Стать верным, или Опрокинутый ад

Бармен: А остальным не открыта?

Старик: Мы, в отличие от эзотерических учений, не скрываем того, что нам ведомо, от других, и всякий желающий может это узнать, но не всякое человеческое сердце способно вместить эту тайну. Они, неспособные принять тайну троичности Бога, не готовы соглашаться с нами, и в этом – достоинство их веры. Если я не считаю свою веру исключительной, я – попросту неверующий человек.

Бармен: А почему другие не способны принять Ваших взглядов, если они, как Вы полагаете, настолько очевидны и верны?

Старик: Ты музыку любишь?

Бармен: Да.

Старик: Какую?

Бармен: Тяжёлый рок.

Старик: А я – классику.

Бармен: Моцарта и Баха послушать тоже можно.

Старик: А многие твои друзья любят Баха и Моцарта?

Бармен: Нет.

Старик: А рок?

Бармен: В основном попсу они крутят…

Старик: А ты можешь им так рассказать о Бахе и Моцарте, чтобы они их полюбили?

Бармен: Вряд ли поймут.

Старик: Понимаешь, мне очевидно, что и Бах, и Моцарт глубже и значимее любой самой замечательной рок-группы и тем более попсы, а для других – наоборот. Более того, для того, чтобы расслышать Моцарта, Баха, Бетховена или Брукнера, необходимо совершить некоторое усилие, вслушаться так, чтобы эта музыка нашла отклик в твоей душе.

Бармен: Для того чтобы расслышать рок, тоже требуются усилия. А для попсы практически никаких усилий не требуется.

Старик: Но в любом случае практически нет таких людей, которые вообще обходятся без музыки.

Бармен: Меня поразила одна из идей фильма «Кин-дза-дза», когда обитатели планеты Плюк, напрочь лишённые какой бы то ни было эстетики на своей земле, завороженно вслушивались в какофонию Скрипача…

Старик: Меня это тоже поразило. Конечно, это не может означать, что устроение души тех, кто слушает классику, лучше, чем у тех, которые слушают рок, и наоборот. Там же, в «Кин-дза-дза», показана ещё одна цивилизация, планеты Альфа, на которой всё эстетически изысканно, однако негожих людей превращают в кактусы… Но важно, что эстетическое чувство и религиозное чувство укоренены в природе человека.

Бармен: Те, кто слушает попсу в большинстве, – вполне приличные люди.

Старик: Важно то, что эстетическое чувство меломана более сложное. И также важно то, что оно требует усилий для постижения. Точно так же и в вере. А кто прав, рассудит только Сам Бог.

Бармен: Вы хотите сказать, что у верующего человека – особое устроение души?

Старик: Безусловно. Но был такой композитор – Дмитрий Кабалевский, который учил классике детей. И практически все его ученики её прекрасно воспринимали. То есть и вере научить можно.

Бармен: Понятно.

Старик: Но я не имею права молчать и не свидетельствовать о своей вере. Более того, если я прихожу к убеждению, что вера другого оказалась больше и вернее моей, то я не имею права оставаться в русле предыдущей традиции, как, например, это сделали, приняв Православие, поэт Онегин Гаджикасимов, философ Семён Франк, режиссёр Марк Захаров и многие другие из мусульман или евреев. Наверное, есть и обратные примеры, хотя на моей памяти столь же ярких нет. Не думаю, что можно привести в пример баптиста (или методиста?), короче, протестанта Кассиуса Клея, ставшего мусульманином Мухаммедом Али…

Бармен: То есть Вы принимаете только христианскую точку зрения?

Старик: Исключительно! Причём в её православной традиции.

Бармен: А как же веротерпимость? Если Бог действительно Един и лишь воспринимается по-разному, как эти разные представления людей уживаются между собой там, наверху? Почему, решив в чём-то уступить иноверцам, Вы это делали бы в угоду им, а не Ему? Мысли-то о Едином Боге не с потолка берутся…

Старик: Я понимаю субъективность моего восприятия, но оно для меня сверхобъективно. Поэтому, каким образом и на что я могу променять своего Бога или хоть как-то ума́лить Его даже в угоду мирного отношения с другим пониманием веры, мне непонятно, и этого я попросту не допускаю. Я понимаю, что и он, другой, воспринимает Бога в тех же самых личных регистрах. Я уважаю его восприятие, понимаю, что он, так же как я, никак не может своими взглядами поступиться, но принять их я ни в коем случае не могу, потому что Бог – мой, а не общественный. Он не есть нечто среднестатистическое! Следовательно, парадигма «вера – истина» тоже вполне приемлема.

