Сказки Зачарованного леса

Друг молча кивнул головой, окончательно сдаваясь. На небе сияли звёзды, играли в траве на крошечных скрипочках кузнечики, самозабвенно пела где-то в лесной чаще ночная птица. Жизнь шла своим чередом.

10 – "Волшебное колесо", сказка дня

Катится колесо, катится, по кочкам, по горкам. Собирает радости и горести, обиды и прощения. Не простое-то колесо, волшебное. В нём вся жизнь человеческая, как она есть, со взлётами и падениями.

Слаб человек, пугают его печали и горести, хочется ему подольше остаться в радости и счастье. Пытается он колесо своё удержать, не даёт ему катиться. А ну, как на следующем повороте макнётся колесо в лужу, окатит грязной водицей, занавесит жизнь серыми красками. Страшно.

Да только-то неведомо человеку, что, пытаясь колесо удержать, тем самым он жизнь свою останавливает, плесенью покрывается да мхом. Под лежачий камень не только водица не течёт, жизнь там тоже водится сонная да болотная. Тиной затянется, только и останется, что квакать, словно лягушка пучеглазая.

Страшно, ух, как страшно вперёд шагать, колесу своему дозволять крутиться. А надо. Нет движения – нет жизни. Киснет всё, а потом пропадает. Уксусом пахнуть начинает.

Проверь себя: не закисла ли ты? Не начала ли пахнуть уксусом? Не покрылась ли мхом и паутиной?

Пора, пора качнуть твоё колесо, пора трогаться в путь. Пора разрешить колесу катиться как надо, по нужным путям и маршрутам. Лови жизнь, впускай свежую водицу, промывая водицей той глазки свои, чтобы ясно путь видели и колесо своё, если мхом-паутиной оно покрылось.

Крутится колесо, вертится, жизнь раскручивает и застояться ей не даёт. На то оно и колесо.

11 – "Ловчий", сказка дня

Жил-был на свете человек. По правде сказать, так себе человек, человечишка. Мелкий, злобный, всю жизнь другим гадости делал и тому радовался. А коли попадался ему по пути кто сильный да богатый, начинал перед ним лебезить, добренького и хорошего из себя строить. Умел он к людям в доверие втираться так, что те, хоть и видели нрав его пакостный, прощали и снова доверять начинали. Так и жил долгие годы.

Однажды отправился мужичок с большой компанией в лес, то ли на охоту, то ли просто на прогулку, кто ж его знает, зачем со всеми потащился. Охотник из него тоже так себе, но ружьишко где-то раздобыл, костюм специальный нацепил, сапоги высокие. Ходит, ухмыляется, вот, дескать, какой я, любуйтесь. Мужики другие над ним подсмеиваются, но вслух ничего не говорят, пусть потешит своё самолюбие.

Началась охота, стали звуки выстрелов раздаваться. Только странное что-то творится, исчезает добыча, как не было. Видит охотник, что попал, а пока доберётся до места, и нет никого. Чешет в затылке, может так, подранил просто? Тоже нехорошо, оставлять мучиться. Ищет, ищет, ничего найти не может.

Настреляли, конечно, но втрое меньше, чем обычно. Что домой нести, чем семью кормить? Пригорюнились все, устали, решили к ночлегу готовиться. Разложили палатки, костры развели, булькают котелки с кашей, фляга по кругу ходит. Не для выпивки, а больше для сугреву и поднятия настроения. Сидят, меж собой всякие байки гуторят да странные дела обсуждают. Что ещё на ночь глядя вспоминать, самое страшное надобно, чтобы потом до ветру из палатки выйти было боязно.

Вот говорит один охотник:

– Не, братцы, хоть режьте вы меня, но нечисто дело с нашей охотой сегодня. Куда добыча делась? И если только поранили зверьё, то куда они ушли и где кровь? Или все мы разом промахнулись?

