Амулет Островов

Потом они ели на берегу, пили вино, танцевали, кружились, распевая гимны. То ли в еду было что-то подмешано, то ли это был сам танец. Берег плыл под ногами, Море закипало, небо извивалось, как страстная женщина на ложе. Юная Жрица всей сутью ощутила: теперь они все – одно единственное существо, тело богини Моря, неуловимой и безымянной. Богиня, как бабочка, отбросила свой кокон-Дельфину, завладела ею, чтобы отдаться Господину. Тогда появились мужчины. Не сосчитать сколько, не различить лиц и не понять, откуда они взялись. Дельфина точно знала, что вышли из воды. Присоединились к танцу. Брали за руки, обнимали, уводили за собой. Дельфина не заметила, как осталась единственной кружащейся фигурой посреди пляжа, шевелившегося от сплетенных тел.

Она резко остановилась, не решив, куда идти, пошла к прибою. Краем глаза увидела Тину, распаленную, распластанную на песке, сгоравшую под руками сразу двоих любовников. Та заметила ее, поманила:

– Иди к нам, красавица.

Ничто не запретно в ночь Полнолунного Обряда, праздника, стиравшего границы. Тина была верна себе – в жизнь, словно в спелое яблоко, вгрызалась зубами, так, чтобы брызнул сок, до капли высасывала каждый миг, и сама растворялась в нем без остатка. Ее мужчины, должно быть, считали, что им повезло, – а ведь кому-то досталась Маргара.

Дельфина прошла мимо. Тина хитро усмехается, когда говорят о земном отце Теора. Наверное, сама не знает, кто он. Сыну она несомненно рассказывала об Обрядах в своей обычной манере, смеясь над священным. Дельфине захотелось, чтобы Мудрые узнали и наказали Тину за длинный язык. Но узнать могли бы только от нее, Дельфины.

Она вдруг испугалась, что мыслит по-земному ясно. Быть может, действие отвара уже иссякло? Подумала – и тотчас же ощутила, что Господин стоит у нее за спиной. Не оглядываясь, побежала по берегу. Знала, что он преследует, и не знала, зачем убегает, если хочет быть пойманной. Она свалилась на песок, и кто-то настиг, зарылся лицом в рассыпавшиеся черные волосы, припал к трепещущему телу. Ночь перевернулась, навалилась. По телу побежали мурашки. Вода совсем не так ее ласкала, не сжимала, не обдавала кипятком. Он, мужчина из темноты, отнюдь не был груб, но его прикосновения рождали панику – словно, это в бою кто-то разбил ее щит, сделав уязвимой. Отбиваться Дельфина не имела права, но она знала, что делать. Стоит лишь закрыть глаза – и неведомый он перевоплотится в Алтимара, ее божественного возлюбленного.

Утром юная тэру проснулась в объятьях. Совсем новое ощущение – чужое дыхание рядом, тяжелая рука на ее груди. Она зашевелилась, и он тут же ее отпустил, сказал что-то снисходительно–ласковое. Островитяне верили, что на Полнолунном Мысе Алтимар является своим Жрицам, – никому не полагалось знать большего. Дельфине было известно, что бог в священную ночь завладевает телами мужчин, достойных такой чести, – их выбирают Старухи. После им настрого запрещается рассказывать кому-либо об Обряде.

Она узнала человека, с которым провела ночь, вспомнила имя – Нан, сын Крибы и Нара. Человек с Острова Рифов, чья жена умерла год назад, а дети были старше Дельфины. Он погладил Дельфину по голове, назвал девочкой – хороший добрый тэру, брат, годящийся ей в отцы. Да он и был старым другом ее отца Аквина. Женщина раз и навсегда решила, что Нан не имеет отношения к тому, что было ночью. Ее ласкал любимый и отвечала она любимому. Знакомому с Острова Рифов она могла только дружески улыбнуться, старательно не опуская глаз и не краснея. Даже берег сегодня был совсем не тот, что накануне: тихий, пустынный, бесплодный, как и вся береговая линия Островов. Простой мыс, каких вокруг десятки, и не следа вчерашнего безумия на грани миров – только песок, истоптанный не богами, а до полусмерти пьяными людьми. “Так и должно быть, – решила Дельфина. – Человечески мир большую часть времени должен оставаться обычным, иначе он не выдержит”. Вчерашние танцоры приходили в себя, испытывая все муки похмелья. Она угадала, что голова у Нана раскалывается, и пожалела его – травы опасны, а он ведь уже не молод. Сама она не знала дурноты, которую оставляет после себя блуждание в иных мирах. Старух это удивляло, а Дельфину ничуть: разве странно, что прикосновение богов не причиняет боли? Она встала и пошла прочь.

