Уссурийская метелица

– Почему? – спросил Бабенков.

– Они, как правило, перед армией по одному ребёнку имеют. А перед призывом ещё одного закладывают. Года не отслужил, глядишь, увольняется, как многодетный отец.

– Хитро…

– Два ребёнка, хм, эт-та хорошо, – задумчиво проговорил Михаил. – Меня женили, да я не схотел. Чево-то закуражился.

– Поди, невесту подобрали не чище лошади, – съязвил Урченко.

– Я её не видал. В город сбежал. На работу пошёл, на завод.

– Не переживайте. Успеете, женитесь.

"Бобик" приткнулся к берегу и остановился. Берег выходил мысом к реке и оттого был голым, снег небольшим слоем прикрыл галечник.

Майор вышел из машины и вызвал Морёнова.

– Слушаю, товарищ майор. – Юрий, выйдя вслед за майором, закинул на плечо автомат.

– Пойдёте со мной.

– Есть.

Они направились вглубь берега, обходя заносы. Майор шёл к месту встречи пограничных нарядов его и соседней заставы.

Пограничники вышли из "бобика" покурить. Но курева не было. Оно ушло на "трубку мира".

Глава 2

Ледовая купель.

1

Возвращались на заставу уже вдоль берега, по старым следам, по которым когда-то проезжал Бабенков, доставляя наряды секрета. Ново-Советские острова оставались теперь с левой стороны.

– А вешки-то, кажется, стоят, – сказал Бабуля, кося глаза на острова.

– Ага, помогла, видать, трубка мира. Наш табачок, – поддержал разговор Морёнов, сидевший сзади него, опираясь левой рукой на поручень спинки водителя, другой, держа автомат между ног. Ему было жарко после ходьбы по снегам с начальником заставы. Он расстегнул полушубок до пояса, завернул клапана шапки наверх. Майор тоже расстегнулся на две пуговицы и ослабил шарфик.

– Надолго ли? – произнёс Славка Потапов.

Прокопенко ответил:

– На два дня.

– Почему именно на два дня? – майор повернулся к салону вполоборота.

Николай пожал плечами. С усмешкой ответил:

– Так один день на раздумье, второй на действие. Как этот фазан, в собачьей шапке, проведёт с ними политико-воспитательную работу, отодвинет миску с баландой, так побегут вешки ломать, как миленькие. Мало того, ещё комли выдолбят. Народ-то, видите какой, запуганный.

– Да нет, не станут, – возразил Морёнов. Не верилось в предсказание Прокопенко.

Лед был ровный, без выступающих торос, и Бабуля, радуясь возможности показать скоростные способности своего "бобика", прокатить с ветерком товарища майора, ратанов, вдавил педаль "газа" до самого пола. Даже у самого дух захватывало.

– Ну вот, без четверти тринадцать, – сказал Романов, глянув на часы. – За три часа тридцать минут управились. – Сказал, словно извиняясь перед выходными.

– Да сейчас пообедать бы не помешало, – подал голос Урченко, – заморить червячка.

– Твой червячок, не прямой кишкой называется? – спросил Потапов.

Ратаны рассмеялись.

– Кривой, – буркнул Славик и отвернулся. "Что за народ, что не скажи, всегда подколупнут!"

У Савватеевского заливчика, почти напротив Ново-Советских островов, лед просел. Ледовая гладь лежала с едва заметным уклоном к заливу, и Морёнов, глядя на эту впалую лощину, вспомнил, что в прошлом году где-то здесь провалился трактор "Беларусь". Долго, до самого лета белела его крыша из-под воды. Вспомнив, хотел напомнить об этом начальнику заставы, а больше Бабуле, чтобы тот не больно-то резвился, и не успел.

– Товарищ майор… – Майор обернулся.

