Казак на чужбине

– Ты особо проклятьями не сыпь, – делает ему замечание вахмистр Власов, – ты, вон, свои косточки хоть и в чужом, но в море купаешь, а другие свои косточки в землю давно сложили.

Старый казак, каменский станичник Никанор Калитвенцев, коснувшись бородой чужой земли, целует её и плачет никого не стесняясь:

– Я уж думал – все, хана, на дне морском окажусь.

Сидящие на пристани грузчики-турки, глядя на него, тихо посмеиваются в бороды, но сочувственно, с пониманием, качают головами. К Никанору подошел его земляк есаул Константин Диков:

– Вставай, отец! Свою землю скоро целовать будешь…

– А скоро, сынок. Скоро?

– Да, Врангель передал депешу, что всех сейчас – по лагерям и готовиться, а потом с сенегальцами, вот с этими…, – и он кивнул головой в сторону скучавших чернокожих постовых. – Опять в Россию, на Дон – утешил есаул старика.

– Сынок! – обрадовался, всплеснув руками Калитвенцев. – Только скажете, хоть с чертом, и то пойду, а с этими чернявенькими – тем более. За цыган их считать буду.

– Слышали? Все слышали? Скоро уже вернемся, – суетливо стал оповещать сходивших на пристань казаков старик Никанор Калитвенцев.

– Пойдем лучше, дед, на перепись, фамилию свою на море-то не забыл? – вдруг отчего-то рассердился Диков и потянул упиравшегося Калитвенцева за рукав.

У выхода с пристани полным ходом шла регистрация прибывших.

Стояли разного калибра столики, накрытые темными, с кистями по бокам скатертями, и за ними, на колченогих табуретках уже угнездились войсковые писари – и пошло, поехало. Год рождения, перепись, в каком полку числится…

Оказалось, что французы ничуть не считаются с воинской организацией прибывших и настойчиво разбрасывают их по количеству людей, а не по принадлежности к своим полкам.

Вокруг бродили, охраняя неизвестно кого, пока еще доброжелательные арабы и чернокожие. Казалось, они ни во что не вмешивались, но за всем бдительно и зорко следили. Всякий, кто мог связать два-три слова по-французски, пытался с ними заговорить и одобрительно показать им всегда и всем понятный жест: поднятый вверх большой палец.

Закончив перепись вновь прибывших и распределив всех по местам дислокации, французы старались, не мешкая отправлять казаков на железную дорогу и развозили их по лагерям.

В ожидании очередного эшелона, сидя прямо на земле и на чувалах, казаки добродушно и доверительно переговаривались:

– Когда в Керчи грузились, то сообщили, что поедем в Константинополь – под покровительство Франции. Мы то думали, что нас отвезут во Францию, разместят там по деревням. Отдохнем – и снова вернемся в Россию. Думалось, что доведется мир повидать. Море, Франция… А то, может, и Африка. Когда б мы это увидели!

– Француженки, – задумчиво, с прононсом произнес молодой казачий офицер.

– О-де-колон! – дурашливо, растягивая слово, проговорил его сосед.

– Про-ван-саль – насмешливо передразнивая смутившегося офицера поддержал другой.

– Ага, потерпите чуток, будут вам и француженки… А пока, во-о-он, видите? – и он показал на собирающихся стайками и суетящихся вокруг казаков молоденьких медсестер из Красного Креста.

– Интересно, француженки или нет?

При посадке казаков в поезда действительно молоденькие француженки помогали подносить еду к вагонам и весело перешучивались со своими подопечными. Они были такими изящными и хрупкими, так задорно смеялись, что казаки невольно обращали на них внимание.

– С каким удовольствием я бы провел время с этими милыми существами… – мечтательно произнес казачий офицер войсковой старшина Николай Манохин.

– Кто они? Сестрички милосердия, наверное? Боже, если хотя бы одна ко мне милосердие проявила! – без всякой надежды на взаимное внимание со стороны женского пола сказал сотник Павел Грешнов, носивший старинную донскую фамилию и имевший, под стать фамилии, репутацию большого любителя женского пола.

– Ну, ты ж посмотри на него! Еще три дня назад с жизнью на корабле прощался, все молитвы со страху вспомнил! А уже – туда же, – язвительно рассмеялись вокруг.

