Твоя жестокая любовь

– Влад – он лжец! Каждое слово – обман, запомни это. Лучше бы у меня случился выкидыш, лучше бы я аборт сделала, – бормочет мама, и мне подло хочется, чтобы она замолчала, чтобы перестала произносить эти ужасные слова. – Лучше бы у меня была только Ника.

Она не в себе, она бредит, и я не должна злиться. Это ведь как сердиться на крик роженицы, которая не может не кричать. Как злиться на пациента, которому ногу ампутируют без анестезии, за дикие вопли – также бессмысленно и жестоко. Но я злюсь и ничего не могу поделать с собой.

Мама ужасные вещи говорит. Неправильные, дикие, и непонятные мне, хотя бред может лишь психиатр понять.

– Я пойду, – взглянула на часы, – сейчас итак выгонят. Завтра приду, только теперь я не смогу дважды в день тебя навещать, но каждый вечер я буду с тобой.

– Хорошо, детка, иди. И, Вера, – мама попыталась сжать мою ладонь, но я почувствовала лишь слабое поглаживание подушечками пальцев, – прости меня за все.

– Глупости! Не за что мне прощать тебя!

«Это ты прости, мама, – задохнулась я от терзающих меня воспоминаний. – Это ведь я потащила Нику в ту конюшню. Это я убежала и лгала, пока она лежала там бездыханная. Пыталась вытащить Нику, но поздно уже было. И все же, я виновата и перед тобой, и перед ней. Только повиниться у меня смелости не хватит никогда».

– Есть, Вера. Я испортила твою жизнь… прости.

– Прощаю, – кивнула, чтобы маме полегчало, и она улыбнулась, прикрывая глаза.

– А Влад не простил, и никогда не простит. Как и Вероника, – прошептала мама, погружаясь в свой нездоровый сон.

А я снова сбежала, подальше от этих слов, частично мне понятных.

Голова кругом шла, пока я брела по унылым, уродливым в своей безнадежности больничным коридорам, в которых каждая стена пропитана страданием и отчаяньем. Витамины… почему мама за них зацепилась? Всегда ненавидела их, хоть и безвкусные они, и небольшие, да и у врачей, по которым меня мама таскала, приходилось принимать гораздо более невкусные лекарства.

Но витамины эти я лютой ненавистью ненавидела, и даже не заглядывала в аптечку, когда маму забрали. Не принимала их, и когда мама заговорила, почувствовала укол вины. Она столько сил потратила на мое здоровье, давшее слабину после голодного детства, а я так бездарно отношусь к себе.

Может, мама имела в виду, чтобы я не забывала их принимать? Может, оговорилась?

– Скорее всего, – сказала с неудовольствием, зашла на кухню, и открыла дверцу шкафа, где стояла белая пластиковая банка. – Пора быть ответственной, Вера!

Достала пилюлю, затем, подумав, добавила к ней еще одну, и запила их водой.

Мама была бы довольна.

***

– Вера, кофе, – набрал по селекторной связи, и в ответ донеслось:

– Снова будешь чашками швыряться? Ладно-ладно, Влад, – она уловила в тишине угрозу, и тихо хмыкнула. – Сейчас устрою.

Это «сейчас» растянулось, как и водится у Веры, на десять минут. Но вот она зашла в кабинет – бледная, кудри стянуты в пучок, но глаза наглые. И только сейчас в голову мысль пришла: а не травит ли она меня также, как мать травила?

Подсыпала мне какую-то дрянь, название которой я забыл, а потом сама же и лечила, и лишь в эти моменты я внимание от нее получал. Может, Вера такая же психопатка?

Нет, вряд ли.

Но ее мать, видно, не травила, раз жива до сих пор. Только мне такое «счастье» досталось, как Ники не стало.

– Я, кажется, сказал тебе, чтобы одевалась нормально.