В этот момент перед машиной сбросили бетонный блок (по крайней мере, так показалось). Машина, ударившись бампером во вдруг возникшую преграду, вздыбилась. Всё живое и неживое внутри салона устремилось по инерции вперёд. Майор головой разбил лобовое стекло. Прокопенко через откинувшуюся спинку пассажирского сидения, коршуном взлетел командиру на спину. Следом – на них вспорхнул Урченко. У Романова из глаз брызнули искры, а с лица – кровь.

Примерно тоже произошло и по левому борту. Лишь с той разницей, что Бабулю к окну не пропустил руль. Эта деталь автомашины оказалась настолько прочной, что едва не сплющила ему грудную клетку, водитель оказался между "молотом и наковальней" – спереди рулевая колонка, сзади – снаряд почти в два центнера весом, состоящий из совокупного веса трёх человек. У Бабенкова не только искры просыпались из глаз, но и дух вышел – он потерял сознание.

Получили ушибы еще двое: Морёнов и Потапов. Первому отбило левую руку и бок о дужку водительского кресла, отчего перехватило дыхание, и онемела рука. А Славку догнал обух топора, который исполнил угрозу своего хозяина и, конечно же, по невиновному. Топор, вместо Триполи, щелкнул Потапову по колену обухом, сорвавшись с плеча Урченко, и упал под ноги.

Когда машина встала обратно на колеса и закачалась, в передней части её, кроме пограничников, лежала и пустая фляга. Её полёт никого не обеспокоил. Она ядром пролетела по салону, стукнулась об оконный переплёт и легла между передними сидениями. Ломы же проявили сдержанность. Они лежали под лавками, и потому их движение было ограниченно. Хлестнув задними концами по лавкам снизу, как змеи хвостами, они вернулись в исходное положение.

Словно отброшенные невидимой пружиной, солдаты отлетели назад на лавки. Ошалело закрутили головами.

Первым пришёл в себя майор.

– За мной! – просипел он сдавленно от боли и, выдернув несколько осколков стекла из переплета окно, нырнул в него.

Машина качалась на воде, словно на мягких пружинах. Из-под неё выныривали обломки льдин, шлёпала о борта шуга. Над полыньёй закурился парок.

– Чо?!. Чо?!. – невпопад спрашивал Урченко, и голос у него срывался на придушенный рёв.

Потапов зло стукнул ему в грудь кулаком и со стоном прикрикнул:

– Заткнись, мерин!.. – он держался за ушибленное колено.

Его толчок привёл Славу в движение, включил сознание. Он, расталкивая всех, устремился вслед за майором в окно. И застрял. Увидев перед собой разверзшийся лед, чёрную воду и плавающие льды, и льдинки на волнах, обезумел от страха. Заскулил, заторопился, но оставшиеся осколки стекла в окне сдерживали его толстый зад. В него из машины уперся Коля Прокопенко, а майор Романов, стоя одной ногой на льду, другой на капоте, тащил солдата за ворот.

С воплями, с матюжками Урченко удалось выдрать из окна, как через шинковку. Когда он, обезумевший и счастливый, стоял на льду, с его бедер, с шубы свисали клока полушубка. Следом за Славой из окна, без посторонней помощи, выскользнул Коля.

Возня возле единственного выхода продолжалась с полминуты. Но ждать, пока путь к нему освободится, было невтерпеж ожившим душам. Триполи подхватил топор с пола и в два приёма распорол над собой тент автомашины крест на крест, от трубки до трубки (ребра жесткости кузова). Бросив топор, встав ногами на скамьи, он, дрыгая ногами, ужом выполз на крышу. На четвереньках прополз по ней к переду машины, встал на капот, с него перепрыгнул на лед. Машина от его прыжка качнулась и осела ещё ниже.

Морёнов пришёл в себя. Но от ушиба в боку глубоко вздохнуть не мог, боль в рёбрах упреждала этот порыв. Не мог пошевелить и левой рукой. Правой же стал разминать грудную клетку, глядя в то же время на ноги Прокопенко, как они выскользнули в окно. Хотел и сам последовать за ним, но на подоле его полушубка сидел Славка, обхватив колено.

