Пять Земель. Возвращение дракона

Вначале ей хотелось соврать, но делать она этого не стала. Артур ей был не только папой, но и самым близким другом, так что такая мелочь не стоила того, чтобы его обманывать.

– Да.

– А почему ты тогда не ходишь? – он поднял бровь. – Или ходишь?

– Нет, – покачала головой девочка, а на вопрос «почему?» ответила. – Не знаю, – пожала своими тонкими плечами, – не нужно мне это все. Глупости.

Артур легонько засмеялся и посмотрел куда-то в бок и вдаль, словно вспоминая что-то, а затем сказал с улыбкой на губах:

– Я уже когда-то слышал нечто подобное. Уверен, когда ты встретишь кого-нибудь, кто тебе сильно понравится, ты мнение свое изменишь.

– Ох, ладно, я поняла, – отмахнулась Ивета, чувствуя внутренний дискомфорт. С Алисой на такую тему было говорить гораздо проще, чем с отцом.

Поболтав еще о чем-то бессмысленном, они вдруг услышали шум справа от себя и, повернув головы, увидели, как Принц склонил голову над миской.

– Видишь? Не так все и плохо, – сказала девочка коту.

Тот лишь повел ухом, а в остальном сделал вид, будто обращались не к нему.

После отец, покончив с ужином, попросил Ивету вымыть посуду, а сам направился к себе в кабинет. Выполнив его просьбу примерно за пятнадцать минут, девочка пошла на диван в гостиную и попутно с этим взглянула на настенные часы, висевшие над проемом. Пять минут десятого вечера.

Вспомнив об обещании созвониться с Алисой, Ивета изменила курс в сторону лестницы. Добравшись до своей комнаты, она забрала телефон, вернулась в гостиную, включила телевизор на том же канале, что выбрал отец перед ужином на кухне, и увидела два пропущенных звонка от подруги.

Нажав на кнопку перезвона, долго ждать ей не пришлось, девочка ответила после двух гудков. Объяснив причину того, почему она не приняла вызов сразу, Ивета принялась выслушивать о том, как Денис накормил Алису мороженным с фисташками, после короткий пересказ того, о чем они говорили, а потом подруга спросила, почему Ивета не согласилась встретиться с Ламбертом.

Удивившись, она спросила, откуда ей об этом известно. Как оказалось, отвергнутый «Ромео» после неудачной попытки обо всем рассказал своему другу.

– Почему ты не пошла? Мне он кажется симпатичным.

– Не знаю, – ответила Ивета, смотря на экран телевизора и приняв при этом позу лотоса. – И не спрашивай меня больше об этом.

– Странная ты, Ивета Йорн, – хмыкнула ей Алиса, но настаивать не стала.

Действительно, многие считали ее странной. Не такой как все. Некоторых, таких как Алиса, это привлекало, но большинство просто посмеивались в стороне, смотря ей в спину. В основном Ивете на это было все равно, она просто оставалась «на своей волне» и не вдавалась в разбирательства того, кто и что о ней думает, но все же иногда подобное отношение становилось обидным.

Не желая развивать эту тему у себя в голове, что непременно привело бы к тем воспоминаниям, которые было вспоминать неприятно, Ивета перевела разговор в другое русло.

Поболтав еще минут десять о предстоящей поездке Алисы вместе с ее родителями в Брюссель к бабушке по линии матери, которое должно было состояться спустя две недели после начала летних каникул, Ивета вдруг услышала в динамике посторонний мужской голос где-то на заднем фоне:

– Алиса! Иди и помоги своему брату с домашней работой!

Спустя секунду она узнала обладателя голоса, это был отец подруги.

Девочка вздохнула, а потом сказала:

– Ты все сама слышала, нужно идти. Будешь завтра в школе?

– Конечно, – Ивета вытянула затекшие ноги и почувствовала, как тепло потекло от коленей в сторону пяток. – Пропуски занятий все равно ставят, даже не смотря на то, что от занятий – одно название. Спокойной ночи.

Услышав аналогичный ответ, Ивета первая оборвала линию и отняла телефон от уставшего уха. Да уж, если бы Алису не отвлекли, то она, наверно, смогла бы болтать до самой полуночи, и даже не почесалась при этом.

Бросив телефон справа от себя, девочка начала смотреть сериал, транслируемый по телевизору. Ивета почти ничего не понимала, но это было и не особо нужно, следила она за сюжетом невнимательно, в основном размышляя о своем.