У нее может быть мужчина и вне Обрядов, это дозволяется, хоть смертный и не посмеет назвать ее своей. Дельфина верила, что ей не нужен смертный. Теор, смеясь, называл ее русалкой, она сама верила, что отличается. Не лучше других людей – юная Жрица ощущала это иначе и скромнее. Есть человеческий род – он не враждебен, но далек от нее. Есть стихии и братство Общины, одна из природных сил, – Дельфина часть их, волна среди волн. Ее считали кроткой и покладистой – так и было, но Дельфина знала, что ее заслуги в этом нет. Просто из всех форм гордыни ей досталась самая безобидная – влюбиться в бога.

Через два дня после ее возвращения на Берег Чаек, Нан постучался в дом Цианы и Аквина. Принес в подарок их дочери искусно сделанный костяной гребень.

– Девочка, – шепнул он Дельфине, – что ты скажешь о старом дураке, который думает о тебе все время?

Он был смущен намного больше нее, а Дельфина знала, как должна поступить: обрадоваться подарку, как ребенок. Быть может, гребень принадлежал жене Нана? Дочь Аквина, наверное, казалась ему похожей на ту девушку, которой когда-то встретилась ему будущая жена. Дельфина угадывала, что ему одиноко в доме, полном внуков. Решила, что жестоко прогнать человека, для которого она утешение-воспоминание. Да и зачем? Он не хуже других и Дельфине не отвратителен. Ей легко было увидеть в Нане один из ликов Алтимара – ласкового и заботливого отца.

Потом Нан приходил часто, или же сама Дельфина навещала его на Острове Рифов. Часами сидела рядом и слушала его рассказы, позволяла ему еще поучить себя владению мечом, словно юную дочь. А иногда гладила его седеющую голову – и ощущала себя почти его матерью.

Пожалуй, самое опасное место на Островах – это Берег Пещер на Большем. К востоку от деревни Дельфины располагались глубоко вдающиеся в Море скалы, изъеденные тысячей каменных нор. Путаная паутина из пещер всех размеров, некоторые слишком высоко или далеко от воды и всегда остаются сухими, другие затопляются в прилив. И есть одна – Пещера. Ее, как Земли Герцога, упоминали без пояснений, с уважением и страхом. На вид она мало отличается от других. В прилив вода стояла в ней лишь по колено, а при низкой воде в самой ее глубине можно различить озеро. И не каждый догадалася бы, что это крыша огромного подземного мира, лабиринта, куда не проникал луч солнца. Соленная вода прогрызла в скале целый замок, великолепию которого позавидовали бы Герцог и даже Король Регинии. Среди подводных зал были не затопленные до конца. Встречались и совсем сухие возвышения, где можно было развести костер, если доставить туда не намокшими кремень и пучок хвороста. Уже которое поколение островитян ныряло в лабиринт за моллюсками. Но каждый на Островах с детства понимал: каменное нутро Пещеры – не что иное, как ловушка, получившая за свой век немало жертв. Ни в коем случае не следовало приходить туда одному, заплывать слишком глубоко, не обвязавшись веревкой. И только безумный пошел бы в Пещеру в прилив, когда она, будто прирученный зверь, вспоминала свою истинную суть. Озеро сливалось с нахлынувшей от берега водой – такой заманчиво неопасной, до колена. Пол Пещеры неожиданно обрывался под ногами. И сильное от прилива течение, словно в пропасть, тянуло вниз, в подземные камеры, что откуда-то изнутри наполнялись морской водой полностью, – не вынырнуть, не вздохнуть.

Некоторые тэру верили, что Пещера ведет к покоям Мары. Но за много лет до рождения Дельфины нашлись смельчаки, которые проплыли лабиринт насквозь и узнали, что он всего лишь соединен с переходами других пещер. Повторить их путь давно уже не считалось деянием. Дельфина знала лабиринт, как свой дом.

Она часто слышала, как ссору сравнивают с разгорающимся пламенем. Но ее стихией была вода – глядя на Теора и Наэва, Дельфина думала о Пещере. О неосторожном, который делает шаг и оказывается во власти течений. Не ощущает поначалу опасности, совершает одно неверное движение, другое – и вот он уже в самом сердце ловушки.

