Книга осенних демонов

Ожидание было еще хуже. Он приходил на работу и ждал, пока можно будет уйти. Гипнотизировал взглядом стрелки, на маленьких листочках рисовал отрезки времени и обозначал на них, сколько уже отсидел и сколько еще осталось. Дома его ждала вечно насупившаяся госпожа начальник, постоянные упреки и скандалы, уставший от работы и постоянно спящий отец, разболтанные и агрессивные дети, отчаявшаяся, гаснущая на глазах Оля. Постоянная толчея, беспорядок и нищета. Он ждал выходных, и они были так прекрасны, что в понедельник он шел на работу. Чтобы опять ждать.

Сейчас он работал как бешеный, и это доставляло ему огромное удовольствие. Впервые в жизни он на самом деле что-то делал. Придумывал фильмы и репортажи, готовил researching, уговаривался с людьми на интервью, организовывал работу группы, учился обходиться с камерой, микшерским столом и набором playback. И ни на минуту не возникало впечатления, что он работает. Его все радовало, все было на самом деле – весь огромный цветной мир, о котором он понятия не имел. Конечно, раньше он знал, что где-то там существует дикая природа, политики, великие эпохальные события, мафия, религиозные секты и прочие невероятные и острые проявления жизни, но все это ему казалось чем-то нереальным. Реальным был только задрипанный офис с видом на угрюмый двор, застроенный гаражами и складами. Реальностью была перенаселенная грязная квартира, скандалы и неоплаченные счета. Реальностью был страх и стрелка часов.

А теперь все это в прошлом. Он – совладелец фирмы и все вокруг него – люди, предметы – такое, как он сам решал. Прежний мир возвращался лишь иногда среди ночи, и тогда он внезапно просыпался, сжимая вспотевшей ладонью магическую пластиковую карточку, которая появилась неизвестно откуда.

* * *

Кашинда горела, и подожгли ее собственные жители. Горели кучи покрышек, нефть в бочках, горы мусора. Сейчас смердящий отходами, гнилью и нищетой район Бетебеле извергал в воздух запах жирного ядовитого дыма. Это был огонь гнева. Взбешенные гота танцевали вокруг костров, размахивая мачете, палками и импровизированными копьями из прутьев и с математической точностью отбивая ритм африканской ярости, стуча по жестяным стенам шалашей, по бочкам и сожженным кузовам старых машин. Гота хотели свободы, чтобы убивать батусси, ватоу и белых. Батусси редко появлялись в Бетебеле, а в последние несколько дней лишь изредка проносились по узким улочкам в разбитых «лендроверах», поднимая брызги в грязных лужах, пугая кур, собак и детей. Только батусси в Бетебеле носили старые натовские каски и держали в руках автоматы Калашникова. Но сейчас они старались не задираться и только иногда, когда крики гота и град камней действительно угрожали патрулю, кто-то из патрульных поднимался с деревянной скамьи и, придерживаясь одной рукой, выпускал в раскаленное небо короткую автоматную очередь русских патронов или легким движением посылал танцующую гранату со слезоточивым газом.

Гота хотели убивать, потому что уже несколько дней убивали их.

Расклад с давних пор был понятный: гота – в городах и в учреждениях, ватоу – в деревне, а батусси – в армии. И так было хорошо, потому что гота и ватоу всегда вели войну. Но сейчас равновесие нарушилось, потому что у ватоу был президент, и они взяли в руки мачете. Красная, странно блестящая кровь черных хлынула на дороги, высохшую траву и рыжую африканскую пыль. Женщин убивали, чтобы не рождались новые гота, детей, чтобы не мечтали о возмездии, а мужчин, чтобы не жили.

А батусси безразлично смотрели на это из-под глубоких стальных касок и ездили в грязно-желтых «лендроверах». Потому и возгорелся огонь гнева. Потому и столб черного жирного дыма поднялся над Кашиндой и протянулся далеко на северо-запад прямо туда, на разрезающую джунгли дорогу, где вдоль дороги и в русле ручья лежали триста восемьдесят четыре человека из племени гота. Смрад пожара смешивался с резким и тяжелым запахом смерти.

