Стать верным, или Опрокинутый ад

иерей Алексий Тимаков

Стать верным, или Опрокинутый ад

Иерею Валерию Веселову

Рекомендовано к публикации Издательским советом Русской Православной Церкви ИС Р22-203-0048

Человек приходит в храм чаще всего с массой несформулированных вопросов. Есть некая едва ощутимая тяга к постижению тайны Церкви, а чаще – просто необходимость прослушать пару-тройку часовых нравоучений от священника или катехизатора, чтобы, получив документ, легально участвовать в крещении своего подопечного или самому принять таинство Крещения. Посему задача того, кто проводит беседу, так раскрыть церковное пространство, чтобы пришедший почувствовал в нём себя уютно.

Очень важно в такой ситуации видеть глаза вопрошающего, ибо работа на так называемой обратной связи приносит лучшие плоды. Для себя я избрал активные принципы проведения таких бесед. Тогда собеседник, становясь непосредственным участником события, получает право говорить глупости при ответе на вопрос, но не имеет права отмалчиваться. Ведь понятно, что он практически ничего не знает, зато может размышлять. Пробуждаемая таким образом мыслительная активность позволяет собеседнику «влезть в шкуру» студента, перед которым на экзамене стоит задача вспомнить то, чего он никогда не знал. Процесс становится эвристическим[1] и даёт лучшие результаты. Важно и то, что всякие несогласия вопрошаемого должны быть дороги пастырю, ибо только через горнило сомнений может пройти человеческая осанна[2].

Я попытался записать и свести воедино варианты разговоров, которые мне самому приходилось проводить, стараясь максимально сохранять интонацию и дух диалогов. Все эти беседы реальны. Так что мне почти ничего не пришлось придумывать, но при этом нет смысла отождествлять героев со мной, – тут я допустил некоторый вымысел. В 1987 году я на самом деле беседовал со своим коллегой кардиореаниматологом, который месяца через три действительно принял Святое Крещение, но в дальнейшем связь с ним я потерял, и судьба его мне неизвестна. А ершистый медик-Бармен, которого во второй половине 1990-х мне довелось-таки окормлять с его первых шагов в Церкви, стал впоследствии священником, и, на мой взгляд, довольно ярким.

Понятно, что Священник и Старик в данном полухудожественном произведении, содержащем некоторые анахронизмы, являются ведущими, а Ищущий Божьего слова и Бармен – ведомыми. Форма подачи материала выбрана в виде диалога, но образы Старика и Священника являются собирательными, равно как и образ Бармена. Более того, Священник, по замыслу, – это бывший Бармен, прошедший довольно долгий путь духовного становления. А образ Ищущего по большому счёту можно было бы даже разделить на три и более персон: крёстный, крёстная, отец и мать и даже дедушки с бабушками, пришедшие на духовную беседу. Каждый из них в различной степени знаком с Православием, но я решил ограничиться одним персонажем, который по мере разговора сам возрастает и всё с большей и большей степенью адекватности отвечает на реплики Священника. Так что получился симбиоз: наполовину эссе – потому так много повторов, а наполовину – пьеса или даже сценарий к несостоявшемуся фильму.

Заголовки и дробления на части вполне условны и даны для того, чтобы легче было ориентироваться в довольно обширном тексте.

Эта книга – о вхождении человека в церковное пространство. Есть очень точная формула священномученика Киприана Карфагенского: «Вне Церкви нет спасения!». Мы живём в достаточно бездушном мире, мире, всеми своими помыслами и чаяниями устремлённом к успеху и наживе. Иногда в нашем сознании что-то меняется, и мы начинаем понимать, что путь этот тупиковый. Церковь в этом смысле является не просто кораблём спасения для спокойных круизов, а, наверное, если сформулировать предельно точно, ледоколом спасения. И этот ледокол призван расколоть ледяные торосы бездушия в наших сердцах.