– Ты чего сидишь?!.

– Не могу… Этот свинопас мне ногу разбомбил обухом, – простонал Славка, качаясь взад-вперёд.

– Некогда стонать! Лезь на крышу!.. – закричал Морёнов, увидев, как Триполи исчез в дыре.

Юрий схватил Славку под руку правой рукой и стал отдирать от скамьи. Потапов со стоном приподнялся.

– Славка, давай, давай! – застонал он от напряжения и боли в левой руке и боку.

Салон заполнялся водой. Она родничками процеживалась сквозь отверстия и не плотности пола, бортов, дверей. Юрий, помогая Потапову, поднялся на скамейки, чтобы не замочить валенки, стоял в машине, согнувшись пополам.

Потапов выкинул руки на крышу кабины, подтягиваясь на них и упираясь здоровой ногой на руку товарища, вытянул себя из машины. Сел на тент. Перед ним раскинулась полынья, в которой плавал ГАЗ-69. От возни в машине, "бобик" мягко качался, и о его борта хлюпала вода, и стучали льдинки. Они, с причмокиванием ударяясь о машину, казалось, присасывались к ней.

Полынья была широкой, пугающая своей чернотой и холодом. С больной ногой такую пропасть не перепрыгнуть. Славка повернулся к переду машины – капот еще не погрузился в воду. С него на лед перепрыгивал Коля. Урченко и Триполи подхватывали его. Они уже втроем кричали Потапову:

– Славка, давай сюда! Скорей!..

2

Как только в дыре исчезли валенки Потапова, Морёнов ухватился за края тента, намереваясь выскользнуть следом. Бросил взгляд в салон и опешил – на руле лежал Бабуля!

– Эй! Вовка, ты чего?.. – позвал его Морёнов.

Но Бабенков молчал. С того момента, как машина провалилась в полынью, прошла, казалось, целая вечность, за это время из "бобика" все должны были разбежаться, как суслики из норы. Какого же черта Бабуля на руле разлегся? Оплакивает его что ли, родимого?

– Бабуля! Проснись, утонешь!..

Бабенков молчал.

Морёнов выглянул из машины наружу. На льду были все. Кричали ему:

– Морёный! Юрка! Скорее!.. Где там Бабенков?

Юрка увидел троих прыгающих, а Славку, сидящим на льду – он держался за ногу, за колено. Майор был в крови, и он вспомнил, что тот разбил ветровое стекло головой, и, как будто бы убедившись, что среди его товарищей действительно не достает одного, нырнул назад в машину. Бабуля лежал на руле, свесив вниз руки.

Согнувшись под тентом вдвое, всё так же стараясь не намочить валенки в воде, уже поднявшейся под самые сидения, Юрий прополз по лавкам к водительскому сидению. Схватил за ворот Бабенкова и откинул его вместе с водительской спинкой назад.

– Ты чего разлегся?!.

Бабенков был бледен до синевы. От удара о спинку сидения у него открылись глаза до неестественных размеров, чем и напугали. Казалось, они вот-вот выкатятся из орбит. Глаза задергались, словно пытались свернуться с тех креплений, на которые были навёрнуты. Открылся и рефлексивно задергался кадык на худой шее, рот сделал взглатывающие движения на вдохе.

– Да очнись же ты!!. – Затряс его Юрка. – Очнись, Вова-а!..

Морёнов наступил на бидон, но тот вывернулся из-под ноги, – он уже плавал между сидениями, – нога соскользнула с него в воду. Поймав флягу за "юбку", он отшвырнул её в салон. Стоя одной ногой уже в воде, и довольно неудобно, (она попала между сидением и возвышением у рычага коробки передач), другой на пассажирском сидении, тряс Бабенкова за грудки. Вода уже проникла в валенки, вымочила ноги до колен. От холода Юрия передернуло.

