Битый снег

Самолеты Лему понравились: огромные, ярко раскрашенные бипланы. Все – двухместные. Некоторые – с пулеметами, а некоторые – с увеличенными отсеками в корпусе: истребители и бомбардировщики соответственно.

Отдельно стоял странный небольшой моноплан, чьи крылья были изготовлены из какого-то прозрачного материала, а весь корпус покрывал слой какой-то отражающей свет дряни. Судя по всему, то был первый в мире самолет-разведчик-невидимка: даже сверхзрение пауков с трудом бы заметило такую кроху в небесах.

Впрочем, судя по разговору пилотов, этот самолет находился на стадии испытательных полетов и пока что он себя не успел зарекомендовать никак.

Лем ожидал, что в ангаре повсюду будут стоять какие-нибудь ящики, бочки и верстаки, но вокруг царил подозрительный порядок: все, что не являлось частью пилота или самолета было аккуратно придвинуто к стене. На полу виднелись белые линии-направляющие и Лем сообразил, что порядок необходим для беспрепятственного выхода самолетов на взлетно-посадочную полосу.

Воздух пропитывали запахи машинного масла, керосина и чего-то еще, органично вписывавшегося в общую мешанину ароматов.

Редж, когда к нему подошел Лем, заканчивал спешно прикручивать какую-то фиговину к самолету. Поскольку крутил он в области двигателя, Лем решил не мешать и просто молча стоял рядом.

Он прочел надпись, выведенную на борту самолета: «Мухоловка №3». И рядом – две дюжины маленьких нарисованных черных стрекоз.

– Это – по количеству сбитых мною гадов на этой машинке-летучке, – кивнул на рисунки Редж. Он даже не посмотрел на Лема – знал, что все первым делом спрашивают именно про это. А еще стало ясно, что он – не прочь поболтать, пока заканчивает обслуживание механизма.

– Я думал, что «мухоловка» – растение, – сказал в ответ Лем. Он не видел на костюме Реджа никаких знаков, указывающих на его звание, поэтому старался вести диалог нейтрально.

– Растение, верно, – кивнул Редж. Он все так же усердно прикручивал что-то разводным ключом. – Только мы тоже мух ловим. И, в отличие от растений, делаем это быстрее и качественнее.

Пока Редж говорил это, Лем увидел наконец знамя авиакорпуса: голубой фон, а на нем – какая-то многорукая фигура, сжимающая в каждой конечности по какой-то штуке. Издалека казалось, что руки сжаты в кулаки и из них торчат останки стрекоз.

Вполне возможно, что этого эффекта и пытался добиться автор символа.

– Летал хоть раз? – спросил Редж.

– Нет, – ответил Лем. – На дирижаблях только.

– Дирижабли – это не то, дирижабли – это другое, – пробормотал Редж. Он закончил прикручивать что-то внутри самолета, и теперь начал крепить на место часть обшивки, которая должна была закрывать отремонтированную деталь двигателя. – Дирижабли – это для детей и дамочек катать. Медленные, неторопливые: стой себе, да в окошко пырься на цветочки всякие. Да разговоры разговаривай. Самолет – это, братец, другое. Это – скорость! Маневренность! Внезапность! И смертоносность.

– С виду-то не трудно им рулить, – продолжил Редж. – Только вот трудность вся как раз в том, чтобы стрекозы тебя не скогтили. Поймают – и все! Кранты. Не стряхнешь их уже с себя. Много славных парней так потеряли – медлительны были слишком, по учебнику делали все, дуралеи.

– А надо как? – поддержал разговор Лем.

– Надо – на месте смотреть. Стрекозы учебников не читают, но они-т в небе родились, что им учебники по полетам? Они на месте все придумывают и обыгрывают, а нам остается только хитрить да маневрировать. Не все могут.

Редж закончил затягивать последнюю гайку и стал убирать инструменты в комод, стоявший возле стены. Оттуда он достал пару шарфов, летных шлемов и защитных очков – по одному экземпляру себе и Лему.

– Почему тебя все просто «Редж» зовут и уверяют, будто это – прозвище? – внезапно спросил Лем, когда молчание затянулось. Редж в ответ ухмыльнулся и сказал, что это все из-за того, что его отец – идиот. В частности, помимо прочих дуростей, совершенных им в своей жизни, он умудрился дать своему единственному (случайному, к слову) сыну имя такой длины и заковыристости, что проще уж отзываться на «Редж».

