Четвертое июня. Пекин, площадь Тяньаньмэнь. Протесты

нам нужно не только подчеркивать их, нам нужно применять их всякий раз, когда это необходимо. Конечно, мы должны быть осторожны и стараться не арестовывать большое количество протестующих, а также делать все возможное, чтобы не было кровопролития. Но если они хотят создать кровавые инциденты, что тут поделаешь?

Недовольство политикой и требование большей свободы остались без внимания, но Дэн был убежден, что «если мы отступим, в будущем у нас будут еще бо́льшие проблемы» [Дэн 1993: 196]. Его предпочтение диктаторских методов породило события 1989 года. Многие в Китае были разгневаны не только реакцией правительства на их требования демократии, но также произволом и коррупцией руководителей рабочих подразделений на низовом уровне.

Во время обширных интервью в 1988 году Перри Линк заметил, что руководители рабочих подразделений полностью контролировали «ранг рабочего, зарплату и описание работы», а также «его или ее жилье, образование детей, разрешение на поездки, доступ к нормированным товарам и политическую репутацию».

Экономическая стабильность на рабочем месте давалась дорогой ценой: полной потерей личного контроля над собственной жизнью. Как сказал Линку один пекинский социолог:

даже то, что вы, жители Запада, считаете естественным правом там, где вы живете, будь то возможность путешествовать, время для бракосочетания или рождения ребенка, контролируется лидерами подразделений в Китае. Ваш руководитель также делает записи в вашем личном деле, которые вам не разрешено просматривать. Если вы обидите его или ее, комментарии останутся с вами навсегда [Link 1992: 61, 64–65].

В 1980-х годах недовольство нарастало – проблемы, связанные с работой в репрессивных условиях, усугублялись экономическим стрессом.

* * *

Экономист Стивен Н. С. Чунг (Чжан Учан) утверждает, что реформы в сельской местности в 1980-х годах имели успех, особенно система договоров об ответственности домохозяйств, распределявшая земельные наделы между семьями. Последние могли оставить себе прибыль после выполнения своих обязательств перед государством [Cheung 2014: 15]. Но не все процветали. Летом 1986 года Бай Хуа, студентка факультета журналистики Народного университета в Пекине, отправилась в сельскую местность, чтобы выяснить, как экономические изменения повлияли на сельские районы Китая. Она обратила внимание на то, что хозяева наделов, изначально довольные растущим благосостоянием, стали указывать на проблемы. Росли цены на удобрения и семена, но сумма, которую государство выплачивало за урожай, оставалась неизменной. Хозяева наделов также испытывали трудности с двунаправленной экономикой: государство продавало товары по фиксированным ценам, что приводило к дефициту предложения, в то время как частные торговцы имели надежные запасы и брали гораздо больше. Один владелец надела сказал Бай Хуа: «В прошлом году я потратил 2000 юаней на то, чтобы вырастить урожай, а затем продал его за 2060 юаней. За целый год я почти ничего не заработал» [Black & Munro 1993: 97].

Некоторые владельцы наделов боролись. Но люди в сельской местности могли в большей степени контролировать свое экономическое положение, чем промышленные рабочие в 1980-х годах, особенно после 1986 года. По словам Стивена Н. С. Чунга, «применение договоров об ответственности к промышленным отраслям было большей проблемой». Экономист объясняет, что «в промышленном производстве материальные активы обесцениваются и могут быть украдены, а государственные рабочие в соответствии с существующими законами не могут быть уволены» [Cheung 2014: 15–16]. Один специалист по партийной истории, с которым я разговаривал, сказал, что договоры вызывают неприязнь между рабочими и руководящим составом.

Руководители фабрик после выполнения договоров оставляли прибыль себе. А поскольку договоры были краткосрочными, управленцы старались быстро заработать деньги, не ремонтировать оборудование и не инвестировать деньги в дальнейшее производство. Простым людям, проработавшим почти всю жизнь на одном месте, было больно наблюдать за тем, как обогащаются директора заводов. Социолог Джоэл Андреас отметил, что в начале 1980-х годов заработная плата рабочих увеличилась, а организации стали вкладывать значительные средства в жилищное строительство. Рабочие также имели возможность на возобновленных съездах трудящихся высказать жалобы и предложения. Но по мере развития реформ в середине 1980-х годов директора заводов и другие чиновники увеличили свои полномочия за счет рабочих, роль которых в съездах была ослаблена. Заработная плата стагнировала, и то, что когда-то казалось пожизненной гарантией занятости, пошатнулось, поскольку фабрики начали нанимать рабочих по краткосрочным договорам.