Лицо Бабули начало принимать живой цвет, на щеках стал появляться румянец, а под глазами таять синева.

– Вова! Бабуленька, ну очнись же… Утонем ведь!

Юрий, не осознавая того, что тряска только на пользу человеку, у которого было сбито дыхание, и который находился в нокауте от удара площадью во всю грудь, торкал того об сидение с отчаянием.

Бабенков, наконец, стал приходить в сознание, у него открылся “клапан", перехвативший дыхание, он с шумом втянул в себя воздух, и из глаз покатились слёзы. Бабуля всхлипнул, застонал, положил на грудь руки, до этого безжизненно обвисшие.

Юрий облегченно вздохнул: ожил!..

– Вова, ты слышишь меня?

– Слышу… – простонал Бабенков, уже осмысленно глядя на товарища, глаза у него вздрагивали, как бы пульсируя под ударами сердца.

– Подняться можешь?

– Не знаю… Попробую.

– Пробуй, да живей! Не то задницу простудишь…

Но от первого же движения, горячий пояс боли стянул Бабенкову грудную клетку, и мышцы во всем теле ослабли. Занялся дух.

– Не-не могу…

– Давай вместе. Лезь в окно!

Юрий схватил его за борта полушубка, чтобы приподнять, и почувствовал, что левую руку напрячь в полную силу не может, – она ещё не отошла от ушиба. А в кисти правой руки больно хрустнули два фаланга на двух нижних пальцах, они не успели собраться в полный захват, в кулак. Он простонал:

– О-о!.. – затряс кистью. – Бабуля, да пошевелись ты!

Сквозь слёзы в глазах, Вове показалось, что в окно льется вода.

– Поздно, Юра… – выдохнул он обречено.

В валенки зачерпнулась вода, обожгла его холодом.

– Вовка, давай в дверь!

Юрий лёг на ноги Бабенкову и упёрся руками в водительскую дверцу. Бабуля нажал на дверную ручку.

Со льда с ужасом смотрели на машину, которая, покачиваясь, медленно оседала, кренилась носовой частью в воду. Ещё немного, и машина уйдёт под лёд.

Дверка медленно подалась. Ещё усилие и она открылась на дюйм. Но в эту щель хлынул каскад воды и льда, который, показалось, сам распахнул дверь. В лицо ударила волна, плеснулась за борта, за шиворот полушубка, обожгла холодом уже сверху. Юрий откинулся назад, задохнувшись на секунду. Но тут же упёрся в бок Бабенкову и стал выдавливать того из машины. Бабуля со стоном, преодолевая сопротивление воды, цепляясь за верхнюю кромку двери и крыши, выскользнул из машины боком. Со льда к нему уже тянулись руки.

Машина, зачерпнув дверным проёмом воду, потеряв равновесие, быстро, боком пошла ко дну. Из двери, из ветрового окна и из потолочной дыры обрушился внутрь машины водопад. Юрий резко выпрямился и стукнулся головой о трубку, и почувствовал, что без шапки.

Потерял? Когда?.. Где?.. – гадать было некогда.

Льдинки вращались в водовороте, что образовался в машине от двери до дыры вверху, больно били по голове, по лицу.

Но поток неожиданно ослаб. Машина коснулась вначале углом распахнутой двери дна, затем колесами, выровнялась и встала на грунт, подняв со дна ил. Серое облако окружило "бобик", но эту муть тут же потянуло под лёд течением.

Солдаты и майор оторопело смотрели на то место, куда осела машина. Тент её был виден, видна была дыра, похожая больше на черную обмахрившуюся трещину, из которой выходили последние остатки воздуха, льдинки. Пузыри всплывали, раздвигая щель, и, утробно булькнув, лопались.

За каждым шаром ожидали появление головы, такой же белокурой, как и эти воздушные шары. Но проходили секунды, как вечность, а из щели не появлялось знакомого очертания. Из дыры машины начала выливаться илистая муть.