Мужичок тот здесь же, уши навострил, подсмеивается:

– Так давайте завтра ещё настреляем? Патроны есть, ружья работают. Кто мешает-то?

Замолчали охотники разом, посмотрели тяжело. Наконец, заговорил самый старший:

– Ты у нас тут человек пришлый, не охотник, оттого всякую ересь несёшь. А среди охотников все знают, что нельзя зверя больше нужного для пропитания твоей семьи бить. Иначе худо будет.

– Да от чего худо-то? – недоумевает мужичок.

– Ловчий придёт, – буркнул старший и рассказал легенду старую.

Мол, живёт в лесу Ловчий и следит за сохранением порядка и справедливости. Смотрит, чтобы поддерживалось равновесие, чтобы люди больше нужного из леса не брали и зверей зря не обижали. А кто закон нарушает, того Ловчий накажет. И ничем его не умаслишь, не уговоришь, от наказания не увильнёшь. Один закон у него: сделал дело, будто готов к последствиям.

– Байка это всё, – засмеялся мужичок. – Охотничьи россказни. Вы как хотите, а я спать.

Развернулся от костра и в дальнюю палатку заполз. Пожали ему вслед плечами другие мужики, ещё немного посидели и тоже разошлись на ночлег. Когда все крепко-накрепко уснули, а на небе всплыла полная луна, щедро обливая всё вокруг молочным светом, мужичок из своей палатки осторожно выбрался и в лес, крадучись, пошёл.

Идёт и под нос себе бормочет:

– Ишь ты, выдумали тоже. Ловчий какой-то. Кто-то для смеха придумал, а эти дураки верят. Могли бы зверья набить да на базар свезти, денежек заработать. Дурни, одним словом.

Подошёл к одному кусту, в сторону ветки отвернул, глядь, под ним заяц неживой лежит, одним из охотников днём подстреленный. Под другим ещё заяц. Хитрый мужичок зачем на охоту-то поехал? Сам он и не собирался ружьём пользоваться, так, для вида взял. Зато замечал, куда добыча после чужого выстрела падала, шустро туда бежал, добычу припрятывал и делал вид, что тоже кого-то караулил. Так и напрятал целую кучу.

Увлёкся сбором, ничего вокруг не слышит, аж подпрыгнул, когда за спиной голос спросил:

– И что ты со всем этим добром делать собираешься? Семья большая, видимо, у тебя?

Повернулся мужичок, в голове мысль бьётся: «нашли другие охотники, надо что-то придумать, как-то оправдаться». Давай скорее отговорки всякие измышлять, а за спиной вовсе не мужики стоят. Вернее, мужик, но явно чужой. Высокий, борода каштановая рыжиной отливает, весь в шкуры одет, в руках лук держит, а из-за плеча колчан со стрелами выглядывает.

«Ряженый какой-то», – думает мужичок. «То ли ненормальный какой по лесу шастает?»

И грубо так отвечает:

– Ты кто такой? Тебе какое дело, что я со своей добычей делать буду? Может, на базар свезу, людям продам, может, себе оставлю. Иди, куда шёл, своей дорогой.

Прохожий в усы усмехнулся, лук на плечо закинул и ласково так говорит:

– Ловчий я. И в этом лесу испокон веков порядок да закон храню. А закон говорит, что нельзя людям зверя брать больше, чем надо для пропитания себя и семьи. А ты мало того, что своих соратников-охотников обманул, ещё и семьи у тебя никакой нет. Гнилое у тебя нутро, мелкое. Ну что ж, по заслугам и награда. Держи, – и по плечу хлопает ручищей тяжёлой.

Говорит ласково, да только у мужичка от ласки той озноб по коже идёт, так страшно. А уж когда ему Ловчий руку на плечо положил и вовсе к земле пригнулся. Затрясся весь от страха, клонится всё ниже и ниже. Потом не выдержал, побежал прочь, от страшного подальше.

