Они слышат. Сборник рассказов

А теперь, когда ее первая молитва была услышана, Тоня молилась о том, чтобы дождевая вода оказалась нормальной.

Не мутной.

Но как бы сильно Тоне не хотелось поскорее подняться на крышу и проверить тазики с ведрами, она не могла позволить себе пренебречь хотя бы одним из ежедневных ритуалов. Лишь благодаря дисциплине она избежала участи, постигшей остальных.

Поэтому, закончив одеваться, она натянула поверх одежды рыбацкий комбинезон, который нашла в квартире вечно пьяного соседа сверху. Потом обула ноги в резиновые сапоги с надставкой на шнурке, затянула их потуже. Как всегда, примотала верхнюю часть сапог скотчем к ногам. Поверх комбинезона накинула пластиковый дождевик, натянула резиновые перчатки, примотала их скотчем так же, как сапоги, надела очки для плавания, медицинскую маску.

А потом отвернула замок на двери и вышла на лестничную клетку.

Даже днем здесь царил полумрак.

Как и всегда.

Небо было постоянно затянуто белесой пеленой, и тусклый свет солнца едва пробивался через маленькое подъездное окошко вместе с тяжелым болотным духом.

Трупы мирно лежали на своих местах.

Как и всегда.

Самым пугающим в них было то, что они не менялись – вместо того, чтобы разложиться, они ссохлись, словно рыбьи тушки на солнце. Почему мутная вода так странно подействовала на человеческие тела, Тоня не знала.

Иногда Тоня думала, что их можно поскидывать их в воду с чьего-нибудь балкона. Но при одной лишь мысли о том, что придется прикасаться к чему-то настолько грязному, как труп, на нее накатывала тошнотворная паника, заполняя мозг бормотанием: «Грязь заразна, грязь разъест пластик, ткань тоже разъест, грязь просочится под кожу, разольется по всему организму, заразит твою кровь, иссушит тебя, как их всех…»

Нет, уж лучше потерпеть соседство с трупами, чем проходить через ту чудовищную трансформацию, которая убила ее соседей.

Они, по крайней, умирали все вместе.

А Тоне придется встречать смерть так же, как она встречала конец света – в полном одиночестве.

Для Тони он наступил, когда оборвались линии всех магазинов с курьерской доставкой. Судя по звукам ада, доносившимся снаружи, для остальных он наступил несколько позже.

Первое время лишь дети ревели чаще обычного да машины скорой помощи приезжали в их тихий дворик почти каждый час. Позже Тонин сосед сверху начал блевать в туалете – она слышала его почти каждый раз, когда заходила в ванную. Пару дней спустя плохая звукоизоляция, свойственная девятиэтажным панелькам, дала Тоне понять: в мире за стенами ее безопасной квартирки творится что-то неладное, крайне неладное.

Мокрые звуки рвоты, выплескивающейся на пол, доносились из-за каждой стены, из подъезда и с улицы. Мужчина, живший через два окна от Тони, изверг содержимое желудка прямо с балкона, окатив ограждение и часть стены. Позже его блевотина застыла, потрескавшаяся и черная, словно засохшая кровь.

Вместе со звуками недомогания нарастали крики о помощи, крики гнева, крики боли, стоны, младенческий рев, мужское рычание, высокий женский плач. Иногда в квартирах что-то грохотало, иногда кто-то разражался особенно страшным и резко обрывающимся криком. Один раз, уже ближе к концу, где-то на верхних этажах отчетливо прогремел выстрел. Порой крики, грохот и плеск блевотины перемещались в подъезд. Это пугало Тоню так сильно, что в своих кошмарах она начала слышать чужие предсмертные крики вместо привычного бабушкиного хрипа.

Самым страшным был момент, когда кто-то или что-то с силой ударилось в ее дверь под пронзительный вопль «не на-а-ада-а-а!!.».

Дважды она видела, как люди выбрасываются из окон.

Первым был какой-то толстый парень в семейных трусах. Лежа в брызгах крови на асфальте, он напоминал треснувший арбуз серого цвета.

Второй прыжок был парным. Первым из окна вылетел мальчик лет пяти-шести, заходясь отвратительным, ввинчивающимся в уши визгом. Когда его тельце глухо хрустнуло об землю, следом прыгнула молодая женщина – вероятно, мать, милосердно прикончившая собственного ребенка прежде, чем лишить жизни саму себя.