А мамаша у него – еще глупее, раз с таким идиотом живет.

Лему стало понятно, что к родителям неказистый пилот не питает никакого уважения.

– Моя семья – от она! – Редж обвел рукой ангар, самолеты и людей внутри. – Вот они – не кинут меня, не подставят. Сколько раз крыло к крылу бились – всегда друг за друга стеной стоим! Вот они – семья моя. А капитан наш – как мамка и папка в одном флаконе: и поругает, и похвалит, и выслушает, и чаем угостит, и девку красивую предложит… Мечта прям!

– Это да, – с серьезным лицом сказал Лем. Капитан сразу у него уважение вызвал.

Редж махнул рукой и оба стали усаживаться в кабину: Редж на переднее место, а Лем – на заднее. Перед тем, как подняться на борт, Лему был выдан парашют и короткое пояснение, как им пользоваться («Дергай вот эту херовину – и молись!») Лем, по неопытности, долго возился с шарфом, летным шлемом, очками и ремнями безопасности. Редж помогать не горел желанием и лишь тихо похохатывал, глядя на нелепые движения своего спутника.

– В воздухе воевать – это да, это сложно, – вновь заговорил пилот. – Но куда как сложнее штурмовать что-то! В небе же как – стенку не построишь, зенитки не навтыкаешь! А на земле – мило дело! Зениток налепил – да и шарашь в воздух, авось да попадешь в кого! Пауканы так и делают. Бог весть, чем они там шмаляют, но наших парней сбивают – махом! Штурмовали мы как-то гнездо одно паучье – лес небольшой, пауками забитый под завязку, так они наших там пятерых угробили, скоты стеклозадые!

– О как, – невнятно ответил Лем.

– Труднее штурмовать только авиабазы наши стационарные: на высоких утесах стоят, да еще и в горах – фиг подойдешь. По земле – так вообще неделю по камням ползти вверх-вниз. А для тех, кто летать умеет, там пушек стоит столько, что небо – с овчинку покажется, как стрелять начнут! Мы как-то с парнями считали, сколько экипажей надо для штурма одной базы. Вышло, что почти две сотни. И то, выживут – единицы. Да еще и поддержку с земли надо, а то толку в налете не будет.

– Мм, – снова отреагировал Лем. Сейчас его больше волновал способ отрегулировать длину ремня безопасности, нежели какие-то гипотетические трудности штурма своих же укреплений.

– Так что нет уж! Базы я ни в жисть штурмовать не полечу! Нет уж! Самоубийство это, так и знай. Ну что, готов, нет? – спросил Редж. У выхода из ангара уже маячил красным флагом человек. – А то нам отмашку на красную полосу дают. Красная – это в центре которая. Другие – другими цветами машут. Ну?!

– Да готов я! – огрызнулся Лем. Пилот начинал его раздражать своей хвастливостью и болтливостью.

– Поел, небось, перед полетом? – сочувственно спросил Редж. Лем помотал головой, пилот хохотнул и нажал на одну из кнопок на приборной панели.

Биплан задрожал, пропеллер начал вращаться, откуда-то запахло керосиновым дымом и летательный агрегат медленно покатился к выходу из ангара.

Лем начал бояться. Холодный липкий страх плавно окутывал его внутренности. Он увидел проплывающие мимо ухмыляющиеся рожи других пилотов и понял, что выглядит до смерти напуганным. Отказываться было уже поздно, к тому же, цесаревич рассчитывает именно на него.

Летательный аппарат уже выехал на взлетно-посадочную полосу. Одна из «дорожек» была подсвечена какими-то ярко-горящими огнями («Химические свечи» – мелькнуло в переполненном адреналином мозгу Лема).

Самолет катился все быстрее и быстрее, до забора двадцать метров… пятнадцать… десять…

Самолет плавно пошел вверх. Тихо прошелестели, складываясь, шасси, и остался только шум ветра в ушах, да рев двигателя.

Лем долгое время судорожно цеплялся руками за края кабины (она не закрывалась сверху ничем, только спереди стояло небольшое стекло, защищавшее от ветра) и боялся пошевелиться. Со временем, когда страх чуть-чуть отступил, Лем огляделся по сторонам: сверху, спереди, сзади и по бокам было стремительно темнеющее небо – на Империю Людей опускалась ночь.