– Не голая ведь пришла! Да что не так? Нет у меня таких шмоток, как у твоей Ларисы, – скривилась Вера. – И вообще, секретарь – лицо фирмы, так? Какая фирма – такое и лицо. Пей.

Очень ласково, я в восторге.

– Еще будут указания, хозяин? – продолжила паясничать Вера, а у меня в голове картина, и картина эта до одури приятная: подозвать наглую девчонку ближе, схватить, ломая сопротивление, завалить к себе на колени, и выдрать как следует по заднице. Так, чтобы горела, чтобы сидеть было больно…

… чтобы следы мои на ее коже остались.

– Сядь, Вера, – кивнул на кресло. – Сядь, и расскажи, как жила все эти годы. И о себе расскажи.

– Зачем?

Удивление ее искренне, мне удалось сбить девчонку с толку. Рассчитывала ведь на банальную перепалку, чтобы снова просить меня уволить ее. Или чтобы я сам не выдержал, и выставил паршивку вон.

Думает, я совсем дурак, что поведусь на этот детский сад?

– Потому что я так хочу. Рассказывай.

– Нечего рассказывать. Родилась, жила, сейчас у тебя работаю. Захватывающе, не правда ли?

Сделал глоток кофе, и по телу наслаждение разлилось, до ужаса странное. Вкус обычный, но то, что именно Вера варила этот… дьявол, нельзя об этом думать!

– Мне из тебя клещами все вытаскивать? Вера, рассказывай, давай. Хочу знать, как ты жила со своей семьей, как в приюте оказалась…

– Это не та тема, о которой мне приятно говорить.

– А мне плевать. Потерпишь.

Послушаю Веру, и сравню с тем, что мне пришлет Виктор. И упаси ее Бог солгать мне в какой-либо мелочи!

– Я родилась во Владивостоке, – Вера вздохнула, провела пальцами по напряженному лбу, будто так ей легче станет. – Мама рано меня родила, ей было девятнадцать. А потом мы переехали…

– Почему переехали?

– Потому что, – недовольно ответила Вера, а глаза ее уже затуманились – вспоминает, наверное, – мама из простых была, детдомовская. А отец из богатой семьи, насколько я помню… хотя, я мало что помню. Все уверены были, что мама ухватилась за отца из-за денег, из-за дорогой квартиры, чтобы примазаться к местной элите, а мама просто любила.

– И?

– И все закончилось не так, как в сказке. На меня косо смотрели – кто-то жалел меня, будто я плод позорной страсти, кто-то откровенно недолюбливал. И отец не выдержал. Развелся с мамой, и мы съехали… не хочу об этом говорить, – резко возмутилась Вера, уколов меня острым взглядом из-под длинных ресниц.

– А придется. Куда съехали? И как здесь оказались?

Сам не знаю, зачем допрашиваю ее. Узнать хочется нестерпимо – как жила, чем, как так вышло, что дочь богатого отца оказалась в детском доме, а затем в нашей семье, которую семьей называть противно.

И хочется, чтобы солгала, чтобы не сошелся ее рассказ с правдой, которую я узнаю. И наказать Веру за ложь – даже за такую пустячную, которая гроша ломаного не стоит.

– Отец женился, вот почему. На ровне женился, мама меня в ЗАГС потащила – это я помню, – тихо ответила девушка. – Я совсем маленькой была, года четыре, вроде. Стояли напротив ЗАГСа, ветер был жуткий, листья помню опавшие – много их было, и эти прелые желтые листья от ветра меня по лицу били. А мама держала меня за руку, стояла, и ждала, пока они выйдут. Еще платье помню у новой жены отца – красивое, пышное, оно блестело, хотя солнца не было видно, и я лишь тогда ныть перестала, заглядевшись на это платье.

Перед глазами маленькая девочка – я ведь помню ее, хорошо помню, хотя увидел, когда ей шесть лет было. Увидел одетую как попало, явно с чужого плеча худую девочку, которая все с мальчишками носилась, и по фонарям из пластикового пистолета стреляла. А затем с Никой сдружилась, и видеть ее я стал чаще, почти каждый день.