Большинство наших сограждан крещёные. То есть по факту они именуются верными. Но по сути своей их вполне можно было бы назвать оглашенными, ибо к Церкви они имеют довольно призрачное отношение и имеют о ней превратное представление. У меня есть робкая надежда, что те, кто осилит данный текст, смогут переосмыслить своё стояние вне Церкви или около Церкви и тогда уже окончательно войдут в её мистическое пространство, по-настоящему осознав себя её верными чадами.

Хотелось бы выразить признательность моим друзьям на сайте «Стихи. ру», а именно: Анатолию Евстафьеву, Александру (Мираж 17) и Ольге Ведехиной за критические замечания и даже споры, нерв которых и значительные реплики которых я использовал в уточнении многих тем данной работы, что, безусловно, оживило текст. А также поблагодарить за поддержку Максима Перминова (Максим Печерник), Татьяну Шельгову, Аллу Шарапову, Аллу Вериго и Екатерину Попову (Листопад Весенний). Сугубая признательность также Якову Георгиевичу Тестельцу, Ольге Ивановне Широкой, Анне Миловановой, Наталье Евстегнеевой, протоиерею Леониду Ролдугину и моему отцу, протоиерею Владимиру Тимакову, моей супруге Инне (Анне) и дочери Екатерине, без одобрения которых было бы нелегко.

Особая благодарность Алесе (Христине) Концевенко за тонкую и бережную редактуру книги, которая велась с глубоким пониманием всех нюансов авторского замысла.

Пролог

Бог и смысл жизни

Ночь. Ноябрь 1987 года. Ленинград. Около полуночи. Поезд «Красная стрела». Спальный вагон. Юноша расположился на диване. Входит пожилой человек. Убирает свой небольшой чемоданчик. В дальнейшем в течение всего разговора по просьбе собеседников проводник время от времени приносит чай.

Старик: Какой у меня молодой попутчик!

Бармен: К сожалению, билеты были только в спальный… Надеялся на более разговорчивую компанию…

Старик: Цинично, но честно. А что так грустно?

Бармен: Что-то мне скучно…

Старик: О, скука – вещь великая, подвигает человека к мыслительному процессу. Есть желание поразмышлять?

Бармен: Пуркуа бы не па бы[3]… А что, есть тема?

Старик: Тему найти можно всегда. Ты чем в жизни-то занимаешься?

Бармен: Бармен я. До этого на скорой года три попахал… фельдшером…

Старик: О, как интересно! Какие метаморфозы!

Бармен: Перестройка! На скорой сам скоро заболеешь, а тут подвернулась непыльная работёнка… Да только что-то на душе тускло…

Старик: Фельдшер – хорошая работа: хошь не хошь, а доброе дело, да и не одно, небось за рабочий день, но сделаешь…

Бармен: Точно! Хошь не хошь, а приходилось…

Старик: Значит, и со смертью сталкивался… ну, давай тогда поразмышляем маленечко. Ты же знаешь по работе на скорой, что такое «Закон парных случаев»?

Бармен: Постоянно выпадали…

Старик: Ну так вот, представь себе, что ты мотылялся по вызовам целый день, а к полуночи выдался лёгкий просвет и тебе представилась счастливая возможность вытянуть свои ножки на топчане. И только ты прикрыл свои натруженные веки, как тебя будят: «23-я бригада, на вызов!» – а в карте вызова уже, в общем-то, обозначено, что лечить тебе вряд ли кого придётся, ибо едешь ты на «падение с высоты»…

Бармен: Бывало такое. Помню даже одного паренька, который успел-таки ухватить маленькую девочку на карнизе и всунуть её в раскрытое окно, а сам сорвался… и лечить там уже было действительно нечего… жалко парня[4]…

Старик: Значит, мне и объяснять ничего не надо: сам всё знаешь. Оформил ты документацию, пообщался с милицией и отправился на свою подстанцию, где тебе опять предо-ставилась возможность прикорнуть. Да не тут-то было: «23-я бригада, на вызов! Падение с высоты». Только в данном случае бузотёривший на ночь глядя ханыга перепутал дверь с окном…

Бармен: …и результат столь же печальный…

Старик: Но меня тут интересует твоё отношение к этим двум событиям?

