Метаморфозы. Новая история философии

В новой истории философии речь идёт о том, чтобы, вновь возвращаясь к тому, что уже было сказано, высказать и то, чего ещё никогда не было никем произнесено. Как говорил М. Фуко, «комментировать – значит признавать, по определению, избыток означаемых над означающими, неизбежно несформулированный остаток мысли, который язык оставляет во тьме, остаток, составляющий саму суть, выталкивающую наружу свой секрет. Но комментировать – также предполагает, что это невысказанное спит в речи, и что благодаря избыточности, присущей означающему, можно, вопрошая, заставить говорить содержание, которое отчётливо не было означено…

[В]сегда есть дремлющие означаемые, которым нужно дать слово…»[10] Я и сам не собираюсь давать здесь законченную интерпретацию чего-либо. Только тогда она может быть философской, то есть открыто сопротивляющейся окончательным выводам, что позволит в любой момент вернуться к ней и начать всё сначала. Таким образом, эта книга по новой истории философии является началом, и следует признать, что все её темы открыты для обсуждения.

* * *

Тема трансформации – одна из древнейших в литературе и искусстве. Но самыми известными «метаморфозами» являются три – Овидия, Апулея и Кафки.

Первым, ещё две тысячи лет назад, был древнеримский поэт Овидий, изобразивший в своих «Метаморфозах» природу и человечество как бурлящий водоворот, в котором всё живое и неживое попадает в циклы перемен. При этом Овидий не использует слово «метаморфоза», но только «превращение». Овидий завершил свою поэму преображений в 15- ти книгах превращением поэта в своё произведение, а самих «Метаморфоз» – в собственное восприятие, подытоженное в последнем слове: «Я… пребуду». Пророчество сбылось, поскольку «Метаморфозы» читают уже на протяжении двух тысячелетий со дня смерти поэта в 17 году нашей эры.

Знаменитый роман Апулея с одноимённым названием – «Метаморфозы в XI книгах» (Metamorphoseon libri XI) – со времён Аврелия Августина называется также «Золотой осёл» (Asinus aureus), где эпитет «золотой» относится к художественным достоинствам произведения, и часто сбивает с толку, поскольку написан в соответствии с двумя планами. Он рассказывает одну основную историю, Луция и его превращений, с вкраплениями ряда рассказов, которые, на первый взгляд, не имеют ничего общего с приключениями героя. Это впечатление двойственности объясняется тем, что Апулей не был единоличным автором, а был вдохновлён утраченным текстом, приписываемым Луцию Патрайскому. Тот, в свою очередь, сам использовал уничтоженный оригинал некоего греческого текста. Вот так и получилось собрание текстов разных авторов, которые позже исчезли.

Несмотря на это, Апулей создал совершенно новую книгу с уникальным внутренним посылом – о том, как происходит обращение в религиозный опыт. «Метаморфозы» Апулея совпали по времени с эпохой формирования раннего христианства, в рамках которого «метаморфозой» являются воскрешение и вознесение. Христианская мораль представляет собой план действий, целью которого является возвращение, приход или обретение (иногда в загробной жизни) Царства Божьего – идеального будущего. Как писал К. Г. Юнг, «[в] христианстве замечательно то, что в его догматике предусматриваются некоторые изменения божества, исторические метаморфозы «потустороннего»… scientes bonum et malum («познание добра и зла» – А. Т.)… Таким образом, бессознательная целостность проникла в психические сферы внутреннего опыта, давая человеку некое предчувствие целостной формы, что имело колоссальное значение, причём не только для человека, но и для Создателя: в глазах тех, кто избавился от тьмы, Он стал summum bonum»[11]. Превращения как в классической, так и библейской традиции подразумевают элемент Божественной справедливости: в «Метаморфозах» Апулея человек, ведущий себя как осёл, становится ослом; в «Метаморфозах» Овидия жадный до крови убийца превращается в волка. В Библии есть пара «рогатых» перевоплощений: во Второзаконии есть пророк, чьи рога отражают силу и величие, в то время как в «Откровении» Иоанна Богослова фигурирует множество рогатых посланников из ада.