– Ожил, зашевелился. Все хотения проснулись. Как беседовать-то с ней будешь? На каком языке милосердие выпрашивать?

– Французский познал в пределах гимназического курса, а обхождение у меня – по лучшим правилам военного искусства покорения дамских сердец, – не растерялся острый на язык Грешнов.

– А помещение? Антураж, так сказать! – продолжали веселиться офицеры.

– Ввиду полевых условий, ничего, кроме палатки, предложить не могу.

– И то не своей, а французской…, – разлилась новая волна хохота.

– Позвольте, господа, мы же не семейную жизнь решили затевать!

Казакам раздали крепкий горячий чай и хорошо пропеченный хлеб. После корабельной пшенной юшки и «чухпышек» это нехитрое угощение показалось настоящим удовольствием, удвоенным ещё и тем, что разносили всё это богатство те самые, живо обсуждаемые казаками молоденькие француженки.

Кружки и хлеб мгновенно разбирались именно с тех подносов, которые весело предлагались щебечущими девушками, и только потом – у арабов, которые, казалось бы, носили точно такие же кружки и такой же хлеб. Среди молодых подхорунжих неожиданно вспыхнул спор:

– И у меня такая же кружка!

– Нет, совсем не такая! Мне ее француженка дала, а тебе – какой-то мужик, да еще и черный!

Многие впервые увидели негров и арабов. Один из казаков с изумлением разглядывая сенегальца, осторожно протянув руку, коснулся ею пальцев сенегальца и непроизвольно, словно обжегшись о раскаленную печь, резко отдернул руку назад. Сенегальцу это явно не понравилось.

Он неприветливо покосился на нахала и со злостью отрывисто проговорил:

– Аллэ!

Испугавшийся казак, поняв свою оплошность, торопливо стал извиняться на русском:

– Звиняйте, ваше сенегальское благородие! Непривычные мы пока к вам.

Казаки постарше столь бурной радости от встречи с француженками не высказывали и больше обстоятельно обсуждали встречу с представителями другой, доселе не виданной ими расы.

– Видишь, кум, – кивок головой в сторону, – одни из них чернющие, как уголь из шахты, а другие – те будут посветлей. Но и те и те – что-то дюже кучерявые.

– Представляешь, пока мы с тобой по чужим краям болтаемся, тебе жинка, таких вот, курчавеньких нарожает. Или узкоглазых, как на Сорокинских рудниках, китайчат.

– Да типун тебе на язык! Пусть твоя тебе таких плодит!

А сотник Грешнов все никак не унимался, и спрашивал, и спрашивал у ставшего ему другом за время морского пути, чиновника военного времени добродушного дядьки Ивана Ивановича:

– Ну, а как вы оцениваете вот эту француженку?

Упитанный и пузатенький Иван Иванович, не поворачивая головы, скосил глаза на указанную прелестницу. Мысленно оценил… Затем, молча пожевал губами. Его многозначительное «да-а-а-а», казалось, длилось дольше протяжного гудка парохода, который как раз стал отходить от пристани.

На грязных, почерневших от пароходного дыма, давно не мытых лицах казаков и офицеров расцвели веселые улыбки. Сегодня жизнь сулила радость и надежду на лучшее и казалась куда приветливее, чем вчера.

Напившись чаю и с сожалением вернув кружки, офицеры до посадки в вагоны попытались выйти в Константинополь и хоть немного рассмотреть неизвестный им город.

Желание вновь, после всего пережитого, увидеть спокойную, размеренную и всего-то обычную человеческую жизнь было довольно велико. Но вся станция заранее была оцеплена предусмотрительными французами и в город, несмотря на многочисленные и настойчивые просьбы, никого не выпускали.

На железнодорожной платформе, вплотную примыкающей к пристани Серкеджи, отовсюду слышалось французское:

– Плю витт! Плю витт! Аллэ! Аллэ!

– Слышишь, что французы говорят? Плюют, плюют они на нас!

– Да не плюют, а плю витт! Скорее, значит, идите!

– А нам куда спешить, и к кому? Кто нас и где ждет?

– И то верно!

К портовым воротам подошли несколько русских женщин и стали выкрикивать фамилии своих родственников, надеясь найти их или хотя бы узнать что-либо о близких. Это были беженцы, выехавшие из Крыма раньше основной эвакуации.