Рабочие выразили свои чувства в песне: «Мы благодарны Дэн Сяопину за повышение заработной платы, но мы помним, что Мао Цзэдун не поднимал цены» [Andreas 2019]. К осени 1985 года водители автобусов и контролеры были настолько измотаны происходящим, что объявили забастовку. Билетный кассир Чжао Хунлян объяснил, что требования его коллег о повышении заработной платы касались не политики, а разрешения проблем экономической неопределенности. Чиновникам удалось избежать серьезной забастовки, повысив зарплату и выдав новые ботинки и пальто работникам автопарка, но начальство Чжао заклеймило его как нарушителя спокойствия. Забастовки стали более массовыми в 1987 году, когда их число возросло до 127, а в течение первых десяти месяцев 1988 года в Китае прошло более 700 забастовок [Black & Munro 1993: 114–117, 120].

Студенты и преподаватели университетов также боролись с экономическими трудностями и плохими условиями жизни. Они не бастовали, как рабочие, но чувствовали себя подавленными. Стремительный рост числа учащихся в высших учебных заведениях привел к тому, что многие студенты жили на мизерные стипендии, а перспективы трудоустройства после окончания учебы были неясными [Zhao 2001]. В провинции Шаньдун студенты педагогического колледжа испытывали «почти полную апатию к учебе», зная, что их ждет карьера с «низкой оплатой, ужасные условия труда, отсутствие социального уважения и надежды на лучшее», – писал Эндрю Дж. Спано, преподававший в Педагогическом колледже Тайаня провинции Шаньдун в 1988 и 1989 годах. Ученики Спано жили в общежитиях с разбитыми окнами, без отопления и постоянным отключением электричества и воды. По ночам они справляли нужду в раковины, потому что общественный туалет находился слишком далеко [Spano 1990: 311–312]. Профессура элитных учебных заведений Пекина чувствовала себя лучше, но жили они в тесных переполненных домах и получали оскорбительно низкие зарплаты. Один профессор медицины сказал Перри Линку: «Нам недоплачивают, лишают привилегий, недооценивают и заставляют перерабатывать. Вот и все».

Коррупция также вызывала озлобление – одни наблюдали, как другие обманывают и обирают их. Ходили слухи, что дети таких высокопоставленных чиновников, как Дэн Сяопин, Чжао Цзыян, наживаются на коррупции. По словам социолога Динсинь Чжао, в конце 1980-х годов «психологическое давление коррупции было очень сильным». Опросы общественного мнения показали, что более 83 % респондентов в городах Китая «считают, что большинство кадров коррумпированы»; 63 % кадров сами признавались в коррупции [Link 1992: 90–91]. Перри Линк выяснил в своих интервью, что эти практики варьировались и включали «взяточничество, кумовство, контрабанду, обмен услугами, полное государственное обеспечение питанием, доставки товаров домой для их “проверки”, “одалживание” денег без возврата, а также гуаньдао (официальная спекуляция), когда чиновники или члены их семей покупали товары по низким ценам, установленным государством, и перепродавали их с огромной прибылью» [Zhao 2001: 126].

Безудержная инфляция 1988-го и начала 1989 года преумножила боль населения. Простые люди видели, как коррумпированных чиновников развозили на мерседесах, а сами с горечью обнаруживали, что их заработная плата не может покрыть стремительно растущих расходов на питание. Официальный уровень инфляции составлял 18,5 % в 1988 году и 28 % в течение первых трех месяцев 1989 года [Link 1992: 55]. В августе 1988 года, когда высшее руководство приняло решение ослабить контроль над ценами, жители бросились в банки забирать свои сбережения. Они покупали золото, кровати, велосипеды, спички, рубашки и туалетную бумагу, надеясь, что эти товары сохранят свою ценность. Сообщения в прессе о ценовых реформах не только спровоцировали «набеги» на банки и массовые закупки, но и показали, что лидерам не хватает опыта для продолжения экономических реформ. В середине 1980-х были те, кто положительно относился к высшему руководству страны, но к концу 1988 года недостатки системы, которую историк Чжун Яньлинь назвал «политикой стариков», большинству стали очевидны.

