Запах судьбы

Анастасия Плеханова

Запах судьбы

1. Пепел воспоминаний

Судьба пишется кем-то на рассвете, когда мудрый воздух пахнет ветром и свободой. Тот, кто сидит на краю рассвета, записывает в бесконечную книгу судеб самое главное.

А что для человека главное? Сложно сказать; у каждого – своё. И разве можно считать одно событие главным, а другое – нет? А ведь без него, без этого, пусть и маленького, невзначай произошедшего события, не сплетётся всё мудрёное полотно жизни. Кто-то возразит: всё же есть такие стежки, поворотные, исключительные моменты, на сто восемьдесят градусов меняющие судьбу. Можно сколько угодно спорить, выдвигать всевозможные теории, но одно объединяет всех спорщиков: главное – это сама жизнь.

Потом жизнь превращается в воспоминания и хранится в тайниках души. Кто-то недоумённо пожмёт плечами и удивится: «Жить воспоминаниями? Зачем? Кому они нужны? Разве что писателям. А так… что в них толку? Только душу травят». А другой возразит: «Как? Без этих островков памяти нет и не может быть человека. Лиши его памяти, и он потеряет себя. Решено: воспоминаниям – быть!»

Место, где ты был счастлив, люди, с которыми разделил счастье, остаются в памяти навсегда.

Пепел воспоминаний то и дело будит нас по ночам. Становится тревожно. Это чувство не даёт душе угомониться. Порой чудится, что в далёком прошлом осталось незаконченное дело, и мы силимся вспомнить, что же забыто. С тоской оглядываемся по сторонам – где ответ? Иногда мы вспоминаем.

Сложнее воскресить запахи прошлого. Они неуловимее и хрупче, чем сама память. Но если вдруг мы случайно улавливаем родной запах – запах воспоминаний, сердце с болью замирает, и мы наслаждаемся каждой струйкой аромата.

Вот было бы здорово прятать запахи детства, счастья, любви и бесконечной свободы в крохотные скляночки, откупоривать их и безмятежно, с упоением вдыхать и думать… Думать о главном!..

2. На скамейке

– Ну, здравствуй, Серёжа!

Так говорила молодая красивая женщина. Ей было двадцать с чем-то лет, ближе к тридцати. Тёплый, лучистый взгляд карих глаз и сдержанная полуулыбка словно подсвечивали усталое лицо, а лёгкая морщинка на лбу, похожая на кривую с бумажной ленты кардиограммы, завершала образ и придавала лицу спокойный оттенок величавой строгости. Тёплые пальцы левой руки держали коричневый стаканчик с кофе. Женщина лёгким движением свободной руки убрала прядь с лица (волосы были аккуратно уложены, но ветер озорно играл с ними). Спокойно, с наслаждением отпив кофе, женщина прищурила глаза и задумалась. Затем, словно проснувшись, она вздрогнула, перевела дыхание и, посмотрев на что-то прямо перед собой, грустно улыбнулась:

– Твой любимый. Помнишь?

Никто не ответил. Неподалёку скорбно заскрипели петли старой калитки: подул майский ветер. Пахло свежей, весенней, проснувшейся землёй.

– Ты любишь кофе, ну и свою работу. Вот такая нелепость… Да… Я где-то слышала, что бывает три вида любви: одна – от людей, другая – от дьявола, третья – от Бога. А у тебя только кофе и работа, – незнакомка потрогала рукой букетик нежных незабудок, купленных у тётушки-торговки и теперь лежащие рядом на скамейке.

Нежные губы вздрогнули, но женщина продолжала удивительно прямо держать себя. Со стороны она походила на античную статую. Спокойная и задумчивая…

…Красивая незнакомка – это я. Это моя история. Всё, что я опишу дальше, произошло со мной на самом деле. О себе я буду писать в третьем лице, как сторонний наблюдатель, чтобы спокойно и непредвзято оценивать прошлое и себя в нём. Мне так удобнее разобраться в себе.

Я оставлю своё имя, а имена остальных персонажей (почти все) и географические названия изменю. Мне так угодно. Я не преследую цели кого-то обидеть или кому-то что-то доказать – нет. Я люблю людей, люблю наблюдать за ними; их судьбы, их чувства мне интересны. Правду говорят, что каждый человек – это книга, а книги я люблю больше всего на свете. Зачем я пишу свою? Просто мне есть, что сказать (да простит мне читатель мою болтливость и откровенность).

Мне нужно нырнуть в прошлое, чтобы раз и навсегда отпустить его и расправить крылья.