– Из Платовского полка, станицы Великокняжеской есаул Николай Уколов из госпиталя в начале октября выписался! Нет ли его среди вас? В Джанкойском офицерском полку резерва был. Никто не слышал?

К выкрикивающей фамилию мужа женщине подошел офицер штаба Донского корпуса:

– Есть телеграмма от французского командования в Болгарии. Эсминец «Живой», на котором был полк офицерского резерва, затонул. Экипаж и все пассажиры погибли. Но есть так же сведения, что несколько человек остались в живых. Давайте я провожу вас в штаб эвакуации и вы напишете заявление. Мы попробуем через французов выяснить судьбу вашего мужа, – он осторожно взял под локоть и повел плачущую женщину в здание товарной конторы, которое было временно превращено в штаб эвакуации.

Раздается другой, ясный и громкий женский голос:

– Из станицы Калитвенской, подъесаул Манченков Даниил Прокофьевич! Кто видел, кто слышал? Отзовитесь, люди добрые!

Казаки, вспоминая своих, оставленных невесть где жен, сочувственно переглядывались. Но вот беда – помочь женщинам ничем не могли!

Неожиданно из группы армейских кавалерийских офицеров, приписанных к гундоровскому георгиевскому полку, вышел молодой ротмистр Виктор Бабенко.

Авантюрист от природы и отчаянный игрок в карты, на скачках и в биллиард, он дважды за Гражданскую войну переходил от казаков в части добровольцев и обратно. Первый раз это произошло, когда он с кавалерийскими офицерами бежал из елецкой тюрьмы, но был задержан красными. После повторного побега, не растерявшись от столь неожиданного поворота судьбы, с теми же офицерами он пробрался на Дон и поступил служить в Первый кавалерийский дивизион мало кому тогда известных добровольцев белой гвардии в Новочеркасске.

А когда весной восемнадцатого произошло соединение добровольцев с казаками под станицей Кущевской, ротмистр по рапорту вернулся к донцам и был зачислен в гундоровский полк.

Но относительно спокойная жизнь в казачьем полку была ротмистру не по душе и не по карману. Осенью девятнадцатого он проигрался в пух и в прах, и подальше от греха был отправлен командиром полка на должность офицера для связи с соседним полком добровольческой армии. Там неугомонный офицер неожиданно для себя прижился, беспрепятственно снова стал ротмистром и, удивительное дело, благодаря какому-то, так и оставшемуся неизвестным, шальному случаю где-то раздобыл денег. Причем, не каких-нибудь бумажных разномастных знаков, а настоящих, золотых кругляшиков – николаевских десяток.

Как истинно благородный игрок он снова – таки добрался до своего гундоровского полка, где щедро раздал всем страждущим свои, уже списанные сослуживцами как безнадежные, долги. Расплатился даже с односумами погибших казачьих офицеров.

Где-то в Таврии он и встретился с тем офицером, фамилию которого выкрикивала сейчас молодая и отчаявшаяся найти своего мужа женщина.

– Да, знаю я о таком. И слышал, и, главное, даже видел. Но лучше вам об этом не знать… – пояснил он ошеломленной, ничего не ведавшей о злоключениях мужа женщине.

– А почему же? Он что, погиб?

– Да нет. Он жив, но служит у красных… Могу подтвердить хоть где… Сам видел его у них на позициях.

– Может вы ошиблись? Да как же я теперь?

– Не мог я ошибиться! Два года в юнкерском училище, да еще сколько времени в одном полку в Галиции. Так что, никак не мог я ошибиться. Краском теперь ваш муж. Красный командир. В России и ищите его…

Дрожащая всем телом женщина медленно отошла от ротмистра и больше ни к кому уже не подходила…

Небольшой группе офицеров в которой был и Антон Швечиков все же удалось выйти в город и пройтись по его удивительным для казаков улицам. Город жил своей, кипучей и непонятной жизнью. В одной из зеркальных витрин офицеры, разглядев свое отображение, неприятно для себя смутились. Небритые, давно как следует не мытые физиономии, мятые шинели, пыльные сапоги… И это внешний вид представителей некогда Великой державы! Один офицер, донельзя расстроенный своим «живописным» внешним видом, заявил:

– Нет, дальше я не пойду! Вид у нас такой, что скоро милостыню давать начнут…

– Ну и возьмем, ввиду сложности обстановки…

– Быстро же вы, господин сотник, переменились. На обстановку ссылаетесь? Может, в такой обстановке кто-то из нас скоро захочет перейти и на такое положение? – и он резким кивком головы показал на турка, чистильщика сапог, наводящего блеск на ботинках у прохожих возле входа в кафе.

