Ворон Хольмгарда

Вот Хильд и впрямь была очень красива. Белая, румяная, полнотелая, с правильными чертами, та обладала веселыми повадками и звонким громким голосом. Они с Гудбрандом хорошо друг другу подходили: оба здоровые, со свежими лицами, плотные, они даже были одного роста. Все в Бьюрланде жалели о ее смерти. Когда на Дисаблот Хильд, одетая в красное платье с отделкой желтым шелком, в кафтане с куньей опушкой, с тремя рядами разноцветных бус между позолоченными застежками, держала чашу перед жертвенником, она и впрямь походила на дису. Арнэйд слегка волновалась, сочтут ли люди ее подходящей заменой Хильд. Одеться она могла еще лучше, да и род ее был выше – она ведь из прямых потомков Бьярнхедина Старого, первого из русов Бьюрланда.

– Раньше, чем Хильд, это делала наша мать, – напомнил ей Арнор, застав сестру в раздумьях над ларем с нарядной одеждой. – А ты – ее дочь, и ничьи права не могут быть выше твоих.

Он стоял, прислонившись плечом к столбу и скрестив руки на груди. Арнэйд благодарно взглянула на него внизу вверх: эти слова ее успокоили. Если так считает Арни, волноваться не о чем. После похода на сарацин оба ее брата стали уважаемыми в Бьюрланде людьми, хоть и жили по-прежнему с отцом, не спеша обзаводиться собственным хозяйством. И это тревожило Арнэйд, наводя на подозрение, что в их умах реют мысли о новых дальних походах.

Если бы они женились! Славы и добычи им уже хватит, свою отвагу доказывать больше не нужно. Арнэйд скучала бы в отцовском доме без них, но была бы за них спокойна. Однако оба они, хоть и охотно болтали с девушками – особенно Виги, – о сватовстве больше, после неудачной попытки Арни жениться на Илетай, не заговаривали.

– Мать была красивая, – со вздохом ответила Арнэйд. – И Хильд.

– И ты красивая. – Арнор сказал это вполне равнодушно, но в этом равнодушии сказывалась уверенность. – Не веришь мне, спроси у Гудбранда. Он тебе скажет, что ты красивее всех на свете.

– Что ты болтаешь! – Арнэйд поморщилась. – Едва полгода миновало, как он схоронил Хильд.

У нее появилось странное чувство: эти слова ей и польстили, и стало неловко.

– Не будет же он всю жизнь один жить, он не такой человек. – Арнор ленивым движением отлепился от столба и опустил руки, намереваясь уйти. – Ему нужна хозяйка. И я думаю, он нарочно придумал нарядиться медведем, чтобы посмотреть, как ты примешь разговор о сватовстве. Ведь если он сразу посватается, а ему откажут, это его опозорит.

Арнэйд не ответила и не подняла глаз, пока он не ушел. Но слова Арнора поселили в ней тревогу. Ну и кто будет все это делать, думала Арнэйд, пытаясь впихнуть ложку каши в рот двухлетней Олмавике, в то время как Ошалче кормила грудью свое самое юное порождение, а Ерлави и Еркай дрались из-за пареной репки. Савикай колотит их ложкой, пытаясь усмирить; вот-вот Ерлави рухнет на пол и начнет орать, дрыгая ногами. Оксай плюется в них кашей и вопит «ыыы», что у него означает «сыр», а говорить толком он в свои три года не желает, ни по-русски, ни по-мерянски. О боги, хоть бы медведь забрал меня отсюда!

К счастью, в это время вернулся Арнор и живо навел порядок: старшим отвесил лещей, младших пообещал выкинуть на дождь, и все затихли. Арнэйд перевела дух: самого старшего из сводных братьев мелюзга боялась, пожалуй, даже больше, чем отца. Что она стала бы без него делать?