Земба стоял посреди шоссе, калибруя опорную стойку камеры, когда понял, что вот он на своем месте и достиг счастья. В долине господствовали мухи, которые лезли в рот и в глаза, вылетев из серых, искореженных тел гота, зарезанных два дня тому назад. Опираясь о «лендровер» NBC и стараясь не уделать брюки, Дэн Крастинг блевал на асфальт виски и стейком из антилопы, а смрад внезапной смерти облеплял волосы и одежду.

Земба установил штатив, выпрямился, а потом сдвинул ненужный респиратор на шею и закурил «Лаки Страйк». Крицкий склонился над своим магическим ящиком и не отводил глаз от потенциометров, выставляя вперед ворсистую палку направляющего микрофона. Он ничего не хотел видеть. Он хотел быть только ушами мира, а звуки на дороге миссии Мапатано были не такие и страшные. Крицкий регистрировал только нескончаемый вой миллиардов голубых жирных мух, клубящихся в разогретом дрожащем воздухе, безразличное молчание людей в белых касках Красного Креста, которые складывали трупы на грузовик, и ор попугаев.

– Лады, дай поближе грузовик и панораму дороги. Не снимай уж так демонстративно этих солдат, а то сядут на коня. Тот мелкий и без того все время так пялится, будто я выдоил его козу, – произнес Земба в сторону оператора. Ожеховский взвалил камеру на плечо и сплюнул.

– Блин, как я не люблю делать эти хэдлайны. Все одно и то же. Ублюдки на джипах и мертвые детишки. Босния, Газа, Афганистан… к черту это все. С ума эти люди выжили? Что происходит?

– Еще комментарий Стефана, и сматываемся отсюда, – успокоил его Земба. «Африка, – подумал он, – не такая, как я ее себе представлял, но все же Африка. Это одно из самых ужасных мест на Земле, настоящий предбанник ада, но и она лучше офиса». Он знал, что должен быть тут, потому что кто-то должен показывать это новое обличие Африки, искореженное извечной племенной ненавистью и горящим огнем убийства в глазах. Кто-то должен показывать людей, которые специально заражаются СПИДом, потому что белые любят СПИД и больной человек может получить одеяло и мешочек фасоли, пачку чая и сахар. А ведь важно то, что имеешь сейчас, важно одеяло и фасоль на несколько дней, а от СПИДа умрешь через несколько лет. Через несколько лет можно умереть несколько раз, потому что это Африка. Здесь сотни болезней, намного более жутких, чем СПИД, которые убивают за две недели, здесь можно получить по голове мачете, можно получить пулю, можно умереть от голода и жажды. Через несколько лет – это целая вечность.

Когда они возвращались на грязном пепельном «вольво», взятом напрокат в «Маджестике», трупов и горящих КПП уже не было, одна настоящая Африка. Кусты, черные женщины со свертками на головах, замотанные пестрыми платками, обезьяны на деревьях и тощие коровы с гигантскими рогами.

– Есть идея, – сказал Земба, прерывая гробовое молчание товарищей. – Вы видели «Это Америка» или «Шокирующая Азия»?

– Ну и? – неохотно отозвался Ожеховский.

– А что, если сделать такой сериал об Африке?

– Было уже, – одновременно произнесли Стефан и Кжицкий. «Вольво» стал плясать на выбоинах.