– И вы уехали? Твой отец… он не интересовался тобой?

– Интересовался сначала. Приходил к нам, играл со мной, в кафе водил, в парки, – Вера болезненно скривилась, но не с отвращением, а… непонятно. С болью, с обидой застарелой, что до сих пор в ней живет. – Даже к себе иногда забирал – в тот дом, где мы раньше все вместе жили, но… не сложилось. И мама не рада была, что я с ним время провожу, и его новая жена. Да вообще никто не рад был, и отец стал реже приходить, а потом мы уехали. Сели в поезд, и оказались здесь. Я ведь сказала, что история неинтересная.

– Отчего же? Мне интересно, – заспорил я с Верой, которая еле сдерживалась, чтобы не послать меня к черту, или еще дальше. – И что случилось с твоей матерью? Почему она тебя отдала?

– Не отдавала она. Мама… она не выдержала, не умела сама жить, – Вера отвернулась, из пучка локон выскользнул, скрывая от меня ее лицо, и вдруг до боли захотелось подойти, стряхнуть его. Или пропустить сквозь пальцы, и обхватить ее лицо руками, заставить в глаза смотреть. Всегда смотреть мне в глаза!

– И?

– Тебе не понять, ты не был в детском доме, – прошипела девушка. – Я пытаюсь маму понять, и иногда получается. Она с рождения там была – брошенная, не нужная никому. Индивидуальность выбивается в таких местах, и в восемнадцать ты оказываешься один на один с этим миром, о котором ты ничего не знаешь. Вот мама и оказалась, только отца встретила, но и ему она оказалась неважной, раз сдался так легко. Хоть и любил, я помню, что любил. А потом мама уехала – одна, с маленьким ребенком на руках. Оказалась в незнакомом городе, и не выдержала.

Мать Веры я помню смутно. Мне, подростку, она казалась взрослой, но сколько ей было? Двадцать пять? Двадцать шесть? Что-то около того. Уставшая, изможденная женщина с пустым взглядом и вечным запахом алкоголя, которым она пропитана была.

– Она не отдавала меня в детдом, меня забрали у нее, – прошептала Вера. – Мама… она обещала, что вернет меня, что встанет на ноги, и даже навещала пару раз. Сначала навещала. А потом пропала.

– С ней случилось что-то? – я не мог успокоиться, пока не выясню все, пока не измучаю Веру окончательно. Она стала еще бледнее, выглядит так, будто сейчас в обморок упадет, и… может, прекратить этот допрос?

Нет.

– Все они пропадают, – жестко ответила она, сев прямо. – Являлась пьяная, плакала, обещания давала, и я верила ей. Что заберет, что дом снова на дом будет похож, а не на притон, в который он превратился – со всеми этими людьми, которых мама таскала к нам. А потом я поняла, что лучше не станет, лишь хуже, и что в детдоме мне спокойнее, чем с ней. Когда она перестала приходить, я была готова к этому – так со многими детьми случалось.

В голосе Веры больше нет эмоций – она суха, сдержанна, говорит так, будто ее не трогает это, но ведь такого быть не может: отец бросил, мать предала. Это не забывается никогда.

И не прощается.

– Что сейчас с твоей матерью?

– МОЯ мать лежит в больнице, а что с другой – я не знаю. Вроде бы она уехала. Я ничего о ней не слышала, – резко бросила Вера. – Это все? Дальше ты знаешь, в детском доме я пробыла год с небольшим, а потом мама меня забрала.

И та – мама, и эта. Ту звали… как же ее звали? Яна, кажется? Да, Яна.

– Это все, иди, Вера.

Она встала, не глядя на меня пошла к двери, у которой обернулась вдруг, и мне даже показалось на миг, что вернется. Подойдет, как в прошлый раз, и прикоснется. У меня до сих пор ожег на спине от ее руки – ядовитой, как я и представлял.