* * *

Вместо того чтобы придерживаться классического взгляда на политику элит 1980-х годов с точки зрения институционализации или фракционности, Чун развенчивает представление о том, что Дэн Сяопин пытался институционализировать систему коллективного лидерства. Он также опровергает утверждение о том, что Дэн был посредником между фракцией реформ и жесткой линией консервативной фракции. Чун считает, что революционное старшинство обеспечило Дэну политическую власть [Chung 2019]. Дэн Сяопину в августе 1989-го исполнилось 85 лет, а до 1949 года он имел репутацию незаурядного военного лидера. По словам Фредерика Тейвеса, тесные рабочие отношения Дэна с Мао Цзэдуном также укрепили авторитет Дэна; Мао доверял Дэну выполнение сложных задач в 1950-х, 1960-х и 1970-х годах – несмотря на то что Мао дважды подвергал Дэна репрессиям во время Культурной революции [Teiwes 1995]. Эти факторы подняли Дэна над другими политически активными старцами, в том числе над Ли Сяньнянем (ему в 1989 году было 80 лет), Ван Чжэнем (81 год), Ян Шанкунем (82 года), Чэнь Юнем (84 года) и Пэн Чжэнем (87 лет). Претензии Дэна на однозначно больший революционный стаж не только означали, что на протяжении 1980-х годов его пожилые коллеги вынуждены были подчиняться ему как принимающему решения, но эти претензии также означали, что политическое выживание таких молодых лидеров, как Ху Яобан и Чжао Цзыян, требовало успешной интерпретации, восхваления расплывчатых установок Дэна и других пожилых коллег.

Дэн Сяопин мог сказать, что он систематизировал коллективное руководство, но это не значит, что он действительно этим занимался. Политолог Джозеф Торигиан утверждает, что Дэн использовал формулировки об институционализации и коллективных обсуждениях, чтобы укрепить свою позицию как принимающего окончательное решение за кулисами [Torigian 2017]. Иногда, утратив бдительность, Дэн и его коллеги признавали это. Чжао Цзыян вспоминал: он услышал, что когда Дэн в 1987 году встретился со старейшинами, чтобы обсудить их уход с руководящих должностей, они согласились. По их мнению, «у Постоянного комитета Политбюро (ПКП) должна быть только одна “свекровь” (попо)» и «роль Дэна не должна измениться; он был и остается “свекровью” ПКП», другие старейшины не имели решающего голоса при принятии важных установок [Pu & Chiang & Ignatius 2009: 209].

Чэнь Юнь использовал другую метафору, чтобы описать роль Дэна как диктатора. В конце мая 1989 года Чэнь Юнь попросил старейшин Центральной консультационной комиссии поднять руки, чтобы поддержать позицию Дэна как «крестного отца» (тоуцзы)10 Центрального комитета. Секретарь Чэня Сюй Юнъюэ, когда высказывания Чэнь Юня были опубликованы, заменил этот разоблачительный ярлык словом «ядро» (хэсинь) Центрального комитета [Цяо 2006: 16–17]. В минуту кризиса КПК пожилые коллеги Дэна склонились и поцеловали руку «крестного отца» Китая.

Служба под руководством «крестного отца» поставила Ху Яобана (генеральный секретарь с 1982 по 1987 год) и Чжао Цзыяна (премьер с 1982 по 1987 год и генеральный секретарь с 1987 по 1989 год) в безвыходное положение. Младшим лидерам, отвечающим за текущее руководство, не хватало автономии; им часто приходилось гадать, чего хотел Дэн. У Дэна были плохой слух и плохая память, и даже в начале 1980-х ему уже не хватало сил работать целый день. Один из собеседников Фредерика Тейвеса рассказал, что «однажды Дэн попросил о встрече с руководителями провинций, но когда они собрались у него дома, он потребовал объяснений, что они делают там [у него дома] и отправил их обратно» [Teiwes 1995: 71].