Перипетии, связанные с написанием «Метаморфоз» Апулея немного напоминают и судьбу данной книги. Вот откуда такое сложное название. Вообще это должна была быть другая книга. Ещё точнее – две другие книги («Метаморфозы» и «Новая история философии»). А из их соединения (большей частью непреднамеренного!) получилось то, что получилось.

В современной культуре наиболее известным описанием «метаморфоз» считается «Превращение» Ф. Кафки: однажды утром Грегор Замза проснулся и увидел, что превратился в «страшное насекомое» с тонкими лапками, мощными челюстями и панцирем, как у жука… Основная идеи «Превращения» Кафки – дурная бесконечность, мотив бесконечной отсрочки:

«Мессия придёт только тогда, когда больше не будет нужен; он придёт только на следующий день после того, как будет возвещён его приход; он придёт не в последний день, а в самый последний»[12].

Именно так дьявол пытает души в аду – он заставляет их ждать. Ждать бесконечно. Ты ждёшь, ждёшь… но ничего не происходит. Абсолютная безнадёга и бессмысленность. В этом – вся суть мрачного кафкианского гротеска, несущего мотивы экзистенциального ужаса. Сам Кафка и все его «герои» одиноки даже не как человеческие существа, а скорее, как животные. Они онтологически изолированы, лишены трансцендентности:

«У Ф. Кафки повествуется о доходящих до отчаяния и исступления метафизических поисках, которые приводят к полному краху самого здания метафизики. Герои не находят того, чего искали, не потому, что доступ к трансцендентной истине для них закрыт, но потому, что такой истины нет. Трансцендентность оказывается формой, скрывающей отсутствие. И герои всеми силами пытаются пробиться к тому, чего нет[13]».

И всё же у человека метаморфоза, в отличие от насекомых и животных интериоризована, но при этом проявляется в трансформации всего мира. Невидимая внутренняя трансформация преобразует весь мир, всю реальность! Вот почему философа интересуют, прежде всего, онтологические возможности, а не предсказание фактических событий. Так, Аристотель в «Метафизике» (книга 9, глава 6) делит «действия» на два класса: energeia, обычно так и переводимые как «действия», и kinesis, переводимые, соответственно, как «движения». Различие им проводится главным образом на основе соответствующих этим действиям временных форм – Past Simple в первом случае (energeia), и Present Perfect во втором (kinesis). Таким образом, любой кинезис требует времени, чтобы достичь своей формы и завершения, в то время как энергия является полной в любой момент. Energeia совершается в каждый момент, ибо не нуждается ни в чём, что, появившись позже, завершит её форму. Таким образом, существенной характеристикой «энергий» является совсем не только то, что они темпорально однородны. Суть в том, что они обладают формой, сообщаемой некоей внутренней телеологической структурой – структурой, которая не нуждается во времени для своего свершения. Движение также обладает формой, сообщаемой внутренней телеологической структурой, но в данном случае эта структура может быть завершена только через темпоральное развёртывание. Кинезис противоположен Генезису. Новую историю философии интересует не столько генезис идей, сколько их движение, кинезис, метаморфозы. А следовательно – Present Perfect.

Past Simple – время точное. Present Perfect – гипотетическое, подлежащее уточнению с высоты настоящего. Какая из историй действительная, а какая предполагаемая? Та, в которой всё прошлое точно зафиксировано, или которая отражает именно ход истории, включая текущий момент? Present Perfect – это настоящее время, но настоящее перманентное (постоянное): оно представляет нынешнее состояние как результат прошлых событий и поэтому может быть названо ретроспективной разновидностью настоящего. Главное различие между Past Simple и Present Perfect заключается в том, что первое отделяет ситуацию от текущей актуальности, в то время как второе обозначает что-то как актуальное в данный момент.

Например, Адам Смит в своём знаменитом «Исследовании о природе и причинах богатства народов» (1776) логику капитала описывал исключительно через Present Perfect. Потому что Past Simple – это всегда описание чего-либо от первого лица, а значит – субъективное, тогда как Present Perfect повествует о чём-либо от третьего лица или даже, скорее, безлично, ещё точнее – от лица того процесса, который и описывается. Объективно! Такая историческая темпоральность всепроникающа, и вводится для того, чтобы добавить глубины взгляду на настоящее время и представить историю не просто как совокупность отдельных инцидентов, но как непреходящую, непрерывную и эффективную силу. А. Смит применяет Present Perfect, когда говорит о непрерывном воздействии прошлого, простирающегося до настоящего, в то время как с единичными случаями исторической случайности вполне справляется и Past Simple. Тем самым он «обеспечил» провиденциальность движения.