Вдруг ее отвлекло какое-то движение. Повернув голову, она заметила Принца, запрыгнувшего на противоположный конец дивана. Желая что-нибудь сказать своему питомцу, но не зная, что именно, она решила промолчать и отвернулась к телевизору.

– Мама! – воскликнула одна из героинь сериала, молодая девушка, по виду старше Иветы года на три.

Она стояла на пороге дома, держа сумку в руке, позади нее маячил и молчал бородатый незнакомец, а напротив девушки замерла женщина, взглядом, не верящим в происходящее, смотревшая перед собой. Спустя секунду она хрипло вымолвила:

– Амалия? Ты вернулась?

Девчушка закивала, а потом кинула сумку на пол и, не говоря ни слова, кинулась вперед и обвила руками шею женщины, продолжавшей от удивления стоять на месте каменным изваянием. Спустя же мгновение она отмерла и обняла в ответ дочь.

Почувствовав неприятный укол, Ивета взяла пульт и переключила канал.

У нее не было матери. Ну, она была, но девочка ее не знала, даже не имела понятия, как она выглядит. Отец утверждал, что у него нет ни одной ее фотографии, на которой она была бы запечатлена. До семилетия он утверждал, что ее похитили марсиане, но потом, когда девочка поумнела и прямо высказала папе то, что она ему не верит, мужчина рассказал, что она ушла от них спустя месяц после рождения Иветы, и до сих пор он не имеет понятия, где она и как с ней связаться. Когда девочка спрашивала, почему она ушла, Артур всегда пожимал плечами.

Это, конечно, странно, грустить о том, чего у тебя никогда не было, но иногда, как, например, в такие моменты, на Ивету накатывала тоска. Девочка очень любила отца, но ей хотелось знать, каково это, иметь мать? Когда она, будучи у Алисы в гостях, смотрела на полноценную семью, она скрытно завидовала.

В том, чтобы быть странным, есть свои плюсы, но также не обойтись и без минусов. Ведь почти все те странности в ребенке, которые отделяют его от остальных, создают неполноценность, какие-то лишения и жизненные ущемления. Отклонения в здоровье, отсутствие одного из родителей (как у Иветы), и прочее, что заставляет его выйти из «нормальной» категории, в которой числятся мальчики и девочки, у которых нормальная семья, обычный комфортный дом, и подобное этому. Быть необычным тяжело, но все же быть обычным еще хуже.

Подумав об отце, спустя несколько секунд Ивета услышала звук ног, топавших по лестнице. Обернувшись, она увидела отца, спускавшегося вниз и державшего в руках две опустошенные кружки.

– О, ты еще здесь? – заметив дочь, сказал Артур.

– Уже собиралась идти наверх, почитать.

Кивнув, отец ничего не сказал и повернул в сторону кухни. Поднявшись, Ивета последовала за ним. Пока папа, поставив чайник кипятить новую порцию воды, которая вот-вот должна была превратиться в сладкий кофе, отмывал свои кружки, Ивета разогрела стакан молока и перелила его в остывший какао, который после этого вновь стал теплым и пригодным для потребления.

Взяв стакан и собираясь пожелать папе спокойной ночи, она осмотрелась и поняла, что он незаметно куда-то ушел. Увидев стоявшие кружки, Ивета поняла, что отец должен вернуться, но все же не стала его дожидаться и направилась наверх.

Пройдя к лестнице, девочка медленно поднялась наверх и свернула налево, направившись по той части коридора, что вела в ее комнату. Шагая по темным половицам, Ивета проходила мимо кабинета отца и вдруг заметила, что дверь была немного приоткрыта. Такое можно было встретить очень редко, обычно папа всегда внимательно следил за тем, чтобы она была заперта. Остановившись около нее, девочка замерла, и перед ней встал нелегкий выбор.

Она не хотела нарушать запрет отца, но соблазн оказался слишком велик. Так ей хотелось увидеть то, что там хранилось.

Осмотревшись по сторонам и напоминая хулигана, который собрался залезть на чужой участок, чтобы украсть яблоки, Ивета свободной рукой приотворила еще немного дверь и прошла через узкую щель внутрь комнаты.

