VHS, или Квадратный компакт-диск

С ним приходила полноватая женщина, присаживалась осторожненько на стуле справа от меня, но ее лица я долго не мог разглядеть, потому что она постоянно плакала и к губам прижимала пухленький кулачок с белым носовым платочком. Ни мужчину, ни эту женщину я раньше никогда не видел.

Помню ссутулившуюся старую женщину с деревянной шваброй и тряпкой в руках – нянечка. В моей палате она появляется каждые два часа… даже чаще, чем «очень медицинская» сестра Вера…

…и моет, моет, моет, моет…

Больше никто не заходил – это точно.

И что интересно, я могу вспомнить и зрительно воспроизвести узор вышивки на оборке кофты плачущей женщины, помню толстое, словно бочонок, обручальное кольцо на ее полноватом пальце, а рядом, на среднем – перстень с красным камнем (рубин, по-моему, называется), но – какой-то несуразно огромный и… на самом-то деле, некрасивый.

Впрочем, какой такой рубин? Я ведь в камнях разбираюсь также как заяц в рыбьей чешуе…

Еще отлично помню на дорогих синих джинсах у мужчины очень качественный и неестественно ровный боковой оранжевый двойной шов, джинсы явно покупались в приличном бутике. Также я отлично запомнил, как он повернулся, обошел мою кровать, а меня и накрыло волной того самого одеколона. Он вышел из моего обзора куда-то за «спину» к окну – в палате слегка потемнело.

Помню в подробностях все студенческие лица. Их было пятеро: двое парней и три девушки. Один парень – типичный студент из кинофильмов «про Шурика» в смешных роговых очках и в рубашке из крупных розово-зеленых клеток. Ворот рубашки кривовато топорщился из-под белого халата. Второй – повыше, крупнее и постарше с таким же невыразительным и равнодушным лицом, как у Сергея Андреевича. Этот также, наверное, станет хорошим доктором. Девушки – не очень симпатичные: одна длинная и худая, «шо оглобля», также в пластмассовых очках, но сама оправа куда поприличнее, нежели на «Шурике». Две другие излишне упитанные, обе не в моем вкусе, и их я не особо разглядывал. Хотя, вероятно, смог бы на допросе у следователя в деталях составить их подробные словесные портреты.

Причем тут следователь?

А потому что был и такой, но я его не видел. Сквозь наркотический дурман помню, как где-то далеко по коридору скрипнула входная дверь, и голос Сергея Андреевича продолжал разговор, начало которого я не слышал:

– Товарищ лейтенант, не раньше, чем дня через два-три. Он только сегодня в себя пришел…

Мне тогда подумалось, что речь шла обо мне.

Впрочем, почему именно обо мне? Отделение большое, разных голосов и звуков много, раненых и калеченых полные палаты, некоторые даже постанывают, я слышу. Но в отдельной палате, похоже, я лежу – единственный.

И, повторяю, без телевизора – непорядок.

Откуда такая фотографическая память, откуда такой тонкий слух, и глаза, способные рассмотреть полоски на побеленном потолке? Ведь я близорукий да, к тому же еще на правое ухо глуховат, поэтому телефонную трубку или блютус мобильника всегда держу у левого.

Что-то странное сотворил со мной грузовик, которого я также никак не могу вспомнить.

Глава 5 Николай Дмитриевич

14 апреля, 2000 г

Мудрицкий еще раз посмотрел на часы – осталось три минуты.

Пора!

Он встал из-за стола, взвалил на плечо свой ноутбук и вернулся на рецепцию у входа. Подождал, пока появилась белая юбочка с белым кокошником, расплатился за кофе и вежливо сказал «спасибо».

– Приходите к нам еще, – снова чуть присела коротенькая юбочка.

– Обязательно, – ответил Мудрицкий, но пошел, понятно, не к выходу, а прямо через зал к столику Подскребаева и Николая Дмитриевича.

Федор что-то внимательно изучал в своем наладоннике. Он его использовал и как персональный мини-компьютер, и как телефон, и даже (однажды попытался) как видеокамеру, но качество видео оказалось «никаким», на что Феликс ему и указал.

Подскребаев изрек тогда расхожую фразу, что мол: да, телефон должен быть телефоном, фотоаппарат фотоаппаратом, а видеокамера видеокамерой, но свой наладонник в качестве телефона использовать продолжал. Вот и сейчас ему кто-то позвонил, и Федор ответил короткое «Да». По сравнению с обычным мобильником он смотрелся просто огромным. Натурально – шахтерская лопата возле уха.

