, разглядывая преторианские плащи.

Кавалькада остановилась возле стереобата100. Из-за малиновой шторы показалась изящная бледная рука. Быстро подлетевшая служанка мягко ухватилась за ладонь и помогла госпоже выбраться из стесняющего паланкина.

Едва Фауста выпрямилась в полный рост, как толпа разразилась аплодисментами и свистом. Супруга императора облачилась в аметистовый пеплум101 и золотистые сандалии. Она жеманно смеялась, манерно помахивала рукой и посылала воздушные поцелуи счастливым плебеям. Фауста улыбнулась всем и каждому, стараясь никого не обделить вниманием.

Царицу, в отличие от римских матрон, сопровождала лишь одна служанка – Туллия, которая сочетала в себе навыки швеи, врача, спальника, слуги триклиния и капсариуса102. Вольноотпущенница из приюта Тиберия знала самые потаённые секреты своей госпожи.

Фауста обернулась и увидела императора, яростно отбивающего ладони. На миг царица забыла, что являлась порфироносной особой: подобрала платье и побежала по ступенькам, точно деревенская простушка. Спустя миг она утопала в объятиях мужа.

– Тебе не следовало приезжать сюда, – Константин приобнял жену за талию и повёл во дворец. – Я не ручаюсь за безопасность Медиоланского тракта. Арелатские алеманны совсем обезумели. Но как же я рад тебя видеть, о святое воплощение!

– Мой горячо любимый муж, – Фауста прижалась к плечу Константина. – Я не могла сидеть в одиночестве, ожидая известий из Рима. Едва я узнала о поражении Максенция, тысячекратно возблагодарила богов. Я распорядилась устроить игры и пиршества в твою честь и во славу великого имени Константина из рода Констанция. Я принесла дары во все храмы и алтари, где пролегал мой путь. Ты победил, мой дорогой супруг, и ты – истинный сын отца. О великий Константин – орудие в руках Юпитера и Митры! Мне всё равно, сколько побед ты одержал или одержишь впредь! Лишь бы боги хранили твою жизнь, ибо успехи царя продлевают мои годы и красоту.

Фауста крепко обняла и поцеловала мужа. В редкие минуты слабости Константин забывал обо всех бедах и клялся исполнить любую прихоть жены. Август распорядился, чтобы слуги подготовили ванну.

Чета направилась в царские покои, которые находились возле тронной залы. Зала, как и весь дворец, утратила часть роскоши, ибо Константин, в отличие от Максенция, не чествовал внешний блеск. Фауста заглянула внутрь атриума, но Константин потянул её в соседнее помещение.

Убранство комнат сочетало солдатскую непринужденность и царское благородство. Личные вещи Августа лежали на специально отведённых местах; боевые доспехи Констанция Хлора стояли в почётном углу, а письменный стол ужасал бардаком. Император редко допускал прислугу в личные покои.

Август ругал зодчих за излишки витиеватости в куриях и муниципалитете. Его отвлекали резные пилястры и фрески с пляшущими вакханками. Константин отвергал роскошь, ведь она так сильно напоминала ему дворец Диоклетиана в Никомедии. Из Семипалатинского дворца вынесли лишнее, а то, что не сумели – закрыли известью и побелили.

Фауста же привыкла к непомерному количеству золота, от которого рябило в глазах. Чертоги дворца в Медиолане на каждом шагу хранили произведения искусства, количество статуй превышало обслугу, а золото, вложенное в барельефы, могло бы кормить трущобы города на протяжении пяти лет. Фауста не верила, что комната мужа выглядела беднее конюшен сенатора Тиберия, да только собственными глазами видела пустоту, нарушаемую одиноким письменным столом. По приезду в Рим в голове женщины зародились мысли – одна интереснее другой. Она поняла, что жизнь в столице начнётся с украшения Семипалатинского дворца.

Одна вещь в зале привлекла внимание Фаусты. Константин привез из Никомедии искусно изваянный бюст. Фауста подошла к скульптуре, которая в точности изображала её. Она потрогала глаза и с потрясением взглянула на Константина.