Итак, Energeia, она же – Генезис, выражается через Past Simple и описывает, если речь идёт об истории философии, то, что произошло при жизни философа. Kinesis же выражается через Present Perfect и описывает дальнейшую судьбу этой философии и её актуальность в настоящем. Новую историю философии интересует в первую очередь второй случай.

Под «метаморфозой» обычно понимается: перемена, изменение, мутация, вариация, модификация, девиация, поворот, эволюция, революция, трансформация, трансфигурация, преобразование, коррекция, сдвиг, отклонение, перемещение, смещение, сворачивание, развёртывание, видоизменение, преображение и т. д. Метаморфоза часто включает в себя оживление неодушевлённого, сотворение жизни из неживого, превращение камней в хлеб, как в случае, когда дьявол искушает Иисуса, оживление статуй, как в «Метаморфозах» Овидия Пигмалион согревает мраморную Галатею своим пылом, или автоматов, как в случае Нового Пигмалиона – Франкенштейна. В зоологии под метаморфозой понимается (прежде всего, у насекомого или амфибии) процесс трансформации из незрелой формы во взрослую, имеющий две или более отчётливых стадии. В общекультурном смысле, метаморфоза – это изменение формы или природы вещи или человека на совершенно иную. В действительности эти два смысла не противоречат друг другу. Под «метаморфозой» в данной книге мы понимаем процесс взросления, сопровождающийся изменением формы и природы – как человека, так и всего мира вокруг него. Хотя последовательность глав в книге – хронологическая, между ними есть логическая связь. В качестве её основы выбрана структура из шести стадий морального развития, выделенных американским психологом Лоуренсом Кольбергом[14], которую можно без потери смысла, а может быть даже для его бол́ ьшей концентрации, сократить вдвое – до трёх:

1. Гетерономия. Эта стадия начинается в детстве. Для неё характерно то, что мы перенимаем наши убеждения и ценности у других. Мы не рассуждаем критически или независимо, но наши взгляды зависят от семьи, друзей, школы или какого-либо другого авторитета или даже догмы. Мы полагаемся на поддержку или одобрение других, живём согласно чужим нормам. Плохая новость в том, что, согласно Л. Кольбергу, значительная доля людей так никогда на самом деле и не выходят из этой первой стадии. В данной книге гетерономии соответствует феномен аутизма-солипсизма, блестяще проанализированный Д. Беркли (Глава 1).

2. Идеология. Эта более взрослая стадия начинается со стремления к независимости. Мы учимся мыслить самостоятельно и независимо и критиковать идеи, которые пассивно принимали прежде. Мы можем принять некую «идеологию», которая претендует на объяснение всего, будь то религиозный фундаментализм, марксизм или гражданский патриотизм. Здесь мы уже сознательно выбираем окружение, которое отражает наши собственные ценности или точку зрения. Это более «продвинутая» стадия развития, но и она не лишена недостатков, главные из которых – во-первых, мы можем принять какую-то идеологию всю целиком, со всеми её плюсами и минусами, а во-вторых, приняв её, мы вынуждены слишком категорично отвергать любые иные точки зрения. В данной книге идеологии соответствует «спор» маркиза де Кондорсе и Т. Р. Мальтуса – спор двух несовместимых идеологий, актуальный и в наши дни (Глава 2). Тем более, что и автор термина «идеология» А. Дестют де Траси был современником этих двух протагонистов, а значит ввёл его в оборот в прямой или косвенной связи с данным «спором». В этой же главе рассматриваются различные схемы метаморфоз – в частности, эволюции.