– Здравствуйте.

Федор сказал в телефон (в наладонник) ещё одно короткое: «Да, давай» и отбил звонок. Поднял голову и своим огромным тупым подбородком указал Мудрицкому на стул слева от себя:

– Садись.

Николай Дмитриевич вежливо ответил:

– Добрый день, – но руки не протянул, продолжал цедить из огромной фарфоровой кружки.

Зеленый чай – сумел разглядеть Феликс огромные «чаинки».

Их столик был прямоугольный (покрытый белоснежной скатертью), где посетители сидят парами напротив друг друга, и Федор усадил Мудрицкого рядом с собой…

То есть складывалась такая диспозиция: Николай Дмитриевич дает аудиенцию, а Подскребаев – как бы представляет и протежирует ему Мудрицкого.

Но Феликс продолжал стоять.

Перед Подскребаевым – опустошенный «наперсток» из-под кофе, в центре – черная лакированная пепельница без окурков (официанты их тут меняют оперативно, чуть ли не после каждой выкуренной сигареты), а перед Николаем Дмитриевичем – блюдечко с медом.

– Расскажи Николаю Дмитриевичу еще раз все то, о чем ты говорил мне, – сказал Федор. – Только коротко.

Феликс продолжал стоять.

Он напряженно раздумывал и, наконец, словно решившись, сказал, ни к одному из них не обращаясь и глядя на черную пепельницу в центре белого стола.

– А вы, Федор, вашему шефу, собственно, уже все про меня и рассказали.

Подскребаев оторвал взгляд от своей «лопаты», поднял на Мудрицкого ничего не выражающее лицо и перевел взгляд на Николая Дмитриевича. Но и тот никак особо не прореагировал, продолжал пить чай, а посмотрел на Мудрицкого лишь после того, как тот повернулся к Подскребаеву (Феликс заметил это краем глаза). Феликс опустил свой тяжелый ноутбук с плеча, неторопливо и обстоятельно устроился на стуле рядом с Федором, перекинул ремень через коленку и только после этого посмотрел на шефа Подскребаева.

– Видите ли, Николай Дмитриевич, – начал он (имя и отчество собеседника Мудрицкий проартикулировал особо отчетливо), – дело в том, что с Танечкой Андреевой, на самом-то деле, мы расстались друзьями и сейчас находимся в очень хороших приятельских отношениях. Да, львиную часть своего времени она теперь проводит в Киеве, она там фактически живет, а ее донецким офисом по-прежнему руковожу я. Ну и… естественно, осуществляю кое-какие собственные проекты, и Татьяна Викторовна об этом знает. Это – не есть тайна.

Подскребаев (пока Феликс все это говорил) вынул неторопливо сигареты из кармана, прикурил от звонко щелкнувшей зажигали, выпустил первую порцию дыма в сторону от собеседников, подтянул к себе с центра стола пепельницу и стряхнул в нее не видимый и пока еще даже не «начавшийся» пепел. На идеально отмытой и насухо вытертой черной зеркальной поверхности появилась лишь парочка белесых пылинок.

Николай Дмитриевич все так же молчал, не перебивал и никаких вопросов задавать не собирался.

Феликс продолжал.

– С вашим Федором Васильевичем мы действительно недавно разговаривали, и я пообещал ему организовать для вас съемочную группу, да и вообще – наладить съемочный процесс. Я могу это сделать без особых усилий, поскольку есть и ресурсы, и оборудование, и люди. У меня работают лучшие операторы Донецка, все они – мои ученики, и их способности мне известны. Да и опыт, как вы уже знаете, у меня также есть.

Собеседники Мудрицкого молчали, и Феликс продолжал «петь», как он это всегда делал на встречах с клиентами.

Он это умеет.

По крайней мере, он всегда был уверен, что с потенциальными заказчиками разговаривать у него получается.

Феликс кашлянул, словно освобождая дорогу для новых звуков своего голоса, и продолжал:

– Ваша спортивная команда, я это знаю достоверно, уже добилась определенных результатов, и, как мне кажется, она достойна иметь не только собственного оператора или съемочную группу, но и, я в этом уверен, готова выступить на каком-нибудь всеукраинском канале с собственной автомобильной или спортивной телепередачей. Прайс-листы большинства каналов сейчас не так шокируют, как это было, скажем, еще два-три года назад, поэтому, как говорят англичане, «почему нет»?