Но Тоня не могла ее осуждать. Даже с девятого этажа она видела, что кожа мальчика стала изжелта-серой. Это означало, что ему уже не помочь.

Информация о цвете кожи была единственным полезным сведением, которое Тоня успела увидеть в Интернете. Были еще «гениальные» выводы о том, что именно вода стала причиной загадочного заболевания, за пару часов охватившего все человечество. Даже чувствуя первые признаки недомогания, люди продолжали полоскать горло, чистить зубы и заваривать чай водой, в которую уже просочилась ее загадочная мутная сестра – но в таких мизерных количествах, что никто и не заметил, пока не стало слишком поздно.

Такой вывод Тоня сделала из собственных наблюдений. Написать об этом в Интернете никто не успел – все случилось слишком быстро.

Скорые перестали приезжать уже через пару дней после начала паники. Интернет-активность продержалась примерно на полсуток дольше. Потом в дома перестали подавать электричество. Пик всеобщего отчаяния, убийств и самоубийств пришелся день на четвертый-пятый. Тогда же земля внизу начала покрываться слоем той же мутной воды, которая уже почти неделю убивала человечество. Никто не знал, что она собой представляет и откуда прибывает. Тоня тоже не знала, однако ясно понимала, что теперь пути к спасению отрезаны окончательно.

На шестой день еда в Тонином холодильнике испортилась. Через семь дней стихли последние стоны в соседних квартирах. Через восемь дней исчезли даже голоса птиц, остался лишь тихий плеск воды снаружи. К тому моменту ее общий уровень, покрывающий землю, поднялся до подоконников на первом этаже. Непроглядно-мутная, она похоронила под собой асфальт, бордюры, клумбы и газон. Если бы кто-то отважился выйти на улицу, ему пришлось бы плескаться по плечи в этой дряни.

Но в живых уже не осталось никого, кроме Тони, которая даже за пределы своей квартиры не выходила последние два года.

На десятый день начали иссякать запасы круп и консервов. На двенадцатый Тоне хватило мужества признать, что пополняться они не собираются.

Пришла пора изменить своему затворническому образу жизни, пока он не стал причиной ее смерти.

За дверью квартиры царила тишина. За стенами тоже. В глазок Тоня не увидела ничего подозрительного, кроме темных полос то ли крови, то ли блевотины на полу и стенах. Все говорило о том, что снаружи ее не поджидает никакой опасности.

Тоня начала готовиться к вылазке.

Она наскоро соорудила защитный скафандр из старой куртки, хозяйственных перчаток и рыбацких сапог. Немного подумав, перемотала скотчем рукава и штанины. Уже взялась было за ручку двери, но подумала еще немного, вернулась в квартиру и нацепила на лицо медицинскую маску и очки для плаванья.

После этого она собрала в кулак все свое мужество и вышла в подъезд.

Впервые за последние два года.

У лестничного пролета валялся сосед из сто семьдесят шестой. Тоня обошла осторожно его кругом.

Он походил на сушеную воблу. Казалось, из его желто-серого тела выкачали всю влагу. Кожа облепила кости так плотно, что под запавшими щеками вырисовывались очертания зубов и челюстей. Тело усеивали странные наросты, напоминающие чешую, и непонятные отверстия, напоминающие расширившиеся до неприличных размеров поры. Глазницы зияли парой черных провалов, а глаза превратились в два комочка, похожих на перепеченные в уголек яблоки. Сосед был без футболки, поэтому Тоня видела выпирающие бугорочками внутренности в районе живота. Пахло от трупа солью.

Теряющаяся на побуревшей коже татуировка служила единственным напоминанием о том, что некогда эта сушеная мумия была человеком.

Это было почти месяц назад. С тех пор тело соседа совершенно не изменилось.

Дверь в его квартиру тоже оставалась приветливо приоткрытой – как и в тот день, когда Тоня впервые за два года вышла на лестничную клетку.

Она помнила, как приступила к мародерскому налету, вздрагивая от шороха собственной одежды и лихорадочно вертя головой во все стороны. В результате проделанной операции ее рюкзак пополнился на: одну открытую коробку геркулесовой каши, два пакета макарон-ракушек, три банки рижских шпрот, одну банку кабачковой икры, две пачки сахара рафинада – одну полную и одну неполную, – восемь конфет «Белочка», почти нетронутую пачку печенья «Мария», два коробка спичек, одну большую, наполовину полную, бутылку водки «Зимняя дорога» и одну маленькую, целую, бутылку водки «Ржаная». Употреблять водку Тоня не собиралась, однако подумала, что ею можно будет обтираться, чтобы экономить воду для мытья.