Глава 2

Когда луна впервые округлилась после осеннего равноденствия – это называли Зимним Полнолунием – и настал Дисаблот, Арнэйд уже не испытывала сомнений. Несколько дней перед этим она почти не занималась детьми, а только присматривая за тем, как святилище готовят к празднику, а дом к пиру. Десятилетней Сулай она вручила метлу и отправила мести площадку святилища и лестницу по склону – большая уже, управится!

Могильные насыпи начинались прямо за крайними дворами Силверволла. За сто лет их образовалось много. Могилы прославленных людей были высокими и бросались в глаза, но большинство едва приподнималось над землей. Самым высоким был курган Бьярнхедина Старого, который, как рассказывали, его сыновья подсыпа́ли не то три года, не то целых семь лет. У подножия курган был обведен небольшим рвом, где на дне по праздникам разводили костры, а вершину окружала невысокая ограда из заостренных кольев – на эти колья вешали головы жертвенных коней и баранов. С прежних лет заняты были уже почти все, наглядно показывая, как давно род Бьярнхедина приносит здесь жертвы богам и своему предку. От одного вида этого кургана – с огненным поясом из костров в нижнем рву, с белым ожерельем из черепов – охватывал трепет и чувство близости к богам. Сам Даг с двумя взрослыми сыновьями в полдень развел эти костры, и блеск их огня, запах дыма указывали путь собирающимся русам, едущими из Ульвхейма и Хаконстада. Давали знать: ныне священный день, приподнимающий завесу между миром видимым и невидимым.

Днем к Арнэйд явилась Гисла, соседка, и уложила ее волосы в особую прическу – «узел валькирии», как она это назвала. Гисла родилась в Свеаланде, в большом вике Бьёрко, и там же вышла замуж за торгового человека по имени Рунольв. Лет шесть или семь назад в Силверволл прибыл целый обоз переселенцев. Торфинн, Рунольв и Бруни были торговыми людьми, владевшими на троих кораблем, и промышляли в основном мехами. Каждый год бывая в Альдейгье, они выяснили, откуда в нее привозят куниц и бобров, и однажды решили вместе с семьями и хозяйством переселиться в Бьюрланд. Они привезли жен, детей, челядь, разную утварь, только скотину взамен проданной в Бьёрко приобрели заново в Хольмгарде. Теперь у них были дворы, стада, пахотная земля, а зимой они и сами ходили на лов, и покупали у мерян их добычу, чтобы сбыть ее людям из Хольмгарда, когда те приедут за данью. Каждый из них платил со своего хозяйства три куницы в год, что делало их людьми незаурядными.

По зимам, когда женщины собирались прясть, Гислу часто просили рассказать о родных ее краях. Она не раз видела обряды в старом капище Уппсалы, возле древних курганов, где еще пятьсот лет назад свеи хоронили своих великих конунгов, и знала все обычаи конунговых жен. Однако своим происхождением Гисла не кичилась, со всеми держалась приветливо и была рада поделиться.

Обычно Арнэйд заплетала волосы в косу и надевала простое кожаное очелье, как носят меряне, чтобы волосы не лезли в глаза и не мешали работать. Но Гисла объяснила, что для принесения жертв знатная женщина должна уподобиться валькирии, держащей чашу перед Одином. Этого не знали ни Хильд, ни Финна, ни даже Вефрейя, что родилась и состарилась в Бьюрланде. Гисла велела Арнэйд распустить волосы, забрала их высоко на затылок, свернула жгутом и завязала в узел, из которого длинный хвост свешивался до лопаток. С непривычки было немного странно, но Арнэйд и впрямь почувствовала себя какой-то другой. Не то чтобы валькирией, но явно ближе к Асгарду. Вместо кожаного очелья она надела другое – узорного шелка, с тремя парами серебряных колец на висках. А серьги братья привезли ей великолепные – золотые, с подвесками из лиловых самоцветов.