Лем быстро глянул вниз – и увидел только тёмные очертания каких-то лесов. Ему стало интересно, откуда пилот знает, куда лететь?.. Впрочем, спросить возможности не было – тот вряд ли услышал бы вопрос своего попутчика. Да и Лем вряд ли понял бы ответ, даже если бы услышал его – встречный ветер слишком силен.

Медленно потянулось время ожидания. Лем старательно пытался думать… о чем угодно. Однако голова его была переполнена мыслями исключительно гравитационного характера и какими-то скудными обрывками молитв.

Иными словами, Лем боялся до смерти.

Порой становилось то страшнее, то, наоборот, страх отступал.

На небе появились звезды – непривычно крупные. Впрочем, это страх мог увеличить их в глазах Лема, а не близость к ним. Однако это не делало их менее завораживающими и прекрасными…

Через сколько-то времени пилот обернулся и что-то крикнул. Лем ничего не понял, но старательно посмотрел вперед, чуть приподнявшись со своего места. Колени его сильно дрожали.

Впереди виднелся большой остров света – столица. Какие-то ее участки были специально подсвечены: например, районы с высокими зданиями и аэрогавань – чтобы пилоты прибывающих самолетов и дирижаблей случайно не зацепили что-нибудь.

На первый взгляд Лем не увидел в архитектуре Столицы каких-либо изменений, но, приглядевшись, понял: рядом с городской чертой, неподалеку от железнодорожных путей, виднелись расчерченные огнем дорожки – то построили специальную экстренную взлетно-посадочную полосу.

Прямо на глазах Лема одна из дорожек погасла и загорелась другая – видно, одну из них только что занял какой то самолет.

Редж потянул за какой-то шнур и на краях крыльев его самолета ярко засветились красные огоньки – так он подал знак другим пилотам, что идет на посадку в темноте.

Поняв, что сейчас, так или иначе, встретится с землей, Лем замер и напрягся – ему стало страшнее, чем было до этого. Даже глаза отказывались моргать.

Посадка прошла… необычайно мягко. Собственно, Лем даже не понял, как все произошло: вот они подлетают к светящейся дорожке, а вот – уже стоят и Редж заливается смехом, глядя на своего спутника.

Чтобы выбраться из кабины самолета, Лему потребовалось время: ноги и поясница затекли и все конечности дрожали из-за количества адреналина в крови.

Как только Лем оказался на земле, он снял с себя всю летную амуницию, вручил ее откровенно ржущему над ним Реджу, и поклялся себе самой страшной клятвой, что никогда больше не сядет в самолет.

Редж, услышав это, засмеялся еще громче и спросил, на чем Лем планирует быстро вернуться к линии фронта? На оленях или на собачьих упряжках?

Лем протяжно и витиевато выругался и поплелся во дворец.

Вопреки сомнениям провинциалов, очень многие жители империи неоднократно бывали в императорском дворце. По крайней мере, в той его части, что доступна для посещения туристам.

Например, в школьную программу входит неоднократное посещение императорского музея – огромного зала, заполненного всевозможными реликвиями, батальными полотнами и просто предметами, имеющими хоть какое-то историческое значение.

Помимо музея, можно посетить императорскую библиотеку – одну из самых богатых в мире! На этом континенте – уж точно. А уж если ты раздобудешь рекомендации из своего учебного заведения и посещаемой ранее библиотеки – то можешь и читательский билет себе выписать и преспокойно просвещаться культурно.

Так же, у императора был отведен целый день (один раз в месяц) – для всевозможных просителей. Правда, чтобы попасть на аудиенцию, придется пообщаться сначала со следователями, которые проверят тебя и всю твою родню – а вдруг ты террорист? Потом надо будет пройти через беседу с министром императорских просьб: специально нанятый человек выслушивает, с чем пожаловал императорский подданный и решает, стоит ли вопрос внимания императора. Если просьба стоящая – человеку выдадут талон с порядковым номером – для соблюдения очереди. Если вопрос может решить кто-то помимо императора – проситель будет перенаправлен к соответствующему человеку – а то на аудиенцию к императору была бы преогромная очередь.

Ну а если вопрос откровенно глупый или странный – бедолаге просто выпишут дюжину палок по пяткам – и отправят восвояси.