Бежит и не понимает, что с ним такое? Почему кусты выше его стали? Смотрит на руки свои, на ноги, а это вовсе не руки и ноги, лапы уже у него, шерстью серой обросшие, уши на макушке оказались, вверх вытянулись. Доскакал до ручья, глянул в воду. Нет человека, заяц есть, большой, красивый, но заяц.

Понял тогда бывший человек, о какой награде Ловчий говорил, закричал от страха и отчаяния, начал на заячьем лопотать – просить о прощении и снисхождении, клясться, что исправится да жить по-другому начнёт.

Появился перед ним Ловчий, посмотрел на зайца пристально и промолвил:

– Исправишься, говоришь? Ну как исправишься по-настоящему, а не на словах, так и шкурка заячья спадёт, снова человеком обернёшься.

И ушёл в темноту чащи лесной.

Проснулись охотники от крика заячьего истошного, выскочили из своих палаток, никого нет вокруг, а на поляне куча добычи лежит. Обрадовались охотники, добычу разобрали и утречком ранним домой уехали, оставив Ловчему щедрые дары, кроме него, кому такое под силу сотворить.

Мужичка-то уже дома хватились. Искали, конечно, да как его найдёшь, коли он зайцем по земле бегает. Говорят, до сих пор бегает, заячью шубку носит. Не смог, значится, измениться по-настоящему.

12 – "Удерживаемый", Сказка дня

Вокруг всё было так привычно. Знакомо. День ото дня одно и то же. Засасывающее болото обыденности. В нём растворялись желания и мечты, особенно те, что отличались от принятых здесь. Те, что звали куда-то вдаль, за горизонт, в другое, непонятное, невидимое отсюда.

Каждое утро она просыпалась со странным чувством, как будто что-то забыла. Или пообещала и не сделала. Это чувство было мимолётным, кратким, как выдох. И так же, как выдох, оно растворялось в буднем беге дня.

Иногда оно мелькало в разговорах, в текстах, в мыслях. Что-то совсем новое, свежее, яркое, звучное, как прохладный душ в жаркий день. Душа вскидывалась, начинала вглядываться в то, что манило из-за горизонта. Но потом снова сникала и погружалась в привычное серое. Которое хоть и скучное, но такое безопасное.

– Ну, ты и придумала, – смеялись подруги, с которыми она пробовала делиться своими мыслями и мечтами.

– Никто в нашем роду так не делал. И тебе нечего время тратить. Жить надо, как веками установлено, – ворчала родня в ответ на её робкие попытки рассказать о своём внутреннем.

Муж и вовсе хмыкал в ответ и отворачивался к телевизору. Там было интереснее, чем разговоры жены непонятно о чём. Или привычнее?

Но больше всего сопротивлялось внутреннее. Накопленный жизненный опыт, спрессованный в тугую пружину, сплавленный за годы с родовым знанием, с памятью о потерях и поражениях. Сейчас он надёжно укутывал её, изображая защиту, которая всё больше превращалась в клетку. Клетку безопасности, удушающей, ослепляющей безопасности.

То, что вроде бы должно было защищать от горечи и боли, казалось, не только не защищает, но ещё и усиливает их. Да и куда она должна деться, вся эта боль, если она постоянно живёт внутри. Надёжно закреплённая защитой. Спелёнатая ею, как бинтами.

Но ведь любые бинты рано или поздно надо снимать. Так же, как и отказываться от любого гипса и костыля.

Страшно. Открывать давнюю рану, самостоятельно рвать уже закостеневшие бинты защиты, корсеты привычности. Заглядывать в себя со скальпелем острых вопросов: Зачем? Для чего? Что вместо этого?

Странно. Пережить первый поток, что хлынет из вскрытой души. Пропустить те чувства и страхи, что там жили, признать их и отпустить. Пожалеть себя, погладить по головке, покачаться в любящих объятьях – пусть даже саму себя за плечи.