– Что значит «было», – ужаснулся Земба. – Что-то, может, и было, но не так. Здесь значительно больше материала, чем могло бы «быть», тут настоящее месиво. Хватит на сто таких фильмов. Вот увидите. – Он удобно уселся на сиденье и закурил. – Африку всегда показывают с двух сторон – или то, что мы делали сегодня, то есть война, карабины и стычки, возможно, с уклоном в нищету, то есть худые дети с мухами на лице, живые скелеты, болезни, и боевых парней из Америки, которые раздают муку или делают всем уколы. Или полнейшая экзотика: антилопы, слоны и танцующие масаи. Тамтамы, Серенгети и весь прочее. А проститутки в Кашинде?! А африканские дискотеки?! А шаманы жужу в городах? А эти целые банды гребаных белых путешественников?! А политики не от мира сего, как хоть бы наш тутошний Жан-Батист Мобуту?! Этого мало?

– Я не знаю, – задумчиво произнес Ожеховский. – Ты здесь главный, но, по-моему, только сбор материала по чему-то подобному – это годы работы.

– Но-о-о! – возразил Земба. – Такое исследование ты можешь сделать, не выходя из «Маджестика». Каждый ребенок в Кашинде за пятьдесят шиллингов покажет тебе такое, что у европейцев глаза из орбит вылезут. Здесь материалы на каждом шагу.

– Может, – сказал Стефан, – но это идея на сериал или полнометражник. Кто ж его купит? Польское телевидение наверняка нет. Слишком дорого.

– «Дискавери», – начал перечислять Земба, – Би-би-си, может, Эн-би-си. «Раи Уно»…

– А ты туда вхож? А у тебя есть там зацепки?

– В «Дискавери» – да. Впрочем, и в «Чамберс» есть производитель. В Токио 12 тоже. Через лондонский офис и этого, как его там… Малачипа.

– Малашита. Ну ладно-ладно, только мне по этому поводу нужно что-нибудь съесть и выпить. Поговорим вечером в отеле.

Ресторан отеля «Маджестик» в Кашинде ассоциировался у Зембы с последними днями господства Батисты на Кубе. Бьющая в глаза колониальная роскошь, пальмы, официанты, танцовщицы и оргия слегка покрытого пылью великолепия, а из окон не так и далеко стрекот автоматов Калашникова в Бетебеле. Охрана на паркинге ходила с луками, чтобы не будить посетителей, а за ограждением сада стояла бронированная машина полиции. Посмотреть, как оголодавшая толпа ввалится сюда, разбивая стекла, переворачивая маргаритки Ливингстона в горшках и швыряя на персидские ковры чаши с плавающими в них композициями из орхидей.

Земба заказал только дыню с датской ветчиной и содовую из банки, а Ожеховский – утку с трюфелями и овощной салат, Стефан – стейк из антилопы гну, Крицкий – какую-то странную жареную рыбу с африканскими овощами. Команда отрывалась за годы голодной диеты на польском телевидении, и Земба ничего не имел против. За полгода неожиданного богатства он успел увидеть столько идиотов, не умеющих использовать прекрасные условия, что почитал за честь обеспечить тех, кого ценил и кто этого заслуживал. Похожее чувство радости он испытывал, когда платил им по-королевски и неожиданно вдруг оказалось, что захоти он репортаж из ада, то команда у него будет. Просто будет, и все.

– Это Эварист Матабеле, – произнес Стефан по-английски. Земба поднял голову и посмотрел прямо в лицо, в проникновенные глаза худощавого негра интеллектуального вида, одетого в классический темный костюм и с бусинками, вплетенными в длинные волосы.

– Здравствуйте, садитесь с нами, – приветливо сказал Земба.

– Матабеле – шаман, – по-польски добавил Стефан.

– Современный шаман – три языка, официальный офис в Кашинде, компьютер и все такое.

– Компьютер не имеет отношения к жужу. У меня консалтинговая фирма. Магия – это серьезная вещь, а компьютер – игрушка, – вдруг произнес Матабеле по-польски. Все остолбенели.

– Я учился в Шецине, – добавил шаман и налил себе воды. Он переждал взрыв смеха, явно довольный произведенным эффектом.