Впрочем, в последнее время все более популярной становилась тенденция писать «просительные письма» императорской дочери: как было сказано ранее, Виктория имела высокий рейтинг в народе. Настолько высокий, что в день получала по несколько десятков писем и, в связи с этим, ей пришлось даже нанять себе помощниц, в чьи обязанности входило прочтение и сортировка писем от «просителей».

Рейтинг Виктории не портил даже тот факт, что она до сих пор не была замужем, от чего в народе ходили слухи о ее пристрастии «к девочкам». Особенно к тем, которые работали сортировщицами писем…

Хоть слухи и небезосновательные, но всё же – слухи. Рискни кто и вправду назвать цесаревну… ммм… «нетрадиционной» – его живо забьют до смерти разгневанные подданные: Викторию народ и правда любил.

Императорский дворец – многоэтажное красивое здание, построенное много десятилетий назад в самом центре Столицы. Причем возведение дворца и окружающих его строений велось почти одновременно: сам по себе дворец не был сильно укреплен – только узкие окна, мощные двери, небольшой ров с подъемным мостом (как дань традиции), да невысокая каменная стена. Пауки без труда преодолевали и рвы, и стены, поэтому императорские зодчие пошли на хитрость: они использовали в качестве фортификационных сооружений жилые дома. Те были расставлены так, что затрудняли быстрое продвижение неприятелю, но, при этом, почти не мешали вести огонь с дворцовой стены.

Внутри дворец был украшен почти так же роскошно, как и его «культурный собрат» в Чистых Ключах. Впрочем, если говорить честно, по красоте и великолепию он все же ему уступал: императорский дворец планировался больше как государственный объект, а «чистоключинский» – как культурно-развлекательный центр.

Лем вошел во дворец и сразу направился к коменданту – его кабинет располагался ближе всех ко входу. На двери висела табличка с надписью «комендант», ярко блиставшая в проникающих во дворец через окно лучах восходящего солнца.

– Доброе утро, почтеннейший, – поздоровался Лем. Комендант молча нахмурил брови. Лем предъявил письмо цесаревича. Комендант нахмурился еще сильнее, вновь окинул Лема недовольным взглядом, поднялся из-за стола и повел посетителя к императорской спальне.

Перед входом в опочивальню главы государства Лема обыскали с ног до головы, прощупали письмо, задали пару каверзных вопросов, обнюхали собаками и только тогда попытались письмо изъять.

– Цесаревич Альберт сказал «Лично в руки императору», – Лем покачал головой.

– Мы не можем пустить вас в опочивальню императора, – категорически ответил комендант.

– В таком случае, – Лем уселся на подоконник и устроился поудобнее, – Я подожду его здесь. С письмом. В противном случае – вам придется вырвать его из моих мертвых рук. Приказ – есть приказ.

Наступило неуютное молчание. Оба охранника и комендант смотрели на Лема крайне предосудительно и раздраженно. Лем беззаботно глазел по сторонам и цокал языком, когда переводил взгляд с одной висящей на стене картины на другую. Они ему не нравились.

– Да вы не торопитесь, там вряд ли что-то важное, – улыбнулся Лем. – Будь там что-то важное, меня бы отправили сюда самолетом. И цесаревич бы запечатал конверт своей личной печатью. Ах, да! И написал бы сверху «крайне срочно».

Он буквально услышал зубовный скрежет коменданта. Постояв молча еще секунд десять, комендант не выдержал, развернулся и, робко постучав в дверь, вошел в императорскую спальню.

Через минуту комендант был в прямом смысле выброшен через дверь опочивальни, а на пороге появился «самый большой перец на грядке империи» – отец Альберта и Виктории, Вильгельм II Виельгорский. Вид он имел раздраженный и не выспавшийся. Одет он был исключительно в парадные штаны и один носок (левый). Лем и охранники, увидев монаршее лицо, тут же пали ниц в глубоком поклоне.

– Дебилы, б*ть, – выругался император. – Тысячу раз говорил: срочные сообщения передавать мне сразу! А не жевать сопли. Кретин!

Комендант не рискнул показать признаки жизни под гневным взором монарха.

Лем молча выпрямился и отдал письмо Альберта лично в руки императору. Тот осмотрел печать, вскрыл конверт и углубился в чтение. Лицо его все больше мрачнело.

– Комендант! – рявкнул Вильгельм II.

– Я! – тут же вскочил вышеозначенный работник «дворцового аппарата».

