Четвертое июня. Пекин, площадь Тяньаньмэнь. Протесты

Ху Яобан стал генеральным секретарем Коммунистической партии в 1982 году, он имел репутацию честного чиновника, всегда готового к диалогу. Оставаясь сторонником однопартийной системы, Ху Яобан настаивал на толерантности, а не на методах диктатуры [Pu & Chiang & Ignatius 2009: 255]. Весной 1980 года, до того как Ху переехал в офис генерального секретаря партии в Чжуннаньхае, студент второго курса Пекинского университета по имени Ван Цзюньтао вместе с механиком Лу Пу постучали в дверь его дома и сказали, что хотят поговорить с ним о политике. Ху впустил гостей и четыре часа дискутировал с ними о политических реформах и демократии. Лидер посоветовал заниматься улучшением китайской системы постепенно, а не ломать ее, напомнив о собственном революционном прошлом и о том, как ему потребовалось время, чтобы «научиться ждать и идти на компромисс» [Black & Munro 1993: 54–55]. Народная поддержка стиля управления Ху Яобана была искренней, однако после чистки 1986 года его имя в официальном китайском контексте более не упоминалось.

Присутствие в руководстве страной таких реформаторов, как Ху Яобан, показало, что работа в системе с доминирующей ролью КПК вполне возможна. Многие были согласны с логикой постепенной модернизации, которую Ху пытался объяснить Ван Цзюньтао и Лу Пу. Физики Фан Личжи и Сюй Лянъин, исключенные из Коммунистической партии в 1950-е годы, резко критиковали партию, но решили вернуться в ее ряды после реабилитации в 1978 году. Сюй объяснял: «Целью моего возвращения в партию станет стремление ее изменить». Фан решил присоединиться к своим «друзьям и повторно вступить в партию, чтобы работать над ее изменением изнутри» [Fang 2016: 189–190].

Чжао Цзыян – премьер начала 1980-х годов – занял пост генерального секретаря после снятия с должности Ху Яобана. Он пытался освободить место для новых идей, которые могли бы усовершенствовать правление Коммунистической партии. Родерик Макфаркуар и Джулиан Гервирц в своей работе показали, что Чжао сыграл центральную роль в проведении реформ в 1980-х годов и его значение как политической фигуры нельзя недооценивать. Однако партийная оценка вклада Чжао Цзыяна отредактирована еще более тщательно, чем история вклада Ху Яобана. Чжао Цзыян и его соратники проявляли большой интерес к теориям зарубежных экономистов, многие из которых критиковали социализм. Они учились у лучших экономистов мирового значения, среди них – профессор Оксфордского университета Влодзимеж Брус, венгерский профессор Гарвардского университета Янош Корнаи, а также – незадолго до своего переезда в Швейцарию – сторонник реформ в Чехословакии Ота Шик. Были среди них и американские лауреаты Нобелевской премии – Милтон Фридман и Джеймс Тобин. В 1980-х Брус, Фридман, Корнаи, Шик и Тобин посетили Китай, они обменялись идеями с китайскими экономистами и высказали свои соображения, как сделать китайские предприятия прибыльными, ослабить установленный государством контроль над ценами и ограничить инфляцию. Личные встречи Чжао Цзыяна с зарубежными экономистами широко освещались в «Жэньминь жибао», а высказывания иностранных экспертов даже использовались в публичных речах Чжао [Gerwirtz 2017].

Родерик Макфаркуар пишет, что, оглядываясь назад, Чжао Цзыян признавал, что в середине 1980-х он был «экономическим реформатором и политическим консерватором» [MacFarquhar 2009: xxiv]. Во второй половине 1980-х Чжао пересмотрел свои взгляды. Это было связано с необходимостью адаптации западных учений к уникальным обстоятельствам Китая. Чжао Цзыян понял, что экономику и политику разделять нельзя. До 1985 или 1986 года, вспоминал Чжао, «я считал, что политическая реформа в Китае не должна ни быть чрезмерно прогрессивной, ни сильно отставать от экономической реформы. По мере углубления экономической реформы сопротивление консервативных сил внутри партии усиливалось. Однако без политической реформы было бы трудно поддерживать экономическую реформу» [Pu & Chiang & Ignatius 2009: 257].