Весной Ана состригла волосы до короткой мальчишеской прически и сожгла пряди в знак того, что посвящает себя Инве. Они с Наэвом успели насладиться первыми месяцами брака. Успели обжить новый дом, где Ана порой вспоминала их бешеный танец и ненасытно кидалась в объятья: “Кружи меня! Кружи!” Она сладко дразнила мужа на стрельбище, обещая в награду себя, если Наэв ее победит. Но – все знали – в меткости ей не было равных. А после они исчезали в гроте Пещеры и разговаривали под переливы воды. Ловя рыбу, они вдруг набрасывались друг на друга, и рыбалка заканчивалась перевернутой лодкой и потасовкой в волнах – все-таки им обоим было шестнадцать. Рядом они были с рождения – Ава и Унда дружили так же неразлучно, как Ана и Дельфина – знали друг о друге почти все. Теперь же Ана и Наэв постигали единение в кипящей страсти. А потом и в горе. Слишком скоро после свадьбы они отдали Морю тело Сагитта, и до сих пор оплакивали его без слез, без слов, но вместе. Сагитт уходил, обещая рассказать Аве: их сын счастлив.

Но пришло время снаряжать корабли, и несбыточный сон Наэва стал иссякать и истончаться. Сколько бы юные супруги не изматывали друг друга ночами, пол-года брака не принесли плода. А значит, Ана отправлялась в рейд и с остриженными волосами могла снять платок, не нарушая приличий. Жребий разделил ее с мужем. Зато оставил с Теором на великолепном корабле, прозванном “Скакуном” за непревзойденную скорость. Вслух Наэв не сказал, что хуже и быть не может. Вслух Теор пообещал Наэву беречь свою любимую сестру. Дельфина – тоже весь рейд на “Скакуне” – могла бы свидетельствовать, если б ее спросили: все мысли Ана были только о муже, вся забота Теора – искренней забота брата. Чего бы ни стоило ему, скрывать не умевшему, держать на привязи чувства.

А сама Дельфина вскоре поняла, что Дэя благословила одну из ее встреч с Наном – она не сомневалась: первую, в ночь Обряда. У нее не было дурноты, что изводила Дэладу каждую беременность, не было вообще никаких доказательств, кроме ощущения – существует. Она всячески изучало новое чувство, растущее внутри. Еще не шевелится, не имеет мыслей, которые можно угадать. Вся заключена в слове “существует”, в уверенности Дельфины, что крошечная жизнь зародилась. Дэльфа – назвала она свой росток, старшую дочь, которая должна носить имя матери. Дельфина была не первой и не последней женщиной Островов, с которой это случилось во время рейда. Ей пришлось признаться Выбранному Главарю Милитару, выслушать его “вот и бери с собой девчонок!”. Следующие месяцы ее делом было готовить, стирать, чинить одежду, выхаживать раненых, ворожить на удачу. Ребенок освобождал ее от участия в набегах, и Дельфина была благодарна ему – по грабежам и опасностям она отнюдь не скучала.

– Какая ты счастливая, – говорила Ана и всячески оберегала сестру, словно та вдруг стала хрупкой.

Потом настал счастливый день осени, когда “Скакун” медленно вошел в Гавань Острова Кораблей и заметил ранее вернувшегося собрата – “Острие”. И Ана сквозь холодеющую осеннюю воду кинулась навстречу мужу. Живая и невредимая, как и он сам.

– Скучала по мне?

Златовласка рассмеялась:

– Вот еще! Ничуть!

Наэв подхватил ее на руки, закружил, и так на руках унес в лодку. Домой. Остаться наедине. А Дельфина подумала, что боги создали мир ради таких мгновений.

– Знаю, знаю! – вслед им подтвердила хохотушка Меда. – И ночами не скучала, и во сне не видела, и дни не считала, и вдаль не глядела, не вспоминала и не тревожилась. Знаю. Эй, сестрица, ты спроси-ка его, много ли регинских красавиц о пощаде молили? Все – прелестные, ласковые, благодарные, что не убил. Кэв каждую осень передо мной кается.

Трусоватая рыжая Меда донашивала последние дни беременности, но это не мешало ей шутить, и уж, конечно, не отучила кокетничать напропалую, пока Кэв далеко. Ее мужа нрав жены не тревожил – пусть красивая женщина улыбается всем, а любит его одного.