Бармен: С точки зрения медицины всё идентично: ни в том, ни в другом случае я ничем помочь не могу…

Старик: А по-человечески?

Бармен: Мальчишка, скорее, вызывает восхищение, а ханыга – досаду: мало того что мне перевести дух не дал, так ещё и близким своим столько беды принёс…

Старик: То-то и оно. Но почему всё-таки разное отношение? Смерть, казалось бы, – она и есть смерть. А тут две идентичные ситуации, а воспринимаются противоположно?

Бармен: В первом случае – красивая смерть!

Старик: Voila une belle mort![5] Ну, ты прямо как Наполеон об Андрее Болконском при Аустерлице. Но только тут есть одна закавыка. Наше поколение было воспитано на фразе Николая Островского из его романа «Как закалялась сталь»: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы…»

Бармен: «…не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…»

Старик: А тебе не кажется, что эта фраза внутренне противоречива?

Бармен: Почему?

Старик: Если самое главное у человека – это жизнь, то надо бы её поместить на алтарь и служить ей, ублажая её изо всех сил. По-моему, в этой фразе утверждается, что самым главным является не жизнь…

Бармен: А что?

Старик: …чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы? Разве не так?

Бармен: Пожалуй, так…

Старик: Но почему ты всё-таки восхищаешься парнем?

Бармен: Потому что он не зря умер.

Старик: Значит, есть понимание, что жизнь можно прожить зря, а можно и не зря?

Бармен: А как иначе?

Старик: То есть ты ценишь то, что он отдал свою жизнь за другого? Значит, ты ценишь самопожертвование?

Бармен: Я как-то об этом не задумывался… но, наверное, да.

Старик: А почему ты раздосадован смертью ханыги?

Бармен: Да как-то всё никчёмно… мне неоднократно приходилось приезжать к повесившимся по пьяной лавочке: родственники рыдают, полная безысходность… это очень неправильно, нехорошо, но, если честно, подкатывало такого даже ногой пнуть от досады. Я понимаю, что должен помогать любому: а тут ни помочь, ни утешить нечем, и сам как будто куда-то вляпался…

Старик: То есть в данном случае ты воспринимаешь потерю жизни этого ханыги как саморастрату?

Бармен: Да. Очень точное определение.

Старик: То есть жизнь можно разменять в одном случае на нечто более ценное, и тогда это будет самопожертвованием, а в другом – обесценить её, разменяв на гроши?

Бармен: Да, я это чувствую, только на уровне интуиции…

Старик: По-моему, она тебя не подводит. Но тогда получается, что есть некоторые реальности, которые могут быть дороже жизни и на которые эту жизнь можно разменять? И что же это за вещи такие или явления?

Бармен: Ну, вот молодой человек спас девочку ценой своей жизни.

Старик: А когда ещё подобное воспринимается как благо?

Бармен: Наверное, любой солдатский подвиг…

Старик: А почему солдатский подвиг столь ценен?

Бармен: Он во всех народах и во все времена ценен. Гамзатовские «Журавли» пропечатали это на все века и для всех народов.

Старик: Расула Гамзатова ты хорошо вспомнил… по-моему, у него в подлиннике на аварском даже не солдаты, а джигиты…

Бармен: Да, это расширяет горизонт: витязи, джигиты, рыцари. Воин отдаёт свою жизнь за Родину, за мать, за сестру, за дочь, за сына… если солдат не пойдёт на войну, защищая их, то погибнут все. Это его долг.

Старик: «Всё, что должен, всем прощаю!» – как любит повторять один мой очень хороший знакомый, наблюдая хроническую людскую безответственность. К деонтологии я отношусь хорошо, но само чувство долга должно чем-то подпитываться, иначе оно выхолащивается…

Бармен: Потому что они ему дороги. И Родина дорога.

Старик: И в чём же тут сердцевина?