Бармен: Вы хотите сказать, что всё дело в личном ощущении истины?

Старик: Конечно. Поэтому и остаётся мне принимать и исповедовать своего Бога, и не отрекаться от Него, и при этом принимать любого другого человека с его верой, которая мне не близка, но которая при этом никак не мешает мне принять этого другого. Важно понять: я не другого человека не принимаю, я веру иную принять не могу.

Бармен: Платон, по слухам, считал любовь разновидностью творчества.

Старик: Это здо́рово! Ибо и к любви, и к истине невозможно относиться нетворчески. Соответственно, вариант «вера – творчество» также невозможно оспорить, и Платон абсолютно прав! И платоников ценю, хоть и указ мне только Христос и Церковь.

Бармен: Значит, за веру Вы всё-таки готовы отдать жизнь?

Старик: Вера не имеет личностного измерения. Она обращена непосредственно к Богу. Но всё-таки моя вера, при всём моём уважении к ней, занимает подчинённое положение по отношению как к любви, так и к истине, так и к творчеству. Но она настолько сопряжена с ними и с Самим Богом, что за неё, разумеется, жизнь отдать не только можно, но и должно, не умаляя жизни и не превращая смерть в саморастрату. И это происходит именно потому, что вера, занимая служебное положение, неразрывно и интимно связана с абсолютными ценностями, которые можно обосновать личностным бытием. А эти абсолютные ценности пропитывают сознание человека, нашего современника. Именно поэтому наш с тобой разговор мог состояться.

Бармен: Вы о чём?

Старик: О том, что ты в своём понимании мира и Бога, не зная Его, надеюсь, существуешь в русле Иосифа Бродского…

Бармен: Это как?

Старик: Бродского называют заочным христианином.

Бармен: В каком смысле?

Старик: Заочники лекций практически не слушают, а экзамены сдают! Но, возможно, это произошло потому, что тебе, как и подавляющему большинству наших соотечественников, не встретилось на пути по-настоящему верующего человека – прости, но я себя ни в коем случае не имею в виду!

Бармен: Вы хотите сказать, что я сдал экзамен как христианин-заочник?

Старик: Этот экзамен можно сдать, только представ перед Богом. Но то, с каким рвением ты бросился на обсуждение этих животрепещущих тем, вселяет надежду, что в вопросе веры ты отнюдь не безнадёжен.

Бармен: Я за собой такого никогда не замечал. Даже не знаю, радоваться сейчас или огорчаться…

Старик: Вера действительно для человека очень важна. И особое её положение лично для меня может быть оценено только как свобода во Христе, а это реализуется, как мы знаем из Евангелия, через познание истины. Подобные рассуждения вполне применимы и к свободе творчества.

Бармен: Значит, свобода всё-таки очень важна?

Старик: Без свободы – никак. Без неё то, что делает человека сродным Богу, никогда не проявится и никогда не просияет в человеке образ Божий. Без свободы нет самоотдачи и самопожертвования. Без неё и к Богу прийти невозможно. Свобода является катализатором пытливого человеческого ума.

Бармен: То есть Вы хотите сказать, что ратуете за просвещение?

Старик: Естественно, причём за глубокое и всестороннее.

Бармен: А нас учили: «Наука доказала, что Бога нет».

Старик: Разве Бог является предметом научных изысканий? Как можно доказать то, чем не занимаешься?

Бармен: Но нашим поколением это было воспринято со школьной парты. Да что там со школьной парты – с детсадовского горшка!

Старик: Бог не может быть исследован никакими научными методами, причём, самое интересное, вне зависимости от того, есть Он или Его нет. Есть наука, а есть философия науки, которая, так или иначе, интерпретирует научные данные. Поэтому религиозная философия говорит одно, а атеистическая – другое. И здесь, и там всё упирается в веру. В нашей стране главенствовал атеизм, поэтому и результат такой.

Бармен: Но миром наука-то занимается материальным.

Старик: И что с того? А вера занимается миром духовным, и смею уверить, что система познания там обоснована ничуть не хуже, чем в науке.

Бармен: За научным познанием стоят университеты, лаборатории, эксперименты!

Старик: А за познанием по вере – монастыри, церковные Соборы. И есть ещё одна важная вещь: личный опыт каждого верующего. Есть даже книжка такая, изданная в начале 1900-х годов, автор Михаил Новосёлов: «Забытый путь опытного богопознания». Заметь: Бог может быть познан опытным путём. В Православии этот путь поверяется ещё и глубокими размышлениями.

Бармен: В науке есть чёткие критерии исследования полученных результатов, а как можно оценить религиозный опыт другого?