В 1986 и 1987 годах Чжао Цзыян говорил о необходимости «по-настоящему заняться демократией» и критиковал чрезмерную концентрацию власти в руках высшего руководства. Он считал, что существующая государственная система нацелена на вооруженную борьбу и массовые движения, но не на экономическое развитие [Чжао 2016, 3: 472, 491]. Предлагаемые им решения включали четкое разделение между КПК и государством, а также движение к внутрипартийной демократии. Чжао не говорил о многопартийной системе и доминировании КПК. В ноябре 1986 года он сказал: «Обсуждение реформы политической системы – это не обсуждение того, должна ли управлять Коммунистическая партия, это обсуждение того, как должна управлять Коммунистическая партия» [там же: 468]. Позже Чжао говорил, что он хотел сделать процесс принятия решений внутри партии прозрачным, расширить диалог с социальными группами, а не только служить партии, он стремился предложить больше возможностей на выборах в Народное собрание и обеспечить бо́льшую свободу прессы (при этом под руководством КПК). Чжао говорил: «Даже если мы не разрешили полную свободу прессы, мы должны разрешить трансляцию общественного мнения» [Pu & Chiang & Ignatius 2009: 259].

Изменения 1980-х, в том числе крупные экономические реформы и разговоры об увеличении политической открытости, порадовали многих китайцев. Но не все смогли принять перемены, многие были разочарованы повседневной жизнью и не испытывали оптимизма в отношении будущего.

Глава 2

Гнев

Новые свободы и экономические возможности 1980-х принесли радость и оптимизм. Обнадеживали и свежие идеи первых лиц страны. Однако оборотная сторона этой истории – ограничения и репрессии, экономический стресс и несправедливость – наряду с гериатрической диктатурой, «политикой стариков», вызвали гнев. Это и были предпосылки к выходу на площадь и требованию перемен в 1989 году.

Эта глава в некоторой степени дублирует предыдущую – по вопросам политических ограничений, экономических проблем и политики элит.

В августе 1980 года Дэн Сяопин сказал итальянской журналистке Ориане Фаллачи, что политические движения в «стиле Культурной революции» остались в прошлом. Он объяснил, что людям «надоели крупномасштабные движения», которые нанесли ущерб населению и помешали экономическому развитию [Deng 1984: 330]. Несмотря на то что Дэн старался не проводить ничего, что характеризовалось бы как «движение» или «кампания» (юньдун), местные чиновники в 1980-х годах все еще прибегали к таким методам на низовом уровне. Это касалось наказаний и соблюдения политики «одна семья – один ребенок». Неправовые методы, используемые в кампании по борьбе с преступностью «Сильный удар», начавшейся в 1983 году, а также принудительное и насильственное применение политики «одна семья – один ребенок» привели к появлению в народе чувства глубокой социальной несправедливости и вызвали недовольство правлением КПК по всей стране.

В августе 1983 года Дэн Сяопин приказал министру общественной безопасности Лю Фучжи организовать «движение, которое нельзя будет назвать движением». Целью этого процесса был арест и наказание убийц, грабителей, членов банд, торговцев людьми и других преступников. Дэн начал уделять больше внимания преступности после посещения округа Уси в провинции Цзянсу в феврале 1983 года. В Уси Дэн встретился с Цзян Вэйцином, членом Центральной консультативной комиссии. Цзян сказал Дэну, что с экономической точки зрения у них все хорошо, но люди чувствуют себя небезопасно: «…женщины боятся идти на работу, а хорошие люди боятся плохих людей; так продолжаться не может! Единственный способ решить эту проблему, уважаемый Дэн, это взять на себя обязательства [по искоренению прест упности]».

Дэн спросил Цзяна, какие конкретные действия он рекомендует. Цзян рекомендовал провести кампанию «в военном стиле», он сказал: «Арестуйте тех, кого следует арестовать, и убейте тех, кого следует убить», а также депортируйте некоторых преступников в приграничные зоны [Цю 2012: 16–22]. Цзян оправдывал свой призыв к крайним мерам тем, что преступники опасались только смертной казни или аннулирования разрешений на проживание в городах [Tanner 1999]. В конце 1983 и начале 1984 года полиция установила квоты на аресты, задержали большое количество предполагаемых преступников и вынесли им приговоры. В то время как городские жители, возможно, радовались безопасности, друзья и родственники жертв «Сильного удара» чувствовали себя невинно пострадавшими.