Бармен: В любви?

Старик: Принимается. На Памятнике героям Плевны есть надпись: бо́лши сея́ любве́ никто́же и́мать, да кто ду́шу свою́ положи́т за дру́ги своя́ (Ин. 15:13)[6]. То есть мы выделили одну категорию, или явление, которая превышает человеческую жизнь по своей ценности. Это любовь?

Бармен: Да.

Старик: И главное, что через чувство любви, наверное, прошёл всякий человек. Каждый пережил состояние, когда некто другой оказывается ему если и не дороже его самого, то, по крайней мере, не менее важен.

Бармен: Вы та́к ставите этот вопрос: важнее и дороже самого себя?

Старик: А как иначе? А что это такое: «Я тебя люблю»?

Бармен: Я об этом сильно не задумывался: любовь сама вспыхивает… бурлит…

Старик: Я бы дал такое определение: «Я хочу, чтобы тебе было хорошо!» – даже, точнее: «Я хочу, чтобы тебе было с каждым днём всё лучше и лучше»…

Бармен: То есть Вы переносите весь акцент на другого?

Старик: Но я же попросил ответить на вопрос, что такое «я тебя люблю», а не «я себя люблю»?

Бармен: Резонно…

Старик: Самое интересное, что так любить мы, в сущности, не умеем…

Бармен: А как?

Старик: Чаще всего приблизительно так: «Я хочу, чтобы тебе было хорошо, но только со мной!» – или ещё точнее: «Я хочу, чтобы тебе было хорошо! А что мне за это будет?»

Бармен: Наверно, так… себя, родного, трудно позабыть… но похоже, что это уже не любовь…

Старик: Похоже… ибо ради такой любви вряд ли кто пойдёт отдавать свою жизнь. А коли отдавали и отдают, то, значит, есть любовь безусловная.

Бармен: Кажется, убедили…

Старик: А есть ли ещё нечто, что ценнее жизни?

Бармен: Правда.

Старик: Пожалуй, не вполне соглашусь. Правда, конечно, вещь ценная, но, как говорят, у всякого – своя правда. Вот у фашистов, например, разве не было своей правды? Ан, как-то ради такой правды жизнь что-то не хочется отдавать… во всяком случае, нормальному человеку… Может быть, есть более точное определение у того, что ты назвал правдой?

Бармен: Истина?

Старик: Да. Это уже безусловное понятие.

Бармен: Ради неё, ради её поиска люди шли на многие лишения…

Старик: Вон Петтенкофер и Эммерих, пытаясь отстаивать свои взгляды на распространение холеры, выпили культуру холерного вибриона. Потом это повторил Мечников; правда, никто не заболел, но разве это имеет значение, если они сознательно шли на это?

Бармен: Они искали истину с риском для жизни. А сколько копий было сломано в спорах о вращении Земли вокруг Солнца с упрямым утверждением: а всё-таки она вертится… и Джордано Бруно…

Старик: Наверное, это не самое показательное…

Бармен: Почему?

Старик: Во-первых, на смерть Галилео Галилей ради этого всё-таки не пошёл. А во-вторых, Джордано Бруно сожгли не как учёного, а как еретика, отрицавшего основы христианского учения. Это не оправдывает инквизиции, но и не делает сего авантюриста мучеником за науку.

Бармен: Авантюриста?

Старик: Да. Он не без корысти пытался состряпать свою собственную религию, в общем-то хуля религию господствующую. Законы той эпохи были несладкими, но надо было отдавать себе отчёт, на что идёшь.

Бармен: Заигрался?

Старик: Думаю, что да. Можно вспомнить более близкие к нам времена, когда в тридцатые годы нашего XX века велись споры о генетике. Споры эти даже получили очень оригинальное название: Дрозсоор – совместные орания о дрозофи́ле. Тогда многие учёные за свои взгляды в ссылку отправились[7]. А началось всё с Аристотеля: «Платон мне друг, а истина дороже»[8].