Вместе с Гислой они выбрали одежду. Даг, человек небедный, и раньше дарил жене и дочери много крашеных вещей, но после похода братьев к сарацинам у Арнэйд завелось столько цветных шелков, сколько она раньше и вообразить не могла. После их возвращения она целый год шила – когда находила на это время, – готовя праздничную одежду для себя и домочадцев. Теперь у нее было красное шерстяное платье, на груди украшенное красно-синим шелком с изображением львов, идущих друг другу навстречу, хангерок брусничного цвета, на груди и подоле украшенный полосами синего шелка с дивными серебристо-белыми цветами, желтый кафтан на бобре, сверху донизу вдоль разреза обшитый зеленым шелком с золотистыми птице-псами.

– Виги, я забыла, как они называются? – окликнула она брата. – Ты говорил, но это слово все время сбегает у меня из головы!

Виги был на год моложе Арнэйд. Если она и Арнор походили на мать и друг на друга, то Виги уродился скорее в мерянских родичей бабки Личиви, и варяжскую кровь в нем выдавал только высокий лоб и большие, четко очерченные, как у Арнора, серые глаза. Черты его широкого скуластого лица были грубее, и даже родная мать не назвала бы его красавцем, однако болтовня и дружба с девушками давались ему легче, чем Арнору. В глазах Виги, устремленных на девушек, всегда горел огонек, а это привлекает больше, чем самое красивое лицо с равнодушием во взгляде. Виги, как думала Арнэйд, легко выбрал бы себе жену, но не хотел опережать старшего брата.

– Симорг, – ответил Виги на ее вопрос. – Как думаешь, мне стоит поменять сережку?

– Ну разумеется! – Арнэйд всплеснула руками. – Для чего же вы привезли столько сокровищ если не чтобы показывать их людям на праздниках?

У мужчин мери было принято носить не только кольца на очелье, серебряные или бронзовые, но и серьги в ушах – одну, две, три, смотря по достаткам владельца. У варягов и русов, впервые их видевших, этот обычай вызывал смех, но русы Бьюрланда за несколько поколений переняли эту привычку: никому же не хочется, чтобы его считали голодранцем, не способным раздобыть себе даже маленькое колечко из бронзовой проволоки! В обычное время оба брата Арнэйд носили в правом ухе по серебряному колечку, но на праздник она отыскала среди их же собственной добычи пару хазарских серег, тоже золотых, с подвесками из прозрачного, как слеза, хрусталя, и даже самолично вставила их вместо прежних. Арнор, подчиняясь необходимости, но несколько этого стыдясь, сидел кривился, будто ему невесть как больно, а в конце вместо благодарности хлопнул Арнэйд по заду своей широкой ладонью. Она с визгом кинулась бежать, радуясь этому проблеску веселья.

Выдав братьям по цветной рубахе, Арнэйд оделась сама. Узорные серебряные застежки ей остались от матери, а бус, перстней и браслетов братья привезли столько, что она могла надеть лишь малую часть. На грудь она повесила прошлогодний подарок Свенельда: маленькую серебряную коробочку с красными и голубыми камнями на крышке. Сарацины такие делали как вместилище для оберегов, но Арнэйд приспособила ее для иголок, швейных и вязальных, и под этим предлогом с нею не расставалась. Во всем этом убранстве она с непривычки чувствовала себя настолько другой, что даже ступала поначалу неуверенно, и Арнор вывел ее во двор за руку, смеясь, что Арнэйд, видно, сама себя не узнает.

В святилище отправились незадолго до вечера, сразу всем домом. Впереди шли Даг со старшей дочерью, за ними сыновья вели черного жеребца: его купили и выкормили на те подати, которые Даг брал с русов Бьюрланда на содержание святилища. Арнэйд несла чашу: это была лучшая чаша из добычи Арни и Виги, отданная для угощения богов. На боках ее некий царь верхом на коне гнался за круторогими козлами, пуская в них стрелы, а за ним бежали длиннотелые псы. В чашу была вложена метелочка из ветвей можжевельника – за нею Арнэйд нынче утром сходила в ближний лес.