К ее большому огорчению, именно воды в квартире не нашлось. В нынешнем положении она была самым ценным и самым расходуемым ресурсом.

Поэтому Тоня отнесла находки в свою кладовку и отправилась исследовать другие квартиры.

Ей повезло – большинство дверей были не заперты. Может быть, люди оставляли их открытыми для врачей скорой помощи. А может быть, в какой-то момент всем стало просто плевать на такие мелочи.

Некоторые квартиры пустовали. В других встречались тела хозяев. Почти все они претерпели одинаковые изменения – их желтовато-серые сухие трупы в дырявой одежде ничем не отличались от трупа соседа из сто семьдесят шестой.

Но каждый встретил смерть по-своему.

Женщина из квартиры, заваленной книгами о массаже и упаковками с одноразовым бельем, съежилась в углу комнаты. Точнее съежилось то, что от нее осталось – сероватые мощи в домашнем розовом костюмчике.

Эта квартира была единственной, в которой аромат благовоний и индийских палочек немного перебивал вездесущий болотный запах.

Старушка, в чьем жилище нашлась лишь пара пряников да кошачий корм, сидела в кресле перед выключенным телевизором. Похоже, события последних дней никак не повлияли на привычный уклад ее жизни. Кошку Тоня нигде не обнаружила.

Трупы животных ей вообще практически не попадались. Наверное, неразумные твари пытались спастись вплавь.

Большинство же хозяев нашли другой выход из ситуации.

Одна женщина, в квартире которой Тоня разжилась детским печеньем и сухими завтраками, лежала под аптечкой в луже засохшей черной пены. Вокруг трупа были разбросаны пустые пузырьки и блистеры из-под таблеток. В соседней комнате стояла двойная коляска. Там лежала пара годовалых младенцев. Коляска была залита кровью, а шеи обоих малышей украшали глубокие ухмыляющиеся разрезы. Их кожа, почти не тронутая дырами и наростами, успела лишь слегка поменять оттенок – наверное, после смерти процесс трансформации остановился.

В другой квартире, оказавшейся кладезем шоколадных батончиков и лапши быстрого приготовления, на дверном косяке болталось тело молодого мужчины. Тоня с трудом преодолела отвращение, чтобы заставить себя протиснуться мимо трупа. Заметив решетку поперечных шрамов на его запястьях, она задумалась, испытал ли этот бедолага облегчение, когда получил столь веский повод уйти из жизни?

Похоже, Тоне встретился еще один самоубийца во время ее экспедиции, но она не была уверена. В обшарпанной бедной однушке, где не нашлось ничего полезного, дверь в ванную оказалось закрытой изнутри. Оттуда тянуло чем-то настолько мерзким, что Тоня решила не проверять, обнаружится ли там склад гнилого мяса или же труп со вскрытыми венами.

В паре квартир Тоня нашла даже врачей в белых медицинских скафандрах.

Первый свернулся клубочком на узком драном диване в гостиной. В спальне этой же квартиры Тоня нашла два лежащих на кровати тела. Подушки были залиты черной рвотой, а одеяло усеивали крупные дыры. Такие же дыры украшали и скафандр мертвого врача.

У врача из другой квартиры тоже были дыры в скафандре – только узкие и малочисленные. Похоже, их нанесли ножом. Других тел в квартире не обнаружилось.

Кто и за что убил врача, Тоня так и не поняла.

В несколько запертых квартир Тоня проникла через балконы соседних. Мутная вода тогда еще плескалась на уровне второго этажа, поэтому можно было спокойно перелезать через перегородки балконов. К сожалению, большинство дверей и окон оказались с ударостойкими стеклами, разбить которые Тоня не смогла.

Сейчас, когда ее желудок скручивало от голода, она жалела, что не проявила тогда больше изобретательности и не обнесла все квартиры в своей девятиэтажке.

Месяц назад она могла спокойно спуститься до третьего этажа. А на сегодняшний день в ее распоряжении остался лишь один этаж – девятый. Бетонная лестница, уходящая вниз, упиралась уже не в пролет восьмого этажа, а в непроглядную мутную воду, любой контакт с которой означал мучительную долгую смерть.

