Мои ночные рефлексии

Несмотря на то, что монологи Гамлета У.Шекспира наизусть я знала еще в школе, все-таки по-настоящему романы в оригинале я отважилась читать только после второго курса института. Повторяться не буду – это авторы, упомянутые выше, но уже не отрывками как в «Mozaika», а в полном варианте, однако многие были для меня и новым откровением: Aldous Huxley «Crome Yellow», John Steinbeck «The Winter of Our Discontent», Henry James «The Aspern Papers», James Joyce «A Portrait of the Artist as a Young Man», Thornton Wilder «The Cabala», Truman Capote «Breakfast at Tiffany~s», John Fowles «The Ebony Tower», Irwin Shaw «Evening in Byzantium», Tennessee Williams «Orpheus Descending», David Lawrence «The Rainbow» & Lawrence Durrell «Justin», Archibald Cronin «The Northern Light», John Braine «Room at the Top», Margaret Mitchell «Gone with the Wind».

Читать книги на английском я продолжаю до сих пор. Это мое наслаждение! В моей библиотеке – около 500 неадаптированных книг: о большинстве из них хранит моя благодарная память (где и когда я их покупала и какие эмоции испытывала при их чтении). Однако многие выпускники ин.яза практически ничего не читают. Особенно книги в оригинале. Но меня однажды поразило другое. Оказывается, в свое время книги для домашнего чтения в нашем университете (который в свое время в 1980 году и открылся на базе нашего педагогического института!) многие студенты читали по-русски, т.е. переводные (о чем вскользь как-то обмолвилась одна моя знакомая (которая английский язык вообще-то знает), сказав: «Как хорошо, что многие авторы к тому времени были уже переведены на русский»!). Однако мои преподаватели моего любимого педа (который многие пренебрежительно называют «педун»!) в 70-е годы, чтобы запустить механизм чтения англоязычной литературы в оригинале, мудро поступали – давали только непереведенных на русский язык авторов для домашнего и аналитического чтения. Правда, кошмарик начинался для меня (на перемене меня иногда окружали и требовали пересказать в нескольких словах – небольшое резюме на английском, чтобы хоть что-то ответить на занятии). Но справедливости ради скажу, что две девочки из нашей группы читали самостоятельно. А в основном (70 % курса) были бессовестными «пофигистами», которые потом очень даже неплохо устроились в жизни (См. мое эссе «Мир непрофессионалов»). Они и преподавали так, что «ушки в трубочку сворачивались» (например, как-то стою между стеллажами в отделе иностранной литературы в библиотеке и невольно слушаю урок болгарского языка, который происходит за столами рядом – и преподавательница, разбирая текст, постоянно говорит своим слушателям: «Это слово я не знаю. А это – посмотрите в словаре» (!!!). И – не стыдно!

На вечерних курсах иностранных языков, где я преподавала английский язык 17 лет (См. мое эссе «Мои прогулки по городу»), в основном, преподаватели были вполне на уровне, но два случая меня удивили. Однажды слушатели пожаловались на преподавателя французского языка, потому что она не знает слова из учебника (!) – справедливый упрёк! А второй случай – очень смешной. Муж одной из молодых преподавательниц как-то прибежал разъяренный к заведующей курсами со словами: «Что это у Вас здесь за курсы, если моя жена вынуждена к занятиям готовиться по шесть часов!». Заведующая спросила меня – что это может означать? Я ответила очень лаконично: «Она плохо училась в институте». «Я так и думала. А ты сколько готовишься?». По традиционной грамматике, текстам учебника и топикам – полчаса. НО: если нужен новый интересный материал – не меньше часа (иногда и больше, но точно – не шесть часов!).

Вообще, моя страсть к английскому языку располагалась только в зоне чтения текстов. Я никогда не стремилась – никогда! – к общению с иностранцами. В отличие от многих наших девиц я никогда не бывала в интуристе (Что вообще я там забыла?).