3. Автономия. Наконец, мы вырабатываем свои собственные взгляды и ценности – если всё идет хорошо на предыдущих стадиях… Мы не только самостоятельно мыслим, но и в качестве необходимой составляющей этого процесса, учимся мириться с неопределённостью и двусмысленностью. Мы, наконец, признаём, что в споре есть аргументы обеих сторон и что мы никогда не придём к окончательному ответу и не должны стремиться всё «финализировать». Тем не менее – и это крайне важно – мы упорствуем в поисках самого разумного решения. В социальном плане мы учимся ценить других, даже если у них есть серьёзные недостатки. Наш круг общения расширяется от исключительно единомышленников до людей с самыми разными взглядами. Установив свою независимость, мы снова готовы полагаться на других в отношениях взаимной поддержки и общности, а также признаём сложность проблем и плюрализм точек зрения и продолжаем совместную работу по достижению рационального консенсуса путём диалога. В данной книге автономии соответствует философия антропоконсерватизма В. А. Кутырёва, не принимающая «незрелый» новационизм, стремящийся во что бы то ни стало к перевороту миров (Глава 3).

Историко-философский процесс в действительности не бывает представлен одной линией, но носит контрапунктный характер: одновременно сразу несколько голосов, которые то пересекаются, то расходятся по разным направлениям. Поэтому выбор основных протагонистов книги и их последовательность отражает ещё и гегелевское олицетворение «метаморфозы» божественных Провидения и Благодати в такие объяснительные основы социальных наук, как «хитрость разума» (аутизм и Д. Беркли), «естественный отбор» (Т. Р. Мальтус) «невидимая рука» (идея прогресса де Кондорсе и «продвинутый марксизм» В. А. Кутырёва).

Среди трёх глав первая является самой «академичной», хотя и со смелыми гипотезами и выводами, то есть допускающей и даже провоцирующей полемику, а также некоторой данью моей нынешней ангажированности в медицинском университете. Вторая глава – «полемическая», имеющая прямое отношение к острым социальным спорам прошлого и настоящего. На её общее настроение, содержание и логику изложения сильно повлияло моё первое – «базовое» – экономическое образование. Она же отражает мой особый интерес к незаслуженно принижаемому статусу социально-гуманитарных наук. Третья глава – «экзистенциальная», поскольку я был лично близко знаком с её главным героем и потому веду в ней повествование в первую очередь через призму своего собственного опыта общения и восприятия. Она же – самая философская.

* * *

По завершении работы над книгой я выражаю признательность и благодарность всем, 1) кто помогал, 2) кто не мешал, 3) кто мешал, но не слишком сильно, 4) и даже тем, кто сильно мешал, но я не жалуюсь, ведь преодоление – это так по-ницшеански! Книга пишется не благодаря обстоятельствам, а вопреки. У меня, во всяком случае, чаще всего так и бывает… Идея выжила в столкновении с препятствиями, претерпела в ходе этого ряд метаморфоз, а значит её идея, уже хотя бы поэтому, не бессмысленна.

Мой учитель В. А. Кутырёв вдохновил меня на написание данной книги, но не увидел её и не прочитал. Спасибо ему за долгие годы терпения. Он всегда был для меня образцом настоящего философа, на которого я равнялся, это давало мне силы продолжать свой путь, даже когда было очень непросто.

Выражаю признательность моей студентке в Приволжском исследовательском медицинском университете, Со́фриной Анастасии Вячеславовне, за помощь.

* * *

Книга состоит из трёх глав, которые лучше всего читать в представленном порядке, но также можно читать в другом порядке или просто по частям – как обычно читается большинство книг, широко охватывает философию, теологию, науку, политику, экономику, психологию и искусство – но, надеюсь, таким образом, чтобы читатели могли быстро сориентироваться, учитывая возможности, предоставляемые сегодня Интернетом для того, чтобы следить за тем, что может их особенно заинтересовать в тексте.

Стремясь сделать текст более доступным читателю, я сократил до предела число примечаний и сносок. И всё равно их получилось немало…

Я часто слышу от коллег-философов, что они просят других (особенно молодых, начинающих) объяснять идеи на понятном языке. Но сами при этом этого-то и не делают! Я не обещаю, что всё, что изложено в этой книге, будет абсолютно ясно и понятно любому читателю, но даю слово, что я делал для этого всё возможное, стараясь по возможности избегать любых двусмысленностей.

Согласно правилу… предисловие должно быть тем больше, чем меньше самая книга, – однако я не стану больше томить нетерпеливого читателя у преддверия[15].