Собеседники Мудрицкого по-прежнему продолжали молчать: Николай Дмитриевич аккуратно отправил в рот очередную ложечку с медом и неторопливо смаковал ее мелкими глотками из большой фарфоровой кружки. Подскребаев курил сигарету, и горстка пепельного цвета в черной пепельнице начала рассыпаться все дальше от центра к краям.

Поскольку никто из них не торопился с вопросами, Феликс добавил напоследок:

– Все зависит от ваших желаний ну и, конечно, от вашего бюджета.

И – замолчал.

Подскребаев вдавил своим большим пальцем докуренную сигарету в пепельницу, но та не потухла, и тоненькая струйка дыма потянулась кверху. Николай Дмитриевич на это никак не прореагировал, но Подскребаев тут же «дотоптал» окурком начавшийся дымок и отодвинул пепельницу подальше от всех, на самый край стола.

Белая юбочка, как это всегда бывает в подобных заведениях, появилась бесшумно и незамедлительно. Перед Федором опустилась на стол большая белая чашка кофе, блюдце, полное синих изящных пакетиков (сахар), отдельно – чашечка с молоком, а пепельница с края стола исчезла, и в центре появилась новая, чистая и так же насухо и до зеркала вытертая.

– Девушка, как вас зовут? – Николай Дмитриевич, наконец, убрал от своего лица огромную кружку и поставил ее на стол – правильные черты лица, красивые чувственные губы.

– Оксана.

– Симпатичное имя, – проговорил он без всякого выражения на красивом лице.

– Спасибо.

– Вы тут недавно работаете, – даже не спросил, а скорее констатировал Николай Дмитриевич.

– Да, вторую неделю.

Николай Дмитриевич без всякой паузы (и без какого-либо перехода от одного собеседника к другому) сказал, глядя на свою чашку:

– Я буду думать.

Официантка тихо исчезла, а Феликс расстроился.

И расстроился искренне и неожиданно для самого себя.

Виду он, конечно, не подал, но ответы типа «я подумаю», почти всегда означают – «нет»!

Но Феликс ошибся.

Николай Дмитриевич после небольшой паузы продолжил:

– Мы всё сделаем поступательно, – он отодвинул от себя блюдечко с медом, сверху аккуратно положил ложечку.

Вдумчивое правильное лицо, идеальная стрижка, светлые волосы с чистым ровным пробором, строгий серый костюм, белая рубашка и галстук – естественно – серый, в тон костюма.

И туфли у него на ногах – долларов триста за пару, – подумал про себя Феликс.

– Мы поступим поступательно, – он словно поиграл этими двумя словами «поступим поступательно» и посмотрел, наконец, на Мудрицкого, – Федор вам всё расскажет, а я сейчас – прошу прощения.

Николай Дмитриевич встал – стройный высокий (как же иначе?), спина идеально прямая, Мудрицкий и Подскребаев также поднялись – одновременно.

– Так ты считаешь, что его можно и в машину? – повернувшись к Федору, Николай Дмитриевич кивнул на Мудрицкого так, словно это был не Феликс, а посторонний неодушевленный предмет.

– Я уверен, – ответил Подскребаев и пожал протянутую шефом руку.

Николай Дмитриевич повернулся к Феликсу и на этот раз руку протянул:

– Всего хорошего.

Крепкая рука, уважительно подумал Мудрицкий.

Ладошка мокрая, отметил про себя Николай Дмитриевич.

Глава 6 Бердянск

…средоточие мирной жизни. Хроника войны, 2014 год

От: Александр Николаев[[e-mail]]

Отправлено: Чт 21.08.2014 18:02

Кому: Сергею Андрееву ответ на тему «Будущего у Донецка нет…»

Похоже, нам в мире больше не жить, мир должен был треснуть, все шло к тому. Люди очень глупы и порочны. Я, надеюсь, ты из Донецка уехал.

–-

Александр Николаев

Саша, привет!

Да, я не в Донецке, я в Бердянске; считай с 12 июля 2014 года, то есть, уже почти полтора месяца! Это первое.

