По велению Чингисхана. Том 2. Книга третья

И были среди них такие важные персоны, как Игидей, Сархай, Махмут. Давние знакомые!

– Закрыли ворота Великой стены, ограничили свободный торговый оборот, мы терпим большие убытки, – заговорил от имени всех купцов Игидей.

– Мы попытались поговорить со здешним военачальником Сун-Чоем, – поддержал его Сархай, – да ничего не получилось. Он, как это свойственно молодым воинам, к торговым людям относится с небрежением. Даже разговаривать не пожелал!

– Зато сразу затребовал провизию! – добавил Махмут.

– Друзья, чем я-то могу помочь? – стал на купеческий манер хитрить и Чао-Линь. – В спокойное время – пожалуйста. Это было в моей власти решить: открывать или закрывать ворота. А теперь, когда, как вы сами видите, существует военная угроза, это дело военных. – Чао-Линю хотелось, чтобы купцы заговорили про военную обстановку.

– Ты старый человек, сам прекрасно понимаешь, что ограничение свободной торговли никому ничего хорошего не может принести, – гнул свою линию Игидей. – Уже сегодня не хватает продуктов, товаров. А завтра пойдут народные волнения и недовольства.

– Понимаю, понимаю, – вздохнул Чао-Линь. – Так что нам лучше действовать сообща! Я завтра же отправлюсь в крепость вместе с вашими представителями, попробуем переговорить с военачальником. Он человек, действительно, молодой, новый, прибыл всего несколько дней назад, но, на мой взгляд, очень разумный. Обратимся к нему с вашей просьбой.

– Спасибо тебе, – поклонился Сархай.

– Будто гора с плеч, – вздохнул Махмут.

– Мы пойдем с радостью! – оживились купцы. Стали собираться к выходу, понимая так, что дело на сегодня кончено.

Но у Чао-Линя были свои планы.

– Благодарить меня пока рано, – сложил он руки на груди, улыбаясь. – А уж раз пришли в кои-то веки, будет не по-китайски выпроводить гостей, не напоив чаем. А у меня чай особый! Прошу вас в комнату для чайных церемоний, друзья, посидим, поговорим спокойно, не спеша!

Одним чаем не обошлось. Были и пельмени цзунцзы, сложенные из бамбуковых листьев, начиненные рисом, кусочками свинины, солеными каштанами и чесноком: по поверью, цзунцзы ограждали людей от разных напастей. Подали и вино, смешанное с растолченным алым камнем реальгаром, имеющим целительные свойства.

– Китайская земля испокон веков славится развитой торговлей, может, потому Китай и стал так велик, – начал издалека Чао-Линь. – По моему мнению, страна с суровым отношением к купцу становится на путь упадка, а развитие торговли укрепляет устои жизни, дает толчок развитию мысли.

– Это так, – масляно зарделся Сархай. – Но не каждый правитель улуса так глубоко понимает значение торговли в жизни народа и государства. Не каждый бывает так радушен! Спасибо тебе за почет и угощение.

– Мы очень рады и бесконечно благодарны тебе, что ты сразу понял нашу нужду и поддержал нас, – кротко склонил голову Игидей.

– Но нечасто удается собраться вот так, – сладко улыбнулся Чао-Линь, поворачивая ход беседы в свою сторону. – Вы, путешественники, ездите по всему миру, многое видите, знаете. А мы, люди оседлые, не двигающиеся с места, подобно лежащему черному камню, врастаем в землю, покрываемся мхом и плесенью, живем в неведении о новостях иного мира. Что там, как? Единственная возможность что-либо узнать – это услышать ваши рассказы о житье-бытье в чужих краях?

– Что-что, а рассказывать-то нам есть о чем! – приосанился один из молодых купцов. – Вот недавно…

– Вы правы, почтеннейший, ездить приходится немало! – не дал ему развить мысль, понизив тон, Махмут. – Пословицу про волка, которого ноги кормят, люди, наверное, придумали про купцов. Чем больше у купца троп, тем шире его возможности.