– Юрка-а!!. Юра-а!!. – взвыл Потапов, подползая на заднице к кромке льда. Казалось, ещё мгновение и он спрыгнет на крышу машины.

Бабуля, держась за грудь, при каждом вдохе болезненно морщился, словно то, что вдыхал, было наполнено колючими кристалликами льдинок, и они распирали её. Возле него хлопотал Прокопенко. Он помогал ему отряхнуться от воды. К счастью, шапка у Бабули была сухая, или почти сухая, на ней только сверху серебрились капли воды, успевшие примерзнуть. Николай встряхнул ушанку и тут же натянул хозяину на голову. У полушубка была сырой только нижняя часть. Коля стряхивал рукой с него воду.

Бабенков всхлипывал, подергивал головой и смотрел испуганно на воду. Прокопенко тоже замедлил работу, замер. Урченко двигался у края полыньи, прихлопывал рукавицами по бокам. Казалось, ещё немного и он закудахчет, как наседка от испуга за своего купающегося цыплёнка. Майор Романов побледнел. Пальцы, держащие платок у лица, сжались, и по ним стекала кровь.

У майора, некстати, в мозгу промелькнули самые разные мысли о Морёнове. Пелевин, парторг заставы, говорил о нём, как о находчивом пограничнике, отзывчивом человеке, всегда готовым прийти на выручку товарищу. Его мнение разделял и Магда. С чем и он был всецело согласен, отчего во многом доверял ему. А тут такая нерасторопность! Однако, капитан Муськин другого мнения о нём: не комсорг, а сплетник; не солдат, а размазня… За три месяца так хорошо узнать человека? – молодец замполит! Через какую лупу разглядел?..

Нет, ну чего он там? Морёнов!!.

– Морёнов! Немедленно покинуть машину! – приказал майор, и сам почувствовал нелепость своего приказания. Что солдат может слышать сквозь толщу воды?

Но это была не команда, крик души, страх за солдата. К черту! Какие тут могут быть сейчас характеристики?!. Солдата надо спасать! Романов стал расстегивать портупею, заучено и быстро.

Бабенков борматал:

– Он меня ввытолкнул, а сам… сссам ттамм…

Морёнов рвался к дыре из последних сил, но валенок, разбухший, попавший между шахтой коробки передач и пассажирским сидением, сдерживал. Юрий дернул ногой раз, другой и понял – это конец! Им стала овладевать паника, а холод довершал её. От холода спёрло дыхание, что, возможно, и к лучшему – он не глотнул воды. Ухватившись руками за верхние трубы – ребра жесткости автомашины – и, упираясь левой ногой в спинку одного из сидений, тянул правую ногу из валенка – валенок и портянка от сырости внутри словно приклеились к ноге.

То ли он стал галлюцинировать, то ли на самом деле кто-то, или что-то подплыло к его уху и спокойным голосом, до радости знакомым, сказал:

– Юраня, я тебе помогу. Спокойно, вытягивай ногу…

Мамин голос! И он как будто бы почувствовал себя спокойнее, прояснилось сознание

Юра последовал совету, и потянул ногу из валенка медленно, но уверено, без нервной торопливости.

Как только нога освободилась, его как будто кто-то невидимый подбросил вверх и вытолкнул пробкой из машины.

Оживились все, завидев белокурый шар в трещине. И та, словно рожая, медленно разверзаясь, выпускала из чрева на свет божий вначале пузыри воздуха, муть, а за тем – заново рождённого. И человек, ослабленный, мокрый, выходил из неё с муками, цепляясь руками за неровные, уже обмахрившиеся края тента.

Юрий вынырнул, ошалело завертел головой, хватая ртом морозный воздух, а, глотнув его, разом захлебнулся, ослаб, закашлял и оттого с трудом подтянулся, сел на бровку тента, не вынимая из дыры ноги. Вода ему была на уровне пояса. По голове, по лицу стекали струи, а вместе с ними слёзы, вдруг так неожиданно прорвавшиеся из глаз. Он счастливо улыбался, глядя на своих товарищей, плакал и видел их в мутной пелене.