– Ну ладно. Я этого не знал, – простонал Стефан и вытер слезы радости. – Главное, что этот… житель Щецина знает Центральную Африку как свои пять пальцев. Вот, и я, того, размышляю над тем, о чем ты говорил, и думаю, что у тебя есть свой проводник.

– Garcon, comme ca va! – радостно рявкнул Земба. – Виски!

Они протянули друг другу руки. Матабеле сжимал руку по-африкански, непонятным образом щелкая твоими пальцами, когда ладони разъединялись. Когда же пришел черед пожать руку Зембе, ладонь африканца дрогнула, словно между подушечками пальцев проскочила искра. Гримаса страха пробежала по его лицу и пропала, и все стало по-прежнему. Шаман сел и делал вид, что слушает Стефана, но не спускал с Зембы изучающий взгляд.

«Я выиграл, – подумал Земба однажды темной пустынной ночью спустя полгода. – Я выиграл! Я пнул-таки дьявола и спас свою жизнь. С некоторой помощью моих друзей. Оно того стоило, и мне наплевать, что сейчас я подыхаю».

С того места, где он сидел, на фоне горящего заката, ему были видны контуры «лендроверов», поблескивающие металлические крыши палаток; пламя газовой плиты голубым цветом рисовало лица сидящих вокруг людей.

В первом «лендровере» сел топливный насос. Он ехал сто сорок километров на буксире, и все было бы нормально, если бы не то обстоятельство, что в другом износился двигатель, а может, протерлась прокладка под головкой, или то и другое. Не важно. Они были прикованы к земле. Намертво! Где-то между оазисом Ситакве и Нватле, посередине гребаной Калахари. На завтра воды уже не хватит.

Ожеховский не сдавался никогда. Вот уже пять часов он колдовал над мотором, пытаясь переставить насос с одной машины на другую. Как выглядит насос, он вычислил методом дедукции. Он никогда в жизни не видел вблизи двигатель «лендровера». Ему не хватало инструментов. Он орудовал огромным ключом, сломанными плоскогубцами и перочинным ножом. Порезал руки и вымазался машинным маслом. Если им удастся выйти целыми из этой передряги, у него будет заражение. Африка.

Земба был спокоен. Такая смерть не рождает паники. Какая-то она прозаическая и далекая от внезапной. Подумаешь, машина сломалась! Когда-то у него была машина, которая раз в месяц требовала отделения интенсивной терапии, и он прекрасно знал это чувство бессильного бешенства по отношению к сопротивляемости материала. В первый момент они как-то и не поняли, что происходит. Калахари была всего лишь пятном на карте, грязно-желтым пятном с голубыми кружочками, подписанными Квай или Лекуру, обозначающими оазисы, дорога до которых измерялась часами. Говорили: «Двести километров. Вечером будем в Ситакве». А потом вдруг переход от беззаботного путешествия, в котором единственными проблемами были пыль, которая залепляла рот, и убийственная жара, расплавляющая кузов, до абсолютного обездвижения. Мотор закашлял, как астматик, раздался вздыбливающий нервы визг стартера, а потом обрушилась глухая тишина пустыни. Первые стервятники, которые сначала очерчивают круги на распаленном синевато-багровом небе, а потом наглым образом сидят вокруг машин, словно псевдоплакальщики. Внезапно расстояния сделались немыслимыми, вдруг сто километров стало расстоянием, которое невозможно преодолеть, особенно по трудной местности, особенно имея остатки воды, особенно в Калахари. Кто-то из группы, он даже не заметил кто, расплакался от злости, но Стефан на это спокойно сказал: «Не переводи воду». Никто не впадал в истерику и не ругался, Земба гордился ими. Разбили лагерь, собрали остатки воды, выкопали в песке и камнях ров в форме больших букв F и W. «F» по международному коду значило «нужна еда и вода», а «W» – «нужен механик». Вечером ров полили бензином и подожгли. Порезали на куски нейлоновые багажные сумки и накрыли ими рвы в песке, укрепив края и положив небольшой камушек в середину каждого, вниз положили пустые банки и фляжки. Когда взойдет солнце, внизу из воздуха скопится водяной пар, осядет на фольгу и начнет собираться в банки. Будет несколько глотков воды. В теории. Больше ничего нельзя было сделать. Оставалась надежда и молитва жужу.