Когда-то я была жизнерадостной и беззаботной. У меня был талисман – моя улыбка. Простая и искренняя.

Светлая девушка, душа нараспашку. Это поразило его.

Он без спроса ворвался в безмятежность моей жизни. Подобно преступнику, выбрал жертву: хотел подчинить себе мою волю. Удалось ли ему это?

Итак, господа, начнём…

…Молодая женщина посмотрела на его фотографию, которую всегда носила с собой, задумалась и с расстановкой произнесла:

– Да, любить ты не умел. Хотя…

Сидя на скамейке, незнакомка попыталась вспомнить, с чего всё это началось.

3. Берестовы

В непростое для великой страны время в никому не известной деревне (дадим ей название Мелёхино), в сосновом царстве на свет появилась она, крохотная, обычная девчушечка. Чем она отличалась от других? Внешне – ничем. Зато она чувствовала запахи судьбы: вдыхая воздух, слышала и то, что недоступно другим. Она видела неповторимые узоры человеческих душ: лучистые и мрачные, тёмные и с тихим светом добра. И это вовсе не выдумка. А ещё у неё был важнейший дар – идти по жизни с улыбкой.

Настенька. Такое сказочное имя дала мама дочке:

– Пусть твоя жизнь будет счастливой, похожей на сказку.

Да, малышка родилась в поистине сказочное время, ещё при царе Горохе. Тогда Советский Союз, подобно старому-престарому деду в дырявых сапогах, заштопанных шерстяных носках, в поеденной молью меховой шапке, портках с заплаткой и заношенном, тонком, как марля, пальто, доживал свои последние денёчки, с горечью и тоской вспоминая, каким молодым и могучим он был. Безвозвратно уходила сложная, неоднозначная, но, несомненно, великая эпоха.

Начинались проклятые «святые девяностые». Страна утопала в голоде и разрухе. Зарплаты выплачивались плохо. В стране был дефицит. Магазины встречали покупателей почти пустыми полками, с которых сиротливо поглядывал немногочисленный товар, а наши мамы выстаивались в длинные очереди за куском хозяйственного мыла и за крупой.

Когда в деревни привозили сыр и масло, это было настоящим праздником! Вкуснейший аромат переносился из колхозного правления в дома. Из сыра порой выковыривали синие пластмассовые цифры и отдавали детям, мол: «На, играй».

Хоть порой приходилось сложно, но жизнь продолжалась, появлялись новые семьи, рождались дети.

Роман Берестов рос без отца, но с детства имел мужской характер, спокойный и вдумчивый. С детства любил читать – не каждый филолог прочитал за свою жизнь столько книг, сколько прочёл их Рома. С его-то головой нужно было учиться в институте, но рядом не было человека, который поддержал бы его, а без помощи ох как сложно. Даже мальчикам. Роман выучился на электрика, а потом ещё оказалось, что у него талант к печному делу. Наша страна вообще славится талантами-самоучками. Самородками! За долгие годы он освоил много полезных специальностей, где только ни поработал. После училища Роман служил три года на подводной лодке. С особенным удовольствием вспоминал, как они с ребятами играли в футбол на Северном полюсе. Когда он рассказывал о службе, у него горели глаза!

Потом Роман познакомился с Ольгой. Олька, Лёля, Лёлик.

Ольга Матвеевна на тот момент была учителем математики и физики, а также занимала должность директора, жила в общежитии. Выучиться на учителя ей помогла старшая сестра. Раньше ведь как было? Выпускников школ оставляли работать в колхозах – никуда не отпускали, и большее, о чём можно было мечтать, – это о местном училище. Тётя Катя подошла к директору школы и сказала:

– Людмила Ивановна, пусть Оля едет поступать в институт. Здоровье у неё слабое, не сможет она в колхозе работать. Мы с братом и так тут остались, пусть хоть у кого-то из семьи будет высшее образование.

Директор прислушалась к словам Катерины и отпустила Ольгу поступать в педагогический. Так Оля и стала учителем.

В магазинах, значит, в те годы – хоть шаром покати, поэтому Ольгина свидетельница Люся привезла роскошное свадебное платье с Украины, со своей родины. А потом невеста поехала на экскурсию в Германию (давно откладывала на поездку деньги) и купила туфли. Она ни про кого не забыла – всем привезла заграничные подарки.

Коричневый свадебный костюм жениху сшил однорукий портной, талантливый мастер. Его работы славились на всю область.