Взяв священную чашу в руки, Арнэйд окончательно успокоилась. Как будто сами боги взяли в руки ее – уж они-то знают, как всему полагается быть, они проходили через эти обряды несчетные тысячи раз. Шествие прошло немного вдоль дворов, и уже стал виден Бьярнхединов курган в поясе огней. Арнэйд совсем успокоилась: она была готова. Двенадцать лет, с тех пор как умерла мать, Арнэйд рассчитывала на себя, привыкала заботиться о других и теперь верила, что справится с любым делом, доступным женщине.

Трубили рога, когда во главе своего семейства Даг первым ступил на тропу меж горящих во рву костров и стал подниматься по склону кургана. Склон был довольно крут, а поскольку подниматься приходилось весной, осенью и зимой, когда земля скользкая, то в склоне были вырезаны ступени, покрытые досками. На плоской вершине находилась площадка, а на ней – деревянное строение под высокой крышей, без передней стены. Посередине его был выложен из камня жертвенник, а за жертвенником полукругом стояли четыре вырезанных из дерева бога. О́дин, Тор и Фрейр были сделаны в человеческий рост, а четвертое изваяние, вполовину меньше, изображало самого Бьярнхедина Старого.

Под пение рогов Даг первым подошел к жертвеннику и возложил на него серебряное обручье с драконьими головками на концах – кольцо клятв, главную святыню округи, а еще длинный жертвенный нож. Арнэйд поставила рядом чашу, Гисла и Вефрейя водрузили сноп из последних собранных с полей ржаных колосьев. Сноп украшали венки, искусно сплетенные из зеленых еловых ветвей с красными ягодами боярышника и рябины.

Следом вошли еще с десяток человек – старшие сыновья Дага, Гудбранд и Снэколь с самыми видными людьми Силверволла, Ульвхейма и Хаконстада. Много людей в капище не поместились бы, ведь когда-то оно устраивалось для нужд лишь одной семьи. Толпа, человек в триста, осталась снаружи, на площадке, на склоне и у подножия кургана. Среди них были не только русы, но и меряне – связанные с русами путем браков, или просто живущие в Силверволле и привыкшие выказывать уважение русским богам наравне со своими. Так же делали и русы в дни мерянских праздников.

Люди встали полукругом – боги и смертные образовали единое кольцо вокруг жертвенника, состоявшее из двух половин, земной и небесной. В середине людской половины встала Арнэйд. Глубоко вдохнула и заговорила.

– Вот и пришло Зимнее Полнолуние, настала зимняя половина года. Урожай убран, птицы улетели, скотина уведена в стойла, и скоро Один поведет свою буйную охоту по ночным полям, а Тор будет преследовать рожденных среди ётунов дев зимы, прислужниц Скади. Пришло время принести нашу благодарность богам и альвам за добрый урожай, за пищу и огонь, что позволят нам пережить зиму и благополучно дождаться весны. Для того мы пришли сюда сегодня, мы, жители Страны Бобров, русы и меряне, чтобы разделить мясо и пиво с подателями благ, обитателями могильных курганов и небесных палат Асгарда.

Потом она подняла руки и повысила голос:

– Альвы, мы призываем вас! Старый Бьярнхедин и прочие духи, светлые альвы, темные альвы, отцы, деды и прадеды всех нас, жителей Бьюрланда, собравшихся здесь, жители могильных холмов, мы призываем! Дис мы призываем – добрых старых матерей, помогающих людям родиться на свет и нарекающих им судьбы! Фрейра и сестру его Фрейю мы призываем – придите к нам, сущие из рода ванов, верхом на вепрях, с колосьями в руках! Одина и Фригг мы призываем, тех, кто ведает все во всех девяти мирах и вершит судьбы мира, – придите к нам! Скачите по тропам воздушным, асы и ваны, альвы и духи, дисы и норны!