Последняя не особенно укрепляла дух еще потому, что Матабеле вынул свой сотовый и печально показал уровень зарядки аккумулятора. Уже неделю не было возможности подзарядить батарею. Это все, что касается вуду.

Ожеховский трудился над насосом, подсвечивая себе миниатюрным фонариком, который держал в зубах, как сигару, разломавшиеся плоскогубцы скользили по прикипевшим болтам. Безнадега.

– Крис, перестань, уже темно, – сказал Крицкий. – Сегодня ничего у тебя не получится.

Стефан с тупым упрямством штудировал истрепавшуюся карту, будто хотел притянуть оазис взглядом, прижал ее массивным швейцарским ножом «Венгера» и вытащил компас. Стрелка летала по кругу. Стефан остолбенел и потряс компасом. Фонарик Ожеховского начал светить желтым светом, а потом погас.

– Что же это, блин, происходит?! – рявкнул Ожеховский. – Я же в Йоханнесбурге вставил новые батарейки!

Плитка начала пыхтеть, огонь в ней – мерцать.

Земба вставил самокрутку в пересохшие губы и щелкнул зажигалкой. Зажигалка «Зиппо» так проста, что практически никогда не подводит, перестает работать, когда заканчивается бензин, который смачивает спрятанный внутри клубочек хлопка, сгорит фитиль или сотрется камень. Ей не мешает ветер, песок и снег. Но она не работала! В ней был бензин, новенький камень, фитиль в порядке. Не желала гореть. Коварство мертвых вещей. Такое бывало. Когда-то оно разрушало его жизнь, потому что Зембу напрягало все. Нужно было успеть к означенному часу, а тут ломалась машина, рвались шнурки в единственной паре обуви, закрывались киоски с талонами, перед носом уезжали автобусы. А потом он просто совал руку в карман, отсылал машину в ремонт, арендовал другую или брал такси. Обувал другую пару обуви. Тогда у него уже была карта. Он был богат. У богатого все гладко, все сладко.

А что сейчас? Может, кто-нибудь желает получить его бабки?

– Выбрось это! – Матабеле вышел из мрака словно тень.

– Почему! Ведь хорошая зажигалка.

– Не в ней дело. Не притворяйся идиотом. У тебя есть что-то, что принадлежит ему.

– Идиотом, говоришь? Что у меня есть, что принадлежит кому-то?

– Умойа Омубе. У тебя есть что-то, чего он хочет. Просто выбрось. Он найдет и оставит нас в покое. Машина заработает. Мы поедем. Мы будем жить. Я это знаю.

– Эвар, что с тобой?! Что ты несешь?

– Подумай! Я это знаю. У тебя есть что-то, что принадлежит ему. Умойа Омубе. Он убьет всех, если ты не отдашь. У тебя есть какой-то, как его называют… насибу… фетиш. Хороший фетиш. Он помогал. Но теперь Умойа Омуби хочет его себе. Нужно отдать.

– Эвар, отдохни. Я должен подумать.

Матабеле повернулся и, спотыкаясь о камни, спустился к лагерю.

Земба посидел еще некоторое время, несколько раз беспомощно понажимал на колесико зажигалки и пошел за ним. Открыл заднюю дверь «лендровера», с минуту переворачивал набитые военные мешки с одеждой, алюминиевые чемоданы с оборудованием, пока наконец не наткнулся на длинную брезентовую сумку. Со свистом открыл замок и достал из середины самозарядный карабин «Ругер M-14». Перестройка перестройкой, Мандела может быть президентом, но если ты белый, то по-прежнему без лишних вопросов можешь купить оружие. Даже если выглядишь как человек из Евросоюза.