И обнаружить, что сейчас не так уж и больно. Увидеть, что выросла. Давно уже выросла и те прошлые страхи, боли не так уж страшны и чувствительны. Но если бы их не выпустила, то так бы никогда и не узнала, что страшный монстр из детства давно превратился во всего лишь картинку на стене. А предписанные законы и правила можно нарушать – обеда никто не лишит и в угол не поставит.

Она помнила о главном – не забыть соразмерять степень ответственности. Понимать, чем может аукнуться шаг в новое, неведомое. И, возможно, махнуть на него рукой и остаться на месте. Не всем дано открывать новые земли, кому-то надо обживать уже открытые.

Её никто так и не понял. Окружение крутило пальцем у виска, муж после недолгих попыток вернуть прежнюю тихую и покорную жену, собрал вещи и ушёл. Было обидно, да, и горько, она всё же надеялась, что он сможет принять её изменения. Но пусть так. Возвращаться в серую клетку обыденности ей больше не хотелось. И только дети радостно реагировали на мамины нововведения. Они были ещё в том возрасте, когда человек умеет и не боится мечтать. Когда страхи ещё не спеленали в неподвижный корсет защиты.

А она шла к своим мечтам и полузабытым желаниям. Не обращая внимания на разговоры за спиной, на попытки отговорить, на тех, кто перестал с ней общаться и отказывался принять её другой. Пусть. Это был их выбор. Их право. У неё же было своё право и свой выбор. И, шагая в тёплую волну, набегающую с моря на берег, она уже не сомневалась, что он был сделан правильно. И шаг, и выбор.

13 – "Чёрный Шах", сказка дня

Ну что же, детушки, наливайте себе чай да садитесь ближе к очагу. К живому огню, к теплу, что прогоняет мрак и хлад. Пейте чай и слушайте сказочку. Про страшного Чёрного Шаха, что ходил по земле во времена давние. А вы слушайте и на ус мотайте.

Давно это было. Много уж лет прошло и успело забыться. Ходил по земле страшный зверь – Чёрный Шах. Огромный волк с горящими огнём глазами. Неторопливо выплывал он из тумана, что всегда окружал его, и подходил к какому-нибудь дому. Там поднимал вверх морду и выл.

Заслышав его вой, люди начинали дрожать и смотреть друг на друга со слезами: за кем он пришёл на этот раз. Они запирали на ночь двери на крепкие засовы, а окна закрывали плотными ставнями, но ничто не могло остановить Чёрного Шаха. Как туман просачивался он сквозь засовы и ставни и уводил за собой человеческие души. Бесполезно было его упрашивать, приносить дары или пытаться остановить. Беспристрастно и неумолимо делал он свою работу.

Люди боялись и ненавидели Чёрного Шаха, как того, кто нарушал привычный порядок, забирал любимых, уносил дорогих сердцу. И не делал различий между немощным стариком и тем, кто был ещё полон сил. Его именем пугали детей, проклинали непутёвых мужей и недругов.

И только ведающие, те, кто сами стояли на грани миров, видели его настоящую суть. Существа не из крови и плоти, существа, не имеющего явной формы. Суть которого состояла в поддержании равновесия жизни и смерти. Он всего лишь забирал тех, чья нить жизнь была окончена. Давая дорогу новому. Помогая колесу жизни не останавливаться ни на миг.

В домике у самого леса болела маленькая девочка. Болела она с самой зимы, всю весну и лето. Вот уже и осень вступила в свои права, но ребёнок так и не поднялся с кровати. И бедная мать с ужасом ждала, когда рядом раздастся вой Чёрного Шаха.

Он пришёл ночью, тихо, что было для него несвойственно. Утомлённая ночными бдениями мать спала, притулившись у кровати дочери. Та же, с красными, горячечными пятнами на щёках и блестящими от жара глазами, молча рассматривала большую призрачную фигуру, внезапно соткавшуюся в комнате из туманных нитей.