Второе, я не забыл о твоем письме, о твоем призыве – писать. Но все дело в том, что моя телевизионная авторская программа – мой единственный источник дохода – утерян безвозвратно. Если в Киеве, где находится сейчас вся наша редакция и всё наше производство, если там на 5-м телеканале и на Первом деловом еще удается зарабатывать каких-то денег, то в Донецке телеканал «Донбасс» запрещён, он ушел «в кабеля», да и вообще – какая сейчас на Донбассе жизнь?

Какие рекламодатели и какое там нынче ТВ?

Я не зарабатываю с марта. Ни копейки…

А жить как-то надо…

Сейчас я нахожусь в Бердянске, живу на даче у своего брата. Слава богу, хоть за жилье платить не надо, а цены тут за квадратные метры, как ты можешь догадываться, курортные, и начинаются от 20-50 долларов в сутки. Цена колеблется в зависимости от близости к пляжу и от наличия (отсутствия) условий комфорта и цивилизации – ТВ, Wi-Fi, кондиционера и так далее. А дневные температуры тут колеблются в пределах 28-32 градуса (и однажды я видел на датчике температуры моего красивого Шевроле даже +40). При этом, в одной комнате могут находиться не 2-3 человека, а по две, три семьи!

Местные руки потирают, что «сезон» не заканчивается и, похоже, не закончится, как обычно, к концу августа.

Здесь в Бердянске (и в Мариуполе, и в других «побережных» местах) я встречал некоторых своих друзей и знакомых, которые лето начинали с виски и коньяков, а теперь перебиваются виноградным вином по 15-20 гривен за бутылку. В изобилии, конечно же, и пиво с воблой (тут судак в почете), но и для подобного «вечернего развлечения» всё равно нужны деньги. Поэтому публика уже давно начала делиться на тех, кто продолжает пить коньяки с вискарями, и тех, кто давно перешел на овощи и кислое пиво с сушеным бычком.

Я – где-то в середине, лапу еще не «отсасываю», но и разных приятных вкусностей мы себе уже не покупаем.

Всё это я тебе рассказываю еще и в оправдание того, что пишу тебе (или писал) слишком мало. Почему? А потому что, слава богу, нашел кое-какую работёнку в интернете для одного киевского ресурса.

«Лопата», конечно же (в смысле труд – тяжелый и не адекватно оплачиваемый), но хоть какие-то деньги. И чтобы заработать те же 20-30 долларов, приходится пахать часов по 5-6 в день. Я намеренно называю тебе цены в американских деньгах, поскольку и в Москве, и в Киеве работодатели считают центы и доллары за количество написанных знаков. Мой киевский клиент, например, до недавнего времени платил по 9 долларов за 2,5 тысячи знаков, а это приблизительно страница такого текста, как ты сейчас читаешь.

И это, можно сказать, щедро!

А недавно он взял паузу (у них там какая-то реорганизация), обещал к сентябрю вернуться, но вернется ли – пока не знаю. Выходит, у меня образовалось нечто типа отпуска, появилось время, именно поэтому, Саша, я тебе сейчас и пишу.

Парочка моих предыдущих тебе писем – это были письма, скажем так, информационного характера, что бы вы с Анатолием (а я так понимаю, он сейчас где-то при тебе рядышком) имели бы хоть какое-то представление о том, что тут происходит. Не из российских оголтевших каналов, не из таких же украинских оголтевших каналов, и не из того всемирного мусорника, который называется интернетом, – а из первых уст.

Теоретически я мог бы вернуться к тому самому «дневнику», но мне мало верится, что из этого рая может сложиться какой-то коммерческий проект. А если и сложится, то мне вряд ли дадут его реализовать ни в твоем Новосибирске, ни в Москве, ни вообще где-нибудь в России.

И тем более – не в Украине.

По всем вышеназванным причинам я тебе не буду обещать «обилия писем», а кое-какие «зарисовочки из жизни» я тебе уже обозначил – смотри несколькими абзацами выше про виски и про кислое пиво.

Добавлю также, что таких, как я в Украине, и таких, как наш с тобой Анатолий в твоей Сибири, наберется несколько сотен тысяч (если не миллионов). Формально все мы считаемся беженцами, но фактически все мы разные.

Я, например, съездил в тутошнее управление МЧС и взял справку беженца-переселенца, понаотправлял копий этой справки в банки, где у меня есть кредиты, и эти твари хоть доставать перестали.