– Знаешь, Влад, ты выбрал странный способ наладить наши отношения. Обычно так с врагами поступают, а не с друзьями.

Сказала, и вышла, не дожидаясь моего ответа.

– А ты и есть мой враг, – тихо сказал я пустоте.

Соврала мне Вера хоть в чем-то, или нет – скоро узнаю, но одно я выяснил точно: прощать она не умеет.

Также, как и я.

***

Дурнота не отпускает весь день. Я как в тумане, как после убойной дозы алкоголя, что было единственный раз в моей жизни, когда Катя потащила меня в бар. Чувство это давно забытое, как привет из недавнего прошлого, полного болезней и недомогания – моих постоянных спутников.

Да и настроение, мягко говоря, так себе: сначала Влад с его допросом, и это так он пытается наладить отношения?! Но самое неприятное – работа, легкая, по сути, но не создана я для офиса. Принтеры, сканеры, электронная почта, бесконечные звонки и письма, и все из рук валится, а головоломка из расписания встреч Влада, доставкой воды, канцелярских предметов, и прочей чепухи, сводит с ума.

– Я безмозглая курица, – шепчу себе под нос, идя от мамы.

Сегодня она снова не узнала меня – Веру, видя перед собой Веронику. Каждый раз это имя бьет по моим нервам, по совести моей, разрывая на части то, что еще осталось от меня настоящей. И эти бесконечные «прости» от мамы, адресованные мне, Веронике, Владу… у него-то за что прощения просить?

То твердила, чтобы я ему не верила, то плакала, лежа без сил, и лишь одно слово, проклятое слово с ее губ срывалось:

– Простите.

Боже мой! Я просто не вынесу этого!

– Скорей бы все это закончилось, – пнула камешек с дороги, и не промазала, попал он точно в цель – в ногу Кирилла, идущего мне навстречу.

– Ника…

– Вера!

– Прости, – сказал он, а я зубы сжала от злости – ненавижу уже эти чертовы извинения, аллергия выработалась. – Вер, я дурак.

– Есть такое.

– И не должен был так себя вести, – продолжил парень. – Нашло что-то. Ты такая красивая, вот я и подумал, что…

– Что я на все согласна, и радостно раздвину перед тобой ноги, да?

– Не так грубо, но суть ты уловила. Обещаю исправиться, больше приставать не буду, пока сама не попросишь, – Кир обаятельно улыбнулся мне – так, что я невольно смягчилась.

Ну и чего я, в самом деле? Не изнасиловал бы он меня, просто распалился, увлекся. Бывает. Почему-то я уверена, что Кирилл не зашел бы далеко против моей воли, не такой он человек, чтобы принуждать к сексу.

Надеюсь.

– Ладно, забудем. Куда идешь?

– Слонялся без дела, лето же, – пожал парень плечами, – учебы нет, подработка у меня на несколько дней в неделю. Антон с Катей твоей зависает, остальные разъехались: на море, в деревню, или с подругами своими гуляют. Я вот один. И ты тоже одна.

– Какое тонкое наблюдение! Браво!

Я стояла, ждала из интереса, что скажет Кирилл, и он моих ожиданий не обманул.

– Может, сходим куда-нибудь? В кино, в бар, или еще куда, – он засмущался, как подросток. – Если ты сейчас свободна, конечно. Я плачу.

– Пошли. Куда сам хочешь, мне неважно, – решила я после секундной мысли, что домой мне не хочется.

Этот день чуть не прикончил меня, хоть ничего страшного и не произошло. Но одной оставаться… нет, так рисковать я не стану. Думала пойти к Кате, но раз она со своим Антоном, лучше не мешать подруге, у которой, в отличие от меня есть личная жизнь.

Да и Кирилл мне нравится. Может, выйдет у нас что-нибудь.

– Давай в бар, – предложил парень, взяв меня за руку. – Выпьем, расслабимся, получше узнаем друг друга. Обещаю, что не стану тебя спаивать, и пользоваться ситуацией.