Старик: Вприглядку. Лицо праведника излучает свет. И это всегда можно соотнести с личным, пусть и очень скромным, но опытом. Ко всему прочему, есть опыт всей Церкви и её соборное сознание.

Бармен: По-моему, как-то неопределённо и зыбко.

Старик: Мне кажется, что большинство научных данных, полученных тобою в процессе твоего образования, которые ты принимаешь как данность, сам ты никогда не проверял. И тебе нет большой необходимости это делать, потому что ты вполне доверяешь своим предшественникам.

Бармен: Некий багаж научных знаний, вполне материалистических, к этому времени накопился у человечества. И это – благо, что бы ни считали некоторые, ибо живём мы в материальном мире.

Старик: Материалистическое мировоззрение мне не претит, ибо я вслед за князем Мышкиным из «Идиота» Достоевского и митрополитом Антонием Сурожским готов свидетельствовать, что Православие является подлинно материалистическим восприятием мира, ибо всерьёз относится к плоти – чает воскресения мертвых.

Бармен: Материалистическое мировоззрение не противоречит вере?

Старик: Вот и другого персонажа романа, Ипполита, это тоже изумило, когда он задумался о словах князя Мышкина. Спасение души важно именно потому, что оно в конечном итоге приведёт к спасению и оправданию плоти, ибо человек полноценен не духовно, а духовно-телесно – отсюда свойственное нам, православным, это самое «чаяние воскресения мертвых». И коль мы переживаем и празднуем Вознесение Господне, то ликуем потому, что плоть человеческая, сотворённая Богом, отныне восседает одесную Бога Отца в небесных сферах.

Бармен: Вы утверждаете, что Православие является материалистическим мировоззрением?

Старик: Я не от себя это сказал, а сослался на митрополита Антония и Достоевского и обосновал их взгляд. Но я бы не стал называть то мировоззрение, о котором говоришь ты, материалистическим – скорее, слегка научным, если рассматривать научность как благо. Ибо, по мысли Фрэнсиса Бэкона, знание приводит к Богу, полузнание удаляет от Него. А так как мы все, ныне живущие, учились уж слишком понемногу и чересчур как-нибудь и в наших головах чаще каша и сумбур вместо знания, то и мировоззрение нашего поколения назвать подлинно научным сложно.

Бармен: Тогда последнее. Вы утверждаете, что выводы о бытии Бога, от которых я оторопел в сегодняшней беседе с Вами, исходят из того, что в жизни есть смысл. Но смысл жизни имеют и атеисты: не раз встречал их утверждение, что смысл жизни – оставить о себе добрую память своими делами.

Старик: Замечательный психолог Виктор Франкл говорил о цепочке смыслов, позволяющей человеку вырваться из фрустрации смысла, то есть из опустошённого смысла, – это его термин. Но эта цепочка не доходит до самого конца – она бесконечно длящаяся. А бесконечность не может не привести к вечности, в которой пребывает Бог. Глубинные, последовательные атеисты признают, что жизнь бесцельна, случайна. Смысл жизни атеиста, о котором ты говоришь, отнюдь не является безусловным, а Евгений Трубецкой и Семён Франк разбирали именно самодовлеющий смысл жизни. Существует относительный смысл, который многих удовлетворяет, но мне как-то хочется по Пастернаку: дойти до самой сути![17]

Бармен: Если в Него веруешь…

Старик: Дело за малым…

Бармен: Осталось только поверить в Бога…

Старик: И в то, что жизнь имеет смысл…

Бармен: Да. Пожалуй, тут Вы нашли очень даже надёжную лазейку в мою душу, ибо если не признавать в жизни смысла, то и жить, получается, как-то проблематично… буду размышлять.

Старик: Что ж, успехов тебе в твоих размышлениях! О, да мы уже подъезжаем к Москве! Время мы с тобой, кажется, скоротали неплохо?

Бармен: Пожалуй, жалеть о том, что я оказался с Вами в одном купе, не буду… так что мой цинизм испарился. Всего Вам доброго!

Старик: И тебе всего хорошего!

Через три месяца Бармен покрестился. Но это уже был 1988 год, год 1000-летия Крещения Руси, когда в нашей стране стали возможными открытые беседы о Боге, а люди повернулись лицом к Церкви и в храмы потянулся народ.

Лет через десять Бармен впервые попал на Исповедь и вскоре стал алтарником в одном из московских храмов. Ещё лет через пять поступил в Николо-Угрешскую семинарию. Один из преподавателей за его острословие нарёк его поручиком Ржевским. По окончании семинарии в 2007 году его рукоположили во священника… В 2017 году отошёл ко Господу в результате ДТП…

День первый

Зачем нужен батюшка

Храм. 2014 год. Священник, бывший Бармен. Человек, пришедший на беседу, – Ищущий.