Свадьбу отметили с размахом – такое в те времена, а особенно в провинции считалось редкостью.

Молодой семье дали жильё в деревне Мелёхино. В самом Мелёхино не было ничего примечательного и замечательного – деревня как деревня, не хуже и не лучше других, а вот сосновый бор, который был за рекой, поражал богатством и величавостью. Поселились молодожёны в двухквартирном деревянном доме – такие постройки называли бараками; между домом и дорогой красовалась ухоженная поляна.

Так было у молодой семьи Берестовых. У соседних домов трава выкашивалась редко, а помои выливались тут же, с крыльца. Высокая культура!

Ольга ждала ребёнка. В глубинке ни о каком УЗИ раньше не слыхали, но молодая мама точно знала, что у неё родится Настенька.

– А вдруг будет не девочка, а мальчик? – спрашивали у неё.

– Нет, у меня точно будет Настенька, – спокойно возражала Ольга.

Вскоре родилась малышка. Она была такая крохотная, что помещалась у папы на ладони, когда он купал её. Ольга приговаривала:

– Ой, как мы устряпались! Давай, Настенька, смоем потью!

Дочка не давала покоя, плакала и днём, и ночью. Ольга даже заболела: измаялась без сна.

Устав от детского плача, бессонных ночей и бесконечной круговерти бытовых забот, Ольга стала сама на себя не похожа: исхудала, под глазами пролегли тени, лицо осунулось, взгляд потух. Тоска зелёная: уборка, готовка, дом-барак без удобств, дров натаскать надо, бельё руками постирать, прополоскать, развесить, снять, погладить и много-много других рутинных занятий. На дом уходило огромное количество времени: поддерживался безупречный порядок, как в казарме, и установлены строгие правила – Ольга это любила.

Когда молодая мама смотрела на дочку ярко-голубыми огоньками близоруких глаз, она светилась от счастья: малышка в ответ улыбалась нежным беззубым ротиком – светлый человечек с искорками в карих глазках.

Ольга порой тосковала по школе и ученикам: она нашла себя в профессии учителя и с удовольствием ходила на работу. А как Ольга Матвеевна любила школьные мероприятия! Хорошо поставленным голосом она читала стихи как никто другой, душевно, проникновенно; у слушателей даже слёзы наворачивались на глазах. А как она умела перевоплощаться в сценках! Могла быть и Кощеем Бессмертным, и Бабой-Ягой – кем угодно! Артистичная, неугомонная, яркая!

Через два года стало полегче: маленькая спала спокойнее. В такие моменты вместо жалобного плача дом наполнялся тёплыми звуками: в тишине раздавался мерный ход настенных часов и сопенье котёнка.

В углу спальни стоял трельяж, на полочке в ровный ряд, как солдатики, выстроились красивые флакончики, источающие тонкий аромат духов, и баночки с кремом. Запахи напоминали Ольге о счастливых студенческих годах. Много позже, годы и годы спустя, когда Ольга видела в магазине духи или декоративную косметику, которыми пользовалась раньше, она мысленно переносилась в годы своей юности. Молодым-зелёным не понять простой вещи: то, что им кажется старомодным и изжившим себя, для кого-то чудесным образом становится то самой машиной времени: так люди погружаются в воспоминания и вновь чувствуют себя юными. Люди забывают про болезни, про старость и слабость – прошлое воскресает.

В редкие тихие часы Ольга подходила к окну и подолгу, не отрываясь, наблюдала, как солнце прощается с полем, домами и лесом до следующего дня. Такого дивного заката она не видела нигде. Берестовым повезло: за домом простиралось огромное поле, украшенное разнотравьем: тимофеевкой, клевером, колокольчиками, ромашкой и прочей ароматно-свежей красотой. В предзакатные часы всё это богатство подсвечивалось ласково-тёплыми лучами сонного солнца. Всякий раз Ольге казалось, будто Господь Бог целует землю перед сладким сном, как родители целуют ребёнка.

На себя времени совсем не оставалось. Дрова принеси, печку истопи, бельё руками постирай и прополощи, дома прибери, обед приготовь и много-много других забот.

Ела Ольга быстро, эта привычка у неё была со школы, когда она ребёнком жила в интернате. Их, малышей, постоянно подгоняли, торопили и не давали нормально прожевать еду. Директор школы и повара подворовывали на кухне, и дети не видели не сливочного маслица, ни мучки – всё уносилось домой. Только в другой, Отрадненской школе, Оля и другие ребята почувствовали себя людьми, а не скотом. О них заботились, их берегли. Здесь дети ели вкусно и сытно: повара и оладушки сдобные пекли, и другая еда была приготовлена с любовью.