– Верю, Кир, расслабься, – рассмеялась от этого паникерства.

– Да я все боюсь, что ты думаешь, что я маньяк какой-то.

Нет уж, до маньяка тебе далеко. Просто милый мальчик, который временами пытается казаться плохим, вот только не выходит. Умильное зрелище, сравнимое с тем, как маленький котенок шипит, подражая взрослому, злому коту. Вот и Кирилл иногда так себя ведет, включая «бэдбоя».

– Зайдем? – кивнул он на бар.

– А тебе по карману? Здесь вроде дорого, центр города ведь.

– Гулять, так гулять, – высокомерно произнес Кирилл, и я тихо фыркнула – то, о чем я и думала.

– Ну, как скажешь.

Дурнота начала проходить, хоть до хорошего состояния мне было далеко. Надеюсь, я не заболею снова: раньше обо мне мама заботилась, а сейчас, если я слягу, никто не будет подходить ко мне каждые десять минут, никто не станет мерять температуру, пичкать гадкими лекарствами и варить бульоны.

– Что тебе заказать?

– Не разбираюсь в этом. Закажи на свой вкус, – попросила я Кирилла, вспомнив его «гулять, так гулять». Хоть отвлекусь. Алкоголь, говорят, помогает. Или добивает.

Кирилл подозвал бармена, который перегнулся через стойку, и заказал напитки для нас обоих.

– Как работа? И Влад… он, надеюсь, не подумал ничего плохого про нас?

– Влад про всех думает плохо, забей. Не думай о нем.

– Просто он твой брат, – замялся парень, – и та сцена, то, как он выставил меня… он не запретит нам общаться?

Боже мой!

Запретит? Влад?

Ха!

– Кир, я совершеннолетняя, дееспособная, и Влад мне не опекун. Он может запрещать мне что угодно, вот только я пошлю его к черту, – проговорила с удовольствием, и даже захотела, чтобы Влад мне что-то запретил.

Ах, с каким удовольствием я бы показала ему фак!

Странно у нас с ним складывается. Первая встреча была ужасной, она все соки из меня выжала, а потом он извинился. Затем новый скандал, и снова извинения. Теперь это утро, в которое он с таким наслаждением впитывал болезненные для меня воспоминания… не понимаю ничего.

Его не понимаю. Себя тоже не понимаю – почему сижу в баре с Кириллом, и думаю об этом подонке, который сам с собой не в ладах…, а ведь и правда. Владу трудно с самим собой, вот он и ведет себя как скотина.

– И он мне не брат! – веско сказала я, допивая коктейль – сладкий, и на удивление вкусный.

– Еще?

– Давай, – подмигнула Киру, и он снова сделал заказ.

А затем еще, и еще, и еще. Разговор, наконец, перетек в другую плоскость, и без постоянных упоминаний про Влада стало намного легче и терпимее. Веселее стало – так, как и должно быть молодой девушке в компании симпатичного ей парня.

– И почему мы раньше никуда не выбирались? Ты классная, – Кир сказал это искренне. Не так, как раньше, когда смотрел на меня, ожидая что я ему на шею брошусь, и соглашусь поразвлечься. – Ходила, как монашка, в школе почти не бывала, не гуляла.

– Я болела, Кир. Да и не смотрел ты на меня в школе.

– Смотрел бы чаще, если бы ты приходила на уроки. Подожди, ты болела?

Поморщилась от гадких воспоминаний – о болезнях, и о школе, которая еще хуже была. Учиться я любила, но школа была адом, из-за которого я безропотно принимала мамины лекарства, и позволяла укладывать себя в кровать на недели.

– Здоровье слабое.

– Я думал, ты прогуливала, по тебе не скажешь, что со здоровьем беда.

– Сейчас все хорошо, тьфу-тьфу. А раньше… раньше не очень было.