– Собачка, – сказала девочка, – чуть приподняв тонкую, бледную ручку и тут же бессильно уронив её на пёстрое одеяло.

Голос был слаб и еле слышен. Но Чёрному Шаху он не был нужен, такие существа умеют слышать голос души.

– Я не собачка, – проворчал он. – Я – Чёрный Шах.

– А, ну да, – прошептала девочка. – Мама боялась, что ты меня заберёшь. Только я не могу ходить, ножки болят. Ты позволишь мне взобраться тебе на спину?

Чёрный Шах даже растерялся, если вообще такое существо может испытывать какие-то эмоции. Обычно люди его боялись, забивались в угол и прятались. А этот ребёнок ведёт себя странно, ещё и покатать просит.

– Ты меня совсем не боишься? – недоумённо спросил он девочку.

Та слабо улыбнулась и мотнула головой по подушке, обозначая отрицание.

– Нет. Я давно болею, мама постоянно плачет, мне ничего не помогает. Устала болеть и мама со мной устала. Мне её жалко. Там, куда ты уводишь людей, там будет что-нибудь болеть?

– На той стороне ничего не болит. Там живут души, а не тела, – проворчал Чёрный Шах. – Ладно, полежи, мне надо кое-чего уточнить.

И исчез, как будто его не было. Залаяла в будке на дворе собака, заворочалась потревоженная мать. Она подскочила, бросилась к дочери, но та спала. Крепким сном здорового ребёнка. Лоб больше не горел, щёки стали обычного цвета без всякого неестественного румянца да и выглядела девочка куда как лучше.

Мать прижала руки к груди. «Неужели отступила болезнь? – думала она. – Неужели мы победили эту хворь?».

А где-то за гранью шёл яростный спор. Спорили Чёрный Шах и высокая статная женщина с чёрными длинными волосами и в чёрном же платье.

– Ты с ума сошёл?! – в который раз вопрошала Богиня. – Сбрендил, от людей нахватался? Хочешь, дам тебе отпуск. Сходишь куда-нибудь, развеешься. Чего выдумал-то? Кого я поставлю на твоё место?

– Поставь Смерть, – рыкнул Чёрный Шах и кивнул головой в сторону, где стояла, прижавшись к стене, другая женщина. – Она давно у тебя просит какого-нибудь нормального дела.

Смерть отлепилась от стены и умоляюще посмотрела на Морану. Та поморщилась.

– Сговорились. Ладно, что с тобой сделаешь, всё равно сбежишь. Отпущу. Но только после того, как преемницу обучишь. Не мне же самой по людям ходить, нити резать. Мне и со станком хлопот хватает.

Но её уже не слушали. Смерть убежала в подземную кузню ковать себе косу, Чёрный Шах пошёл с нею, по дороге рассказывая все премудрости и тонкости.

– Ох, вот вроде существа неземные, бестелесные, а ведут себя порой хуже человеческих детей, – покачала им вслед головой Морана и пошла, улыбаясь, по своим делам. Она-то точно знала, что именно так произойдёт рано или поздно, кому не знать, как богине судьбы.

На землю снова пришло лето, благословенная пора. Во дворе домика у самого края леса играла девочка. Она рассаживала кукол на большом бревне и разговаривала с ними, воображая, что они пришли к ней в гости. Мама пока не отпускала её играть за двор, хотя болезнь и отступила, но силы к ребёнку возвращались медленно. Другие дети тоже не всегда могли прийти поиграть с нею, и потому девочке часто приходилось быть в одиночестве.

Но она не скучала. После встречи с Чёрным Шахом что-то в ней изменилось, исчез страх и появилась странная уверенность в себе. Более того, девочка стала видеть течение жизни в других. Места, где оно прерывается, там дремала или уже вовсю разворачивалась болезнь. И места, где жизненная сила текла, как положено.

Во двор вошла и улеглась большая чёрная собака. На первый взгляд она ничем не отличалась от других собак, вот только если приглядеться, глаза её горели чуть видным красным светом.