– Неужели?

– Изумруды, – пояснил Август. – Не настолько прекрасные, как твои глаза, но такие же сверкающие.

Фауста и раньше видела это маленькое скульптурное произведение, но драгоценные камни вместо глаз увидела впервые. От такой похвалы у неё навернулись слёзы. Она любовалась своим каменным отражением, а Константин созерцал телесное воплощение красоты ненаглядной жены.

Её черные, как уголь, волосы завитками струились до самого пояса. Большие глаза с радостью взирали то на Константина, то на бюст у стены, а тонкие черты лица живо менялись от любой эмоции.

Флавия Максима Фауста – дочь безвозвратно ушедшего Августа Максимиана. Она считала себя эталоном царственного величия и вела свой род от богини Венеры. Фауста думала, что все без исключения жители империи любят и обожествляют её, а самые прославленные греческие гетеры меркнут на её фоне.

Жена императора была значительно младше мужа. Они познакомились в Медиолане, когда будущий царь состоял на должности Первого трибуна II Италийского легиона.

Константин корил себя за малодушие. Твёрдо управляя страной, Август слабел в объятиях супруги. Никто не знал, что наедине с царём Фауста вьёт из него веревки и мнёт, точно гончарную глину. Могучий правитель и великий полководец сжимался при виде первозданной красоты супруги. Когда Фауста плакала, Константин был готов испепелить весь мир, лишь бы любимая не печалилась.

После того как в 310-м году она участвовала в заговоре против собственного отца, Константин потерял к ней толику доверия. Но когда она отказалась участвовать в заговоре против мужа, дабы помочь отцу, всё встало на свои места. Август Максимиан, поражённый изменой дочери и сражённый внутренними распрями в провинциях, покончил с собой.

Фауста любила роскошь и преклонение перед своим царским величием, а если этого не получала, то становилась рассеянной и угрюмой. Дочь Максимиана была умна, расчётлива, предусмотрительна и осторожна. Красавица с яшмовым взором являлась одной из главных интриганок при римском дворе.

За спиной её называли Мессалиной103, ибо слухи о раннем лишении девственности и инцестах, которые впоследствии вылились в распутство, шли за Фаустой по пятам. Люди старались не упоминать при Августе имя супруги императора Клавдия, а сам царь считал слухи всего лишь слухами.

Кроткой и смиренной Фауста становилась только возле Константина. Именно поэтому Август не всегда мог угадать, искренни ли намерения супруги. Он считал, что двуличие – удел всех красивых женщин. Константин неоднократно хотел приставить шпиона, дабы узнать, как жена проводит досуг вне дворца и терм. Подобные мысли носились в нём уже несколько лет, но он постоянно отговаривал себя, считая, что императору недостойно о таком и думать. Тем более, амбиции Фаусты двигали его вперёд.

Антигон в шутку говорил, что идея захвата Вечного города принадлежала императрице. Как и прочие наваждения, связанные с кровопролитием. Фауста желала видеть весь мир у своих ног, стать богиней в смертном теле и получить обожествление при жизни. Она мечтала взойти на вершину власти и наблюдать, как пред ней, словно пред вавилонской блудницей, преклонят главы сотни народов. Однако на её нелёгком пути имелось множество преград в лице могущественных легатов, сенаторов, влиятельных патрициев и в первую очередь – самого Константина.

Несмотря на своеволие и заносчивость, Фауста по-прежнему любила мужа. Как и он её, игнорируя множество слухов. Весь Рим знал об испорченном нраве Фаусты, однако Константин упорно не верил молве и похабным картинкам на городских зданиях.

В зал вошла Туллия и поклонилась.

– Госпожа, Ваша ванна готова.

– Надеюсь, благословенный муж простит моё отсутствие? Я устала с дороги и хочу отдохнуть.

– Мои слуги в твоём распоряжении. Отдыхай и располагайся! Для тебя выделили отдельные покои.