Был только один случай такого общения пока я училась в институте – в 1979 году была организована выставка картин в картинной галерее на Краснознаменской, которую привезли из Англии. Я подошла к куратору выставки и этот англичанин почему-то очень оживился, стал показывать картины. Но на мой вопрос: «А где русские картины?» – показал свои знания в древнерусской иконописи (что-то было даже у них выставлено). Но я не унималась: «Нет, где наши картины золотого века русской живописи Х1Х века?». Он о существовании целого золотого века в истории русского искусства не знал (а может быть, не выдал себя?). Но видно было, что его это заинтересовало. Я стала называть художников (Левитан, Айвазовский, Репин, Поленов, Саврасов, Шишкин, Куинджи, Васнецов, Верещагин, Рерих, Коровин). Он все добросовестно записал в свой блокнот. Мы расстались очень тепло (спросил, откуда я так хорошо знаю английский – я ответила, что учусь на факультете иностранных языков в педагогическом институте) – и подарил прекрасно оформленный проспект выставки.

Второй случай произошел на моих курсах в начале 90-х: ко мне в группу буквально напросились молодые американцы-мормоны. Я им сразу сказала: «Никакой политики!». Они были очень недовольны. Очень завидовали моим студентам (сами, по всей вероятности, нигде не учились!). На наши вопросы об их образе жизни отвечали очень уклончиво. Но они приносили с собой роскошные журналы (чаще – о природе Америки, где я увидела осиновые леса – деревья – не наши тонкие осины – были огромными!). Наше общение продолжалось недели две и не оставило, к сожалению, никаких приятных впечатлений ни у кого из моей группы.

Третий случай произошел в Германии зимой 1998 г. Когда на границе Польши и Германии немецкие таможенники попросили нас всех из автобуса выйти, я подошла и спросила по-английски, кто из офицеров знает английский язык и может подойти к моему пожилому больному отцу в автобусе. Мне ответили – старший офицер – а он, улыбаясь, уже шел мне навстречу, спросил фамилии, отца и мою, быстро нашел наши паспорта, и мы пошли в автобус. Он был очень доброжелательный (огромный контраст с польскими таможенниками сутками ранее на белорусско-польской границе), сказал, что отец похож на профессора (действительно воротничок белой рубашки на фоне темного свитера, которые я купила перед поездкой, достойно смотрелись). Он пожал мне руку, и я осталась в автобусе. Потом еще несколько раз мой английский очень в этой поездке меня выручал – когда звонила по телефону, покупая талоны, и когда отправляла письмо в Канаду, по просьбе знакомого, на почте. Но я не могу без улыбки не написать о той реакции со стороны тех, кто ехал со мной в автобусе: они были ошеломлены, как быстро я справилась с ситуацией, используя только английский (они всё повторяли, если бы они так знали английский – им в Германии никакой немецкий не был бы нужен!(?). Я, конечно, очень тогда была рада, что старший офицер хорошо говорил по-английски (но другие ведь – нет!). Потом я выяснила, что многие образованные немцы до 40 лет английский знают (теперь уже, 23 года спустя – до 60 лет!). В нашем автобусе всем молодым людям, которые в ту поездку ехали за покупкой машин в разные города Германии, было до 40 лет.

Но самый смешной случай произошел в 2011 году на Украине, когда мы с моим мужем Васюшей сдуру (по-другому сказать не могу) туда попёрлись в июне месяце (См. мое эссе «Наши путешествия на машине»). На выезде из Днепропетровска около АЗС к нам неожиданно подлетел какой-то поляк и на ломаном русском стал втюхивать какую-то посуду. Отделаться от него было проблематично и вдруг мне пришло в голову заговорить с ним на английском и я включила очень быстрый темп, однако … решила сделать всё по-честному – уж коли он такой бедный, пообещала всё у него скупить (заодно проверяя, насколько он английский язык всё-таки знает!), но … уже через 5-7 моих предложений его … как ветром сдуло и он убежал от нас с бешеной скоростью! Мы ошарашенно переглянулись, не ожидая такой молниеносной реакции (Васюша с удивлением спросил: «Что ты ему сказала?»), а потом мы дружно расхохотались (оказывается, иностранный язык может быть даже и оружием!).