– Головка от часов «Заря»! – еще более злобно ответил император. – Бегом доставить ко мне Багговута! И зайди на конюшню – пусть тебе десять плетей по хребту отвесят, за задержку гонца! Свободен!

Комендант поклонился и скрылся в дали со скоростью близкой к звуковому барьеру.

– Гонец! – император перевел взгляд на Лема. Тот вытянулся во фрунт. – Отдыхай пока. Тут написано, что Альберт требует тебя как можно быстрее вернуть, но с ответом на письмо. Остановишься где? В казарме?

– Разрешите посетить родной дом? Тут всего двадцать минут пешком, – робко сказал Лем.

– Разрешаю, – махнул рукой император. – Коменданту оставишь адрес – как составлю ответ – тебя известят и вернешься к моему сыну. Вопросы?!

– Никак нет! – гаркнул Лем.

– Свободен.

И Лем поспешно покинул императора.

Этажом ниже (спальня императора занимала часть третьего этажа) Лем совершенно случайно наткнулся на цесаревну Викторию: та неторопливо шагала куда-то по коридору, неся в руках какую-то книгу без названия на обложке.

– О! А я тебя знаю! – воскликнула она, подойдя к Лему ближе. – Ты был на том приеме с моим братом? Он еще сказал, что ты – из «наших людей». Лем, не так ли?

Тон цесаревны был серьёзен, даже голос звучал иначе, не так как на приёме: в ней будто не осталось ни следа от той праздной болтушки, которую она старательно изображала в «высшем свете».

– Так точно, моя госпожа, – поклонился Лем. – Разрешите помочь? – галантно предложил он, указав рукой на книгу.

– Помоги, но не с книгой, – кивнула Виктория. Лем нахмурился, а цесаревна огляделась. – Так, за мной!

Лем пожал плечами и молча отправился за Викторией. Та привела его в небольшую неприметную комнату и закрыла за собой дверь. Внутри комнаты одиноко стоял стол, в углу – шкаф, а рядом с дверью – пара простых стульев.

– Это – классная комната, – рассеянно сказала Виктория. – Меня здесь математике учили. Одно из немногих помещений, где нас действительно не услышит никто лишний.

Лем все еще не понимал, что от него требуется.

– Моя госпожа?..

– Ты ведь только что от моего брата прибыл, верно? – спросила цесаревна.

– Так точно, – кивнул Лем.

– Оставь этот солдатско-подобострастный тон, а то я тебя четвертую на площади по липовому обвинению, – велела цесаревна. Лем внутренне напрягся – странно все это.

– Хорошо, – ответил он. – И да, я только что от Альберта – он письмо императору передать просил.

– И что там, в письме этом? – спросила Виктория. Но тут же добавила: – Хотя если бы ты был способен вскрыть и прочесть письмо, Альберт тебя с ним не отправил бы, верно?

– Наверно, – пожал плечами Лем. Он чувствовал себя так, будто ступал по очень тонкому льду – странный разговор, странные вопросы… Она ведь могла просто… Спросить у отца о содержании письма? Или нет?

За окном все больше светало: мягкое сентябрьское солнце заливало светом дворцовую площадь, по которой неторопливо ходили императорские дворники с метлами и сметали в кучи листья. «Императорский дворник» – звучит даже еще более круто, чем «Менеджер По Поддержанию Чистоты И Порядка».

– Впрочем, не важно. Как у него дела?

Лем понял, что спрашивают стопроцентно не про императора. И уж явно не про дворников. Он силой постарался сконцентрировать все свое внимание на текущей беседе. Получилось скверно: уставший мозг требовал сна.

– Он здоров, цел и бодр духом, – ответил Лем. – Я видел его всего несколько часов назад, вряд ли что-то могло серьезное произойти.

– Это – война, – сухо ответила Виктория.

– Знаю. Но Альберт – не из тех, кто может умереть просто так, а?

– Верно… – задумчиво произнесла Виктория. Помолчав пару секунд, она сказала: – Ты должен кое-что ему передать от меня.

– Письмо?

– Нет. Письмо вызовет слишком много вопросов, – Виктория покачала головой. – Передай ему мои слова, дословно. Нет времени писать и шифровать, он сам сделает выводы.