Пекинский сотрудник автобусного парка Чжао Хунлян увидел, к чему привела кампания «Сильный удар», когда отправился в провинцию Цинхай в 1987 году. Чжао разговаривал с приговоренными к 5–7 годам заключения за кражу и лишенными вида на жительство в городе. Джордж Блэк и Робин Манро писали:

Это были молодые люди, с которыми Чжао ходил в школу, которые превратились из безработных в мелких преступников и теперь оказались брошенными в Цинхае во имя официальной политики «открытия приграничных районов». Чжао обнаружил, что они живут в хижинах без крыш, во власти стихии [Black & Munro 1993: 119].

Борьба с преступностью «Сильный удар» лишила людей надежды. Чжао почувствовал душевную боль и вернулся в Пекин, в 1989 году он стал активным борцом за права рабочего класса [там же].

Другие были настолько поражены произошедшим, что попытались оправдать обвиняемых. В провинции Хунань Лу Дэчэн и его друг Лю Хунъу не могли поверить, что школьного учителя из их города арестовали и приговорили к смертной казни за ограбление банка на сумму 240 тысяч юаней. Лю познакомился с учителем Чжан Жунъу за шесть месяцев до «ограбления». Учитель Чжан сказал, что из-за низкой зарплаты ему нечем кормить семью и что он хотел бы стать предпринимателем. По словам писательницы Дениз Чун, Лу и Лю думали, что «полиция либо не докопалась до истины, либо арестовала не того человека». Лю Хунъу написал письмо с просьбой о помиловании губернатору провинции Хунань и вручил его чиновнику в Чанше. В тот же день Лю и Лу Дэчэн вернулись в Люян и увидели учителя – он стоял в кузове грузовика связанный и с кляпом во рту, грузовик направлялся к месту казни [Chong 2009: 187–190].

Несколько лет спустя, в мае 1989 года, Лу Дэчэн стоял перед железнодорожной станцией Чанша с транспарантом «Положить конец однопартийной диктатуре и построить демократический Китай!» Когда скептически настроенные прохожие обращались к Лу, он апеллировал к их чувству справедливости, напоминая о трагических событиях «Сильного удара». Толпа, собравшаяся вокруг Лу, слышала историю о двух мужчинах из Чанши, приговоренных к смертной казни, – вскоре после того как их обвинили в изнасиловании женщины. Как было известно, женщина занималась проституцией. Она обратилась в полицию с жалобой на то, что мужчины не заплатили ей за интимные услуги. Мужчины утверждали, что заплатили, но к тому времени, когда женщина нашла деньги между матрасом и стеной, отменить казнь было уже нельзя [там же: 206–207]. Лу напрямую связал несправедливость «Сильного удара» со своими призывами к демократии в 1989 году.

Люди, собравшиеся вокруг Лу на железнодорожном вокзале в Чанше в мае 1989 года, также откликнулись на несправедливость политики «одна семья – один ребенок». Когда мимо проходили незнакомцы, Лу Дэчэн крикнул: «Я хочу спросить, как бы вы себя чувствовали, если бы столкнулись с такой ситуацией. Просто как общий пример – я не говорю про себя. Что, если ваша жена беременна и вот-вот должна родить, а чиновники, отвечающие за плановую рождаемость, пришли и потащили ее на аборт?» Эта история вызвала большее сочувствие у публики, чем плакат Лу [там же: 207]. Лу говорил искренне – он сам и его жена Ван Цюпин пережили глубокую травму из-за репрессивных действий местных чиновников, связанных с планированием семьи.

Родители Лу Дэчэна и Ван Цюпин были против их встреч в подростковом возрасте: Лу было уже 19, а Ван еще 18. Но политика Китая «одна семья – один ребенок» напрямую коснулась их: летом 1982 года Ван забеременела. Дениз Чун пишет:

Ее беременность противоречила закону по нескольким пунктам: только супружеские пары могли подать заявление на получение разрешения на рождение ребенка; до беременности пары должны были подать заявление на получение разрешения сроком на один год; супружеские пары не имели права на получение разрешений, пока жене не исполнится 22 года и общий возраст супругов не составит 50 лет [там же]7.

Когда чиновники по планированию семьи узнали о беременности Ван, они провели серьезную беседу с Лу и потребовали, чтобы он предъявил им доказательства того, что Ван сделала аборт.