Я им объясняю, что война, и прежних доходов нет. А они мне отвечают, что никакой войны в Украине официально не ведется, и плати, сука, проценты по кредитам! На что я им отвечаю, что зарплату мне платят не официальными бумагами и постановлениями Кабмина, а деньгами, которых, бля, нет!

И их не просто нет, а как у Михаила Задорнова, – их «нет совсем»!

Другие мои земляки справку беженца брать опасаются, поскольку уверены, что на следующее же утро за ними придут из военкомата с милиционером, мобилизуют и, если не отправят воевать в зону АТО, то какой-нибудь тыловой склад охранять заставят обязательно.

А что, с них станется!

Вот и сидим мы по дачам, по частному сектору и съемным квартирам: кто-то тише травы и ниже воды, а кто-то – привычно рассекая по улицам Бердянска пьяным за рулем на своей, далеко не последней, иномарке. И – с пальцами из окна.

В Донецке я был давно, обстановку там узнаю, сопоставляя материалы с российских (оголтелых) сайтов с украинскими (оголтелыми же) сайтами, но в основном из личных разговоров. Когда мне собеседник начинает рассказывать, что где-то, кто-то в кого-то стреляет, я его перебиваю и говорю, что все это я знаю – из интернета и телевизора, а ты, говорю, лучше расскажи мне то, что ты видел собственными глазами.

И тон разговора становится иным.

Иногда бодрым, а это значит, что мой собеседник сочувствует ДНРу и надеется, что российские войска вот-вот войдут дальше вглубь Украины, и наступит, наконец-то, полноценный «русскiй миръ». Но чаще тон становится печальным и грустным, тогда я понимаю, что человек передо мной (или на том конце мобильного провода) – проукраинец и ждет, когда же, наконец, укры освободят Донецк от россиян и ДНР-овцев. Но ждет уже без особых надежд.

Будучи реалистом, хоть и наивным до кончиков своих волос, я с одной стороны надеюсь, что к осени вернусь в свой родной Донецк, а с другой, – прекрасно понимаю, что как минимум буду зимовать в Бердянске, а то и вообще вскорости придется искать себе новую родину.

Да хоть в том же Бердянске…

Или, например, в Новосибирске?

Примешь?

Мне, главное, хотелось бы законности и порядка, чтобы не бояться, что какое-то хуйло в камуфляже даст мне прикладом в зубы и вытащит из-за руля моего красивого Шевроле. То есть, говоря другими словами, я готов и в Донецк вернуться, если там на улицах снова появятся милиционеры, а на перекрестках ГАИ-шники. Даже если там будет продолжаться ДНР, Новороссия или что они там себе еще придумают.

И с такими настроениями тут народу много.

К слову, о Краматорске – это для Анатолия.

Разговаривал я недавно с одной своей знакомой, Анной Малиновской (она была региональной директрисой одной радиостанции в Донецке, а сама родом как раз из Краматорска). Она последние два месяца «пряталась» от войны у родственников в Москве. Рассказывает, что, во-первых, у вас там, в России, адекватных людей, которые «половинят» информацию об Украине с российских телеканалов, гораздо больше, чем она могла себе представить. А во-вторых, вернувшись в Краматорск, она обнаружила, что по улицам поехали трамваи и автобусы, что дети вернулись в песочницы, а мамы с колясками – в парки.

Сергей Андреев

23/08/2014

Глава 7 Попытка встать

Весна, 1972 год. Сон о трамвае на лыжах

Удивительная штука – реальность!

Самое невероятное случилось однажды поутру, когда я проснулся-выспался, а сестра, та самая «оч-чень медицинская и очень рыжая» сестра Вера, как раз возилась с моими проводами-трубочками. Она меня, наверное, и разбудила.

Мне захотелось встать!

И на фиг бы оно мне было нужно – «захотелось встать»?

Лучше бы мне этого было не делать…

Впрочем, какая разница… когда-то ведь все равно пришлось бы…

С одной стороны, как сказал тот мужчина из кинотеатра – Георгий Павлович – всё уже произошло, всё уже случилось. А уж, коль случилось, то с чего копья-то ломать?

И, с другой стороны, я ведь все равно когда-нибудь встал бы с постели и посмотрел бы на себя в зеркало…

– Я хочу встать, – сказал я отчетливо и громко, чем несказанно удивил Веру.

Она оглянулась на дверь.