Чистильщик краем глаза профессионально заметил жест офицера, но подумал, что его подзывают для дела. Оценивая людей, он прежде всего рассматривал и оценивал их обувь. А сапоги у господ офицеров очень нуждались в его работе.

– Аркадаш! Аркадаш! – обрадовался старик, и, помахав в воздухе сапожными щетками, жестом предложил почистить запыленные и изрядно выношенные офицерские сапоги.

– Сами чистим. Сейчас и вестовых особенно к этому не приставишь, – жестом осадил его старание сотник.

Турок, почти не понимавший русских слов, все же по лицам офицеров догадался, что им нечем платить и перестал возле них суетиться – раскладывать свой стульчик с подставкой под обувь и щеточный ящичек.

Офицеры пошли вверх по улице, в сторону небольшого базарчика на перекрестке. Там можно было встретить, казалось, представителей всех народов, обитающих в этой части света: турок, греков, арабов, болгар, румын, сербов, и, конечно, вездесущих цыган. То тут, то там стояли толпы турок, окружавших приехавших русских в гражданской одежде и о чем-то с ними гортанно переговаривались.

На рынке они наткнулись на представительного русского в черном добротном пальто с толстым портмоне в руках, который то и дело вынимал разноцветные бумажные деньги и давал их рассматривать туркам. Тех, видно, смущало то, что страна, откуда приехали эти русские – одна, а видов банкнот – много…

Есаул Швечиков, увидев такую картину, сказал:

– Вот и докажи этому турку, что это настоящие деньги, если они у нас в стране менялись каждый год, как занавески в курене у хорошей хозяйки!

Офицеры, у которых оставались затертые турецкие лиры, полученные от продажи своих вещей на рейде, купили нехитрой еды, стоившей на этом базарчике гораздо дешевле, чем в порту.

Скоро пришлось возвращаться к пристани. Чернокожий солдат показывал в сторону стоявшего воинского эшелона и покрикивал при этом свое «аллэ».

– Разэлэкался! – проворчал Сергей Новоайдарсков.

– Ага, перелякались мы от твоего аллэ, – с улыбочкой стал говорить чернокожему капралу есаул Антон Швечиков и ехидно добавил:

– Подметка ты сапожная, вакса ходячая, антрацит топочный!

Спустя несколько часов Антон об этом очень сильно пожалел…

В вагонах медленно идущего состава казаки запели свои донские песни. Да так задушевно, что даже сопровождающие арабы и сенегальцы неожиданно для всех расчувствовались и стали подпевать, кто во что горазд… И этот самый чернокожий француз, которого Швечиков обозвал ваксой, с милой улыбкой сказал ему:

– О, казак-кия, песни карош! У-у! – и он, широко расставив руки, сначала показал на то место где у него сердце, а затем развел руки, прикоснувшись перед этим к груди. Надо было понимать – это его душа. И стал бурно аплодировать.

– Карошо, Руси, карошо!

Удивившиеся такому проявлению чувств сенегальца, казаки вразнобой шумно загалдели.

– Ну вот, Антон, слышишь? Если он по-русски говорит, то наверняка и понимает тебя даже лучше. А ты ему – вакса сапожная, антрацит топочный, – передразнил его Сергей Новоайдарсков.

– Так был бы из них хоть один, кто помогал бы нам… Разъяснил, куда нас повезут, и зачем? И что будем сейчас делать? – оправдывался смущенный Антон.

– Да много ли этот капрал знает?! Это ж по-нашему всего лишь вахмистр, – совершенно неожиданно для всех вступил в разговор почему-то все время после корабля молчавший подхорунжий Гаврила Бахчевников.

– Может и немного, – растянув рот в кривой улыбке, как всегда насмешливо заговорил Дык-Дык, – но от него их негритянскому языку выучились бы, на негрятянском языке хоть погутарить с ними смогли бы.

– Эх ты, хуторок в степи, церковно-приходская школа, три класса-четвертый коридор! Негритянского языка не бывает… Негры – это не нация, а раса, и говорят они на разных языках, – ответил ему Антон Швечиков.