Ван и Лу бежали в сельскую местность за пределами Люяна. Они не хотели терять ребенка. Друг Лу, Лю Хунъу, обратился от их имени к врачу с просьбой подделать свидетельство об аборте. Доктор отказался. Затем Лю Хунъу нашел женщину, которая уже планировала сделать аборт. Лю заплатил ей 200 юаней, чтобы она назвалась Ван Цюпин перед операцией. Уловка сработала, как и маневр Лу и Ван, когда они попросили чиновника выдать им свидетельство о браке во время обеденного перерыва, – клерк не заметил, что Лу и Ван были слишком молоды, чтобы пожениться.

Ван Цюпин родила мальчика в январе 1983 года. Малыш Цзиньлун заболел через несколько дней. Ван и Лу беспокоились, что центральная больница может отказать в лечении незаконнорожденного, поэтому они привезли Цзиньлуна в больницу китайской медицины. Врач рекомендовал инкубатор и направил родителей в центральную больницу, но было слишком поздно. Цзиньлун умер. Ван и Лу были убиты горем. По словам Дениз Чун, Лу Дэчэн «корил себя за нерешительность в выборе больницы, за потерю драгоценного времени». «Я обвиняю власти, – говорил он Цюпин, – это из-за них мы оказались в этой ситуации» [там же: 144].

К горю Ван и Лу добавилось чувство вины – те, кто им помог, подверглись наказанию. Власти понизили в должности и оштрафовали врача, помогавшего с родами Цзиньлуна в маленькой клинике (без разрешения на роды). Чиновник, ошибочно зарегистрировавший их брак, также был оштрафован. Когда Лу Дэчэн отказался передать свидетельство о браке местным чиновникам по планированию семьи, они ввели «социальную плату за воспитание детей» и урезали его зарплату на одну треть. «У вас был незаконнорожденный ребенок от внебрачного союза, – сказали они. – Ребенок мертв, но не думайте, что дело завершено» [там же: 145]. Раньше семья Лу Дэчэна считала, что его работа механиком в государственном гараже есть залог долговременной безопасности, теперь же близкие увидели, что его профессия находится под риском финансовых штрафов. Он уволился и решил открыть собственную ремонтную мастерскую.

Реакция Лу Дэчэна на трагедию в его семье – тот редкий случай, когда можно провести прямую линию от репрессивных ограничений рождаемости в Китае к политической активности в 1989 году. Лу обвинил политическую систему Китая в убийстве его сына, нанесении вреда добрым людям, которые помогли ему, и разорении скорбящего родителя. В мае 1989 года, когда Лу говорил о принудительных абортах, пытаясь убедить прохожих на вокзале в Чанше присоединиться к демократическому движению, он надеялся, что его чувство найдет отклик у тех, кто пострадал от политики одного ребенка.

В 1980-е годы принудительные аборты и операции по стерилизации затронули в основном сельских женщин и нанесли ущерб их семьям8. Чтобы определить, сколько людей, подвергшихся репродуктивному насилию, вели себя так же, как Лу Дэчэн, и направили свою боль на борьбу, необходимы дополнительные исследования. Когда людям задавали вопрос о политике одного ребенка, большинство признавало необходимость сокращения прироста населения и поддерживало ограничение рождаемости [Nie 2005: 154]. Но когда общая поддержка национальной политики вступала в противоречие с личными интересами, даже те, кто физически травмирован не был, чувствовал себя уязвленным. Когда я делюсь с китайскими друзьями радостями воспитания двух сыновей, они часто говорят, что завидуют моей свободе планировать состав семьи. Один профессор, с которым я как-то говорил о детях, дал типичный ответ, почему он отец единственного ребенка: «Я жертва политики планирования рождаемости». Моя подруга счастлива, что у нее есть дочь, но всегда хотела, чтобы у дочери были младшая сестра или брат.