А Ана изменилась буквально на глазах, когда Теор сошел на берег. Весь рейд ревновать ее было некому, потому и отношение ее к Теору было совершенно невинное. И вот, стоя возле Наэва, она сладко замахала названому брату рукой, убедилась, что в черных, на нее одну обращенных глазах, загорелся злой огонек сомнений. Дельфина наблюдала с болью и страхом. Знала, что упрекнет сестру позже, и та смутится, но не перестанет. Не сможет. Иные люди пьют без меры. Такие, как Тина, одержимо ищут опасность. А Ана жить не может, не проверяя каждый день власть своей красоты. Теор – он честен с ней и с собой. Прокрасться запретными тропами, взглянуть на Невесту божества – это для него игра. Хотя его казнить могут, если узнают. Но на жену лучшего друга он не посягнет никогда. Дельфина это знала, и Ана знала. Наэв же никогда этого не поймет – слишком привык рядом с Теором быть проигравшим. А Ана – она не позволит лучшему из лучших себя забыть, как бы Теор ни старался.

После дележки добычи Ана показала Дельфине браслет из чистого золота, словно с дочери самого Герцога сорванный. Они вместе восхитились и испугались – надо было много раз рискнуть головой, чтобы заслужить право на такое сокровище. Лучше, отметила Дельфина, чем серебряный браслет из их первого рейда, от Теора. Не хуже всех тех браслетов, гребней, колец, обручей, поясов и тканей, которыми Теор мог бы осыпать любимую. Об этом думал Наэв, когда не жалел себя в рейде.

– Он сказал, – зашептала Ана, – что никогда больше не отпустит меня в Море. В шутку, конечно. Сказал, к следующей весне я обязательно рожу ему ребенка, – и закончатся для меня походы. Я ответила: если все мои ночи будут, как нынешняя, – я рожу тебе тройню.

Наэв говорил, смеясь, и Ана передавала его слова, сладко хихикая. У Дельфины на душе скребли кошки.

Получила и Дельфина подарок – от Нана, чей “Великан” вернулся последним, очень задержавшись и напугав женщину. Нан пришел к ней, увидел ее округлившуюся фигуру и опустил глаза, чтобы не выдать радость. Обычаи запрещали ему говорить вслух, что он имеет отношение к ребенку морского бога.

Зимой, когда пришло время, Дельфина ощутила себя праматерью богов Марой, из тела которой сотворили мир. Было ли больно великой Маре? Дельфина запомнила не мучение, а таинство. Не сравнить с Обрядами, не сравнить с любой иной болью, потому и болью она отказывалась называть это чувство иного мира – стать первоматерией, дающей жизнь. Выбрав ночь самого сильно шторма, Дэльфа родилась неприлично быстро и легко для первенца.

Ракушки

Дельфине запомнился день, когда в последний раз они четверо были вместе и дружба еще не стала враждой. Жене Наэв приказать не мог, но рано или поздно должен был обрушить на соперника тяжесть своих сомнений. Тогда они были возле Пещеры, выбрались из нее перед самым приливом, набрав полные корзины моллюсков.

Берег Пещер. Море. Костер, на котором поджариваются ракушки. В огонь отправились плотно сжатые раковины с живыми и здоровыми обитателями. Дельфина знает, что именно они самые вкусные, но ей слишком ясно дано представить моллюска, сжавшегося в своем горящем доме. Мурашки по коже. Особенно рядом с Пещерой, которая была родиной для моллюсков, а людям могла стать могилой.

Ана без верхней туники. Выбралась мокрее мокрого, на миг сняла и выжала платок, заново переплела волосы. Все это – не спрятавшись за валун, как поступила бы любая женщина на ее месте. И Теор глаз не отвел. Протягивает Ане только что раскрывшееся лакомство, Наэв неподвижно наблюдает за каждым его движением. Хочет и не может отвести глаза, словно это он отвергнутый влюбленный. Дельфина толкает ее под бок, шипит:

– Перестань вести себя, будто он вправду тебе брат!

– А разве нет? – усмехается красавица. Что-то горькое и отчаянное в ее усмешке.

Предупреждать ее бесполезно – Дельфина давно поняла. Островитянки свободны, разве не так? Все привыкли, что женщины, чужие жены, проводят месяцы с мужчинами на кораблях, называют их братьями. Мужчины видят их простоволосыми, они же мужчин – обнаженными по пояс в самую жару. На борту не спрячешься, переодеваясь или справляя нужду, о таких мелочах не беспокоились. Разумеется, и раны перевязывали без смущения. Но это в Море, а не в деревне. Ана всякий раз заходила на шаг дальше дозволенного.