Тоня надеялась, что рано или поздно вода остановится или пойдет на убыль. Она прекрасно осознавала всю глупость этой надежды, но также осознавала, что если перестанет надеяться, то сойдет с ума от страха.

А пока вера в лучшее придавала ей сил, она могла действовать. И верила, что вода, упавшая с неба, окажется прозрачной. Это будет означать, что она пригодна для еды и мытья.

Очнувшись от воспоминаний, в которые ее затягивала голодная слабость, Тоня поднялась по железной лесенке к люку, раскрыла его и вышла на крышу.

На нее дохнуло болотом.

Пластиковые ведра и разноцветные тазики пестрели на неровном покрытии, как игрушки в песочнице. Они были полны до краев.

Полны густой, непроницаемой, мутной воды.

Так Тоня и стояла над ними, отказываясь верить в увиденное, пока из глубины тазика не вынырнуло грязное бабушкино лицо. Уставившись на Тоню одним, полным упрека, мутным глазом, оно сказало:

– Ишшпащкать.

Тоня отшатнулась так резко, что упала на жесткую поверхность крыши, содрав локти до ссадин. Она попыталась подняться, но ослабевшие руки предательски подогнулись и уронили ее обратно. На этот раз Тоня ударилась челюстью и до крови прикусила язык, противно хрустнувший на зубах.

Больше она не пыталась подняться. Лежа под перекрестьем толстых проводов, напоминающих о павшей цивилазции, Тоня плакала, слеза за слезой лишая свое тело драгоценной чистой влаги.

Мутная вода невозмутимо плескалась несколькими метрами внизу.

Она потихоньку поднималась выше.

2. Перелом

Омерзительно-теплая жижа заполняла собой весь мир. Она затекала в рот и ноздри, перекрывая доступ к воздуху.

Вода пахла прокисшим потом, грязной одеждой и нечистотами. Хотя нет…

Так пахло не от воды, а от бабушкиных пальцев, которые впивались в Тонину шею отросшими ногтями.

Тоня помнила день, когда впервые за ее жизнь, – тогда еще совсем короткую, длиной всего в четыре годика, – бабушка обрела плоть. До этого она была лишь тенью в посеревшей ночнушке, которую мама иногда выводила в ванную, морща нос и отворачиваясь.

А иногда – страшным неразборчивым воем из-за двери, запертой на внешнюю щеколду.

– А как ей было не сойти с ума?! – орал папа каждый раз, когда у бабушки начинался очередной приступ, и мама со слезами спрашивала его про дом престарелых. – Огонь да бомбежки в детстве, голодная деревня в юности, крах родного СССР к старости – она, что ли, виновата в этом? А в смерти своего любимого мужа, может быть, тоже, да? Или в том, что из-за ее дара ясновидения к ней постоянно обращались то матери погибших детей, то следователи с очередным висяком? Да ты хоть знаешь, сколько сил моя мать отдала этому проклятому дару, пока помогала другим?! Она всю жизнь была мудрой и уважаемой женщиной! Ведуньей, способной предсказывать будущее и слышать голоса предков! Она заслужила встретить конец своих дней дома, в семье, а не в каком-то государственном клоповнике!

Так говорил папа, не выпускавший бабушку из ее замаранной нечистотами комнаты, на стены которой узница бросалась в припадках «видений». Повзрослев, Тоня догадалась, что никакой это был не «дар», а всего лишь галлюцинации – предвестники шизофрении, тлевшей в бабушкином разуме всю жизнь.

Однако встретить смерть дома ей было не суждено.

Бабушка выломала дверь своей комнаты и сбежала из дома вместе с четырехлетней Тоней в один из тех редких вечеров, когда обоих родителей не было дома – кажется, маме стало плохо, и папа повез ее в больницу.

Перепуганная Тоня не посмела сопротивляться грязной полуголой старухе с выпученными глазами, на которую внезапно накатил резкий, поистине паранормальный прилив сил, свойственный сумасшедшим.

Она лишь хныкала, чувствуя на своем запястье болезненную хватку липких пальцев, и пыталась отвернуться, чтобы не вдыхать исходящую от бабушки вонь, но при этом продолжала послушно ковылять за ней через квартиру, в подъезд, на улицу…

Бабушка, странно сосредоточенная, лишь тихо бормотала себе под нос:

– Я должна тебя испачкать. Испачкать.

В исполнении ее беззубого рта это звучало как «ишпашькать».