– На охоту? – спросил Стефан. В спальнике он был похож на ехидную гусеницу.

– Осмотрюсь, – ответил Земба, копаясь в поиске патронов. – Не бойся, я не потеряю огонь из виду.

– Он вот-вот погаснет.

– Да не потеряюсь я в этом стольном граде.

– Блин, что это? – Ожеховский что-то выедал пальцами из плоской жестяной банки. Масло капало с его пальцев.

– Копченые мидии.

– Что? Я ем копченые мидии? Что это вообще такое? Прием в «Бристоле»? Кто это берет мидии в пустыню?

– Они легче омаров, – отозвался Крицкий. – И не выгребай их руками. Меня прямо выворачивает, когда я на тебя смотрю. Я бы даже предпочел, чтобы ты их ел расческой. У него клешни в мазуте, а он так ест. Господи!

Земба вставил магазин на пятнадцать патронов в обойму и щелкнул затвором, услышав, как мелкий песок захрустел на пружине.

– Мидии помогают путешественникам помнить о женщинах, – бросил Ожеховский вслед. – Поэтому мы берем их с собой.

Пустыня поглотила его черным мраком, но еще не было абсолютно темно. Он никогда не предполагал, что от луны столько света. Земба не ушел далеко, когда увидел следы. Четкие отпечатки следов узких ботинок с подковами. Потом заметил фигуру высокого, карикатурно худого мужчины в развевающемся длинном плаще и в шляпе. Это было так внезапно, что в одно мгновение Земба стал мокрый от пота, как мышь. Сердце от испуга больно стучало о ребра. Фигура была отчетливо видна на фоне неба, она не была ни скалой, ни тенью; плащ на ней развевался. Она смотрела на лагерь и на голубые языки пламени, а потом вдруг, одним внезапным движением, распростерла руки так, что ее прямо согнуло назад, запрокидывая лицо к небу. Огоньки погасли. От незнакомца несло чем-то страшным и одновременно омерзительным, чем-то, что навевало мысли об удушающем трупном запахе в жаркий летний день, жужжании жирных мух, гниющей безнадеге трущоб и грязной бессмысленной жестокости.

Земба смотрел на него, забыв о карабине, который он судорожно сжимал в руках, и явственно чувствуя, как волосы один за другим поднимаются на всей его голове, как встают дыбом даже самые микроскопические волоски на затылке и вдоль позвоночника. Мужчина все еще стоял так, слегка походя на сумасшедшего вершителя правосудия из какого-то мрачного вестерна, в котором все герои – грязные мерзавцы, на дешевого проповедника какой-то подозрительной секты. Земба наконец-то превозмог тяжесть в ногах и скованность мышц, поднял карабин к плечу.

«Это он, – подумал он в испуге, – гребаный Умойа Омубе, или как там его называют. Отродье из глубин ада, который не хочет отстать от меня». Он не мог объяснить себе, откуда знал это, почему был так убежден, ведь это мог быть любой бродяга, белый или черный, одетый в развевающиеся одежды и шляпу. Ничего необычного для пустыни. «Я не попаду в него, если он на меня посмотрит», – панически подумал Земба. Он знал, что не выдержит его взгляд. Тип был страшен уже издали и в профиль, и дело не только во внешнем виде.

Он встал на колени, попав всей тяжестью тела прямо на острый камень, присвистнул от боли и потерял равновесие. Шаркнул осколком куда-то в сторону, поднес карабин к плечу, но мужчины уже не было.

Он пропал. Скала по-прежнему подпирала освещенное луной ночное небо, но была пуста. Земба медленно поднялся и пальцем нащупал на спусковом крючке язычок предохранителя. Тихий стальной звук прозвучал оглушительно.

– Оружие тебе не поможет, – раздался шепот. Резкий, свистящий. По-польски. Прямо над ухом. – Есть вещи, в которые стрелять невозможно.