– И шире возможности торгующих народов…

Чао-Линь, подчеркнуто проявляя внимание, одобрительно кивая, наблюдал за именитыми купцами и удивлялся их спокойствию и выдержке. Можно было подумать, будто гостей вовсе не волнует все растущее напряжение военной обстановки и причина закрытия ворот для них совершенно не важна, а тревожит лишь благосостояние царей и народов, которое может уменьшиться из-за нарушения отлаженной системы торговли. Ну, не могли они не понимать, что возможные грядущие события, а проще говоря, война, не приведет к гибели одной из сторон. Купцы даже были уверены, знали почти наверняка, какой именно. Если не чудо! Поэтому он заговорил напрямую:

– Мы, скрывать не буду, сильно встревожены сосредоточением в этих местах невиданных доселе по численности монгольских войск. Что будет дальше, чем все это обернется? Не зря же монголы стягивают сюда войска, перебрасывая их даже через пустыню Гоби?

– Тревога ваша обоснованна. – Купец Сархай еще больше вытянул свою гусиную шею. – Война ничего, кроме беды, никогда не приносит. Везде и всюду войну сопровождают смерть, слезы и голод.

– Но никто разрешения начать войну у нас не спрашивает, – сказал Чао-Линь. – Это всегда как гром с небес или дождь: нужно исходить из обстоятельств. Но во время ливня хорошо тому, кто захватил с собой зонт или заранее присмотрел дерево, под которым можно спрятаться.

– Вот так всегда! – потряс Сархай кулаком. – Хотим добра, думаем о богатстве, и ведь каждый здесь скажет, что не только для себя: хотим, чтобы все жили в сытости и достатке. А чуть эти воины взялись за мечи, наострили копья и стрелы, помираем от страха, будто мы твари бездумные и бессловесные! Да кто они такие без нас, кто им дал право так с нами обращаться?!

Гневная тирада Сархая не вызвала у друзей никакого отклика. Только Чао-Линь чуть кашлянул в сложенную ладонь.

– Здесь, вблизи Великой стены, на рубеже страны, – заговорил он, скосив глаза куда-то в сторону, – приходится хорошенько подумать, прежде чем сказать. Вам, иноземным купцам, может казаться, что если кто-то не нуждается в вашем товаре, то не обращает на вас внимания. Не сомневайтесь, что каждое ваше слово берется на учет, как бусинки нанизываются на нить.

Купцы накрепко сомкнули губы, сгорбились, как по команде: стали похожи на сусликов у дороги. Теперь кашлянул Сархай. Распрямился, как селезень перед гусыней.

– Пока жив человек, нельзя запретить ему думать и высказывать свои мысли. Там, где руководствуются запретами, жди беды. На страхе долго людей не удержишь. Страна, где все подданные вслух говорят лесть, а гадости прячут глубже в душу, обречена на гибель. Это истина, в которой я не раз убеждался за долгие годы странствий. Я всю жизнь торгую оружием, хорошо знаю военных. Для них война – главный смысл жизни, средство наживы, возможность добиться чинов и должностей. Если мир длится долго, они начинают вырождаться. Так что расплодишь слишком много военных – они все сделают, но обязательно доведут дело до войны. К тому же, видя, как множится твое войско, соседи тоже начинают спешно вооружаться из предосторожности.

– Ну, что мы-то можем сделать?! Протестовать?! – рассмеялся купец Махмут. – Собака лает – караван идет!

– Пусть! Но собака должна лаять, корова – мычать. А человек должен вслух высказывать свои мысли! – горячился Сархай. – Нельзя жить с камнем на сердце!

– Мы все страшно опасаемся, что начнется война, – попытался перевести разговор на спокойный лад Чао-Линь.

– А тебе-то что особо тревожиться?! – рубанул Сархай. – Пусть военные тревожатся, охрана! Что, у тебя своих забот мало? Твое дело – руководить улусом, растить урожай! Это – твой путь. У нас другой путь – торговля. Если хочешь быть живым и здоровым, оставь войну военным. Пусть они оспаривают первенство. Тогда и не надо будет за слова свои бояться!

– Но ведь ты только что…

– Да. Я говорил лишь о природе войны. – Сархай все еще не уступал. – А если нет никакой возможности остановить войну, приходится только отойти в сторону…

– Вроде так и получается… – Чао-Линь только и смог, что согласиться обескураженно, не находя что противопоставить такой логике.

– Война – все равно что стихийное бедствие, пожар или наводнение, в живых остается лишь тот, кто заранее определил, подготовил пути спасения, – спокойно объяснял Махмут. Любо-дорого было смотреть на его могучее сложение: уж такой-то богатырь наверняка знал надежный способ спастись от любой беды.