Квартира Тониных родителей находилась недалеко от большого лесопарка, поэтому они быстро скрылись во мраке деревьев раньше, и ни один прохожий не успел их заметить – ни старуху в грязной ночнушке, ни девочку в обмоченных от страха колготках; ни того, что они обе идут по улице босиком; ни того, что бабушка время от времени разражается безумным хихиканьем; ни ее странной приплясывающей походки… Бабушка двигалась быстро и уверенно, словно до такой степени точно знала, куда нужно идти, что даже темнота вкупе со старческой подслеповатостью не могли ей помешать.

Один из первых Тониных психотерапевт предложил несколько натянутых версий по поводу того, каким образом подслеповатая бабушка нашла болото в кромешной тьме ночного лесопарка: случайность, интуиция, стечение обстоятельств… А вот на вопрос, зачем бабушка начала топить маленькую Тоню в этом болоте, он разражался туманными речами об иррациональности, бредовых идеях и немотивированной жестокости. Строил сложные предложения, сыпал терминологией, задавал Тоне вопросы, сводившиеся к одной простой идее: понимает ли она, что в случившемся нет ее вины? Утешал, успокаивал, приводил доводы, говорил, говорил, говорил…

Бабушка тоже не переставала говорить, пока давила ладонью на лоб захлебывающейся Тони.

Тоня плохо помнила, как они нашли в лесопарке это чертово болото.

Зато хорошо помнила костлявые пальцы, впившиеся в плечи мертвой хваткой, и землю, ушедшую из-под ног.

В следующую секунду густая жижа залила Тоне рот, превратив крик ужаса в кашляющий писк. Тоня забарахталась, пытаясь выбраться, но сверху навалились бабушкины руки – страшные, жесткие, когтистые, – и начали погружать ее в податливую грязь.

Над Тониной головой зазвучало бормотание, из которого ей четко запомнилось лишь бабушкино «ишпашькать». А потом мутная вода заполнила собой весь мир, залилась в глаза, в уши, в ноздри, тонкими струйками полезла вглубь горла. Все Тонино естество схлопнулась в противостояние двух могущественных сил: желание вдохнуть и желание перекрыть воде доступ к легким. Адреналиновый ужас сменился тупой паникой, когда все тело начала бить судорога от нехватки кислорода, и девочка почувствовала, что собственное горло вот-вот предаст ее, бездумно вдохнет в себя густую плотную грязь…

Как вдруг давление рук исчезло. Тоня мгновенно перевернулась, нащупала ручонками твердую поверхность под толщей грязи, перевернулась и наконец-то сделала жадный вдох. Далеко позади слышалась череда высоких истерических звуков, но Тоня, не обращая на них внимания, поднялась и побежала так быстро, как ей только позволяла достающая до колен грязь.

– Сто-о-о-ой! – взревел за ее спиной бабушкин голос, но Тоня даже не обернулась.

Две большие ноги зашлепали по грязи. Девочка с ужасом поняла, что сумасшедшая старуха пустилась за ней в погоню, и в последнем отчаянном рывке вырвалась из грязевой лужи на твердую почву. Она уже приготовилась бежать со всех ног, прямо в темноту леса, не разбирая дороги… Как вдруг послышался шумный всплеск и тихий, – но отчетливый, слышный поверх отчаянного биения сердца и мешанины прочих звуков, – хруст.

В тот же миг злой бабушкин вопль оборвался.

Тоня обернулась.

Бабушка лежала посреди лужи, смешно вытянув руки и ноги. За одной из ног по кромке грязи тянулся длинный скользкий след. Из ее лба торчал вверх витой обломок железного стержня. Измазавшая его кровь казалась черной в лунном свете. Тонкая тень трещиной пересекала бабушкино лицо, которое наполовину выглядывало из грязи, глядя на Тоню одним остекленевшим глазом.

Глаз смотрел с укором.

Позади бабушки какая-то незнакомая тетя привязывала истерически лающую собаку к остову канализационного люка, вылезшего из-под земли.

– О господи ты боже мой! О господи ты боже мой! – словно заевшая пластинка всхлипывала тетя, подбегая к Тоне, оцепеневшей под стеклянным взором бабушкиного глаза.