Арнэйд говорила все увереннее, неосознанно наполняясь удивительным чувством – она призывала богов, но в то же время боги призывали ее; боги нисходили на вершину Бьярнхединова кургана, а она возносилась куда-то ввысь и смотрела на эту площадку так, как смотрят Фрейя и Фригг. В эти мгновения ей стало окончательно ясно, для чего жрица должна внешне уподобиться богиням: чтобы дух богинь, обратившись к земле, нашел здесь достойное, привычное вместилище в теле той, что их вызвала. Для этого и яркие одежды, и дорогие украшения, и прическа валькирии, которую не следует носить в обычные дни.

Обряд продолжался; Арнэйд обнесла людской круг пивом, налитым в посеребренный рог, а долю богов вылила на жертвенник. Ее братья подвели жеребца; Даг оглушил его, вместе с сыновьями уложил и перерезал ему горло, и Арнэйд, собрав кровь в священную чашу, окропила ею сначала самых знатных людей в капище, потом всех остальных на площадке, и склоны кургана со всех четырех сторон, перенося благословение богов на всю землю Бьюрланда. Она ни о чем не думала, не помнила, кто она такая и в чем ее судьба, она была лишь орудием богинь, явившихся на ее зов.

В Силверволл возвращались уже в густых сумерках. У подножия кургана продолжали гореть огни, и от них зажгли множество факелов, так что на недлинной дороге в Силверволл было светло как днем. В Силверволле шествие направилось к гостевому дому сразу возле ограды. Здесь каждую зиму останавливалась дружина сборщиков дани, а в прочее время здесь никто не жил, но устраивались собрания и пиры. Припасы для пира уже несколько дней собирали со всего Бьюрланда, и десятки женщин с утра трудились, варили похлебки, пекли хлеб, жарили птицу. На высокий большой очаг поставили варить в котлах части жертвенного жеребца, а тем временем Даг провозглашал кубки в честь предков, богов и дис.

На пиру в честь дис женщины тоже садятся за стол, и Арнэйд предназначалось самое почетное место напротив ее отца. Но поесть и попить хозяйке пира почти не удается: и времени нет, и мысли не о том. Часто Арнэйд подходила к отцу, чтобы снова наполнить рог, обходила столы, подливая в чаши знатных гостей пива или медовой браги, следила, чтобы вовремя подносили новое угощение. Пока шел пир, главы родов поднимались и каждый рассказывал о самых славных своих предках, после чего выпивал чашу в их честь.

Постепенно в длинной палате становилось все шумнее. Возбуждение праздника, звуки рогов, блеск огня, пиво, медовуха, изобильная еда сказывались на всех. Арнэйд вызывала всеобщее восхищение, и мужчины выражали его все более оживленно.

– Смотри, Даг, – кричал старик Торстейн, – когда придут эти хольмгардские, чтобы они вместо дани не забрали у тебя эту дису! Они ведь живо разглядят, где есть хороший товар!

– Мы им нашу дису не отдадим! – кричали в ответ другие мужчины.

– Уж больно они там ушлые, в Хольмгарде, да и мы тоже не рохли!

– Хватит с них того раза, как они увели дочку у старика Тойсара! Если они потянутся к дочке Дага, можно будет им эти руки укоротить! Правда, Арнор?

– Илетай сама пожелала выйти за Велерада, – спокойно отвечал Арнор, которого это напоминание больше всего касалось. – Они поступили по закону, и я не жду, чтобы люди Олава вздумали обойтись нечестно с нами, своими товарищами.

– Ну, тебе виднее!