Чао-Линя поразили не слова купцов, известно – язык без костей, а их странное спокойствие. Ведь каждому понятно: если разгорится война, любому человеку сложно будет выжить в обстановке паники и общего смятения. Кому, как не купцам, знать про это. Но почему они так спокойны? Видимо, им ведомо что-то такое, о чем он даже не подозревает. Что именно?

Купцы – такая человеческая разновидность, которой неважно, кто победит, а кто погибнет. Они, подобно питающимся падалью птицам, обозревают все со стороны. Дармовая добыча появится, когда по любую, а еще лучше – сразу по обе стороны Стены, начнется голод.

Для них заботы о войне и мире – пустое дело. Торговать, подсчитывать барыши – вот их интерес!

Известно, что истина – это правда, о которой все много пекутся, но мало кто при этом не гребет, как курица, под себя. А мысль, высказанная искренне, во весь голос, звучит порой нелепо, хуже того – кажется опасной.

– Да и мы часто встреваем во что-нибудь, не понимая сути, – добавил Махмут, мрачно поглаживая густую, окладистую, рыжеватую с проседью, бороду. – Ничего никому даром не дается, и нам, купцам, чтоб чего-то достичь, всю жизнь приходится трудиться в поте лица, бегать, рыскать, словно зверь, не зная отдыха, по всему миру. А сколько поклонов надо отбить, сколько унижений вынести, чтобы нажить состояние! И всегда существует опасность разом лишиться всего! Поэтому, ради сохранения своего нажитого имущества, приходится в любом случае принимать сторону более сильного.

– Все имеет свои русла и берега, – вступил в разговор Игидей. – Конечно же, лучше не прыгать с головой в омут, а сплавляться по течению, держась берега.

– Если подходить к жизни по учению о мудрости, то, наверное, вы правы, – закивал Чао-Линь. – Вы, купцы, люди свободные, можете выбирать: плыть, сидеть на берегу или вообще уйти в иные земли. А нам, слугам императора, что ни нагрянь, приходится лезть в полымя, подставлять голову, воочию видя и понимая всю опасность положения. Не могу же я уйти, убежать, бросить своих людей на произвол судьбы?!

– Ты можешь скрыться за Стеной.

– Как я могу убежать обратно, если сам добровольно вызвался выехать за пределы Стены, чтобы успокоить жителей вверенного мне улуса? Это была моя воля, мое решение, с которым согласился император. Убегать не стану. Я – глава улуса, обязан сделать все возможное, чтобы не допустить больших жертв и разрушений, попытаться договориться с той и другой враждующей стороной.

– Ха-ха, – не сдержал смеха Махмут. Он посмотрел на Чао-Линя совсем другим, очень мягким и жалостливым, взглядом. – Кто во время военной суматохи станет слушать твои слова, даже если они трижды разумны! Никто не посмотрит, глава ты или нет. Махнет мечом, и вопрос решен! Война не навечно, когда-то она кончается. Как после буйной грозы светит солнце, так после войны опять начнется жизнь. Послушай доброго совета: уйди за Стену и ни во что не вмешивайся, не лезь, будто тебя и нет!

– Нет, – пережив некоторое внутреннее борение, твердо произнес Чао-Линь. – До сих пор я разделял судьбу своих людей, их горести и радости. Люди доверяют мне, как отцу родному. Для них я – наместник Императора, его лицо, душа, поступки. Пока они верят мне, они верят в него, верят в Великий Китай, верят, наконец, в разумность всего сущего. И теперь я намерен разделить их участь, как равный им и первый из них. Да и пожил уж я на этом свете, – светло заулыбался Чао-Линь. – По указу Алтан-Хана и велению Будды и Тэнгри буду стоять за свой улус. Что бы ни случилось, буду стоять до конца.

Купцы помолчали. Призадумались. Перед каждым, видимо, нарисовалась жизнь как выбор: забота о собственной шкуре, право на свое единственное имя или Божий промысел во всем этом?

– Да что вы, друзья?! – с излишним задором воздел руки Сархай. – Китайское войско насчитывает несколько бумтаев! При этом оно находится под защитой Великой стены! Какую опасность может представлять ему эта горстка нищих бродяг – монголов?! Китайское войско раздавит их, как слон полевку. Мокрого места не останется! Монголы просто играют на страх, распуская слухи о своей силе! Им важно дать о себе знать! – сказал Сархай. – Мне доводилось встречаться с Чингисханом. И я скажу, это осторожный человек, он не пойдет на очевидное безрассудство, не станет добровольно класть голову на плаху!