Работать в политической системе старейшин было трудно. И не только потому, что Дэн, главный старец, был на особом положении, но и потому, что остальные старейшины продолжали вмешиваться в дела и в результате объединились сначала против Ху Яобана, а затем Чжао Цзыяна. По словам Чжун Яньлинь, Ху Яобан постоянно заискивал перед Пэн Чжэнем, говоря, что они «должны пользоваться тем же политическим отношением и расходами на проживание», что и члены ПКП. Ху также «обязал Центральный отдел пропаганды уделить особое внимание девяти ветеранам-революционерам», включая Чэнь Юня, Пэн Чжэня и Ван Чжэня. Но старейшины считали, что Ху Яобан слишком слаб в борьбе с «буржуазной либерализацией» и «духовным осквернением». Они обвинили Ху во вспышке протестов в 1986 году. Когда старейшины Бо Ибо, Пэн Чжэнь, Ян Шанкунь и Ван Чжэнь почувствовали, что поддержка Ху Яобана Дэн Сяопином ослабла, они всячески пытались убедить Дэна заставить Ху уйти в отставку. Чун сообщает, что старейшины пришли в дом Дэна 27 декабря 1986 года, «чтобы выразить свою серьезную обеспокоенность по поводу студенческого движения». Они говорили, что студенческие демонстрации – вина Ху Яобана как слабого лидера и он слишком снисходителен по отношению к интеллигенции [Chung 2019: 110]. Через неделю Ху сняли с поста генерального секретаря.

Это не было институционализированной политикой, основанной на консенсусе. И это не было битвой между сторонниками реформ и консерваторами. Это была система, в которой пожилые мужчины считали себя незаменимыми стражами. Старейшины не доверяли младшим по возрасту лидерам выполнение руководящей работы и не позволяли им учиться на собственных ошибках. Это означало, что политическое выживание зависело не от проявления инициативы или понимания и симпатии к различным социальным группам. Выживание зависело от понимания настроений Дэн Сяопина и задабривания политически активных старейшин вокруг него. В этом отношении премьер Ли Пэн не имел себе равных.

Ли Пэн стал премьером в 1987 году, после того как Ху Яобан был вынужден уйти в отставку, а Чжао Цзыян стал генеральным секретарем. После неудачной реформы цен и всплеска инфляции в 1988 году перспективы дальнейших экономических преобразований были сомнительны. Ли Пэн почувствовал, что можно организовать интриги в этот раз вокруг Чжао Цзыяна. Простые люди, интересовавшиеся политикой в 1988 и 1989 годах, все чаще связывали проблемы Китая 1980-х со старейшинами, не желавшими уходить из власти. Способность Ли Пэна побеждать в политике старцев сделала Ли, наряду с Дэн Сяопином, одной из основных мишеней общественного гнева, вылившегося в 1989 году в протесты.

Глава 3

Восьмидесятые в Китае. Альтернативный путь

Что можно было сделать в 1980-х, чтобы дать людям возможность вздохнуть свободно? Как сложилась бы жизнь в Китае, если бы старейшины, оттеснившие Ху Яобана в конце 1986-го и плетущие интриги для ослабления позиции Чжао Цзыяна в 1988 и 1989 годах, ушли в отставку и остались вне политики? Существовал ли в 1989 году другой выход? Ответ – да. Но тогда Дэн Сяопин должен был бы отказаться от привычного образа действий.

Когда речь идет о различных путях развития, в центре всегда находится Дэн. Именно его революционный опыт сделал возможными большие изменения в стране. Без поддержки Дэна более молодые лидеры, такие как Ху Яобан и Чжао Цзыян, возможно, сочли бы невозможным проведение рыночных реформ. Представьте себе, что с начала 1980-х Дэн ушел бы в отставку и отказался от участия в судьбоносных решениях. Чтобы Чэнь Юнь и другие старейшины не сопротивлялись проведению экономических реформ, Дэн должен был убедить Чэня и других пожилых товарищей по партии отступить, хранить молчание и держаться в стороне от создаваемой Ху и Чжао программы реформ.

Возможный сценарий, в который не были бы вписаны старейшины, не включил бы в себя жесткие кампании по борьбе с преступностью, которые затронули Чжао Хунляна и Лу Дэчэна. В этот сценарий не вошли бы движения, выступающие против буржуазной либерализации и духовного осквернения, что позволило бы таким критическим мыслителям, как Фан Личжи, открыто выступать за политические реформы снизу и участвовать в выборах на местном уровне. Что еще более важно, Ху Яобан продолжал бы оставаться генеральным секретарем после января 1987 года. Когда в апреле 1989 года Ху умер, некоторые из скорбящих предположили, что его унизительная отставка ускорила его смерть. Если бы Ху Яобан не подвергся партийной чистке и умер на занимаемом посту, панихида по нему стала бы возможностью отметить стремление его преемников к прогрессу, а не поводом выплеснуть гнев из-за стагнации реформ. Многие проблемы, породившие народный гнев в 1980-х годах, в том числе произвольные санкции со стороны руководителей рабочих подразделений, коррупция и репрессии, не исчезли бы, конечно, в одночасье, но совещательные и прозрачные системы, сторонниками которых были Ху и Чжао, могли бы дать людям надежду на скорое решение их проблем и позитивные политические изменения.