Арнэйд с тревогой взглянула на брата: почти четыре года назад Даг пытался сосватать за него старшую дочь Тойсара, и таково же было горячее желание самого Арнора. Илетай и правда была прелестной девушкой: очень красивой, во всем искусной, многое перенявшей из хитростей своей матери, авы[5] Кастан, но далеко не такой вредной. Однако Илетай сделала иной выбор: убежала из дома и вышла за Велерада, Свенельдова младшего брата. Конечно, Арнор не мог отнестись к этому равнодушно, это его задело, но он сумел одолеть обиду, а уж теперь, после похода на сарацин, никакие насмешки не вредили его чести. Никто не сомневался: пожелай он, и к нему доставят любую невесту Бьюрланда и Мерямаа, даже, пожалуй, другую дочь того же Тойсара. Ведь непреклонной покшавы Кастан, что противилась браку дочери с русом, давно нет в живых…

Но тут же мысль Арнэйд перескочила к Свенельду – ей хватало и меньшего повода, чтобы о нем подумать. Люди из Хольмгарда приходят в Силверволл после йоля, когда никаких пиров и праздников нет. Вот если бы он увидел ее сейчас, в этом ярком наряде, с прической валькирии, со священной чашей в руках! Пусть в ней нет крови конунгов, но выглядит она едва ли хуже тех женщин, в ком она есть!

– Можно найти средство повернее! – раздался довольно близко знакомый голос, вторгаясь в ее мысли. – Нашей дисе нужно выйти замуж, и тогда никто не сможет ее у нас отнять!

Арнэйд повернулась. Гудбранд, красный от пива, приветливо ей улыбался и делал знаки подойти. В руке он держал питейный рог, явно пустой, и Арнэйд не могла пренебречь этой просьбой. С медным кувшином – тоже из числа сарацинской добычи – она подошла к нему, осторожно наклонила кувшин и стала лить пиво в рог.

– Арнэйд, что ты думаешь об этом? – Когда она закончила, Гудбранд взял ее за руку.

– О чем? – Она отняла руку из его горячих пальцев, стараясь не хмуриться.

– О том, что я говорил тебе. Не хотела бы ты выйти за меня? Дом нуждается в хозяйке, хозяйство мое тебе известно, оно и вашему не уступит. И детей у меня всего двое, после вашей оравы тебе будет гораздо легче. Не думаю, чтобы твой отец счел меня неподходящим родичем. Если ты согласна, то мы можем справить свадьбу на этих праздниках. У меня найдет, из чего варить пиво!

– Не спеши так, Гудбранд! – Арнэйд старалась говорить ровно, не выдавая того, что это лестное предложение вызывает в ней лишь неловкость и досаду. – Я ведь еще не дала согласия.

Она бросила быстрый взгляд по сторонам, отыскивая Арнора, в надежде, что брат как-нибудь спасет ее от этого разговора. Но Арнор сидел далеко, увлеченный беседой с Торлауг, дочерью Торстейна, и их не слышал. Да и какой у него был бы повод вмешиваться – Арнэйд довольно взрослая, чтобы жених имел право обращаться к ней самой.

– Ну так дай! – ответил Гудбранд, будто речь шла о безделице.

Люди вокруг, прислушиваясь к этому любопытному разговору, одобрительно посмеивались. И в самом деле – во всем Бьюрланде едва ли найдется мужчина, больше подходящий дочери Дага. А сама Арнэйд подумала: наверное, вид ее возле жертвенника, с чашей в руках, где он раньше видел собственную жену Хильд, укрепил намерения Гудбранда, а пиво и вовсе стерло в его глазах разницу между двумя «дисами».

Или он для того и предложил Дагу доверить ей эту обязанность, чтобы подвести всех к этой мысли?

– Я не могу, – с прорвавшейся тоской ответила Арнэйд.

Она досадовала на Гудбранда: этим разговором он убил ее воодушевление и снова сделал «домашней дочкой», засидевшейся в невестах. А главное, вклинившись в ее мечты о Свенельде, будто попытался подменить его собой, и этого она не могла ему простить.

– Что тебе мешает? Не думаю, что твой отец будет против. Чем я могу ему не понравиться? – Гудбранд добродушно усмехнулся такой нелепости. – Он обещал тебя не удерживать.