Фауста поняла, что её покои находятся в самой роскошной части дворца. Она возликовала от податливости мужа, но не показала своей радости. Фауста поцеловала Константина и вместе с Туллией отправилась в термы.

Август же направился в тронную. Он сжимал кулаки и бродил по залу, словно взволнованный мерин. Вот уже несколько дней он и советники обсуждали вопросы, которые касались врагов и союзников империи. Они сражались в дебатах, фехтовали на перьях и приводили достойные доводы. Сейчас же приехала Фауста и всё рухнуло.

Мужчина, владыка третьей части обитаемой суши, переминался с ноги на ногу, будто подросток, и не мог вымолвить Фаусте ни слова. Она имела над ним необъяснимую власть. В глубине души Константин жалел о женитьбе, вспоминая, какой кроткой была его первая супруга – Минервина. Если Фауста так легко свергла отца, то с какой стати муж и престолонаследный отпрыск станут для неё серьёзным препятствием?

– Великий Митра, избавь меня от глупых мыслей! – Август схватился за голову.

Дверь атриума отворилась. Константин обернулся и увидел Криспа. Четырнадцатилетний юноша с копной тёмных вьющихся волос являлся точной копией матери. Если от неё Криспу досталась притягательная внешность, то твёрдый и непробиваемый характер он наследовал от отца. К несчастью, за этот божественный дар царь заплатил великую цену. В день рождения Криспа его мать покинула безутешного Константина.

К концу третьего столетия в римском и никомедийском олигархатах активизировались группировки, которые проталкивали к власти своих избранников. Нравы были дикими, и дети властителей погибали от клинков с ужасающей частотой. Даже дети в трущобах имели больше шансов на выживание, нежели царские отпрыски. Криспа отправили в Галлию ещё в младенчестве, дабы спрятать от лишних разговоров и взглядов.

Враги считали, что смерть Минервины и отстранение Криспа надломят Константина, но ошиблись. Август восстал из пепла и показал прочим правителям, как его закаляют трудности.

За восемь лет Константин виделся с сыном трижды: иначе было невозможно. Воспитанием юного царевича сначала ведал Тигго, а после – Евтихиан. В Галлии Крисп обучался военной стратегии, верховой езде и фехтованию. В одиннадцать лет он на пару с Тигго участвовал в подавлении нескольких восстаний в Иберии и Португалии. После чего Константин пересмотрел отношение к сыну и забрал с собой, дабы тот пробовал силы не только в военном деле, но и политике.

Рим оказался опаснее Галлии. Крисп отчаянно сражался против иберийских вандалов и сокрушал алеманнов. Он не боялся ни мечей, ни копий, однако в мире были вещи куда страшнее, чем опасности на полях сражений. Юноша столкнулся с могущественной угрозой, коей для него стала мачеха.

Август понимал, что супруга возжелает иметь собственных детей, посему притязания Криспа на престол выглядели шаткими. Но супруги состояли в браке больше семи лет, а Фауста так и не понесла. Больше жажды правления она любила своё исключительное тело, которое бы испортила беременность. Фауста тщательно скрывала страхи, и любые речи о материнстве заставляли её лицо пылать, однако повитухи с Квирина знали о десятке абортов царицы.

Крисп оставался единственным законным претендентом на престол. По праву Августа Константин мог назначить наследником престола человека любого порядка и статуса. Будь у него ещё дети, он бы их не обделил, но трон полагался первенцу.

Крисп знал, что Фауста желала его гибели. Женщина понимала, что в царствование Криспа потеряет множество привилегий, ибо юноша осознавал ненависть мачехи и её властолюбивый нрав. Их неприязнь была столь велика, что Крисп подозревал Фаусту в человеческих жертвоприношениях во славу Велиала104 и заказных убийствах. Она просила богов и духов ниспослать пасынку смерть лютую и неотвратную.