Единственным источником света служила настольная лампа. Склонившись, словно согнутый в дугу фонарный столб, она ярко освещала лежавшие на столе листы, едва тронутые краской. Законченным же рисункам, висевшим на стенах, достались лишь его остатки, но все же, несмотря на тусклое освещение, видно их было хорошо.

Отцовский кабинет был комнатой волшебства и воспоминаний, в которой раньше она бывала гораздо чаще, чем в последние года. Папа часто впускал ее сюда и разрешал рассматривать свои работы, или же брал некоторые из них с собой и рассказывал дочери сказки. Все до одной были волшебными. Но потом, когда ей исполнилось семь, он прекратил ей их рассказывать, не объяснив причин. Может он боялся, что выросшая дочь будет в неверии смеяться над его вступлением перед началом каждой истории. «Все, что я расскажу тебе, чистая правда…».

Затаив дыхание, Ивета рассматривала отцовские работы. По ее мнению, он был настоящим гением – все его картины были превосходными. Среди них были изображения природы и чудных растений, как например цветок с кроваво-красными светившимися лепестками, рисунки необычных существ, маршировавших или прибывавших на стоянке армий, битв, и портреты. Два из них особенно нравились Ивете.

На первом был изображен мужчина в преклонном возрасте. Он сидел на деревянном стуле с высокой спинкой в окружении деревьев и был одет в длинный грубый балахон черного цвета со множеством складок, а на голову его была нахлобучена странная шляпа причудливой формы, какой девочка не видела нигде кроме как на том рисунке. Она была конусообразной, только с отсеченной верхней частью, а бока ее походили на те, какими обладали ковбойские головные уборы, но только эти края словно таяли и опускались вниз двумя треугольниками и едва не касались вершинами плеч.

Приняв расслабленную позу, незнакомец, чуть прищурив глаза и углубив рядом с ними морщины, смеялся. Левая рука его лежала на коленях поверх длинной и смольной, чуть украшенной сединой бороды, концы которой были сплетены в косички, болтавшиеся в двух ладонях от пола. Правой же рукой мужчина придерживал странное устройство. Оно было длинным и расширялось к противоположному концу от того, что держал незнакомец неподалеку от губ. Широкий конец деревянной вещи, украшенной затейливой резьбой, упирался в пол, и в нем располагалось круглое отверстие, из которого завитками клубился дым.

Вторым ее любимым рисунком был портрет молодой девушки. Прекрасной и молодой, словно цветок, только распустившийся среди зеленой травы под лучами утреннего солнца. Ивету несказанно удивляло, как можно изобразить кого-то так, чтобы даже рисунок заставлял ее затаить дыхание. Девушка эта, на вид старше четырнадцатилетней Иветы года на четыре, стояла рядом с фонтаном. На нее было надето удивительное белоснежное платье, подходившее под цвет светлых, рассыпанных по плечам волос и словно сотканное из воды, а на голове у нее красовалась изящная диадема, усыпанная поблескивавшими в свете камнями. Положив руку на борт белокаменного фонтана, девушка, легонько улыбаясь и сверкая влюбленными прозрачно-голубыми глазами, стояла под ночным небом на фоне двух интересных деревьев. Они изгибались и сплетались кронами друг с другом, превращаясь во что-то похожее на арку, а с широко раскинутых ветвей сережками свисали удивительные плоды. Они были прозрачными, будто стекло, и принимали форму капель, а посреди них, словно маленькие ядрышки, сверкали точки, похожие на звездочки.

Любуясь этой красавицей, Ивета на некоторое время позабыла все на свете – она буквально чувствовала ту необыкновенную силу, что исходила от той, изображенной рукой отца особы. Позже она, лежа в кровати и отходя ко сну, задумается над тем, чтобы попробовать уговорить отца отправить его работы куда-нибудь на рассмотрение, но потом передумает, уверившись в том, что он никогда не согласится. Если папа не показывал их дочери, то о демонстрации работ сторонним лицам можно было даже не заикаться.

Так бы она и стояла, зачарованная красотой принцессы Самэльнил (ее имя это то немногое, что помнила Ивета из сказок Артура), и точно была бы поймана отцом, если бы ее не отвлек Принц. Громко замяукав, он просунул голову дверной проем.

– Да, да, знаю, прости, – опомнившись, сказала Ивета. – Не удержалась.