Раз уж вспоминать, то стоит сказать, что у Оли были старший брат Витя и сестра Катя. Оля – младшенькая, но поблажки ей не делали никогда. Надо в лесу собрать целый бидончик ягод – собирай, не ной, устала – потерпи.

Это Витя прозвал Ольгу Лёлей. Витя в школе был отличником. Он тогда ещё учился в первой школе, в той, что ближе к дому. Когда ему впервые дали путёвку в «Орлёнок», он отдал её младшей сестре Кате, а во второй раз он должен был поехать в «Артек». Директор прибрал путёвку себе, для своего ребёнка. Но, поскольку путёвка была именной, то не поехал никто: ни Витя, ни тот отпрыск.

Такие дела…

4. Кася

А теперь вернёмся к Ольге и её дочке. Молодая мама мечтала о том, что однажды они вместе с Настенькой пойдут за руку в школу, будут делиться впечатлениями, накопленными за день.

Тем временем девчушечка подрастала. Плаксивая и неспокойная – раньше, спокойная и вдумчивая – сейчас. На лице – светлая улыбка, а в глазах – светлая грусть. Себя Настя помнила примерно с года. И всё-то она понимала! Вот она рисует в альбоме – это тоже хорошо. На обоях – уже плохо. И за занавеской – тоже плохо: мама не разрешает. А вот при папе – демократия – можно рисовать на обоях, сколько душе угодно. Сядет Настя на спинку кресла, пока папа читает газету, и творит-вытворяет – стены не видно. При маме такой номер не прошёл бы – она воспитывала дочь в строгости. Но шлёпать и ставить дочку в угол папа запретил: нельзя. Да и сама Ольга была против этого.

Как-то Ольга позвала Романа и прошептала, глядя на спящую малышку:

– Рома, смотри, какая у нас дочка красавица! И реснички, как у лисички.

Около года Настя стала произносить первые слова. Оказалось, что с ними можно делать что угодно. Их можно произносить вслух, а можно просто думать про себя. Можно растягивать, а можно произносить быстро, бодро. Девочка на всю жизнь полюбила эту удивительную игру в слова.

Одно из любимых слов – Тяпа. Так звали чёрного лохматого пёсика у бабушки Веры, папиной мамы. Верный Тяпа ходил с хозяйкой повсюду. Они вместе переплывали через реку на подтекавшей лодке, а потом шли по лесу, чтобы проведать девочку.

Дома у Насти жила игрушечная собачка, тоже чёрная и поэтому тоже Тяпа: искусственный мех, красный матерчатый язычок, глаза потерялись где-то в шерсти.

В большой комнате на гладком крашеном полу отдыхал цветастый шерстяной ковёр с плотным ворсом. Маленькая Настя наглаживала ковёр и приговаривала:

– Тяпа, Тяпа.

Ковёр не чёрный, но тоже Тяпа.

Своё имя не сказать. Вместо «Настя» – «Кася». Маме понравилось это слово. Так и пошло: Кася да Кася.

Иногда Касю отводили к соседке. Её муж преподавал английский язык, а сама она не работала. Женщина любила детей, но своих у неё не могло быть, поэтому с Настей она нянчилась с удовольствием, как с родной. Она придумала для любимой малышки ласковое прозвище «Лёгушка».

Ольга Матвеевна и Настя придумывали свои слова. «Покисельки» – какие-нибудь мокрые грязюки. «Погрязуха» – измазавшаяся с ног до головы Кася. Капроновые следки – это «дольчики» (они похожи на маленькие дольки). «Чуляки» – червяки, которых боялась Настя. Когда мама копала огород или сажала картошку на «плану» (на поле), она всегда брала дочку с собой, ставила детское креслице, чтобы маленькая всегда была под присмотром и дышала свежим воздухом. Повсюду из комочков земли то и дело, извиваясь и проталкиваясь вверх, выползали червяки. Насте они с первого взгляда не понравились, она пищала: «Чуляки! Чуляки!» Так и появилось новое слово.

Слова притягивались к Касе, как скрепки к магниту. Погостит внучка у бабушек – привезёт не только гостинцы, но и всё, что слышала. Народ простой, не стесняется в выражениях. А ребёнок слушает и запоминает.