Произнес я это не тоном вопроса, а едва ли не в приказном порядке. И это я умею, спасибо армейской выучке и, как это когда-то говорилось: «благодаря долгой работе на руководящих должностях».

Я откинул с груди одеяло и требовательно приподнял над постелью правую руку – да, похудел я изрядно. И Вера, продолжая «несказанно удивляться», словно под гипнозом, покорно обошла кровать, что-то положила на тумбочку, чтобы освободить руки, помогла мне сесть и опустила мои тощие ноги на пол.

И тут мы оба кое-что поняли.

Я, например, сообразил, что силёнок у меня нет на столько, что даже одеяло с груди я откинул всего лишь до пояса, а ноги мои опустились на пол фактически без моего участия, а исключительно с ее помощью. И они показались мне такими худыми (и от того такими несоразмерно длинными), что я закономерно удивился: как это я сумел похудеть до такой «тощей степени».

И это всего за несколько дней?

То, что пальцы на руках стали также худыми и длинными, я заметил еще раньше, но… как-то не задумывался. И чем дальше развивались события по моему «вставанию с кровати», тем явственнее формировалось в мозгу чувство, что ожидает меня впереди нечто совершенно неожиданное (какая интересная тавтология – «ожидало неожиданное»).

Я сидел на кровати и с удивлением разглядывал свои острые колени и длинные тощие ноги. Сколько же я тут в действительности-то пролежал? И руки настолько истощали, что пальцы показались мне, повторяю, несоразмерно длинными. Так же, насколько я помню, рассматривал свое синее тело-аватар тот самый десантник из одноименного джеймскамероновского фильма.

А еще – мои тапочки, размера, так приблизительно, сорок четвертого – сорок пятого.

Впрочем, почему мои? Это ведь казенные тапочки! Откуда у меня могли бы взяться подобные – клеёнчатые и к тому же настолько потрепанные? Так вот, эти тапочки вначале показались мне великоватыми, но мои ступни – длинные худющие, словно два скелетных фрагмента – вошли вовнутрь, как говорят механики, без зазоров, и я почувствовал холод и крайнюю неуютность этих жестких больничных тапок.

Вера, в свою очередь, тоже вдруг поняла, что делает некую, с точки зрения медицины, непозволительную глупость.

– Что значит, я хочу встать? – вдруг опомнилась она. – А ну-ка немедля в постель!

Но было уже поздно, да и я был настроен более чем решительно.

– Держи крепко, – приказал я.

И она опять безропотно подчинилась.

Я оперся на ее руку, медленно встал, также медленно и осторожно выпрямил позвоночник и, наконец, смело сделал два шага вперед.

По крайней мере, мне это так показалось – смело!

…да еще и – целых два шага!

…а на самом деле это были два коротких шаркнувших движения.

Но и этих двух коротких трясущихся шажков оказалось достаточно, чтобы в большом зеркале на стене у входной двери появилось наше отражение.

И от неожиданности я даже замер на месте:

– рядом с рыжей медицинской сестрой

– опираясь на ее плечо

– стоял в полосатой больничной пижаме

– высокий бледный тощий и сутулый

– с короткими взъерошенными черными волосами

…молодой парень лет шестнадцати-семнадцати…

Бред какой-то, подумал я, и, едва не потерял равновесие. Сделал еще полшага по направлению к картинке, и юноша в зеркале качнулся в унисон со мной и также шаркнул ногой мне навстречу. Я от удивления поднял бровь (левую, я это отчетливо помню, и я это умею делать и иногда применяю в разговоре с собеседником), а у юноши поползла вверх зеркальная правая.

И тут я «поймал вертолет».

Нет, закружилась не голова, закружилась комната.

По моим ощущениям:

– я продолжал стоять на ногах, пусть не твердо, но всё же стоял;

– я опирался всем своим предплечьем на плечо медсестры (и она, к слову, оказалась куда ниже меня ростом);

…и смотрел в зеркало…

Но неожиданно и само это зеркало, и стена, на которой оно висело, и входная дверь – всё вдруг одновременно качнулось из стороны в сторону. Потом комната наклонилась с еще чуть большей амплитудой, и спустя мгновение вся картинка стремительно метнулась вверх, а мне навстречу прямо к лицу вздыбился деревянный крашеный пол. Последнее, что я помню – это перепуганное в зеркале девичье лицо и ногтями впившаяся мне в предплечье женская пухлая рука.