Крисп подошел к отцу и поклонился. Голова его покрылась дорожной пылью и походила на главу жреца, убеленную кремированными останками. Энергичное, красивое лицо покрылось мягкой порослью, взгляд ореховых глаз приобрел оттенок серьёзности. С момента их последней встречи юноша вытянулся и окреп. Долгие годы общения с горделивым Тигго не растлили Криспа, не затмили скромность и не лишили спокойствия. Упрямство и непоколебимое мужество, доставшиеся от отца, выделяли юношу среди сверстников.

Несмотря на жару, Крисп пришёл во дворец в полной экипировке. Красный сагион еле доставал до лодыжек, лорика сегментата105 плотно облегала стройный торс, чеканные ножны висели на боку, а ладони по привычке потели в кавалерийских перчатках. Август с гордостью смотрел на статного сына, понимая, за какие заслуги легионеры превозносили царевича.

– Да здравствует великий Август!

Константин крепко обнял сына и похлопал по спине.

– Мы не на совете, чтобы ты ко мне обращался как к властному кесарю. Сейчас я твой отец, а не император. Ты чем-то обеспокоен?

– Отец, – воскликнул Крисп с уверенностью, которая медленно угасла. – Разреши мне поехать в Галлию вместе с Тигго.

По радостному лицу Августа промелькнула тень беспокойства.

– Тигго остается здесь. В Галлии временно назначат нового пропретора. Если грянет война с Лицинием, то Риму понадобиться сильная рука. В Галлии как-нибудь справятся с зарвавшимся алеманном.

Крисп решил, что под сильной рукой отец имел в виду Тигго.

– Если Тигго останется в Риме, то позволь мне одному отправиться в Галлию. С востока движется Лициний, с запада – Аттал. Враги будут везде и всегда. Позволь мне защитить честь нашего дома на западе?

– Будь я в твоём возрасте, то тоже немедля бы отправился в Галлию. Мне по душе простые люди и суровый климат. Но ты только-только оттуда вернулся и снова пытаешься сбежать. В чём дело?

Крисп долго молчал, а после нерешительно произнёс:

– Я не способен радоваться жизненным триумфам рядом с Фаустой.

Константин недовольно покачал головой и принялся расхаживать по зале. Он ходил от стола к тронному креслу и обратно.

– Значит, ты в курсе, что Фауста прибыла из Медиолана?

– Весь город только об этом и говорит. Конечно же, я знаю о приезде благословенной мачехи. У Мильвийского моста ещё не успела пролиться кровь, а Фауста уже покинула Медиолан.

Увидев вопросительный взгляд отца, Крисп ответил:

– Меня уведомила разведка Тигго. Да, ехала Фауста целый год, но ты ведь знаешь, как она любит посещать города Италии, дабы плебс утопил её в народной любви. Отец, если ты запретишь, я покину Рим по собственной воле.

Константин быстро прикинул возможные грядущие проблемы. Сын понадобится в Риме на случай отъезда на Восток, хотя военные таланты Криспа пригодились бы и в войне с Лицинием. В Риме укоренились мерзавцы наподобие Тиберия, Гракха и Септимия, которые сожрут парня, не жуя. Август пытался понять, кто для него важнее в данный момент.

Константин истосковался по Фаусте, её объятиям и ласке. Ныне от Криспа требовалась толика терпения и стойкости. Скоро они отправятся на Восток, и недоразумения между пасынком и мачехой исчезнут. С другой стороны, Константин не любил скрытые заигрывания Криспа с Фаустой. Иногда мачеха смотрела на пасынка таким похотливым, голодным взглядом, какой Константин желал бы видеть на себе.

Фауста была ненамного старше Криспа и при желании с легкостью могла соблазнить неопытного в любовных утехах парня. Август знал, что перед Венерой с изумрудными очами не устоит ни один смертный. На плаху отправилось уже несколько мужчин, которые посмели ответить взаимностью на игривый взгляд Фаусты. Константин знал, что жена просто утверждалась за счёт почитания своей божественной персоны. Взгляд супруги на сына становился всё опаснее, но царь понимал несерьёзность намерений Фаусты. Не мог же он казнить собственного царевича за подобную глупость.