Как-то раз пошли мама с дочкой за парным молочком и свежими медовыми сотами к тёте Люсе. Ольга Матвеевна разговаривала с женщиной у крылечка, а Кася сидела под деревянной телегой и что-то лепетала.

– Ой, а что это? Настя матерится что ли? – изумилась молочница.

– Разговаривает, – кивнула мама. – К бабушке, называется, съездила.

Кася что-то продолжала калякать по-своему.

Родители не ругали девочку, решили, что само пройдёт. Так и получилось. Загадочные слова вскоре забылись, потому что дома говорили хорошо, никто не выражался.

Малышка любила приятные, но очень важные мелочи, такие как «с добрым утром», «приятного аппетита», «спокойной ночи». Это так важно! На этих мелочах всё и держится. Особенно ей нравилась фраза, которую говорили по субботам после бани: «С лёгким паром!»

Родители не баловали дочку, чтобы не испортить, но их любовь Настя чувствовала и пронесла через всю свою жизнь. Они холили и лелеяли дочурку, пестовали, как хрупкий, нежный цветок. Они старались оградить её от всего плохого, что творилось в мире. Вероятно, оттого, что мама и папа отзывались о людях исключительно хорошо, показывали Насте, что мир добр и прекрасен, девочка и росла, доверяя людям и жизни.

Неизвестно, какие люди потом повстречаются в её жизни, зато маленькая Настя точно знала, что родители её любят всем сердцем. Эта любовь её согревала потом в сложные моменты, рождала уверенность в себе. Что бы ни происходило, Настя знала: родители её любят. Родительская любовь была её силой, её благословением, её внутренним стержнем, её щитом; она помогла не сломаться, даже когда было плохо и больно.

5. Детский сад

В два года у Каси началась «взрослая» жизнь: мама стала водить девочку в какое-то странное место:

– Тётя Кася, пойдём в ясли.

Мама оставляла её там, а сама куда-то уходила.

В новом месте было много малышей, которые, как и Настя, часто плакали, искали мам.

Детей сажали за крохотные столики. Нужно было есть. Как-то Насте по ошибке надели чей-то чужой слюнявчик, она содрогнулась: мама оставляла дочке белоснежный отглаженный нагрудник с зайчиком, у которого были длинные-предлинные уши и задорный взгляд. А этот нагрудник – какая-то грязная клеёнка. Кася чуть не разревелась. Малышка привыкла к чистоте и очень любила мыться. Могла подолгу брязгаться в воде, даже в баню ходила с удовольствием. Сидела в тазу с закрытыми от мыла глазами и как лягушонок квакала. А тут – нате, пожалуйста, – грязный нагрудничек.

Ещё девочка запомнила ряд кроваток, тихий час. В спальне было холодно, тоненькое одеяло почти не согревало. Вот Кася никогда и не спала, просто лежала и думала. Выдёргивала волосинки с макушки, скатывала в маленький клубочек, дула на него и радовалась, когда клубочек подлетал высоко.

Рядом с Настиной кроватью стояла кровать Гоши. Он тоже играл в этот пушистый клубочек – вот забава-то! Но разговаривать нельзя. Зато можно лежать, выглядывать из-под одеяла и корчить смешные рожицы.

Лёжа нос к носу, дети рассматривали друг друга. У Гоши пшеничного цвета волосы, светло-карие глаза, белая кожа, только на щеках здоровый румянец. У Гоши не было нескольких зубов, поэтому он смешно пришепётывал.

Ребята продолжали переглядываться. Время проходило быстрее.

Была у Каси ещё одна любовь. В соседнем доме жил долговязый темноволосый парень по имени Димка. Он уже учился в школе, был высоким смешливым юношей. Как только Димка выходил из дома, Настя забиралась на нижнюю перекладину забора, медленно переступала по ней, из стороны в сторону размахивала цветком и что-то напевала.

О её тайной любви знали все. У Димки эти дефиле по забору вызывали улыбку. Родители втихаря посмеивались. А бабушка Лида, мамина мама, поддразнивала Настю:

– Настенька, а кто это там летит? Димка Журавлёв! Курлы-курлы!

А Настя, довольная, заливалась счастливым смехом – бабушка знала, как угодить внучке.

6. Топольки

Время от времени семья навещала бабушку Лиду и деда Матвея, живущих от них километрах в шестидесяти – в деревне Топольки. Добирались на мотоцикле с люлькой. Поехали и на этот раз.