Чао-Линю очень хотелось верить словам Сархая. Но вопрос назревал сам собою:

– Тогда скажи, если монголы не собираются воевать, зачем им понадобился такой долгий и трудный переход через пустыню?

– Говорю же, чтоб напугать, показать силу, чтоб знали об их существовании, считались с ними, – сказал Сархай. – Как долго ваш Алтан-Хан единовластно господствует в степях? К тому же давно уж, наверное, счет своим войскам потерял. Это не может не пугать и не волновать монголов, какими бы они ни были отсталыми. Все живые люди! Каждому нужна уверенность в завтрашнем дне.

– Вот это истинные слова! – горько вздохнул старый Чао-Линь. – Именно неуверенность в завтрашнем дне привела монголов к этим грозным стенам. Ибо за многие века, когда отсюда, для них – с юга, одна за другой шли в Степь карательные отряды, когда вопреки установившемуся перемирию был пленен и казнен Амбагай-Хан, монголы крепко усвоили эти жуткие уроки. Вот результат той политики: сегодня она оборачивается войной.

– Да ладно вам, не наше дело – рядить да судить, из каких соображений принимают такие решения великие Ханы. Не нашего ума это дело! Так что хватит умничать по-пустому, – многозначительно протянул Махмут. – Я просто хочу сказать тебе, Чао-Линь, раз уж просишь совета: не хочешь уходить за Стену, не уходи. Но ни во что не ввязывайся. Мало ли что ты – наместник китайского императора. Твои люди – это мирные земледельцы, от которых всем польза. Монголы не трогают мирных жителей, не принимающих участия в военных действиях.

– Да как это может быть? – Чао-Линь удивился.

– Это уж точно, – подтвердил Игидей. – Мы много раз видели воочию, каковы эти монголы. В военное время у них ни один нукер шагу не сделает своевольно, такие уж у них суровые правила, такая жесткая дисциплина.

– О, неужели?! Разве такое возможно?! Ведь война – это завоевание, это такое жестокое испытание для каждого человек. Неужели победивший воин, опоенный вражеской кровью, может подчиниться дисциплине и не пойти грабить и убивать безоружных?!

– Поэтому монголы и стоят у Великой стены. Степные народы их принимают и не беспокоят внутренними войнами. Скажу больше, монголы для них как подарок: они сами не воруют и другим не дают. А порядок сверху – для простого человека всегда благо. – Махмут вновь рассмеялся. – В войне побеждает тот, у кого больше мужества и уверенности, у кого более крепкие ряды. Ваши люди, видимо, вступают в сражение раз в десяток лет, потому и ударяются в панику, теряют разум, как только возрастает напряжение и, не приведи бог, чуть засвистят стрелы. А для монголов война – как для тебя посев или сбор урожая. Обычное дело.

Чао-Линь наконец понял, а точнее, сказал себе то, что он боялся произнести даже мысленно: война неизбежна.

Моголы пришли сюда не просто показать свою силу, как утешения ради утверждал Сархай, а воевать.

– Что мы можем знать? – заметив, как задумался правитель, сказал Игидей, желая смягчить произведенное впечатление. – Чутье подсказывает всем нам, что войны не миновать, сколько бы ни говорили, ни судачили, какие бы меры ни предпринимали. Это не в нашей власти. Лишь чудо или Всевышний могут отвести удар.

– Горе! Бедная наша прекрасная страна! – стоном вырвалось из груди Чао-Линя. – Как бы там ни было, жили мы мирно, как один народ.

– Да ну! – махнул Сархай. – Разве это жизнь? Дышать боимся, говорим полусловами, поступаем лишь так, как угодно чужому народу. Вам, наверное, и неведома доля, когда народ может жить по своей воле, распоряжаться собой, как ему хочется. Такой великий народ, как кидани, находится под властью чжурчженов!

– Ладно-ладно, язык у тебя больно длинный, как бы ни подкоротили! – урезонил собрата Игидей. – Только-только пушком начали обрастать, дайте шерсти вырасти!

– Многочисленность – великая сила, стоит китайцам сплотиться – кто сможет против них устоять? – стоял на своем Сархай. – Пусть сегодня они словно в спячке. Китай проснется, объединится, и не будет ему равных на земле!

– Смотри-ка, предсказатель выискался! – усмехнулся Игидей.