Дэн Сяопин действительно хотел уйти в отставку и пытался повлиять на пожилых товарищей по партии, чтобы те отошли в сторону и не вмешивались в проведение реформ. Однако он не нашел верного способа осуществить это. В мае 1986 года, когда Дэн рассказал Ху Яобану о своем плане уйти в отставку в 1987 году, поддержка Ху этой идеи стала ударом для Дэна – мысль, что Дэн заменим, была политически некорректной. После того как Чжао Цзыян занял пост генерального секретаря, он продемонстрировал «усвоение этого урока», заявив, что партии повезло, потому что Дэн Сяопин, Ли Сяньнянь, Чэнь Юнь, Пэн Чжэнь и другие высокопоставленные революционеры все еще «живы и здоровы» и готовы дать инструкции и предложить помощь. 2 ноября 1987 года Чжао заявил, что хотя Дэн и отказался от большинства своих официальных должностей,

его положение и роль как лица, принимающего решения в Китае по ключевым вопросам, не изменились. Нам по-прежнему нужен товарищ Сяопин у руля в решающие моменты. Постоянный комитет Политбюро считает, что всякий раз, когда мы сталкиваемся с серьезной проблемой, мы должны обращаться к товарищу Сяопину за инструкциями, и товарищ Сяопин все еще может вызвать нас на встречу [Чжао 2016, 4: 255].

Чжао оказался в ловушке. Поскольку его положение зависело не только от поддержки, но и от похвалы мудрости и высшей власти Дэн Сяопина, у Чжао не было возможности уйти от политики старейшин. Точно так же, как глубина экономических реформ Китая в 1980-х годах зависела от полной поддержки Дэна, жесткие ограничения политических изменений в течение десятилетия были обусловлены непримиримой приверженностью Дэна к однопартийной системе. В этом отношении Дэн отличался от Цзян Цзинго, который как лидер Китайской Республики на Тайване терпимо относился к оппозиционным партиям в 1986 году, и от Михаила Горбачева, допустившего альтернативные выборы в законодательные органы Советского Союза в 1989 году. Начиная с 1980-х годов Тайвань и СССР шли разными путями, но в обоих случаях политические перемены происходили благодаря тому, что высшие лидеры добровольно ослабляли диктаторские полномочия.

Дэн и его окружение отказывались от политической открытости, потому что рассматривали ее как предательство революции, с молодости определившей их жизнь и карьеру. Воздать должное этому прошлому было для них важнее, чем настоящее или будущее Китая. Вот почему в 1989 году старейшины, например Чэнь Юнь, упоминали кровь, пролитую революционерами во имя диктатуры Коммунистической партии. Чэнь Юнь даже подсчитал: более 24 миллионов человек, включая его личного телохранителя во время Великого похода, погибли во имя победы социализма в Китае. Их память, говорил Чэнь, нужно «лелеять», поддерживая верховное положение Дэна [Цяо 2006: 16–17]. Дэн Сяопин и Чэнь Юнь не задавались вопросом, хотели бы миллионы погибших революционеров, чтобы их имена служили поддержке политики стариков. Отказавшись уйти из политики, пожилые властители Китая создали ситуацию, которая к 1989 году стала взрывоопасной.

Как изменилась бы жизнь Чай Лин, Лу Дэчэна и других, если бы Китай в 1980-х годах пошел другим путем? Чай Лин мечтала учиться в Соединенных Штатах. В апреле 1989 года она подала документы в аспирантуру по специальности «детская психология» в Педагогический колледж Колумбийского университета. Месяц спустя муж Чай Фэн Цундэ узнал, что его приняли в аспирантуру Бостонского университета; Чай могла бы поехать с ним – независимо от результата рассмотрения ее собственного заявления. Если бы Ху Яобан оставался на своем посту до 1989 года, маловероятно, что Чай и Фэн отказались бы от «американской мечты» и бросились бы с головой в демократическое движение за «китайскую мечту», ставшую в то время приоритетной [Chai 2011: 90, 181]. Они могли бы продолжить академическую карьеру.