– Ты вернулся?

Девочка кинулась обниматься и, прижимаясь к густой шерсти где-то в области собачьей шеи, прошептала:

– Я скучала.

– Я тоже, – неожиданно для себя ответил Чёрный Шах, а это именно он и был. – Давай рассказывай, что тут происходило.

Девочка выросла и стала сильной знахаркой. Ходила по городам и весям и помогала исцеляться людям. Она точно знала, кому сколько отведено времени и никогда не бралась за тех, чья нить жизни подходила к концу. Неотступно за ней всегда следовал большой чёрный пёс, охранял, как думали люди. Был другом, как знала сама знахарка и Чёрный Шах.

Говорят, они до сих пор бродят по земле, появляясь то там, то здесь. И никто уже не узнаёт страшного Чёрного Шаха. Вместо него ходит Смерть с острой косой. Но она не воет, приходит тихо и молча обрезает нить.

Крутится Колесо, идёт жизнь. Чему суждено уйти, уходит, чему суждено родиться, рождается. И нет хуже заделья, чем пытаться остановить этот вечный круг.

14 – "Кузница", сказка дня

– Стук, стук, – стучат молоты и молотки.

– Дзынь, дзынь, – отзывается железо и сталь.

– Шшш, – шипит раскалённый металл в объятьях холодной воды.

Трудятся молодцы-кузнецы, дружно, споро, пот утирают со лба, что из-под косынок в глаза стекает. Ух, и весело идёт работа, куётся железо, куётся сталь. Кому оружие, кому плуг. Кому землю родную защищать, кому пахать, урожай возделывать, воинов кормить, женщин и деток больших и малых.

Полыхает огонь, трещат искры, дышат меха. Снуют туда-сюда подмастерья между мастерами, юркие, верткие. Приглядываются, учатся. Кто-то и сам вскорости встанет к горну да наковальне, возьмёт в руки молоток, выкует свой первый меч. А может и нож, что задаст мастер, то и сделает. И коли решит старший, что достоин подмастерье, то возьмёт его в ученики. Повяжет ему фартук из кожи толстой, воловьей, на голову косынку красную, огненную, как огонь в очаге, и станет самолично знания да умения передавать.

Всё здесь важно: ловкость и сила в руках, острый глаз, память да смекалка, чтобы мельчайшие детали выхватывать и запоминать. А пуще всего прочего нужно мастеру настоящему – огонь в сердце. Чтобы дело не только в руках горело да спорилось, но и в душе звало. Так иной мастер ночь спать не будет, думу думать да приноровляться, как сладиться с тем, что не поддаётся с первого раза, что требует по-новому на него посмотреть да что-нибудь этакое измыслить.

Не спит мастер, ворочается в кровати. Проснётся жена рядом, проворчит: «Ну чего ворохаешься, спи уже». Угомонится вроде мастер, а думки в голове вертятся, так и сяк примеряются, как с загадкой справиться. Подхватится он прямо посередь ночи, подскочит, прибежит в кузню, фартук второпях натянет и давай мысль пойманную воплощать.

Придут утром другие мастера, глядь, спит посерёдке кузни, а рядом меч узорчатый, коего в краях их ещё и не творили доселе. Рассмотрят творение то, поудивляются и начнут секрет перенимать. Не принято среди мастеров настоящих таиться друг от друга, общее дело делается, на общее благо. Так и живут общим: вместе работают, вместе отдыхают.

А коли подкрадётся беда-несчастье к кому, то и общим кругом соберутся с поддержкой да помощью, обогреют после и к жизни вернут, коли тоска-кручина чёрным покрывалом кого прикроет. Горит в сердце мастеров-кузнецов огонь неутолимый, горит-полыхает, кровь разжигает. Как работают, так и отдыхают, весело, с огоньком, жён своих любят и оберегают, деток холят и лелеют.