Жалею ли я, что так ни разу за свою жизнь и не побывала ни в Англии, ни в Америке? Скажу честно – нет. Зато я много читаю и много знаю из книг, как живут люди в этих странах. Мои путешествия по этим странам такие знания мне никогда бы не подарили! Ничего не лежит на географической и социальной поверхности! Когда человек путешествует, он воспринимает всё только внешне: смены ландшафтов (к тому же их не так уж и много: леса, горы, степи, пустыни, болота, моря, озёра, реки), различные города и сёла (архитектурно чаще достаточно однообразные – за редким исключением), образы жизни людей (работа, отдых, развлечения) – по-настоящему увидеть мир с его неповторимостью, деталями, нюансами, оттенками – невозможно, не погрузившись в глубину. Нужен анализ. Но анализ возможен только на глубине. Поверхностное восприятие дает только впечатления. Вот за впечатлениями многие только и гоняются. И еще гоняются за тем, чтобы было, что потом рассказать (или чтобы было, что потом вспомнить).

Настоящий глубокий анализ можно найти только в книгах, только в текстах. Ради таких глубоких знаний я и учила английский язык – с самого начала.

3. МОИ ПОСТУПЛЕНИЯ В ВУЗ

Мы с сестрой Эвелиной закончили школу в июне 1969 года и уже в июле мама нас повезла (с постельным бельем, подушками!!!) на поезде в Ленинград (я поступала на английское отделение в ЛГУ, а сестра Эвелина в педагогический институт на дошкольное отделение, которое ей выбрала мама – сама она поняла, кем она хотела бы стать (а именно – топографом) только после 60 лет (!). В Ленинград мы приехали в 5 утра, было холодно, неуютно и мне почему-то – очень одиноко. Документы в оба вуза сдали в тот же день, нас направили, естественно, в разные общежития, но первую ночь в этом городе мы (со своими подушками) переночевали все вместе в какой-то новостройке на улице Бассейной у совершенно незнакомых людей по рекомендации от знакомых. Мама уехала на следующий день домой, а мы поехали в свои общежития. Моя следующая ночь в общежитии ЛГУ на Васильевском острове была зловещей: мрачная комната с обшарпанными стенами на 15 коек, 5-6 абитуриенток отстраненно мрачных, никто ни с кем не разговаривает, а одна из них – до 12 ночи прыгала по пустым незанятым кроватям и орала «Быть или не быть – вот в чем вопрос» (дальше монолог Гамлета не продвигался), я всю ночь не сомкнула глаз и на следующий день попросилась в общежитие к сестре (паника аутиста). Экзамены я все сдала на 4, но с конкурсом 35 человек на место о поступлении и речи не было (психологически я к этому была готова).

Я была уверена, что после года неустанных штудий я этот барьер возьму, но вторая попытка поступления в тот же ЛГУ оказалась чрезвычайно любопытной: по сочинению я получила «отлично» (сделала обзор современной зарубежной художественной литературы по свободной теме), а вот на устном экзамене по русскому языку мне изощренно с наслаждением поставили «двойку», при этом издевательски приговаривая: «Как это вам поставили за сочинение отличную оценку? Этого не должно было быть!». Все мои ответы по билету экзаменаторы оценивали как неправильные, а на мои справедливо-недоуменные вопросы, а как же правильно, в той же издевательской манере отвечали, что они не обязаны мне говорить, как будет правильно. Уже вернувшись домой в Камышин, я по памяти проверила все свои ответы и все они оказались абсолютно верными. В третий раз я подала документы в Ленинградский педагогический институт и сдала два экзамена на 5, и два – на 4, плюс у меня было полбалла за грамоту по английскому языку и литературе, но по проходному баллу не набрала всего 0,5 балла (!). Но, когда я стояла у стенда и искала себя в списках, то услышала, как одна девица с удивлением произнесла: «Ой, я в списках, а у меня не хватает до проходного 2 балла!». И в этот момент я поняла, что есть какие-то (мне неведомые) непреодолимые препятствия, зловещие силы, которые вмешиваются в мою судьбу (что это за силы я осознала только спустя 4 года в том же Ленинграде в 1975 году).

Итак, полное понимание проблемы обозначилось только в 1975 году (к этому времени я «успешно» поступала еще два раза, но в 1973 году сдалась и – в отчаянии поступила в Ленинградский книготорговый техникум (заочно), чтобы закончить его с красным дипломом и иметь возможность сдавать только один экзамен по английскому в ЛГУ). В техникуме я училась с упоением, многое в моем сознании было структурировано, книжный мир мне открылся как огромный космос, преподаватели были на очень высоком уровне (я им очень благодарна!) и свой красный диплом я получила.