Дом самый красивый в деревне: густо выкрашен яркой жёлтой краской, а наличники вокруг белоснежных рам приветливо смотрят голубыми глазами. На каждом окне красуются горшки с цветами и игрушки. Этому дому лет сто пятьдесят, не меньше, в нём несколько поколений выросло! Он раньше стоял там, где сейчас огород. Потом дед Матвей его разобрал и переделал: обновил.

Внутри на каждой стене горделиво висят честно заслуженные грамоты и благодарственные письма за добросовестный труд. Дед и бабушка – настоящие трудяги! В семье вообще не было лодырей.

Очень хорошо Кася запомнила свою прабабку Иринью (да-да, именно не Ирина, а Иринья). Тощая, со злыми глазёнками – настоящая Баба-Яга. Ух и норов был у старухи! Прижимистая, вечно сердитая – никому житья не давала; свою невестку, Лиду, изводила. Вот бабушка Лида потом и говаривала часто:

– Не дай Бог жить со свекровушкой.

Да ещё и в её доме. А была Иринья долгожителем – почти до ста лет дотянула – одного года не хватило, до последнего огородом занималась. Одно хорошо – трудяга, работала за двоих. Аккуратистка, – тут уж надо отдать должное: при ней в доме был порядок.

Прабабка не любила детей: когда приехали малыши – трёхлетняя Настя и её двоюродный брат Васютка – и сели за стол есть ягоды с молоком, баба Ириша запричитала:

– Объедают разбойники! Пакости в ботах!

Потом Настя с Васюткой вздумали поддразнивать старуху, а она кидала в них клюкой и калошами – довольные ребята выбежали в сени и поспешили вниз-вниз-вниз по ступенькам – на улицу. В руках они держали маленькие огурцы – пудышки; сели на бревно и принялись громко грызть.

Кошек в Топольках – не счесть! А погладить надо всех, чтобы ни одну не обидеть. Бабушка говорила, посмеиваясь и сильно окая:

– Настенька, ты бы пореже кошечек-то гладила, а то дедко-то не успевает приносить и выносить воду.

А и правда: не успеет Настя погладить кошку, как бегом бежит к умывальнику мыть руки. Вода-то в Топольках течёт не из-под крана, её ещё из колодца надобно принести, да и ведро с помоями само себя не вынесет на улицу.

С детства Кася слышала рассказы бабушки Лиды о семье и о Топольках. Ещё давным-давно прапрадед (тот, который был по линии деда Матвея) выкупил себя, семью, а потом и все близлежащие земли у барина. Владения огромные – глазом не охватить. Семья работала от зари до зари – жили в достатке, никогда не побирались, ни у кого ничего не просили, а, напротив, всем, кого нужда одолела, помогали.

В советские годы земли отобрали, хорошо хоть не сослали трудолюбивую семью куда-нибудь. Люди не озлобились, а по-прежнему продолжали кланяться родной земле да помогать другим. В послевоенное время бабушки Лидин отец-инвалид не стал жалеть себя, а принялся за дело: кроме основной работы ходил в лес, охотился, рыбачил, даже сдавал шкурки кротов. На вырученные деньги семья жила хорошо, даже покупала белую муку. Прабабка месила в огромной бадье тесто, пекла сдобные пироги и угощала детишек односельчан, которые и чёрный-то хлеб не каждый день видели из-за лени своих родителей. А то уже потом бывало и такое: нарастёт огурцов видимо-невидимо, и бабушка Лида наберёт их аж чуть не до краёв в картофельный мешок и идёт раздавать детям из нищих семей – сами-то деревенские не больно любили заниматься огородом, а уж такого, чтобы чем-то делиться, и в помине не было.

Много всего повидала эта земля, сейчас она шелестом трав и деревьев неспешно передавала свою историю и историю людей, которые на ней жили и умирали, любили и ненавидели, страдали и были счастливы. За домом – живописный вид, прям художника бы сюда позвать. На полях – разнотравье, поодаль – сад, а за ним – плотная лесная завеса. По грибы – по ягоды ходить лучше гурьбой – повеселее. За лесом прятались озёра. Лес густой – издали не увидишь воду, а вдруг, неожиданно выходишь на узкий берег.

После поездки в деревню Настя, лежала на кровати, закинув ноги на бордовый ковёр, висевший на стене. Обычно Кася любила перед сном рассматривать мудрёные витки шерстяного узора и повторять пальчиком рисунок. Сейчас она сочиняла стихи о деде Матвее. Дед ни минуты не сидел без дела – такого работягу ещё поискать надо. Он совсем не умел отдыхать и не давал этого делать другим: считал, что отдыхают только лентяи.