Священник: Добрый вечер. Чем могу служить?

Ищущий: Здравствуйте. Да вот, я крёстным хочу стать, а без беседы никто крестить не хочет, а у Вас время для беседы указано вполне подходящее…

Священник: А когда крестины грядут?

Ищущий: Недели через две…

Священник: Значит, у нас есть время, а то обычно приходят накануне, и поговорить почти ни о чём не удаётся. А зачем нужен батюшка?

Ищущий: Объяснить, научить…

Священник: Вообще-то, по моему глубочайшему разумению, батюшка нужен для того, чтобы ругаться. Если батюшка не ругается, то от него и проку мало – ни-че-го не объяснит. Вот я и приступаю к исполнению своих обязанностей… Ты когда в последний раз причащался? Прости, что на «ты», – это отнюдь не из неуважения – мне почему-то так легче…

Ищущий: С Вашего позволения, я останусь на «Вы» – мне так будет спокойнее…

Священник: Добро! Так когда ты последний раз причащался?

Ищущий: Лет семь назад.

Священник: Вообще-то это – один из самых оптимистических ответов, ибо чаще всего я слышу: никогда. А кушаешь-то ты каждый день?

Ищущий: Да.

Священник: А спишь?

Ищущий: Каждый…

Священник: А душ принимаешь? А причёсываешься? А зубы чистишь?

Ищущий: Ага…

Священник: Умничка! Прекрасная забота о туловище! А о душе? – Тьфу на неё, поганую?

Ищущий: Нет. Я молюсь…

Священник: А как?

Ищущий: «Отче наш» читаю…

Священник: Честно говоря, и это тоже из разряда великого оптимизма, ибо в наше время поговорка «Знает как “Отче наш”» не очень-то работает. Но всё-таки: это всё?

Ищущий: Ещё своими словами иногда молюсь…

Священник: Несмотря на то, что ты снискал у меня немало дивидендов, даже для яслей этого маловато будет, а пора уже в детский сад переходить, а лучше бы в школу. Правда, боюсь, сложновато тебе там будет…

Ищущий: Обласкали…

Священник: Ну я же говорю, что батюшка нужен для того, чтобы ругаться.

Ищущий: Гм, да, но возразить, в общем-то, нечего…

Священник: Меня радует, что ты не возражаешь. Понимаешь, молитва – это дыхание для души, то есть, когда я молюсь, моя душа дышит. Евангелие – это живая вода для неё же, родной, то есть, когда я читаю Евангелие, моя душа орошается живительной росой, пьёт животворную воду. Исповедь – баня для души, а Причастие – пища. Исходя из короткого общения с тобой, у меня возникло ощущение, что дышишь ты через соломинку… Никогда не пробовал? Попробуй – и поймёшь, что ощущает твоя душа от твоей молитвы. Судя по всему, Евангелие ты тоже не читал?

Ищущий: Не читал…

Автор Евангелия

Священник: А Кто автор Евангелия?

Ищущий: Ну, там много… апостолы…

Священник: Какие?

Ищущий: Ну… Марк… Матфей… Лука… Иоанн…

Священник: Тут ты меня снова порадовал. Чаще всего этот вопрос вызывает крайнее затруднение, и многие начинают перечисление с апостола Петра или вообще никого вспомнить не могут.

Ищущий: Благодарю.

Священник: Ну да, есть Евангелие от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна. А ты когда-нибудь читал «Войну и мир» от Толстого?

Ищущий: Читал.

Священник: Послушай внимательно ещё раз: «Войну и мир» ОТ Толстого?

Ищущий: А-а-а, понял. Нет. Я читал «Войну и мир» Толстого…

Священник: Потому что он – а втор. Если бы апостолы были авторами, то было бы Евангелие Матфея, Марка, Луки, Иоанна… Считай, что они – редакторы. Так Кто же всё-таки тогда Автор?

Ищущий: Не знаю…

Священник: Ну подумай!

Ищущий: Чё-то не соображу…

Священник: Ты когда-нибудь слышал такое определение: «Евангелие есть Слово Божие?» Ищущий: Да.

Священник: Ну?

Ищущий: Бог?..

Священник: Естественно! Как зовут?

Ищущий: Кого?

Священник: Бога нашего…

Ищущий: А-а… Иисус Христос.

Священник: Правильно. А как мы ещё называем нашего Бога?

Ищущий: Господь.

Священник: Это так, но не в этом дело… Ну-ка, перекрестись!

Ищущий: (крестится).