В китайских городах другая болезненная реальность, связанная с политикой планирования семьи – аборты как контроль над рождаемостью, – травмировала многих женщин, в том числе студенток, например Чай Лин. Многие женщины в 1980-е годы делали аборты: из 1200 женщин, опрошенных в клиниках для абортов в 1985 году, почти половина сделала по два аборта, а 18 % – три или более [Li & Glenn & Qiu & Cao & Li & Sun 1990: 445–453]. Исследователь биоэтики Не Цзинбао выявил аналогичные цифры: 41 % опрошенных женщин делали аборт; из них 37 % – два аборта или более. Не Цзинбао также показал, что многие женщины делали аборты из-за государственной политики, неэффективной контрацепции или в результате сочетания этих факторов. Не Цзинбао подчеркнул: несмотря на то что аборты в Китае были широко распространенным явлением, они причиняли женщинам глубокие и длительные страдания [Не 2005: 141, 147].

Опыт Чай Лин подтверждает результаты исследований Не Цзинбао о душевных травмах. До участия в протестах на площади Тяньаньмэнь в 1989 году Чай сделала три аборта. Напрямую связывать три прерванных беременности Чай с ее руководящей ролью в демократическом движении, конечно, нельзя. Однако аборты были для Чай Лин и многих женщин в 1980-е годы причиной гнева, боли и стыда. В своих мемуарах Чай объясняла, как аборт заменил презервативы или другие методы контрацепции, стал методом контроля над рождаемостью. «У нас не было полового воспитания дома, в средней или старшей школе», – писала Чай:

Даже если бы я все знала о репродуктивной системе, мне негде было бы найти защиту. В Китае пары не могли покупать противозачаточные средства, если они не были женаты… Китайское общество было пуританским в своих ожиданиях, но оно не объясняло, как подготовиться и справиться с юношескими эмоциями [Chai 2011: 46–47].

Отношение Шэнь Туна к сексу и противозачаточным средствам отличалось от отношения Чай Лин. И это понятно – он был мужчиной и ему не грозили аборты. Шэнь упоминал, что со временем презервативы в аптеках покупать стало проще. Он связывал распространение презервативов и абортов с политикой «одна семья – один ребенок». «Из-за государственной политики молодым людям стало проще вести половую жизнь. Это было удобно, потому что можно было контролировать рождаемость и делать аборты» [He 2014: 100].

В 1980-х аборты были широко распространены не только потому, что не все молодые люди знали о противозачаточных средствах или не имели доступа к ним, но и потому, что ограничительная политика сделала аборт обязательным для незамужних беременных женщин. Чай Лин писала о том, как забеременела во время учебы в университете: помимо аборта «не было других вариантов» [Chai 2011: 47]9. Ограничение рождаемости и необходимость аборта – важные причины возмущений в Китае 1980-х годов, в том числе в университетских городках.

Недовольство студентов вызывали и другие ограничения.

Ван Юань, студентка Пекинского университета (с 1984 по 1988 год), была рада, что смогла сменить специальность – с микроэлектроники на китайскую литературу. Свобода смены специальностей подтверждала ее индивидуальность. Ван и ее сокурсники много говорили о свободе, но в конце 1984 года в университете была введена политика выключения света в общежитиях в 23:00. В кампусе появились плакаты противоположного содержания. На одних утверждалось, что «взрослые мужчины и женщины должны сами решать, когда чистить зубы, умываться и ложиться спать», а на других было обозначено, что для восьми студентов в комнате достижение консенсуса относительно времени сна было невозможно. «Если бы в нашем государстве народа было меньше, демократия могла бы работать. Но в такой густонаселенной стране, как Китай, только диктатура может сохранить мир», – было написано на плакате в поддержку отключения света.

Ван Юань была в душевой, когда 10 декабря 1984 года в 11 часов вечера внезапно вступили в силу новые правила отключения света. Она с трудом смыла мыло с лица, ощупью пробралась через кромешную темноту в коридор и наблюдала за тем, как студенты кричали, поджигали петарды, ручки метел, ножки стульев, – все, что попадалось им под руку. После того как студенты накричали на жену ректора и разбили стеклянную витрину, беспорядки прекратились. «Адреналин прошел, и его место заняло опустошение. На следующий день политика отключения света нас не волновала. Большинство из нас к этому времени уже крепко спали», – вспоминала Ван. Сокурсники были раздосадованы ограничением свободы и пытались связать отключение света с более серьезными проблемами – личных прав и демократии, но – по крайней мере в 1984 году – им не хватило сосредоточенности и направленности усилий [Wang 2019: 58–59, 60–63].