Дельфина сделала последнюю попытку отвлечь бурю, заговорила о Пещере.

– Внутри кричат камни, – сказала она. – Она кричит, Пещера.

Ее слова с трудом пробились сквозь паутину, окутавшую троих. Теор пожал плечами.

– Кому там кричать, кроме эха? – и усмехнулся пренебрежительно. – Только утопленникам.

Даже эхо в Пещере не безопасно – иногда случаются обвалы. Дельфина уверенно закачала головой:

– Я слышала. Пещера соскучилась, она хочет жертву.

На их памяти в Пещере никто не тонул, все умели перехитрить ее коварство. Слова Жрицы должны бы прозвучать жутковато, но страшно одной Дельфине. Потому что, буря, которую она надеялась удержать, набирала силу. Теор всегда раззадоривало то, что навевает страх:

– А что, сестренка. Пещеру из конца в конец исплавали еще наши прадеды, но только при отливе. Почему до сих пор никто не проплыл через нее при высокой воде?

Дельфина и Ана знали, что он скажет дальше, а потому испуганным хором ответили:

– Это невозможно!

– Ну, так я это сделаю!

Он не оглянулся на Наэва, но в воздухе повисло молчаливое: “А ты, братец, можешь?”. Теору хотелось идти вдвоем, и не ради уверенности – этого ему хватало. Совершать невозможное надо обязательно у кого-то на глазах. Промелькнуло ли у него в голове: Пещера легко может сделать Ану вдовой? Нет, Дельфина никогда бы не поверила в злой умысел своего близнеца. Скорее Теор представил себя, как в последний момент вытащит захлебывающегося брата. На глазах у Аны. Ради нее.

Наэв мгновение обдумывал, как согласится на безумный вызов, пойдет в Пещеру. Но вслух сказал другое.

– Вот скала, – указал он вверх, на Птичий обрыв. – Если хочешь умереть, как дурак, достаточно забраться и спрыгнуть вниз.

– Не пойдешь со мной?

– Я не сумасшедший.

Теор не произнес насмешки насчет трусости. Поднялся:

– Как знаешь. Расскажу тебе после, какова на вид старушка Мара.

Конечно, трое остальных вскочили и не дали ему сделать и шага. Дельфина кивнула на принесенную с собой веревку:

– Привяжу вон к тому дереву, и не отпущу, пока не выбросишь дурь из головы.

Силой Теора они едва ли одели бы даже втроем, но он, смеясь, отступил:

– Вот видишь, сестренка, тебя боюсь больше, чем Мару.

Прежде, чем уйти, Дельфина задержалась немного, обернулась к Пещере. И закляла ее ради великого Алтимара, и светлой Дэи, и всесильной Мары:

– Если ты, каменная нора, ждешь новую жертву, то вот тебе мое слово: возьми только того, кто заслужил такую смерть.

Вода подземного озера всколыхнулась и затихла. Пещера видела прадедов Дельфины – увидит и ее правнуков. Она могла долго ждать. Если б Дельфина так же могла заклясть нарождающуюся вражду!

Прежде, чем уйти, Наэв прижал Теора к скале и, наконец, открыто приказал держаться от Аны подальше:

– Иди тони в своей Пещере! Мару тебе обнимать! Ана моя жена, моя! Меня выбрала! Меня, будь ты хоть сам Господин Морской!

Теор даже не попытался освободиться. Им давно не доводилось мериться силой, но оба хорошо помнили: это Наэв в детстве каждый раз оказывался на земле.

– Твой трофей, – ответил Теор. – Твоя единственная кость, над которой ты рычишь, как голодная собака. Я не подойду к ней, только если она сама попросит.

Таково было их первое настоящее столкновение. Ану оно, кажется, обрадовало, а не напугало.

– Все еще сомневаешься? – спросила она Наэва ночью. И довольно потянулась: – Хорошо. Никогда, муж мой, не приходило тебе в голову, что и ты можешь передумать? На Островах много девиц, моложе меня. Не хромых. Алтимаром не отвергнутых. Не бесплодных.

Ана впервые сказала это вслух. Почти два года прошло со свадьбы, благословение Дэи так и не пришло в их дом.

– Знаешь же, что…

– Знаю, знаю, – Ана сомкнула вокруг него руки-цепи, почти задушив в объятьях. – Навсегда. Только мой. Потому что таких, как я, больше нет – так ведь?