Глава 1

Джордж Беркли: между научным а(у)т(е)измом и аутистическим сциентизмом

…[Е]сли бы мы могли прямо воспринять ту пляску электронов, которая совершается в нашем теле и которая, безусловно, в терминах физической картины является условием нашего сознания, то мы в ту же секунду умерли бы или сошли с ума (а может быть, сумасшествие и является состоянием, когда из видимого мира перепадаем в действительный микромир?). Подобный феномен известен в исследовании зрения, где различают видимый мир и видимое поле зрения. Если мы увидим последнее, а не видимые в нём предметы, то зрительная структура разрушается.

Мамардашвили М. К.«Классический и неклассический идеалы рациональности»

…[C]олипсист без индивидуальности.

Адорно (о Кафке).”Minima Moralia”

Что ж, начнём с аутизма. Каждый начинает с этого. Главное, чтобы этим всё не закончилось. Даже современные психологи (Л. Кольберг) признают, что лучше с него начать, чем закончить. О чём и предупреждает нас прозорливый Джордж Беркли. Тем более, что аутистическое поведение сегодня присуще в том числе и большинству философов. Например, Венан Коши, профессор философии Монреальского университета (с 1987 года) и почётный президент Международной федерации философских обществ (1983–1988), в своё время сказал, что его «…особенно беспокоит во многих областях философской деятельности, так это отсутствие актуальности, даже отказ от актуальности перед лицом фундаментальных социальных, экономических, политических, этических, а также технологических проблем, с которыми мы сталкиваемся сегодня.

Относительное бессилие или неспособность существенно справиться с проблемами, тенденция рассматривать философию как игру или просто формальное упражнение действительно вызывают большую тревогу»[16].

Эпидемия аутизма

Ни для кого не является секретом, что аутизм становится глобальной эпидемией. Ещё одной! Уже которой по счёту… По оценкам, один из примерно сорока (1/40) детей в Австралии, один из шестидесяти четырех (1/64) детей в Великобритании и один из тридцати шести (1/36) детей в США страдают расстройством аутистического спектра (РАС). Этот показатель показал огромный рост по сравнению с первым известным исследованием распространённости аутизма в США в 1970 году, когда его значение было менее одного ребёнка из десяти тысяч. При этом сразу несколько независимых исследований показали, что изменения в диагностических критериях делают хоть и значительный, но отнюдь не доминирующий вклад в возросшую динамику.

Семьи с детьми, находящимися в группе риска, сталкиваются с чрезвычайными дополнительными расходами и снижением заработка, поскольку один из родителей часто становится опекуном. Так, США аутизм обошелся в 268 миллиардов долларов (1,5 % ВВП) в 2015 году. Если эпидемия аутизма продолжит расти нынешними темпами, то эта сумма превысит 1 триллион долларов (3,6 % ВВП) в 2025 году (для сравнения, расходы Министерства обороны США составляют 3,1 % ВВП).

Швейцарский психиатр Эйген Блейлер (1857–1939), наиболее известный своим вкладом в понимание психических заболеваний и введением термина «шизофрения» (поэтому шизофрению иногда называют «болезнью Блейлера») в 1908 году её основными симптомами указал так называемые «4а»: ассоциации (их нарушение), аффект (неадекватность), аутизм (потеря контакта с реальностью, часто из-за потворства причудливым фантазиям) и амбивалентность (сосуществование взаимоисключающих противоречий внутри психики).

В 1943–1944 гг. в самый разгар второй мировой войны Ганс Аспергер (1906–1980) и его коллега, уроженец Австрии, Лео Каннер (1894–1981), первыми ввели термин «аутизм» в качестве самостоятельного диагноза для описания определённых характеристик социальной изоляции; другие описывали похожих детей, но называли их «шизоидными».

Каннер, к тому времени работавший в университете Джона Хопкинса в Соединенных Штатах (где его будут считать «отцом» американской детской психиатрии), опубликовал свою работу об аутизме «Аутистические нарушения аффективного контакта» (Autistic Disturbances of Affective Contact) в 1943 году. В том же году в Вене Аспергер представил свою докторскую диссертацию ««Аутичные психопаты» в детстве» (The ‘Autistic Psychopaths’ in Childhood), которую он опубликовал в 1944 году.