Ситуация изменилась в 1986 году. Студенты Пекинского университета Ли Цайань и Чжан Сяохуэй создали Марксистскую молодежную фракцию и выпустили прокламацию, в которой Коммунистическую партию сравнивали с «огромным пауком, правящим с помощью террора и насилия». Ли и Чжан были арестованы и осуждены за подстрекательство в ноябре 1986 года [Чуань 1990: 141]. В том же месяце в провинции Аньхой произошли более серьезные события, вызвавшие тревогу у высшего руководства Пекина. Студенты Университета науки и техники Китая (Чжунго кэсюэ цзишу дасюэ) в Хэфэе выступили за демократизацию выборов районного народного представителя. 4 декабря 1986 года местные власти провели съезд кандидатов и избирателей.

По словам вице-президента Университета науки и техники Китая Фан Личжи, «эта встреча стала почти неслыханным событием в Китае: несколько тысяч студентов собрались в аудитории, что, по сути, было свободной политической конвенцией». В ноябре Фан читал лекции в Шанхае и Нинбо о демократии, реформах и модернизации. Заместитель председателя Ван Ли следил за деятельностью Фана и собрал записи его выступлений. 30 ноября Ван и Фан более часа вели дебаты за круглым столом по вопросам высшего образования. В конце концов Ван Ли понял, что единственный способ победить Фана – это указать на его невысокий ранг. Ван спросил, когда Фан вступил в Коммунистическую партию. «30 лет назад», – ответил Фан. «А я – 50», – парировал Ван [Фан 2016: 254–256, 258].

На стороне Ван Ли было старшинство. У Фан Личжи были свежие идеи, которые поддерживала молодежь. Он напомнил, что в то время его целью было «поддержать справедливые требования студентов», а также «попытаться показать, что Коммунистическая партия все еще может быть непредвзятой». Фан решил высказать свое мнение на собрании кандидатов 4 декабря. Он вышел на сцену и сказал: «Единственная надежная демократия – это демократия, основанная на народном сознании и завоеванная борьбой снизу. Вещь, дарованная свыше, в конце концов всегда может быть взята обратно» [там же: 258, 263]. Речь вдохновила сторонников демократии «снизу вверх». На улицах Хэфэя и Шанхая, а также в провинциях Хубэй, Хунань, Шэньси и Сычуань прошли демонстрации.

Власти Хэфэя разрешили студентам провести мирную демонстрацию и подтвердили ее законность. Но в Шанхае и Пекине к разгону и аресту демонстрантов была привлечена полиция, что, в свою очередь, спровоцировало новые марши протеста. Студенты Шанхая вывесили транспаранты с надписями «Да здравствует демократия!» и «Демократия, свобода, равенство!» [Wasserstrom 1991: 298]. 19 декабря 1986 года студенты Шанхайского университета путей сообщения вели дебаты с мэром Цзян Цзэминем; в тот же день студенты осадили здание муниципального правительства Шанхая. Студенты Шанхайского финансово-статистического университета выдвинули главе города четыре требования: 1) подтвердить, что демократическое движение оправданно, патриотично и законно; 2) признать, что учащиеся имеют право вывешивать плакаты и проводить марши на законных основаниях; 3) разрешить газетам публиковать правдивую информацию о студенческом движении и 4) защищать физическую безопасность участников демонстраций [Чуань 1990: 144–145].

1 января 1987 года Шэнь Тун шел маршем по площади Тяньаньмэнь. Отец отговаривал его: «Будет пролита кровь». Шэнь вспоминал, что отец «пытался меня напугать». Он вышел на улицу. То, что он увидел, поразило его. Тайная полиция направила камеры на лица демонстрантов; офицеры в форме бросились на студентов на площади Тяньаньмэнь, «схватили их и бросили в полицейские фургоны». Шэню удалось сбежать. Позже узнал, что 25 его сокурсников из Пекинского университета были арестованы; многим другим пришлось выступить с самокритикой, после того как их опознали по фотографиям [Shen 1990: 116–119].

Репрессии, включающие аресты и другие наказания, положили конец студенческим протестам в конце 1986 – начале 1987 года. Дэн Сяопин был убежден, что такой жесткий подход, также включавший принуждение Ху Яобана к отставке с поста генерального секретаря КПК и исключение Фан Личжи из партии, был своевременным и действенным. Что касается диктаторских методов, как сказал Дэн 30 декабря 1986 года,