– Окромя русского, – конфузливо соглашается Дык-Дык.

Поезд, постукивая колесами, проворно катился по турецкой земле, и примолкшие казаки стали рассматривать в большой раскрытый проем окрестные здания, большей частью одноэтажные и крытые красно-коричневой черепицей.

В конце вагона, подремывая, неуютно притулились боками друг к другу два сопровождающих казаков француза. Один из них был высоким и тонким, другой – до смешного полной противоположностью товарищу: толстым и низеньким. Особо ни во что не вмешиваясь, они выполняли роль наблюдателей, но при этом больше смахивали на подбадривающих друг друга часовых.

Вдруг умиротворенное и сонное настроение исчезло. Поезд как раз проходил поворот с небольшим, но крутым спуском. Раздался сильный металлический треск и грохот. Расцепившиеся вагоны с казаками в хвостовой части состава, наращивая скорость, стремительно понеслись под откос. Казаки стали выпрыгивать из открытых дверей и – кубарем вниз, превращая в рванье свое и без того неприглядное обмундирование.

К счастью и на удивление никто из пассажиров от этого крушения серьезно не пострадал, разве что в сердцах казаки побили молодого турка – сцепщика вагонов. Но сделали это, учитывая обстановку почти военного времени, быстро и без шума. Перепуганные крушением французы не смогли, а может и не захотели, вмешиваться.

Когда один вконец развалившийся вагон отцепили и оправившиеся от шока пассажиры перенесли из него свой нехитрый скарб в другие вагоны, поезд, после двухчасовой задержки, вновь отправился в сторону станции Чаталджа.

Казаки бурно обсуждали случившееся железнодорожное происшествие.

– Вот гад, стрелочник! Чуть ли не в первый же день в турецкую землю мог втрамбовать!

– Да не стрелочник он, а сцепщик!

– Мне бы было все равно! Из-за стрелочника или из-за сцепщика голову здесь сложить! И это после всего того, что в России было…

Побитый сцепщик под охраной двух французов, как изваяние, сидел без движения и в сторону казаков старался не смотреть, словно боялся, что если он встретится с кем-нибудь из них взглядом, то его обязательно еще раз побъют крепкой казачьей рукой.

Глава 4

Как по иронии казачьей судьбы, вновь прибывших казаков французы везли в Чаталджу. В ту самую далекую и легендарную Чаталджу, перед которой остановились донские полки во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов. В ту самую Чаталджу, которую отчаянно атаковали братья болгары в 1912 году в борьбе за великую русскую мечту – захвата константинопольских проливов. Правда, болгары тогда больше мечтали воплотить не русскую, а свою великую мечту – завоевать пространство для болгарской империи на Балканах.

На турецкие, хорошо укрепленные, позиции перед Чаталджой болгары ходили в безумные по храбрости штыковые атаки – «на нож». Но для преодоления оборонительной линии из двадцати семи фортов, протянувшихся от Черного и до Мраморного морей, одной храбрости было мало. Хадем-Киойская гряда осенью 1912 года была усеяна трупами турецких и болгарских солдат.

По Лондонскому соглашению, заключенному в мае 1913 года, та война так и закончилась на чаталджинских позициях. А спустя два года здесь опять гремели бои. Только фортов и укреплений стало гораздо больше. Построенные под руководством немецких инженеров, специалистов в области фортификации, они остановили войска Антанты.

Англичане, французы, австралийцы, греки и сербы так и не смогли полностью пройти Хадем-Киойские высоты и вырваться на оперативный простор для захвата Константинополя, а с ним и заветных для всех европейских держав проливов. Следы той, совсем недавней войны на полуострове были видны повсюду: длинная цепочка бетонных дотов, громаднейшие бетонные форты на основных высотах и оплывшие, но еще сохранившие свою форму окопы третьей и четвертой линий турецкой обороны. Теперь – это зона французской оккупации.

– Тук-тук, тук-тук, – стучат вагоны на стыках рельс. Кряхтя и качаясь, изредка издавая короткие гудки, тащился поезд к Чаталдже.

После небольшого крушения пострадавшие, и оттого теперь особо бдительные пассажиры этого горемычного состава, внимательно прислушивались ко всем издаваемым поездом звукам. Но поезд ровно шел по низкой горной гряде вдоль берега притихшего моря.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.