Она не стала тратить время на раздумья о том, пытается ли кот предупредить ее о приближении отца, или наоборот хочет, чтобы папа ее застукал, девочка еще раз окинула взглядом комнату. Просмотрев некоторые рисунки, из которых самым странным и непонятным ей показалось изображение серебряной подковы, испещренной вытравленными на ней символами, Ивета быстро покинула кабинет, закрыла дверь настолько, насколько закрыл ее отец, и направилась к себе.

Войдя внутрь и пустив Принца, девочка поставила стакан на прикроватную тумбочку и включила лампу. Быстро переодевшись в ночную пижаму, она услышала шаги отца в коридоре в тот момент, когда сдернула одеяло и с книгой в руках укладывалась постель.

Посидев немного и посверлив взглядом стену, в это время пребывая глубоко в себе и любуясь картиной принцессы, запечатленной в памяти, Ивета посмотрела на собственные «творения». Она тоже любила рисовать, но ставить ее работы рядом с картинами Артура было все равно, что сравнивать взрослого опытного поэта и ребенка, едва научившегося внятно говорить. Рисунки у нее были симпатичными, но они ни в какое сравнение не шли со спрятанными в полумраке кабинета отцовскими шедеврами.

Бывает так со всеми. Все «молодые» деятели страшатся больших теней великих людей, сравнивая свое начало с их серединами или концами. Но даже несмотря на это Ивета всегда думала, что ей никогда не удастся сравниться с отцом, не говоря уже о том, чтобы превзойти его.

На этой мысли девочка раскрыла книгу на том месте, на котором остановилась, а спустя два часа уже глубоко спала, подмяв мягкую, нагревшуюся теплом ее тела подушку себе под голову.

Глава II

Перемен не миновать

Едва на горизонте забрезжил рассвет, на улице раздался громкий и протяжный крик соседского петуха, настолько громкий и пронзительный, что его слышали едва ли не во всей деревне.

Лежа в своей жесткой и колкой кровати, которая после тяжелой работы казалась мягче любого пуха, шестнадцатилетний мальчик Огген распахнул свои глаза и сел, приложив руку к лицу и глубоко при этом зевнув. Замерев в таком положении на недолгое время и собравшись с мыслями, он осмотрел еще пока что темную комнату, в которую только-только начинали проникать солнечные лучи. Мысли его в этот момент стали угрюмыми, как это обычно бывало у него по утрам, когда Огген осознавал, что у него впереди целый день, больше половины которого ему придется проводить в тяжком крестьянском труде.

Так он и сидел до тех самых пор, пока не услышал за дверью шаги. После Огген слез с кровати и быстро оделся в серые брюки и грязно-белую льняную рубаху, подпоясав ее темно-красной плетеной веревочкой, которая толщиной была примерно с мизинец. В этот момент послышались другие шаги, более тяжелые, и вскоре после этого последовал короткий разговор. Оба родителя проснулись.

Встав у двери, Огген обулся в лапти и вышел из своей маленькой комнаты. Мать стояла и готовила две порции завтрака, состоявшего из булки, небольшого куска сыра, и стакана молока, а отец, по всей видимости, вышел на улицу.

– Доброе утро, – поприветствовала его Золия, взгляд которой был еще мутен после ночного сна. Она обычно очень долго просыпалась.

Зная это, Огген ответил тем же, а затем вышел из дома.

Утренний воздух был свежим, но не холодным. Подняв руки к покрасневшему небу, мальчик потянулся и увидел отца, как раз отходившего от бочки с водой после умывания.

– Сильно не медли, – проходя мимо в сторону дома, сказал ему Осот после обмена утренними приветствиями. – Нам предстоит много работы. Староста вчера объявил, что ему пришло письмо с приказом об увеличении ежемесячных поставок пшена на сто гундров3.

«Как будто мы и без того мало трудимся», – недовольно подумал Огген, но промолчал. Сколько не возмущайся, все равно поделать ничего было нельзя, так что он не захотел тратить силы на лишние слова, хоть ему подобный образ жизни и опостылел настолько, что хотелось выть волком.

Попытавшись выбросить подобные мысли из головы, как он обычно делал в таких случаях, Огген прошел к бочке с водой и умыл лицо. Освежившись и смочив волосы, мальчик накрыл бочку крышкой, снятой отцом, а затем, чуть постояв и понаблюдав за окрестностями и людьми, которые уже начинали выходить из своих домов, вернулся в свое жилище.