И вот 1975 год. Экзамен по английскому языку в ЛГУ длится 45 минут: средних лет дама забрасывает меня всякими вопросами, почему-то нервничает и … ставит все-таки «четверку» – в этот момент для меня все рухнуло (шестая попытка – катастрофа!!!). Не помню, как вышла из аудитории, но хорошо помню, как целый час рыдала, держась за ворота у здания филологического корпуса. Документы я сразу забрала. Но через три дня моя сестра сообщает, что преподаватель университета меня разыскивает (эта преподавательница совершила подвиг: она начала разыскивать меня, вспомнив, как я в разговоре с ней обмолвилась о родной сестре в Ленинграде (та же фамилия, то же отчество) – она приложила немало усилий, чтобы найти место, где у сестры была временная прописка (в какой-то деревне у какого-то художника – друга ее подруги) – она поехала туда в жуткую непогоду, нашла этого художника и взяла адрес подруги (тоже в глухой деревне) и снова поехала в ту другую деревню, нашла подругу и рассказала ей всю правду, которая не дает ей спать по ночам – она «завалила» очень талантливую девочку и справедливость должна победить. Она оставила свой телефон, по которому я ей и позвонила, мы договорились встретиться в фойе филологического корпуса университета в 11 часов следующего дня после того, как она сходит на прием к ректору. Почему-то у меня не было радости, а было смутное грустное предчувствие, что счастье мне сегодня не улыбнется. Оно и не улыбнулось. В назначенный час она подошла ко мне вся в слезах, сказала, что ректор снял ее со вступительных экзаменов и дал чётко понять, что преподаватели у них не ошибаются. И еще и – самое главное – она сказала, что я у нее была в двух «запретных» списках (красном – ни в коем случае не ставить «5» и черном списке КГБ).

Потом умный художник, у которого моя сестра была временно прописана, услышав историю нашей мамы (белая эмиграция в Китае, работа переводчицей в Токио, возвращение в СССР в 1937 году, арест, ГУЛАГ), только и воскликнул: «Девочка, куда ты лезешь?». О масштабах такого тотального контроля со стороны КГБ невозможно было даже догадаться!

Но счастье мне все-таки улыбнулось!!! Через три недели позвонила мама и сказала, что мы поменяли свою 3-х-комнатную квартиру в Камышине на 4-х-комнатную квартиру в Волгограде. Я помню, что свое решение не оставаться в Ленинграде, а уехать жить в Волгоград я приняла мгновенно (не хотела быть «лимитой» и очень хорошо понимала, что с моим здоровьем мыкаться по общежитиям равносильно самоубийству!). Вообще я считаю, что ни для кого ни один город не стоит таких жертв!!!

В Волгоград я приехала уже через две недели и этот город стал моей судьбой, моей радостью, моим счастьем. Уже на следующий год, сдав один экзамен по английскому языку на «отлично» (КГБ «проворонило» меня или там оказались интеллигентные порядочные люди?), я поступила в педагогический институт на очное отделение факультета иностранных языков (английское отделение) и – начался новый отсчет времени в моей судьбе. Училась я с упоением, наслаждалась одним из красивейших городов в мире (центр города поразительно красив!) – но об этом отдельное эссе «Мои прогулки по любимому городу».

С КГБ в своей жизни напрямую я никогда не сталкивалась. Думаю, это происходило, потому что я, по своей сущности, не диссидент, не бунтарь, не революционер, не инакомыслящий человек, но не по причине трусости, а по причине абсолютной аполитичности (любые партии мне чужды!). В какой-то степени в свое время я понимала Джонатана Свифта, когда читала о том, как он бегал из одной партии в другую (не состоять ни в какой, наверное, было ему нельзя). Но еще и потому, что я очень рано поняла, что переделать других абсолютно невозможно (изменения могут происходить только внутри каждого человека). Любые попытки как подчинить всех, так и защитить всех обречены на неудачу. В свое время я очень увлекалась темой декабристов (покупала много книг, ездила на специальные экскурсии в Ленинграде) – их трагедию остро переживала как свою личную (много лет искала ответы на многие вопросы и, наконец, глубоко осознала, что, несмотря на всем известный стих Пушкина «Не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье», на самом деле – их давно все забыли и никто даже не вспоминает!!!). Сколько жизней было разрушено и уничтожено – ради чего? и – ради кого???