Священник: Нет, вслух!

Ищущий (снова крестится): Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Священник: Кого перечислил?

Ищущий: Отца, Сына и Духа Святого…

Священник: Правильно. То есть мы веруем в Святую Троицу – Бога, Единого в Трёх Лицах. По-гречески: триипостасного. Есть Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святый. Мы переводим слово «Ипостась» как «Лицо», но вообще-то – это буквально подлежащее, основа всего, осмысленное как личностное бытие Самого Бога. Но у Второй Ипостаси есть ещё одно имя…

Ищущий: Какое?

Священник: Слово. Если вспомнить пролог Евангелия от Иоанна: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть <…> И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца (Ин. 1:1–3, 14).

Ищущий: И Слово стало плотию?

Священник: Да. Родился воплотившийся Богочеловек. А если Евангелие есть Слово Божие, то одним из самых верных ответов и будет – Христос. Но не менее верным ответом будет и Дух Святой, ибо Им внушено это Слово самим апостолам, равно как и вся Святая Троица…

Ищущий: Более или менее понятно…

Символ веры

Священник: Значит, ты собираешься привести человека к вере?

Ищущий: Да.

Священник: А как наша вера называется?

Ищущий: Православная.

Священник: Правильно. То есть правильное, верное прославление Бога. Ты Символ веры знаешь?

Ищущий: А что это такое?

Священник: Молитва такая, или гимн… В молитвослове помещена в утренних молитвах, а на Литургии её все верующие хором поют…

Ищущий: Наверное, слышал, но знать не знаю…

Священник: Это, конечно, огорчительно. Но если честно, то я и не припомню, чтобы кто-то из приходящих на беседу знал сей гимн наизусть. Вообще-то, крёстный должен его читать на крестинах как свидетельство исповедания своей веры. Насколько я понимаю, ты к этому явно не готов…

Ищущий: Похоже, что так…

Священник: Но мне бы хотелось, чтобы ты всё-таки имел представление об этом гимне. Дело в том, что Символ веры – это, я бы сказал, программный документ православного человека. Я имею право быть неправославным, это моё личное дело. Но коли я православный, то я не имею права не знать этого документа, ведь иначе получается, что я верую незнамо во что. А это – неуважение к самому себе, поскольку, по моему разумению, вера – самое главное, что есть у человека. Насколько я понимаю, тебя сюда насильно никто не волок?

Ищущий: Ну да, сам пришёл…

Священник: В Символе веры[18] в сконцентрированном виде изложено всё то, во что я верую как православный. Если я не согласен хоть с одним положением, а это – свобода моей совести, то должен честно признаться себе в этом. Но тогда придётся признаться себе и в том, что я к Православию отношения не имею.

Ищущий: Да. Это хотя бы честно.

Священник: Так вот, в этой молитве сказано, что я верую в Отца и Сына и Святого Духа, то есть веруем мы в Пресвятую Троицу. Бог наш есть всемогущий Творец всего видимого, вещественного, и невидимого, духовного, ангельского, мира и нашего, человеческого, духовного мира; что Второе Лицо – Сын, или Слово – рождён Отцом прежде сотворения мира…

Ищущий: Это как?

Священник: Как свидетельствует пророк и псалмопевец Давид, из чрева прежде денницы родих тя (Пс. 109:3), то есть до творения ангелов, до сотворения мира. Ничего ещё не было, времени не было, пространства не было, Отец не творит, а рождает Сына.

Ищущий: Это так важно, что рождает?

Священник: Безмерно важно. Сын не сотворён, как мы с тобой, а рождён, то есть един с Отцом, имеет с Ним единую Божественную природу. И Сын стал Человеком для нашего спасения, то есть имеет и нашу, человеческую, природу. Сын Божий Иисус Христос воплотился от Святого Духа и Девы Марии, взял на Себя наши грехи, пригвоздил их ко Кресту, на котором страдал и умер, и воскрес на третий день, как об этом свидетельствует Писание.

Ищущий: Почему тут так важно упомянуть о Писании?

Священник: Писание создавалось наитием Святого Духа, и уже здесь мы ощущаем единство Пресвятой Троицы. Но Писание свидетельствует ещё и о том, что всё, что совершается в мире, происходит по Промыслу Божию. Поэтому воскресший Христос в течение сорока дней являлся Своим ученикам и укреплял их, утверждая Церковь, после чего вознёсся на Небо и теперь со Своею плотью, воскресшей человеческой плотью, восседает справа от Отца Небесного. Но мы ожидаем Его Второго Пришествия и Страшного Суда, на котором Он будет со славою судить всех когда бы то ни было живших и живущих на земле.