Вначале солдаты вздохнули от облегчения и от радости. Урченко даже нескладно подпрыгнул, хлопнув себя по бокам. Славка стянул с головы шапку и вытер ею лицо. И случайно всхлипнул. Бабуля, тот откровенно плакал и смеялся. Но затем, как сговорились, все замолчали, интуитивно почувствовав состояние Морёнова.

Холод вывел Юрия из стресса. Уши и шея окатило морозом. С головы его курился парок. Он дрожал от холода.

– Морёнов! Рядовой Морёнов, немедленно выходите на лёд! – не приказывал, взывал Романов солдата.

Солдат кивал головой, соглашался.

– Сча-азз… – стучали зубы, а сдвинуться с места не мог.

Наконец он отжался на руках о тент и извлёк ноги из машины.

Перепрыгнуть полынью было невозможно, кругом была чёрная вода, по которой уходили под лёд слабые космы донной мути. Юрий, елозя на заднице и помогая руками, цепляясь под водой за тент, пополз к переду машины. В воде мелькала его серая ступня в носке. Опустил ноги с крыши на капот, и чуть было вновь не погрузился в воду с головой, – попал ногами в разбитое окно. Успев отклониться назад, он перенёс ноги дальше, нащупал капот. Встал. Осторожно побрёл по капоту к кромке льда.

На льду его ждали, тянули к нему руки. И, как только Юрий подошёл к краю полыньи, разгребая перед собой шугу, его тут же схватили за руки и выволокли на лед. Положили и отклонились в странном изумлении, как будто перед собой обнаружили кого-то из ластоногих – он был без одного валенка! Даже отсутствие шапки, так не шокировало. На ноге Юрия был лишь серый от воды с белым ободком шерстяной носок, один из тех, что мать ежегодно присылает ему на зиму.

Но как быть без обуви на льду? Босиком?!.

Майор Романов стал стаскивать с себя шарф.

– Триполи, отжимайте на Морёнове одежду! Урченко, бегом в Ново-Советское! От Щукаря дозвонитесь до заставы. Пусть дежурный немедленно высылает ГАЗ-66. – Давал распоряжения Романов. – Пускай в кузов набросают сена и тулупы. Обязательно две пары сухого обмундирования. Выполняйте приказание!

– Есть!

– Да. Деду скажите: пусть нам навстречу выедет на подводе.

– Есть!

– Бегом!

Урченко нескладно развернулся, и такими же скачками, какие проделывал вокруг полыньи минутой раньше, поскакал к берегу, как большой ребенок на палочке-скакалочке верхом, что невольно вызвало усмешку.

Майор наклонился к Морёнову. Снял с его ноги мокрый носок, отжал и сунул его Юрию в карман полушубка. Обжал брюки до колен, затем аккуратно и плотно стал своим шарфом обматывать ногу солдату. Тепло шарфа приятно обволокло ступню, и у Юрки отчего-то запершило в горле, защипало глаза, и он, всхлипывая, стал зачем-то оправдываться:

– Вваленок, товвварррищ майоор, закклинило… Я его тттяну, а он нникккак, – говорил он, дрожа. – Я… нне ммог…

– Ладно, ладно, тёзка. Жив, и на том спасибо, – отозвался майор. – Побереги силы.

Славка натягивал ему на голову свою шапку, завязывал под подбородком тесёмки. Прокопенко надевал свои рукавицы на покрасневшие руки Юрия. Потом, сняв с себя валенок и размотав с ноги портянку, стал наматывать её на шею Морёнова вместо шарфа. Славка вначале удивился тому, что проделывал Коля, даже хохотнул. Но тут же стянул валенок со своей здоровой ноги и сдернул с неё портянку. Валенок натянул обратно на ногу в шерстяном носке.