Раньше было непонятно что. Мучительные головные боли сваливали меня с ног, но рентген не показывал отклонений, желудок отказывался принимать нормальную пищу, и приходилось питаться детскими пюре, а врачи лишь руками разводили.

Хорошо что все это позади, лишь в этом плюс от маминой болезни – что я сама выздоровела, словно она мне последние свои силы отдала. И я бы отдала ей свои.

Если бы могла.

– Главное, что сейчас все хорошо, – Кир незаметно для меня оказался очень близко – так, что его дыхание я почувствовала на своих губах. Миллиметр до поцелуя, доля секунды то того, как я влеплю ему пощечину. – Вера, ты такая красивая… Боже, ты даже не представляешь, какая ты! Всего один поцелуй, прошу.

– Кир…

– Мы в баре, я не трону тебя. Не посреди толпы ведь, – горячо прошептал он, и прикоснулся к моей обнаженной шее. – Все остальное будет, если сама захочешь. Вер, зачем ломаться, ты ведь не девочка, а поцелуй я заслужил…

– Руки убери от нее! – прорычал знакомый голос. – Твою мать, Вера, какого хрена ты творишь?

Вскакиваю от шока – как он здесь оказался? Преследует меня не только на работе, но еще и в иной жизни – той, которая его не касается?

– Ты…

– Ты напилась, – перебил Влад.

Оперлась рукой о барную стойку, а Кирилла уже след простыл. Но я не пьяна! Да, мир немного качается, но это даже весело.

– Иди к черту, Влад, вечно ты все портишь. Иди куда шел, и не мешай мне отдыхать, – бросила я, и крикнула бармену: – Еще коктейль… нет, два коктейля. Три!

– Наследственное, да? Выпивка, а потом по рукам пойдешь?

Лучше бы я этого не слышала.

Какой же он мудак!

Развернулась от барной стойки так резко, что в глазах потемнело от резко навалившейся дурноты, отступившей было после вкусных коктейлей, и наступила чернота.

Глава 7

ВЛАД

Я не должен к ней прикасаться. Это предательством кажется. Предательством по отношению к Веронике. Но когда Вера начала падать, я подхватил ее на руки, и вытащил из бара, в который заглянул, чтобы отвлечься.

И увидел ее с этим мелким, смутно знакомым гандоном. Он свалил почти сразу, ссыкло.

Кожа горела, я сам горел, когда затаскивал Веру в машину, и когда поднимал ее в отель, минуя менеджеров, сделавших вид, что ничего не заметили.

Тоже твари продажные, плати бабки, и твори что хочешь. И плевать им, что девчонка, которую я нес на руках, может не по своей воле со мной быть.

Паскудный, проклятый городишко.

– Пусти, я сама, – невнятно пробормотала Вера, и через секунду я положил ее на свою кровать. На самый край, чтобы не прикасаться больше, чтобы не чувствовать этот аромат, который даже алкоголь не перебил.

– Какого хрена ты так нажралась?

– Я не так уж много выпила, коктейли не крепкие были… где мы? – Вера перевернулась на бок, я не вижу, но чувствую ее взгляд – острый, жалящий, под кожу проникающий, и глубже.

В самую душу, которую я сказкой для тупиц считал. Но, видимо, она есть, и она ноет, скулит, как избитая собака, просит о том, что я не могу дать.

– У меня.

– Я домой, сейчас…

– Лежи, ты в хлам накидалась. Утром отвезу тебя домой пораньше, а потом на работу. Даже не надейся на выходной.

– Я ни на что не надеюсь, Влад. Уже давно.

И так это прозвучало, что в голос заорать захотелось, чтобы замолчала, чтобы просто уснула. Чтобы убиралась на хер.

Сука, ненавижу!

– Я немного полежу, и уеду, – упрямо повторяет Вера. – И я не пьяна.

– Ты упала посреди бара, как последняя забулдыга. Лежи тихо, Вера, просто заткнись.