– Я не могу его оставить, – твердо ответила Арнэйд, в этой мысли обретя почву под ногами. – У нас в доме семеро малых детей. Еще у меня двое неженатых братьев, шесть человек челяди, десять коров, не считая прочего скота. Моя мачеха занята с малыми детьми, она и отец не смогут обойтись без моей помощи.

– Это не причина. – Гудбранд допил пиво, положил рог на стол, встал и сложил руки на груди, отчего его плечи стали выглядеть еще внушительнее, мышцы проступили буграми. – Я желаю Дагу всегда оставаться таким же богатым – детьми, скотом и челядью, – но не может же его дочь из-за его богатства всю жизнь оставаться незамужней!

– Верно, Гудбранд! – поддержали его соседи по столу. – Такого не бывает!

– Что-то не слышно, чтобы девушке из богатого дома было труднее выйти замуж, чем из бедного!

– За хозяйством должны смотреть служанки, – продолжал Гудбранд. – И если у вас их не хватает, то почему, во имя всех зимних дев ётунов, почему твои братья не раздобудут столько, сколько надо? Эй, Арнор! – закричал он, не успела Арнэйд опомниться. – Вы так прославились своим походом, но почему же вы не можете добыть рабынь и освободить свою сестру, чтобы она наконец нашла себе мужа?

Услышав свое имя, Арнор обернулся, потом встал и подошел. У Арнэйд екнуло сердце при виде его нахмуренных бровей. Рослый и прекрасно сложенный, в зеленой рубахе, отделанной красно-желтым шелком с орлами, Арнор выглядел очень внушительно. В волнении теребя серебряную коробочку у себя на груди, Арнэйд думала: только еще драки здесь не хватало!

– Как только моей сестре понадобится муж, она немедленно его получит. – Все еще хмурясь, Арнор вопросительно взглянул на Арнэйд и сразу понял: не сейчас. – И пока я жив, я не позволю никому говорить, будто мало забочусь о ее счастье.

– Тогда почему ты не придумаешь что-нибудь, чтобы она не крутилась с утра до ночи, а могла подумать о себе и своем устройстве? Если ей не на кого оставить хозяйство, то ты мог бы найти еще хоть пять рабынь… Что же вы не привезли ей служанок с Хазарского моря? – Гудбранд наклонился вперед.

– Ты знаешь, что мы не привезли никакой челяди. Это было невозможно в таким долгом пути, наши суда были заполнены другой добычей.

– Ну так сходил бы еще в какой поход и достал рабов! – смеясь беззубым ртом, посоветовал рыжий Кольбейн. – Х-хе! Мало ли мест поближе, чем Хазарское море!

– Пусть лучше тот, кто беспокоится, покажет себя! – крикнул кудрявый весельчак Ульвар. – Гудбранд, а ты сам-то на что способен? Ты не ходил с нами в поход, и не тебе упрекать других!

Все зашумели. Три десятка человек, что ходили за море под водительством сыновей Дага, стали в Бьюрланде людьми уважаемыми, как всякий, кто повидал чужие страны, показал себя храбрецом и добыл богатство. Но и сидевшие дома не хотели уступить свое достоинство, и на всяком собрании, особенно когда люди разгорячены питьем, между ними вспыхивали перебранки. Миролюбивый Даг, которому приходилось разбирать все споры в Бьюрланде, уже не раз сетовал на то, что этот поход расколол единство жителей.

– Я? – Гудбранд повернулся к Ульвару. – Я не из тех, кто подбивает других, а сам ни на что не способен. Арнэйд, если я приведу тебе пять рабынь, тогда ты сможешь оставить дом?

Арнэйд бросила на Арнора взгляд, явно моливший о помощи. Она не собиралась принимать никаких условий и давать Гудбранду какие-либо обещания, пусть даже это грозило испортить пир; но испортить священный пир Дисаблота, на котором она впервые выступала «хозяйкой чаши», было бы уж очень досадно!