Он сидел на корточках на скале, совсем рядом, руки его были сплетены на коленях, лицо наполовину закрыто полями шляпы. Полы плаща, разделенные надвое, развевались сзади, как крылья, и придавали ему страшный, наполовину птичий вид. Земба издал какой-то карикатурный, словно высохший, крик, не то писк, не то визг, и слегка обмочился.

– Не переводи воду, – просвистел незнакомец. Даже голос его звучал странно, словно исходил из гортани птицы. Он слегка походил на воркование голубя, с едва различимыми, спрятанными где-то в глубине словами.

Земба поднял карабин к бедру и нажал на спусковой крючок. Прямо в корпус. На двух метрах. Нельзя не попасть. Раздался металлический холостой треск. Он выругался и дернул затвор, выбрасывая пустую гильзу со сбитым капсюлем. Следующий патрон перевернулся внутри, и карабин заклинило.

– Это ничего не изменит, – просвистел мужчина. – Ведь ты не можешь убить Ангела-хранителя.

– Сваливай! – жалобно промяукал Земба внезапно высохшим горлом. – Ты ничего от меня не получишь, урод.

– Ну-ну, что за выражения! Просто счастье, что мы в Намибии и ты никого не оскорбишь этим. Я хочу, лишь только чтобы все вернулось на свои места. У тебя есть что-то, чего ты не заслуживаешь. Все нужно заработать. Разве ты не читал басни Эзопа? У каждого свое место. Твое среди серых людишек, которые суетятся в круговерти и не имеют других недосягаемых желаний, кроме как дотянуть до первого числа. Это очень простой обмен: отдай мне Карту, и будешь жить. Так как должно.

Земба все это время возился с карабином, пытаясь достать погнутую гильзу. Бешенство победило страх. Наконец-то у него был враг. Существо, которое разрушило его жизнь. Один выстрел. Такого расстояния достаточно. Умойа Омубе и патрон винчестера калибра 0.30. Мужчина плавно и медленно встал, словно сидел на мягкой земле, а не на острых камнях. Встал, медленно раскрывая руки. Встал, поднимая голову. Тень от шляпы соскользнула с его лица, обнажая маленький бесформенный рот и нос, напоминающий клюв. Его лицо было чужим и выглядело так страшно, что в первый момент от испуга Земба не мог распознать в нем человеческое лицо. Маленькие желтые глаза со странными зрачками напоминали глаза совы. Белой совы с человеческим лицом.

– Ну и как? – спросил Умойа Омубе. Его рот был сама свирепость. Глаза гипнотизировали, как дуло двустволки. Все будет хорошо, только отдай Карту. Отдай Карту, и эти страшные глаза исчезнут, отдай Карту, и Умойа Омубе оставит тебя в покое. Отдай Карту, и ты не будешь умирать в муках, отдай Карту и возвращайся в свою ничтожную жизнь, возвращайся в свой офис.

– Нет! – крикнул Земба страшным голосом и с нечеловеческой силой дернул затвор. Погнутый патрон вылетел и на его место плавно вошел следующий.

– Ты выбрал, – просвистел мужчина, отвернулся спиной и отошел. К чертовой матери все эти вестерны и все это не-стре-лять-в-спи-ну. Земба поднял карабин к плечу и нажал спусковой крючок. Оружие оглушительно выстрелило, и Умойа Омубе, различимый сквозь блеск оранжевого огня, широко раскинул руки и внезапно разлетелся бесформенной тучей черных ошметков, стаей небольших птиц, которые исчезли среди пустынной ночи.

Вдали, там, куда Земба выстрелил, показались огни машины. Мощный рефлектор справа и несколько галогеновых лампочек на крыше, которые горели как-то несимметрично; похоже, в части освещения были перепутаны лампочки; видавший виды, запылившийся грузовик двигался из темноты прямо на Зембу, который беспомощно стоял с дымящимся М-14 в руке и абсолютной пустотой в голове. Люди! Спасение!