Однако при своей аполитичности и не стремлении звать на баррикады, у меня были сформированы с юности свои принципы и принадлежности к определенным философским течениям и концепциям, которые я никогда не скрывала (это моя идентификация, от которой я никогда не откажусь). Так, я в свое время очень интересовалась экзистенциализмом. Мы на студенческом научном кружке (СНО) по литературоведению проблемы экзистенциализма горячо обсуждали в связи с литературным творчеством Айрис Мёрдок, но потом после этих споров никто никого никуда не вызывал и ничего не запрещал, и я думала, что такие обсуждения достаточно невинны и не могут быть опасны. Но не тут-то было! Спустя почти десять лет (несмотря на перестройку!!!) уже работая в сельхозинституте, на занятиях по философии при УМЛ (университете марксизма-ленинизма), на одном из семинаров я стала говорить о значении сущности и существования отдельного человека, о его индивидуальности, о его неповторимой судьбе. На занятии присутствовал один «старичок» с кафедры марксизма-ленинизма, ему мое выступление не понравилось (зато оно очень понравилось всем остальным слушателям) и он решил доложить тем, от кого он, видимо, и был «командирован»). Я об этом узнала на следующий день от нашей очаровательной преподавательницы, она прибежала ко мне в мою аудиторию, где я вела занятия, вызвала меня в коридор и попросила быть осторожнее, правда, якобы она сумела убедить его в моей благонадежности. Я, конечно, всю ночь не спала, маму травмировать не стала, но – меня, к счастью, никто никуда не вызвал. А я мысленно поблагодарила свой милый пед за данную мне возможность в течение пяти лет учебы в институте быть самой собой в своем интеллектуальном поле и не дрожать, как пескарь. Больше подобных ситуаций в моей жизни не было, за исключением неожиданно объявленного ГК ЧП в 1991 году, которая не на шутку напугала маму и, думаю, этот стресс и спровоцировал у нее рак и ее уход из жизни через полтора года.

После окончания института в 1981 году меня единственную (из, так сказать, блестящих студентов) никто ни в какую аспирантуру не пригласил (думаю – по той же понятной причине), по распределению я попала в детский сад (!), заведующая которого при встрече садистски пообещала заставить меня отрабатывать у неё все три года! Поэтому все лето, как сумасшедшая, я носилась по разным школам города (вставала в 6 утра), чтобы найти место учителя английского языка, но – все было бесполезно и безрезультатно (в Советском Союзе была скрытая безработица и многие после институтов не могли устроиться на достойную работу по своей специальности, даже инженеры! НО! об этой серьезной проблеме я никогда нигде не читала!

Мне потом много лет спустя расскажет мой муж (Васюша) – как он после политехнического института был направлен на тракторный завод в Харьков (не инженером! не мастером! – а – помощником мастера!), но с женой и маленьким сыном их даже в одну комнату не поселили в общежитии: только в разных – пришлось уехать. А потом он два года искал место инженера, но работал шофёром (даже уехал в село своего детства Писарёвку Фроловского района), потом устроился лаборантом в сельхозинституте – пока … военкомат не призвал его офицером в Минобороны (в политехе он закончил военную кафедру) и – судьба ему улыбнулась!!!

Садистские мечты заведующей детским садом, к счастью, не сбылись! Заведующий Кировским РОНО (когда я осмелилась всё-таки попасть к нему на прием в августе) оказался умным и интеллигентным человеком, но к тому времени мест в школах уже не было (сказал, что, если бы пришла раньше – без колебаний направил бы меня в английскую спецшколу). В итоге я попала воспитателем в группу продленного дня в 112 школу нашего Кировского района (с детишками третьеклассниками мы очаровательно подружились – после выполнения ими домашней работы я их водила на прогулки, иногда даже в песчаные карьеры, где они с упоением прыгали и домой, счастливые, возвращались все в песке – много лет спустя я осознала, как это было опасно – но все обошлось!), через полгода, хотя директор школы очень не хотела меня отпускать, ушла преподавателем английского языка в судостроительное училище (ПТУ № 19). Это было счастье! А еще через три года (в 1985 году) устроилась старшим лаборантом на кафедру иностранных языков в сельскохозяйственный институт и через два года была избрана в штат преподавателем на этой кафедре.