Осот сидел за столом и уже почти покончил с завтраком. Усевшись рядом, Огген успел разделаться с половиной булки, как отец уже встал.

– Не забудь куль с едой, – велел он, взяв свою косу за рукоятку. – И не задерживайся.

После он вышел, и дверь за его спиной неплотно закрылась. Мать его уже куда-то ушла, поэтому Огген ненадолго остался в одиночестве.

Проглотив последний кусок булки и запив его остатками молока, мальчик взял со стола подготовленный Золией на обед небольшой мешок с едой, а после схватил свою косу, вычищенную и заточенную о старый оселок вчерашним вечером, и последовал за Осотом наружу.

Опершись ладонью о край невысокой изгороди, которой дом был обнесен с задней части и по бокам, отец разговаривал со своим приятелем Готимом.

– …видел вчера вечером, – говорил он что-то Осоту натянутым от волнения голосом.

– Выдумывает он все, – отмахнулся отец, а потом, заметив сына, встал ровно. – Ну наконец-то. Идем.

Когда они начали путь к полям, свернув направо по главной дороге, то вернулись к незаконченному разговору. Огген в нем участия не принимал и держался чуть позади, слушая его вполуха и наблюдая за происходившим вокруг.

– Да говорю тебе, что видел, – гнул свое Готим, положив косу на плечо. – Дови хоть и глупый, как кусок дерева, но все же не лжец.

– Возможно, – согласился Осот. – Но так же возможно, что ему просто голову на солнце напекло. Тем более, Дови любит залить пивом глаза, поэтому ему и привидеться могло. Меньше слушай этого болвана.

– Так видел ее не только он, – продолжал настаивать Готим, в голосе которого уже начинало слышаться легкое раздражение. – Дови тогда вместе с Урсом был, а тот ничего крепче кефира не пьет.

– Ха! – усмехнулся отец своим трубным голосом и поскреб бороду, доходившую ему до ключицы. – Урс? Этот лентяй? Не удивлюсь, что таким способом они попросту решили… как там… – он секунду помолчал, вспоминая слово. – Саботировать рабочий процесс, вот. Запугать людей лихом, чтобы те перестали в поля выходить.

– Говорю тебе…

– И я тебе говорю, – перебил его Осот. – Прекрати голову всякими небылицами забивать. Если где-то и есть подобное, то только на землях Митэлина у этих волшебников и королей. Но у нас в царстве людей магии нет.

Некоторое время угрюмо помолчав, Готим, очень уж сильно любивший поточить с кем-нибудь лясы, завел новый разговор, но на этот раз Огген слушать его уже не стал.

Наблюдая за пробуждавшейся деревней, он немного отстал от отца и его друга к тому моменту, когда они приблизились к таверне «Согбенная липа», располагавшейся почти на краю деревни Стредигот-Ликоу. Неподалеку же от входа в нее Огген заметил стоявшего в одиночестве опиглена.

Встретить представителя их народа в этих краях можно было нечасто, но все же мальчику доводилось видеть опигленов, поэтому сильного удивления он не испытал. Стредигот-Ликоу была большой деревней и располагалась не в каком-нибудь захолустье, а неподалеку от Пиготского тракта – одной из самых больших и продолжительных дорог в людском королевстве, поэтому разнообразных путников с большака можно было часто встретить.

Увидев глазевшего на него Оггена, опиглен, облаченный в дешевый доспех из вареной кожи сделал приветствующий жест своего народа. Заключался он в том, чтобы приложить ко лбу кончик указательного пальца распрямленной ладони правой руки и чуть одернуть ее в сторону.

– Йонон рангевт, витер (доброе утро, вирит)! – поздоровался низкорослый коренастый опиглен на своем языке.

– Тэнэт ос, опиглен’нен (вам тоже, опиглен)! – ответил ему с сильным акцентом Огген, надеясь, что не ошибся в произношении. Он знал несколько фраз на опигленском, которые вычитал из книг.

Услышав из уст человеческого деревенского мальчишки речь своего народа, мужчина изумился и воскликнул:

– Элкинестор! Унго готронтант, хогм блэссир тунк нехесип ахкос хогмен, амс-эмбекерг экги хетгорснапи парастаз антал парданст (Удивительно! Я думал, наша речь слишком сложна для людей, чтобы на ней говорил обычный крестьянин).

Познания Оггена были не настолько глубоки, чтобы понять все то, что быстро произнес незнакомец, но по восклицательной интонации он понял, что приезжий иностранец был удивлен.