Лем молча кивнул. Собственно, он начал думать, что Альберт не случайно выбрал его для посещения того светского вечера и знакомства с сестрой. Очевидно, что цесаревич доверял Лему настолько, что готов был использовать его в качестве тайного вестника – для передачи сообщений от сестры к нему и обратно. Интересно… Почему именно он? Почему назначили именно его? Лем – обычный человек…

– Скажи ему вот что: люди злятся.

– Что? Почему? – не смог удержаться от вопроса Лем.

– Император, наш отец, не хочет продолжать войну. Он считает, что экономика империи не выдержит и начнется или голод, или мор, или еще какая напасть. А то и люди попросту взбунтуются. Он собрался откупиться от пауков, представляешь?

– Откупиться?! – Лем не верил своим ушам. – Но… чем?!

– Пока не знаю, чем, – покачала головой Виктория. – Но я присутствовала при его разговоре с министром финансов – отец всерьез обдумывал идею отступных. Именно поэтому люди и недовольны – слухи (не без моей помощи, чего греха таить?) утекли в массы. Люди знают, что император решил «слить войну».

– Безусловно, – продолжала Виктория, – Поначалу отец не сомневался в необходимости войны – Альберт смог его убедить. Однако теперь, когда пауки применили химическое оружие и ввели в бой военные машины (я про гигантских пауков), он в сомнениях. Слишком много требуется денег на реформирование войска: новое оружие, новая техника, новые средства защиты… Он считает, что империя обанкротится через месяц-другой такой напряженной борьбы.

– А на самом деле как обстоят дела?

– На самом деле я закрутила такую тугую экономическую петлю, что мы еще и наживаемся на этих сражениях, понимаешь?

– Нет, – честно ответил Лем.

– Ну и не надо тебе понимать, – отрезала Виктория. Лем начал побаиваться этой женщины, просто так рассуждающей об обогащении на смертях тысяч солдат. – Просто считай, что мой отец ошибается, усек?

– Да, – кивнул Лем. Спорить он не хотел. Он хотел верить в то, что цесаревна знает, о чем говорит. Впрочем, учитывая ее хитрейшие и тончайшие денежные аферы…

– Итак, народ недоволен. Народ – не хочет верить в то, что из-за какой-то там войны империя обанкротится и настанет глобальная задница. Они хотят одного – победы. Причем победы не просто так – подписали капитуляцию и все дела, нет! Им нужна настоящая победа, подразумевающая…

– Геноцид, – ахнул Лем. – Истребление.

– Верно, – хмуро кивнула Виктория. – Простые люди требуют битого снега – полностью уничтоженных пауков всех сортов и размеров. Они их боятся и верят в то, что пришло время покончить с ними раз и навсегда.

– Но как же… Раз они знают, что империя может обанкротиться, почему они не требуют прекращения войны?– удивился Лем. В его понимании это было логичным.

– Потому что у меня вся пропаганда в кармане, – просто ответила цесаревна. – Люди будут думать именно то, что я хочу, понимаешь?

– В общих чертах, – кивнул Лем. Внутри у него все похолодело – перед ним стоял один из самых страшных людей империи. Просто так стоял и… проговаривал сообщение для своего брата. Лем понял, что теперь покинуть эту «команду» он сможет только вперед ногами. Неприятно: у него-то никто не спросил, хочет ли он вообще быть замешанным в делах такого уровня! Его просто… назначили соучастником. Проверили боем и решили держать поближе. А потом и включили в команду… кого? Оппозиционеров? Неприятная мысль. К тому же, раз Лем не был фигурой реально стоящей и важной, скорей всего, ему предназначалась роль «парня, который погибнет первым». Еще более неприятная мысль. Хуже другое: отвертеться от всего этого он уже не сможет. Найдут и доходчиво докажут, что так делать не стоило. Еще и родне достанется на орехи.

– Вот и славно, – улыбнулась Виктория. Как бы не был грозен ее внутренний мир, улыбка делала ее приятное лицо привлекательным, располагающим и милым. Даже глаза у нее становились иными – теплыми и лучистыми. Виктория была действительно красивой девушкой. – Ты понял, что передать брату?

– Да, – кивнул Лем.

– И еще кое-что.

– Мм?

– Скажи, что все идет по плану, – Лем приподнял брови. – Он поймет, – отмахнулась Виктория. – И да… Скажи, чтобы был осторожен. Скажи, что соскучилась по нему и переживаю за него.