Бармен: Но летальных исходов всё-таки не наблюдалось?

Старик: Из лагерей вернулись далеко не все. Да и Сократ свою чашу с цикутой выпил не только потому, что мешал афинским софистам, но ещё и потому, что действительно ценил свои идеи, в которых, проповедуя открыто, искал и отстаивал истину. Да и вообще в истории немало учёных, которые потеряли свою жизнь, совершая опасные опыты, например друг Ломоносова – Георг Вильгельм Рихман.

Бармен: Пожалуй, соглашусь: в отстаивании истины сохраняется подлинное человеческое достоинство, а угроза для жизни жизнь не обесценивает…

Старик: Так, значит, истина в качестве адекватной разменной монеты для жизни принимается?

Бармен: Вполне…

Старик: И тут я снова сделаю реверанс в твою сторону: правду хоть раз в жизни отстаивать пытался практически каждый, истину же все мы и воспринимаем как правду. А существует ли ещё что-нибудь столь же ценное или, точнее, бесценное, что можно было бы предложить в качестве альтернативы жизни?

Бармен: Вы знаете, я ведь бармен и какие только люди ни проходят мимо меня. Но как же интересно наблюдать за людьми творческих профессий – художниками, поэтами. Казалось, приходят они в кабак расслабиться, а когда начинают спорить, глаза у них горят, и понимаешь, что их нечто наполняет изнутри. И они никак не могут это просто так нести, им необходимо всё выплеснуть, иначе они разорвутся. Так что я бы назвал ещё и творчество.

Старик: Благодатный ты собеседник. Творчество – это то, что действительно переполняет человека. Только я бы не ограничивался профессионалами – творчество присуще каждому. Ты в шахматы играешь?

Бармен: Сказать, чтобы хорошо, нет, но доводилось даже на трёх досках биться одновременно.

Старик: Значит, помнишь тот зуд и то внутреннее горение, которые сопровождают шахматную партию?

Бармен: Ещё как. Однажды ночью в поезде, ещё совсем мальчишкой, слез со своей полки, чтобы прогуляться по вагону, остановился перед двумя взрослыми, и мне предложили занять место проигравшего. Часа два, наверное, бились, аж отец пошёл меня искать. Я, кажется, даже выиграл – во всяком случае, комплиментов от соперника получил вдосталь. Как вспомню этот случай, так ощущения всего прямо накрывают! Подобное было, когда какие-нибудь сложные геометрические задачки в школе решал: логика включалась и несла тебя на волнах вдохновения…

Старик: Вот-вот! Я именно об этом. Настоящая игра – это всегда творческий процесс. А подлинные художники, подлинно творческие люди, коснулись чего-то того, что многим из нас неведомо, и они делятся с нами своими открытиями со всей щедростью.

Бармен: Они не могут не делиться – это их переполняет.

Старик: Ну да. И очень нередко эти люди работают «на износ». Кстати, а как слово «поэт» переводится с греческого?

Бармен: Не знаю.

Старик: Творец. И не так уж много творческих людей, которым удалось дожить до глубокой старости. Чаще всего уходили они довольно рано…

Бармен: Возможно, что многие и по глупости, но, наверное, иначе они не могли существовать – они были бы не они. Ван Гог, например, с его отрезанным ухом…

Старик: Бальзак, говорят, чтобы не толстеть и активнее творить, в день выпивал по 40–50 чашек кофе. Наверное, нет смысла говорить, насколько это «полезно» для здоровья?

Бармен: Высоцкому вообще необходимо было ходить по краю пропасти, и он разогревал себя коньяком и всякой дрянью… но мы им, всем этим людям, безмерно благодарны за тот след, который они оставили после себя на земле.