Знают кузнецы один секрет, от огня подслушанный: пока горишь, то и живёшь настоящим, живым. А как поддался тоске-унынию, огонь свой дозволил загасить, то и нет уже жизни там. Так что бросай это дело, раздувай меха, бери молот в руки и куй свою жизнь заново, перековывай как надобно. И помни: ремесло даётся упорным и настырным, не боящимся пробовать да ошибаться.

15 – "Обманщик", сказка дня

Жили-были муж с женой в одном селе. Звали их Иван и Настасья. Хорошо жили, редко-редко ругались. Да и то, если поругаются, поссорятся, так быстро помирятся. Ходили друг за дружкой, как нитка за иглой, куда муж, туда и жена, куда жена, туда и муж. Всё вместе сделали и всё у них спорилось да ладилось.

Отправился однажды муж в город по делам хозяйственным, то-сё прикупить. Пришёл на базар, а там ярмарка. Прилавки раскинуты, торговцы к себе зазывают, товар свой расхваливают и мимо идти не велят. Походил муж туда-сюда, купил, что надобно, и уже было в сторону дома ноги повернул.

Да тут слышит голос из-за одного прилавка:

– А что это ты, добрый молодец, мимо идёшь? Что ко мне не заходишь?

Стоит за прилавком дева-краса, огненная коса, глаза зеленью кошачьей отливают. Стоит, на Ивана смотрит, усмехается.

А тот остолбенел на месте, никогда такой красоты не видел. Поманила его красавица пальчиком, он за ней и пошёл, как привязанный. Видели, как за прилавок заходил да не видели, чтобы выходил. Пропал мужик, в зелёных глазах заблудился.

Ждала Настасья мужа своего из города, целый день ждала и не дождалась. Уж к вечеру рассказали односельчане, с кем муж в городе остался, куда подевался. Заболело сердце у жены обманутой, запекло в душе, руки опустились.

«Как же так?» – думает. «Как мог он? Ведь дети у нас, семья. А он на красу повёлся. Ну что ж, выбрал свой путь, значит, так тому и быть. Я свой выбор тоже сделаю».

Ушла в дом молча, платок сняла, две косы распустила да на одну переплела, дескать, одинокая с этой поры. Дети стали спрашивать, куда отец запропастился. Она им честно ответила, что переехал отец в город, больше с ними не живёт и жить не будет.

Смотрят другие женщины, как она к колодцу за водой выходит. Извивается по прямой спине коса, платка на голове нет, голову вверх подняла. Поняли всё без слов. Кто-то ещё хотел подсказать, что выручать мужика надо, забрать из рук чужих, загребущих. Да только обманутая жена и слушать не стала, сказала, как отрезала:

– Не телёнок он и не покрали его, чтобы я за ним бегала да назад возвращала. Сделал шаг в сторону, сам выбрал, променял семью и любовь на красу неземную, так тому и быть. Мы с детьми и без него проживём.

Сказала, развернулась так, что коса взлетела и пошла домой. Проводили её бабы другие глазами да и тоже по домам разбрелись. Нашлись ещё охотники, стали к Настасье подкатывать, приголубить несчастную женщину. Получили пару раз коромыслом по спине, а одному и вовсе ведром тяжёлым прилетело, и успокоились, обходят дом Настасьин по дуге большой.

Стала она с детьми жить-поживать лучше прежнего. Дети помогают матери во всем, и сама целый день трудится. Всё у них складно да ладно.

Так прошло лето и зима прокатила. Откуда не возьмись по весне, как растаяло уже всё и новая трава в рост пошла, прикатил из города на бричке Иван. Весь сытый-холёный, довольством так и светится.

Прикатил да к дому бывшему своему сразу направился. Просит у Настасьи разрешения детей повидать. Вышла та на крыльцо, смотрит на мужа бывшего, спокойная-спокойная, ни улыбки на лице, ни возмущения. Ровно чужой человек перед ней.