– Говорят: загад не бывает богат. Мечтать о далеком будущем хорошо в спокойное время. А уж коли мы все открыто признали, что не сегодня-завтра начнется война, – решил, видимо, подытожить разговор Махмут, – надо подумать, как спасаться: сообща или поодиночке. По какую сторону Стены оставаться? Или, может, пока не поздно, бежать отсюда куда глаза глядят?!

– А я считаю, – вскочил с места Сархай, – что нам не надо, как утопающему, хвататься за соломинку! Не поможет! А надо как раз наоборот – думать о последствиях! О будущем! О том, как наши сегодняшние дела и поступки отразятся на судьбах наших детей, внуков и правнуков! Вот тогда наконец-то мы выйдем из спячки, став единым народом!

– Ты не горячись. Не пускай пыль в глаза. Ты лучше скажи прямо, – все так же спокойно усмехнулся купец Махмут. – Лучше прямо скажи, кто, по-твоему, победит в этой войне? Монголы или чжурчжены?

– Конечно же, монголы, – отрезал Сархай без тени сомнения.

– И ты хочешь подвести нас, а в большей степени, Чао-Линя, к мысли, что нужно заранее переметнуться, или, скажем, мягче, занять сторону победителей?

– Чао-Линю не следует колебаться, бегать в ту или иную сторону. Он должен непоколебимо исправлять обязанности главы улуса, выполнять все, что требуется. Пришла война не мимолетная, не быстрая, а длительная и кровопролитная. Мой совет прост: монголы никогда не трогают тех, кто не оказывает сопротивления. Нужно опасаться только своих, найти способ прожить, не вызывая подозрения. Чао-Линь, никого, кроме своей охраны, в ставку не пускай. А когда придут монголы – открой шире ворота!

– Скажешь тоже! – произнес Махмут невозмутимо. Но потому, как он повел плечами и распрямился, можно было судить, что его бросило в жар. – Как будто тебе известно, чем это может потом обернуться? Ты говори: откуда такая уверенность в победе монголов?

– А почему бы и не сказать, – расположился удобнее Сархай. – Настали такие времена, что пора перестать таиться, осторожничать! Поэтому открыто даю совет такому хорошему человеку, как Чао-Линь: вы без малейших сомнений держитесь монголов прямо с этого дня! Будущее за ними. Если кто и способен спасти вас от такого невиданного гнета чужого народа, то это они. Если вы не сможете уловить этот момент и не поможете монголам, неизвестно, сколько еще веков придется жить, терпя унижения от чжурчженов.

– Хм… – Чао-Линь потерял дар речи от неожиданности, молча смотрел на Сархая во все глаза, наконец заговорил: – Мы, народ хани, дошли до такой беды из-за собственной спеси, замутился наш разум, слишком много грехов за прошлые годы накопилось. Возомнили себя всемогущими от сытой и вольной жизни, нрав наш загнил, вместо единения избрали путь раздоров, разделили страну на десятки мелких враждующих кусков. Наблюдавшим издалека, наверное, кажется, что малочисленные нучи сумели завоевать великий Китай. На самом же деле, если б мы сами не сдались, кому бы под силу было нас одолеть?

– Истину говоришь! – согласился Сархай. – Если войне суждено начаться, результат ее будет зависеть от того, на чью сторону станете вы, настоящий китайский народ. Туда и качнутся чаши весов. Монголы или чжурчжены? Времени на выбор дано немного. Решение нужно принимать незамедлительно!

– Выходит так, – призадумался Чао-Линь. Но он не был бы китайцем, если бы ответил тотчас. Поэтому сказал: – Вопрос сложный.

– Конечно, будет непросто. Во всяком случае, взвесьте все «за» и «против». Можете донести о нашем разговоре чжурчженам и останетесь им слугою. А можете сообщить мне о принятом решении, и будете спокойно продолжать заниматься земледелием со своими людьми. Желательно это сделать в ближайшие дни, – перешел на шепот Сархай.

* * *

Разве уснешь после такого разговора? Всю короткую весеннюю ночь Чао-Линь так и не сомкнул глаз.

Как сильно пахли деревья и травы после ночного дождя! Как разошлись птички, напоминая своим пением многоголосый гомон встревоженной толпы. Где-то далеко и глухо прогремел гром.

Как только зарозовело небо на востоке от лучей восходящего солнца, Чао-Линь разбудил слуг. Велел оседлать лошадей и, чтобы не привлекать любопытствующих глаз, отправился в крепость один, без сопровождения.

Джен-Джемин немало был удивлен столь ранним визитом старика, его изменившимся лицом.