Старик: Очень важно, что творчество не есть некая абстракция, а состояние, которое переживал каждый из нас. И если это мною пережито изнутри, то мне не надо ничего объяснять – я сам это испытал. Итак, мы отыскали ещё одну наиважнейшую категорию, которая вполне оправдывает человеческое бытие, даже если сокращает жизнь…

Бармен: То есть сокращение жизни того стоит… Мне важно, что всё, о чём мы тут с Вами разговаривали, не навязано мне, а, по сути, я это всё для себя сам открыл, как нечто осмысливающее человеческую жизнь: и любовь, и истину, и творчество, – хотя, точнее сказать, знал всегда.

Старик: Формулировать полезно. Самое интересное, что эти явления одно без другого не очень-то и существуют. Что такое творчество без любви?

Бармен: Скука.

Старик: По-моему, пострашнее… – это Хиросима.

Бармен: Ёмкий образ… ну да: творили люди, творили – и натворили: и около двухсот тысяч унесённых невинных жизней.

Старик: А что такое творчество без истины?

Бармен: Наверное, что-то из Козьмы Пруткова: «Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою».

Старик: Отлично входишь в роль! У меня был иной образ, определяющий это сочетание, – сизифов труд. Но и твой образ принимается без оговорок!

Бармен: Тогда у меня есть ещё детская побасенка: «Если все деревья в мире соединить в одно дерево, и все горы в мире собрать в одну гору, и все моря, реки и океаны слить в одно море, и эту гору поставить на берегу моря, а на эту гору водрузить это дерево… и столкнуть – вот бы плюхнуло[9]!»

Старик: Входишь в раж! Насколько я понимаю, это перепев стихотворения С. Я. Маршака «Если бы да кабы…»[10]. Но мне в твоей редакции очень даже нравится. А что такое любовь без истины?

Бармен: «Ах, обмануть меня не трудно!.. / Я сам обманываться рад!»[11]

Старик: Очень неплохо, но, мне кажется, тут у Пушкина нет иллюзий. По мне, так любовь без истины лучше всего определяет русская поговорка: любовь зла, полюбишь и козла.

Бармен: Вы хотите сказать, что козла нельзя любить?

Старик: Наоборот. Просто можно полюбить козла, а полагать, что это – Иван-царевич или Василиса Прекрасная. Как раз любить человека со всеми его недостатками, зная, что есть нечто куда более важное и значимое в нём, – это нормально. А если любишь человека, не замечая их, и дорисовываешь то, чего нет, – это кумиротворчество, культ личности. В русском языке есть очень чёткое слово, характеризующее это состояние: обожаю, то есть обоживаю…

Бармен: Понятно. Вы хотите сказать, что такое ослепление не может не обернуться трагедией?

Старик: Именно так. И так всё: любовь без творчества – рутина.

Бармен: Это как же в жизни без рутины-то?

Старик: Возможно, ты путаешь рутину с обыденностью.

Бармен: А в чём разница?

Старик: А ты сам вслушайся: обыденность буквально – «об един день», то есть это забота о дне сегодняшнем с чёткой памятью о тех, кто в этой заботе нуждается, и всё, что делаешь, – моешь ли посуду, ходишь ли в магазин, чистишь ли толчок, – всё это ты делаешь ради своих близких.

Бармен: Ну да, в этом есть повод для радости…

Старик: А когда рутина, это – тоска. Истину невозможно искать без творчества и так далее…

Бармен: То есть Вы хотите сказать, выдерни из этой триады хоть одну составляющую, и всё превращается в какую-то абракадабру: всё переворачивается с ног на голову?

Старик: Есть нечто, что всё это объединяет. Пастернак изрёк блестящую формулу: «Цель творчества – самоотдача», – а цель любви?

Бармен: Самоотдача…

Старик: А поиска истины?

Бармен: Ну да, она же…

Старик: Хорошо бы понимать, что самоотдача – всегда служение, а не работа. И при всём при том явления, связанные с самоотдачей, мы определяем как различные и не путаем одно с другим. Мы не спутаем любовь с творчеством, а поиск истины с любовью. Зато духовный подъём, сопровождающий переживание этих состояний, во многом сходен. И, что немаловажно, тут мы можем очень чётко проложить границу между самоотдачей и саморастратой.