Все время забываю, что нужно мягче с ней. План ведь был так прост: подружиться, найти слабое место, и ударить так, чтобы потом всю жизнь себя по кусочкам собирала, но все-равно бы не смогла. Но сейчас она, как все бухие, устроит скандал, или молча обидится еще сильнее за мою грубость.

– Спасибо тебе, – вместо всего того, что я надумал, сказала Вера тихо.

– За что?

– За то, что оказался в баре. Кирилл, – кулаки непроизвольно сжимаются от упоминания этого обсоса, – не самый надежный человек, и всякое могло случиться. Но я правда не…

– Да-да, ты не пьяна. Только коктейли, Вера, те, что девочки пьют – они обманчивы. На вкус сладкая мерзость, градус почти не чувствуется, этим и пользуются. В следующий раз будь умнее, если не хочешь, чтобы тебя набухали, и пустили по кругу в грязном туалете. И лучше пей водку, она честнее.

– Ты меня не слышишь. Впрочем, как обычно.

И снова эта чертова потерянность в голосе бьет под дых противоречивыми эмоциями.

Может… черт, может, Вера не виновата в смерти Ники? Ей ведь шесть было! Шесть! Да, такие дети, как она, растущие как беспризорники, они взрослеют быстрее. И сама Вера шлялась с такими же детьми алкашей и наркоманов – ненужными ни родителям, ни государству. Сейчас многие из них, из друзей ее детства, скололись, или по этапу пошли.

Но вдруг она не виновата? Про свое прошлое она не сказала ни слова лжи, я проверил

– Вера, – оперся руками в кровать, и навис над ней – хрупкой и беззащитной подо мной, – в тот день, когда Ника умерла, что случилось?

– Не знаю, – выдохнула она испуганно.

– Ты была с ней, я видел. Зашла за сестрой, и вы пошли на старую конюшню. Расскажи, что с ней случилось! Прошу, Вера, расскажи мне, я должен знать!

Прошу безмолвно: «Скажи мне правду! Не надо лжи, просто признайся, и я постараюсь понять. Ты ребенком была, но скажи правду!»

Но вместо правды я снова слышу откровенную ложь:

– Ты обознался, меня не было в тот день с Никой. Я ничего не знаю, Влад, клянусь. Меня полиция допрашивала, я им все рассказала: видела я Веронику за день до ее пропажи, и… все.

И все.

И голос испуганный фальшью пропитан, тут и детектор лжи не нужен – любому будет понятно, что Вера врет.

Зря спросил, идиот! Неужели надеялся, что она расскажет, выложит все, как на духу: «Да, Влад, я завидовала твоей сестре черной завистью, мы поругались, я позвала своих дружков, и мы задушили ее. А затем завалили камнями. Прости, что так вышло».

Или что-то в этом духе.

– Ясно, – ответил ей.

Хотя хотелось сказать другое слово.

Сука. Какая же ты сука.

– Не веришь мне, да? Нет, не веришь, – зашептала сбивчиво, прерываясь на испуганные всхлипы. И обхватила своими тонкими руками мою шею, калеча-обнимая. – Влад, не спрашивай меня больше о прошлом, не нужно. Мало там хорошего, на самом деле, и… просто не спрашивай.

– Я верю тебе, – ответил я ей той же монетой, что и она мне – солгал.

Забавное у нее имя – Вера, но суть – ложь.

– Хорошо, что веришь. Для всех так будет лучше, – пробормотала она невнятно, и через секунду заснула, и руки ее соскользнули с моей шеи.

Жаль.

***

ВЕРА

Впервые за долгое время я спала спокойно. Меня не мучили дурные сны, воспоминания о прошлом и догадки, от которых холодели кончики пальцев… эти догадки я гнала от себя всю жизнь, но во снах они приходили, и я четко понимала, в какой я западне. Утром гнала от себя все эти мысли, погружаясь в бесконечную беготню по кругу, но ночью все снова становилось на свои места.