Потом были тетины причитания, бесконечный собачий лай, рука с красным лаком, стискивающая грязную Тонину ладошку, мелькающие деревья, которые вскоре сменились городскими фонарями. Потом блеск сирен, голоса милиционеров, снова бесконечный собачий лай, смертельно бледное лицо папы, белая машина скорой…

И мертвый, немигающий, полный упрека бабушкин глаз, чей взгляд, казалось, до сих пор упирался в Тонину спину – несмотря на то, что болото осталось далеко позади.

Уже будучи взрослой, она узнала, что небольшое болотце находилось прямо над перекрытием старых канализационных каналов, проходящих через лес. Только благодаря этому Тоня смогла выбраться из трясины, нащупав под ней твердый бетон. Она часто думала, что это крайне иронично – канализация помогла ей сохранить жизнь, отравленную паническим страхом перед грязью.

А еще она не знала, жалеть ли о том, что часть каркаса из железных прутьев, вытащенная наружу временем и разогнутая какими-то хулиганами, убила ее ненормальную бабушку.

Один из психотерапевтов Тони только и занимался тем, что спрашивал ее: «Ты ведь понимаешь, что в этом нет твоей вины?».

Пятый, кажется.

Первым был детский психолог. Тоню отвели к нему после того, как ее начало рвать при каждом заходе в школьную столовую. В семь лет у нее не получилось внятно объяснить, что смесь пищевых запахов напоминала ей вонь бабушкиной ночнушки.

Первого настоящего психотерапевта родители наняли после Тониного обморока в общественном туалете. От него Тоня узнала слово «мизофобия».

К последнему психотерапевту, проводившему сеансы в режиме онлайн, Тоня обратилась сама, когда обнаружила, что уже два года не может заставить себя выйти из квартиры.

Она неплохо держалась в период с двадцати двух до двадцати пяти лет. Терапия и медикаменты притупили ее паническую боязнь грязи, позволили вести какую-никакую социальную жизнь. Тоня даже начала встречаться с парнем.

Из-за этого все и пошло насмарку.

При попытке вступить с ним в близость Тоню накрыл невероятно сильный приступ. Она терпеливо принимала его слюнявые губы и потные пальцы – но не выдержала, увидев руку бойфренда, которой тот орудовал у нее между ног.

Его рука была покрыта липкой слизью.

Слизью, которая пахла чем-то, напоминающим запах бабушки.

Тоню вырвало прямо на грудь опешившего парня.

На следующий день она отправила ему короткое сообщение: «Нам лучше расстаться». Бедолага потом долго пытался до нее дозвониться.

Она не отвечала.

Она думала про мерзкую липкость между своих ног. Она думала о том, что это бабушка вытекала из нее. Психиатры обещали освободить ее, но от бабушки нельзя было освободиться – она уже пропитала все Тонино нутро насквозь.

Тоня вспоминала коричневые мазки нечистот на бабушкиных лапах, когда смывала за собой в унитазе. Она думала о бабушкиной слюне, когда ела склизкую овсяную кашу. Вспоминала хлюпанье грязи, шлепая ботинками по зимней слякоти и затекающую в рот теплую жижу, когда слышала журчание весенних ручейков. О бабушке ей напоминали запахи пота в автобусе, запахи бомжей на остановке, запахи гниения у помойки, случайные запахи в метро, привычные запахи в подъезде.

Бабушка была везде, повсюду, просочилась, куда только можно, даже в романтические отношения, на изнанке которых таились пот, слизь и слюни.

Лишь одна сфера осталась неприкосновенной для ее посягательств – Чистота.

И Тоня начала окружать себя Чистотой.

Ее квартира стала храмом Чистоты, нерушимым оплотом Стерильности.

Каждый день Тоня уделяла минимум три часа влажной уборке, не оставляя бабушке даже малейшего шанса пробраться в ее сверкающее Чистотой убежище.

Она быстро нашла удаленную подработку, чтобы не ездить по улицам, собирая на там грязь и запахи, в глубине которых притаилась бабушка.

Потом перестала выходить в магазин и начала заказывать доставку продуктов на дом.

Коробки с продуктами она забирала в перчатках, которые потом выкидывала.

Тоня перестала есть мясо и молоко – любая плоть и все, что было произведено плотью, напоминало ей о выделениях, источаемых бабушкиным телом.

Шаг за шагом, кусочек за кусочком, Тоня методично отрезала от своей жизни каждую деталь, оскверненную бабушкиной грязью. То, что для этого ей пришлось запереться в своем тесном, добела отдраенном бункере, Тоня осознала слишком поздно.