– Товарищ майор, – подал он Романову, – возьмите, обмотайте её поверх шарфика.

Майор согласно кивнул, принял портянку.

Славка, превозмогая боль в ноге, снял и с неё валенок. Размотал портянку. И вновь подал Романову.

– Товарищ майор…

– Минутку…

Майор стянул с ноги Моренова уцелевший валенок. Вылил из него воду. Снял носок и так же, как первый, отжав, сунул его Морёнову в другой карман полушубка. Стал оборачивать ногу портянкой, принятой от Потапова. Затем натянул на неё сырой валенок.

Бабенков, подрагивая, смотрел на происходящее, не в силах сойти с места, оторваться ото льда. Он понимал, благодаря чьей помощи сейчас находится здесь, на льду и кому, возможно, обязан жизнью. Ему было холодно. Вова шмыгал носом. Голову он не намочил, шапка была сухой, тёплой. Ватные штаны, которые он всегда надевал, – машина холодная, да и мало надеялся на её нормальную работу, больше, пожалуй, приходилось крутиться вокруг неё, а то и под нею, – не успели до конца промокнуть, лишь кое-где холодили, а благодаря тому, что валенки плотно надеты на ватные брюки, вода в них не набралась, и они обледенели лишь с внешней стороны.

Под полушубком ватная фуфайка, заправленная в ватные штаны, под ремень, местами промокла, холодила и, тем не менее, он сознавал, что чувствует себя комфортнее своего товарища, и подрагивал, скорее, из сочувствия к нему. Как тому сейчас холодно!.. Но сдвинуться с места и подойти к нему, принять посильное участие в его переодевании не мог. Прилип ко льду. Боль в груди притихла, осталась тяжесть и эта тяжесть, словно вода, зачерпнутая в полынье, сейчас вытекала из глаз, из носа, и он вытирал эту мокроту ладонями, кулаками, и руки у него зябли. Он втягивал их в рукава, но и в них, сырых, им тоже было холодно.

3

Во второй половине дня погода почти не изменилась. Возможно, похолодало или, быть может, так казалось, находясь на открытом месте, незащищенном от хиуса. Он протягивал по льду не слежавшийся снег, и эти лохматые кудели появлялись всюду, догоняя одна другую, прибивались к торосам, к снежным подушкам, к людям, копошащимся на льду.

На воде в полынье уже появлялась матовая корочка наледи, и белая крупа просыпалась на неё. Солнце ещё светило, но было в туманной поволоке. За каких-то двадцать-тридцать минут, прошедших с момента крушения, день, казалось, сократился на два-три часа. Савватеевская коса, что была рядом (глядя на неё из машины), за которой находилось село Ново-Советское, теперь как будто отдалилась, и представлялось, угрожающе далёкой.

Майор Романов прикинул расстояние: километра два, а то и с гаком…

– Бабенков, вы чего стоите?!. – крайне удивился Романов, увидев солдата. – Почему не бежите в село? Бегом!

– Я… Я прилиппп, товвварищ май-еор, – дрожа от холода, задёргал Бабенков ногами, которые стояли в центре заледеневшей лужи. Замёрзшие руки он отогревал дыханием и трением одной руки о другую.

Майор вскинул взгляд на Триполи.

– Триполи, помогите товарищу! Да сами смотрите, не прилипните.

Михаил подошёл к Бабенкову. Тот ёрзал на месте. Низ полушубка на нём побурел, и на подоле уже обвисла бахрома сосулек.

– Ну, Бабулка, дэржиса!

Михаил, наклоняясь, ухватился руками за правый валенок и стал с силой тянуть его, расшатывая из стороны в сторону. Бабенков, боясь упасть, обвис на плече товарища.

– Ай-яй!.. Ай-я-яй! – шептал Бабуля.

Михаил оторвал вначале правый валенок, затем левый и перенёс товарища на другое место. Поставил на снег. На прежнем месте остались темные следы от валенок с одной подошвой от пятки.