– Что случилось?

– Нет, пока все благополучно с Божьей помощью, но услышал-узнал такое, что не мог не приехать к вам в тревоге.

– Ну?

– Приехал рассказать о таких вещах, что в мирное время скрыл бы, боясь быть заподозренным в чем угодно, – сказал Чао-Линь, глядя прямо в лицо своему молодому военачальнику.

– Я понимаю, старик. Но будьте уверены, что бы вы ни сказали, об этом не услышит ни одно постороннее ухо. Благодарю за доверие ко мне. В такое опасное время мы должны знать правду, какой бы горькой она ни была.

– Потому и явился сюда в такой спешке. А потом будь что будет. Если уж на то пошло, свое я на этом свете отжил уже, – сказал Чао-Линь и резко открыл дверь. Убедился, что никого за ней нет. Снова прикрыл. – Купцы уверены, что победа будет за монголами.

Продолжил он свой рассказ по возможности сдержанно, подробно передавая вчерашний разговор с купцами.

Джен-Джемин молча и очень внимательно выслушал старика, прошелся по комнате, постоял у окна. Заговорил с неожиданной улыбкой:

– Что ж, друг?! Твои слова подтверждают мои собственные соображения.

– Надо же! А ведь наши правители монголов ни во что не ставят. Смотрят на них, как на бездумных бродяг, на неорганизованную толпу.

– Может, так раньше и было, когда они воевали друг с другом, разбившись на десятки лагерей. А сейчас другое время, другая обстановка. Они сумели не только сами сплотиться, но и собрать вокруг себя немало других народов, обрели мощь.

– Это точно. Только наши чжурчжены в ус не дуют. У них одна забота: как бы первым добыть легкую победу, как бы опередить другого!

– А разве чжурчжены когда-нибудь кого-то считали ровней себе? Ничего и никого не хотят слушать, что им ни говори. Уверены, что все знают сами. Не только твое мнение не принимают в расчет, но, более того, любая свежая мысль у них вызывает подозрение. – Джен-Джемин вздохнул горестно. – Я хоть и командующий объединенными войсками, это высокая должность, но все равно за моей спиной стоит заместитель-чжурчжен, контролирующий каждое мое движение. Есть еще и особые войска, которые мне не подчиняются, а действуют только по прямому указанию из центра. Это два отборных войска из нучей и киданей.

– Так трудно командовать.

– Невозможно. В вашем рассказе есть резон. В последние годы монголы стали сильны как никогда. Купцы – народ осторожный, просто так никому не доверятся. Уж они-то люди ушлые, вряд ли могут ошибиться, оценивая, на чьей стороне сила.

Киданьскую кровь выдавал даже внешний вид Джен-Джемина. Высок ростом, крепок и могуч телом. По всему видать, силушкой не обделен. И лицо его с суровыми крупноватыми чертами было озарено таким внутренним светом, который Чао-Линь на своем веку встречал лишь у редких, избранных людей.

– Я в смятении, – признался земледелец, – совсем запутался. – По правде говоря, не смогу дать ни одного дельного совета.

– Вы уже дали его, сказав правду. Опыт и молодость, это такие союзники, которые обязательно найдут правильный ответ. Главное, что нас уже двое. – Джен-Джемин положил руку на плечо старику.

– Я… – Чао-Линь задохнулся от подкативших к горлу слез умиления. – Прожил жизнь, так и не встретив верного друга, кому бы доверился от всего сердца, с кем можно было бы поговорить откровенно. Угнетенный народ, в первую очередь, лишается взаимного доверия. А без этого человек не может сблизиться с другим человеком, подружиться по-настоящему.

– Ну, значит, теперь мы будем внимательно наблюдать за обстановкой. – Джен-Джемин постоял молча, не отрывая взгляда от висевших на стене картин с изображением ближайших местностей. – Что ни говори, а сразу видно, какой мудрый и дальновидный вождь у монголов. Когда рассматриваешь последовательность его действий, то видишь, какое глубокое содержание имеет каждый шаг Чингисхана. Скажите мне, чего он добился, напав на тангутов?

– Покорил тангутов, завладел их богатствами.

– Это только на первый взгляд. На самом деле он в два захода сумел угнать лошадей и тягловый скот тангутов, наших лошадей и наш скот, который содержали они! Теперь мы не можем в имеющиеся сроки нарастить численность лошадей, не способны подготовить нужное количество всадников: наши конные войска парализованы.