А травмы, перенесенные Чай Лин, Лу Дэчэном и Ван Цюпин из-за ограничений рождаемости, приведших к массовым абортам вместо использования противозачаточных средств? Ограничений, по мнению Лу Дэчэна, ставших причиной смерти его маленького сына. Какие изменения могли бы позволить Чай Лин избежать незапланированных беременностей или позволили бы Лу и Ван пожениться и создать семью, не подвергаясь притеснениям и жестокому обращению чиновников, отвечающих за работу по планированию семьи?

Высшее руководство Китая считало необходимым сдерживать рост населения – споры велись лишь по вопросу количества детей в семье – один или двое. Тем не менее даже политика «одна семья – два ребенка», инициированная демографом Лян Чжунтаном, запрещала бы рождение третьего и требовала бы от пар достижения определенного возраста для вступления в брак. В 1984 году, потрясенный принудительными абортами и стерилизацией, сопровождавшими введение политики «одна семья – один ребенок» в сельских районах Китая, Лян Чжунтан обратился к Ху Яобану и Чжао Цзыяну с призывом ограничить рождаемость хотя бы двумя детьми. Еще в 1981 году Чжао Цзыян поддерживал положение о том, что сельские семьи, у которых первый ребенок девочка, могут иметь второго ребенка. Чжао сказал, что во избежание излишнего принуждения и сопротивления деревенских жителей «нам нужно проводить политику, приемлемую для сельского населения» [Чжао 2016, 1: 274]. Спустя три года Чжао Цзыян и Ху Яобан одобрили предложение Лян Чжунтана о разрешении на второго ребенка [Чжао 2016, 2: 446]. На практике политика «одна семья – один ребенок» стала более гибкой. Репрессии продолжались, но они уже не были такими массовыми, как в 1983 году, когда 21 млн женщин подверглись стерилизации, было сделано 14 млн абортов. Несмотря на поддержку Чжао и Ху, чиновники из Национальной комиссии по планированию семьи отказали в распространении в стране пилотной программы, включающей рождение двух детей, которую Лян продвигал в уезде Ичэн провинции Шаньси [Пяо & Хуан & Ли 2015].

Но политика двух детей также была ограничительной. Это не решило бы коренным образом проблемы, травмировавшие Чай Лин, Лу Дэчэна и Ван Цюпин. Лян Чжунтан выступал за отсрочку вступления в брак и рождение детей – согласно политике двух детей, Лу и Ван все еще были бы слишком молоды и, возможно, имели бы стимулы обманным путем зарегистрировать свой брак и скрыть беременность. Улучшение полового воспитания и более легкий доступ к противозачаточным средствам, в том числе для молодежи вне брака, сделали бы гораздо больше, чтобы помочь Чай Лин, Лу Дэчэну и Ван Цюпин. Альтернативный путь, предлагающий эти, казалось бы, простые решения, потребовал бы культурного сдвига, выходящего за рамки договоренностей Ху Яобана и Чжао Цзыяна в 1984 году.

В годы правления Мао нормальное сексуальное поведение зачастую рассматривалось как буржуазный декаданс или распущенность и наказывалось внесудебно, а иногда с применением уголовной статьи [Diamant 2000; Yang 2015: 19–50]. Политические лидеры не могли выступать за изменения, которые поощряли бы добрачный или внебрачный секс. Но если бы Чжао Цзыян, как и во второй половине 1980-х, продолжил настаивать на политических реформах, сдвиг в культурных нормах мог бы в конечном итоге произойти. Хотя для Чай Лин, Лу Дэчэна и Ван Цюпин это было бы слишком поздно.

Выбор в пользу постепенных, а не радикальных реформ мог быть более реалистичным сценарием, доступным Ху Яобану и Чжао Цзыяну. Но эта постепенность не могла помочь людям, живущим в бедности, испытывающим унижение на работе и вынужденным идти на насильственную стерилизацию и аборты. Апрель 1989 года давал надежду на лучшую жизнь.

Часть вторая

ПРОТЕСТЫ НА ПЛОЩАДИ ТЯНЬАНЬМЭНЬ