Горько-отчаянно она говорила все чаще. Приличия и Наэва все безумнее испытывала на прочность.

На другой день Теор постучался в дом Дельфины – валящийся от усталости, довольный собой и мокрый до нитки. Она все поняла и хлестнула его по лицу:

– Дурак!

Но ему действительно казалось, что это весело – играть со смертью. Задыхаясь от хохота, он признал, что она права: переплыть Пещеру в прилив невозможно.

…и словно что-то тянуло ее братьев – в бездну…

Летом сам жребий столкнул Теора и Наэва на борту “Смелого”.

На Островах был обычай – любое дело должно обсуждаться всеми, кто в нем участвует. Главаря перед рейдом выбирала команда. В тот год Теор впервые поднялся, предлагая себя. Он был слишком молод для этой чести, но уже столько раз показал себя в деле, что не сомневался: он достоин и все об этом знают. И тут же за ним поднялся Наэв. Смерили друг друга волчьим взглядом, и Теор усмехнулся:

– Хочешь не отстать?

Он знал, какими словами привести вчерашнего приятеля в бешенство, тем более, что это была правда: минуту назад Наэв и не думал о чести командовать. Понимал прекрасно – ну, какой из него Главарь? Но слишком ясно представил, каково будет весь рейд выполнять приказы бывшего друга. Мало что могло заставить Наэва поддаться гневу. Он проглотил ярость и ответил медленно и ровно:

– Главарь не может быть безумцем, вроде тебя.

– А может ли он быть неудачником и трусом?

Терий прикрикнул на обоих, им пришлось подчиниться. Все знали, что корабль не доходит до берега, если на борту плывет ссора. Остальные посмотрели на Теора, на Наэва, а потом обернулись к мудрому опытному Терию:

– Почему бы не быть предводителем тебе?

Руководящий рейдом, Выбранный Главарь, за свои заслуги не получал ничего, кроме уважения. Кто ждет награды для себя – тот не сможет по-настоящему заботиться об успехе похода. Признавая себя Главарем, выбранный должен был поклониться тем, кто его выбрал, в знак того, что ни в коем случае не ставит себя выше их. Терий поклонился. Наэва поддержала только Ана. Теора охотно поддержал бы Ирис, но до Посвящения он не имел права голоса.

Таково было их второе столкновение. Потом Дельфина сбилась со счета.

Дельфина отчаянно надеялась, что рейд их помирит. Если один оттолкнет другого от летящей стрелы – разве устоит перед этим обида? Шепотом она попросила Неру напрясть что-то подобное, особенно сейчас, когда она все еще кормила малышку и потому оставалась дома.

Но ничего такого не произошло. Осенью от команды “Смелого” Дельфина слышала только два имени: Наэв и Теор. Словно сухое сено и зажженный факел – груз, который ни один корабль не довезет целым. В конце концов, Выбранный Главарь Терий велел им прекратить задирать друг друга или же обоим убираться вон. Здесь у Наэва было надежное преимущество, единственно умение, в котором он Теора превосходил – умение скрыть досаду и подчиниться. Всю жизнь рядом с лучшим из лучших он только это и делал. Сын Тины унаследовал несговорчивый характер матушки, но та обходила запреты с усмешкой и исподтишка. Сын же привык действовать напролом. Он мог проиграть Пещере, но не человеку, и не забыл, что Терия, а не его назвали Главарем. И открыто воспротивился его власти, о чем и доложили осенью Совету. И еще хуже: несколько раз, сцепившись с Наэвом, Теор, не раздумывая, тянулся к кинжалу.

Дельфина похолодела, услышав. Она хорошо помнила, как твердила им Маргара, тыча пальцем в горизонт: “Вон там живут люди, которые мстят за слова оружием. Видите мою плетку? Припомните – прошлась она по чьей-то заднице за слово, а не дело? За то, что сказали: “Маргара плохая”? Между нашими врагами всегда будет раздор. А между вами быть-не-мо-жет! Злиться можно, а за клинки хвататься не смейте! Не для того вас учат!” На Островах не было страшнее преступления, чем поднять руку на своего, и Теор хорошо знал, с каким огнем играет. Его вовремя останавливали, но все видели: в ярости он не понимает, что делает.

Дельфине об этом рассказывал сам Терий, бывший наставник, который, в отличие от Маргары, ни разу ее не обидел. Его Дельфина с удовольствием называла отцом, ему Дельфина задала вопрос, как старшему и мудрому:

– Что с Теором происходит?