Между прочим, сегодня ведутся споры о том, был ли у самого Ганса Аспергера синдром Аспергера – были ли у него черты синдрома, который позже стал носить его имя. Это вопрос открытый, но, напомним, он сам предположил, что, возможно, соответствует по меньшей мере одной из характеристик описанного им диагноза – успех в науке, по его словам, требует «примеси аутизма».

Три главных симптома аутизма, которые были отмечены Каннером и Аспергером с самого начала: социальная неполноценность, языковые трудности и склонность к шаблонному (ритуализованному) или неуступчивому поведению.

В момент открытия, разумеется, всем было не до болезней. Поэтому открытие аутизма прошло незамеченным для широкой общественности. Изначальное определение аутизма, данное Каннером, привело к появлению диады – аутичного ребёнка и аутичного родителя. Это было совершенно в духе психоанализа, что не удивительно для выходца из Австрии. Кроме того, здесь можно увидеть некоторые пересечения с идеями «экономического империализма», в первую очередь «типичного» представителя Чикагской школы экономики Гэри Стэнли Беккера, который в 1960–1970–е годы был пионером расширения применения методов экономического анализа, в том числе на решения людей о том, заводить / не заводить детей и как их воспитывать в качестве долгосрочной инвестиции в человеческий капитал. Введённая Л. Каннером «диада» создала условия для второго этапа, в рамках которого родители страдающих аутизмом детей стремились изменить значение своего сходства со своими детьми – с психогенной причинности на генетическую корреляцию. То есть они стремились избавиться от своей стигматизации как «бездушных», «чёрствых», «холодных», «неэмоциональных» родителей и перевести всё на рельсы «наследственности», то есть к причинам, значительно менее связанным с ними именно как личностями. Такая «генетизация» не только дестигматизировала аутизм, но и позволила родителям увидеть их сходство со своими детьми, и таким образом преобразовать аутизм из узко очерченного расстройства в градуированное, вплоть до «почти нормального». Это в свою очередь позволило связать аутизм с «более широким фенотипом». В результате этого сложилась парадоксальная ситуация, которую мы и наблюдаем сегодня, и которую можно охарактеризовать формулой: «Никто не аутист = все аутисты!!!»

Есть предположение, что аутичным людям не хватает не способности понимать людей, а способности понимать свойства (качества?) объектов. В таком случае, именно неспособность воспринимать отношения между объектами может препятствовать развитию социальных навыков. Но есть противоположная интерпретация, согласно которой как раз трудности в понимании человеческих отношений влияют на то, как дети с аутизмом относятся к объектам.

Большинство исследований людей с расстройствами аутистического спектра показывают, что общительность в целом способствует общему когнитивному развитию. Например, способность к воображению, ролевым играм, пониманию чувств и действий других людей, животных и вещей, в том числе их метафорическому пониманию, по мнению многих учёных, сильно ограничена у аутичных людей, как и способность очеловечивать объекты, события и ситуации. Дело в том, что наши межличностные контакты помогают нам понять самих себя, и если эта способность нарушается, то это влияет на самооценку и способы познания мира. Неудивительно, что как дети, так и взрослые с аутизмом страдают от крайней тревожности и панических атак. Аутизм иногда преподносится как расстройство мышления о мышлении, и как таковой рассматривается как форма слепоты, неспособности читать мысли других людей. Ян Хакинг считает, что «аутичные люди не переводят социальные отношения в ментальные концепции»[17]. В такой ситуации им приходится самостоятельно «выстраивать» мир и реальность вокруг себя, из самих себя, как солипсисты. Их поведение в мире следует не законам тактики, но такта, ритма, который они сами задают. Поэтому аутист не переносит никаких отклонений от шаблона, стандарта, скрипта, предсказуемости поведения. По этой же причине он предпочитает материальные объекты, а не живых субъектов. Другие люди ему нужны лишь для удовлетворения потребностей. Таким образом, он не взаимодействует с окружающей средой, а подстраивает её под себя и свои фантазии. Как ему удобно. В этом смысле он не является «органом организма». Он всё замыкает на себя. Словно раковая клетка. Как радикальный нарциссист.