К этому времени меня уже серьезно увлекла психология (я сама искала новые горизонты для своих знаний – в литературоведении мне было уже тесно – к тому же мой вклад в эту науку я расценивала как вторичные знания уже существующих текстов, как интерпретацию чужих знаний, которые хороши для обсуждения за вечерним чаем (так думала я тогда!) – да простят меня литературоведы, чей труд я считаю очень высокого интеллектуального уровня – не зря Ницше всегда подчеркивал: «Мы – филологи» – не историки, не философы и не психологи!

И в том же 1987 году меня неожиданно пригласили (впервые в моей жизни) преподавателем психологии на кафедру педагогики (См. мое эссе «Моя психология») и – снова для меня начался новый отсчет времени. Готовясь к лекциям, я спала по 4 часа, прочитывая к каждой лекции не менее 50 источников (лекции были раз в 2 недели) и уже за два года я проштудировала больше тысячи книг (сейчас в моей библиотеке по психологии их более двух тысяч) и к экзаменам по кандидатскому минимуму по общей и педагогической психологии (туда еще добавили и возрастную – чего делать было неправильно – прихоть комиссии!) я была очень хорошо подготовлена. Не имея базового психологического образования (даже годичных курсов по психологии! – чем шокировала как-то одну такую «годичницу», как их называют) мои знания по психологии были очень глубокие (которыми я и удивила комиссию – сказали – поразила).

И начался для меня долгий период погружения в другие знания по теме моей диссертации – рефлексии. Он длился целых 15 лет. Я помню этот период – как бесконечное сидение в библиотеках – но я получала от этого истинное удовольствие. И истинное наслаждение получала я от покупки книг по психологии (и не только) в книжных магазинах (См. мое эссе «Мои прогулки по любимому городу»), а потом, конечно, от чтения их долгими ночами (мои ночные рефлексии).

Таким образом, до защиты диссертации было еще очень далеко (См. об этом – в отдельном эссе – «Моя диссертация»).

4. МИР НЕПРОФЕССИОНАЛОВ

Для меня знания – самый сладкий источник наслаждения (с этого я начала свою книгу). Но из всех источников знаний я предпочитаю книги. Являются ли книги – самыми информативными источниками знаний (помимо всех остальных – кино, театр, музыка, искусство, ТВ, интернет и другие) – да, так считает Джеймс Гибсон, потому что книги, по его мнению (и я с этим полностью согласна!) – это явные знания, а все остальное – неявные знания. Но почему приобретение знаний в процессе чтения не стало интеллектуальной потребностью для большинства людей (еще Ролан Барт в своих работах по семиотике сетовал: «Каждый второй француз ничего не читает: половина Франции лишена (сама себя лишает) возможности получить удовольствие от текста»). Но, по мнению Карла Юнга, проблема в том, что интеллектуальная деятельность сама по себе очень энергозатратна, а значит – утомительна. Но ведь для некоторых (правда, очень немногих) людей – она протекает как наслаждение! То есть это все-таки вопрос интеллекта, его глубины и его жажды поиска новых знаний! Эта проблема тесно переплетается с другой – почему вообще почти никто ничего не хочет знать и почему так мало профессионалов.

С этой проблемой в своей жизни я столкнулась очень рано (не в детском садике, конечно, но уже в школе). Поделюсь несколькими примерами.

На уроке английского языка в 6 классе при изучении Джека Лондона на вопрос одного мальчика, как по-английски будет «Белый клык» учительница потупилась – и вместо того, чтобы сказать «White Fang» сказала «White Tooth» (так клык стал просто зубом). Я слово «клык» по-английски уже знала, но смущать учительницу не стала – промолчала. Дальше больше: выписывая своей красивой рукой на доске текст, слово «strive» перепутала с несуществующим в английском языке словом «strave». Я снова ничего не сказала, но, когда отвечала у доски с выученным текстом, ошибку повторять не стала, а сказала правильно, однако она меня поправила (на неправильное слово), но я спокойно повторила правильно. На следующем уроке она при всех признала свою ошибку.