– Быстрее, сын! – услышал он оклик Осота, и тогда, отведя взгляд от опиглена, поспешил за отцом.

Когда он нагнал его и Готима, они уже наполовину перешли небольшой мост, перекинутый через узкую, но длинную речушку, приходившею из-за горизонта и уходившую в горизонт с противоположной стороны. Преодолев мост, Огген оказался за пределами Стредигот-Ликоу и посмотрел на раскинувшиеся золотистые поля, на которых он работал с двенадцати лет.

Вид вызывал у него смешанные чувства. Площадью в сумме около одного косе4, прекрасные золотые поля, спору нет, но они казались такими лишь при наблюдении. Когда же стоишь в самой гуще колосьев под палящим солнцем и часами напролет машешь косой… тогда думать о красоте пейзажей не приходится.

Когда они добрались до места рядом с дорогой, где обычно устраивали стоянку и ели в обеденный перерыв, Огген сложил вещи и, перехватив косу удобнее, отправился выполнять свою «любимую работу».

Смотря на падавшие на землю колосья, мальчик ловко размахивал косой, которая за годы работы стала продолжением его рук, а мыслями в этот момент пребывал очень далеко. Стоя спиной к деревне, Огген изредка поднимал глаза и оценивал, сколько стинов5 пшеницы ему еще нужно было выкосить. Окружив дорогу по обеим сторонам, поля удалялись и заканчивались неподалеку от самой кромки реденького леса, за пределами которого Оггену бывать никогда не доводилось, но очень хотелось.

К сожалению, одного желания было недостаточно.

Среди всех жителей Стредигот-Ликоу покидать деревню разрешалось лишь старосте, и то только раз в три месяца, когда он ездит в ближайший город Ватерл по каким-то своим делам. Сколько раз Огген просил взять его с собой под каким-нибудь предлогом (стать помощником, например), но тот все время неумолимо отказывал ему, не говоря при этом ни одного весомого довода в пользу своего решения. Просто «нет», и все на этом.

Слушая свист рассекаемого лезвием воздуха, Огген в бессильной злости сжал вспотевшими ладонями ручку косы. Как бы он ни любил родные края и своих людей, подобный жизненный уклад его тяготил, он был ему неприятен и чужд, но, к сожалению, это никого не волновало. Родился крестьянином, крестьянином и помрешь, загнувшись где-нибудь в полях под жгучим солнцем от сердечного удара.

Сколько времени он провел в представлениях того, какие путешествия мог бы совершить, представлял то, сколько всего интересного таится за лесной межой, и гадал о том, как бы ему воплотить свои мечты в реальность, но все впустую.

Однажды (примерно год назад) он даже познакомился с путешественником в «Согбенной липе» и на свой страх и риск попросился к нему в компаньоны. Тот как-то странно усмехнулся и отказал без малейших раздумий, но при этом интонация у него была такая, словно незнакомец был доволен его рвением. Но несмотря на это внешность у незнакомца была суровой, от него исходила какая-то внутренняя сила, и Огген почувствовал ее и не решился спорить.

Но когда Путешественник (имени он своего почему-то называть не захотел, поэтому мальчик во время их короткого общения звал мужчину так) увидел, как расстроился его молодой собеседник, то посочувствовал ему и предложил научить паре фантастических песен, какие поют в других частях Агнедола.

Чтобы немного отвлечься, он решил спеть одну из них.

Солнце палило во всю, нагревая и высушивая головы всем работникам, и когда Огген почти дошел до куплета, его оборвал зов Осота, велевшего ему оставить работу и идти на небольшой перерыв. С радостью подчинившись, юноша направился в сторону стоянки, расположенной рядом с дорогой.

Перевернув косу, он взял ее за косовище и опирался на нее, словно на посох с диковинным набалдашником. Идя через заросли пшеницы, концами достигавшей его груди, Огген в этот момент почувствовал неожиданно навалившуюся на него усталость. Это не было неожиданностью, подобное с ним случалось всегда.

Добравшись до места, мальчик застал там отца и Готима, когда они уже покончили со своими обедами и сидели, вытянув ноги. Заметив подошедшего сына, Осот легонько хлопнул Готима внешней стороной ладони по груди, и тот, закрывший глаза и обративший лицо к солнцу, вздрогнул от неожиданности.