Книга трипов. Странствия и перемены

Суета рыночной кишки выплюнула меня на небольшую площадь с колоннадой и аркой. За аркой – прямоугольный двор, обрамленный портиками. Ни звука вокруг… Сумерки.

«Кто-то большой остановил внутренний диалог» – такая стояла здесь тишина. Тишина эта будто имела свое собственное сознание, и сознание это было чистым и великим.

Это двор легендарной мечети Омейядов. Высоченные колонны неподвижно подпирают своды коридоров. В аркадах мерцают светильники. Персонажи на мозаиках начинают оживать. В сумерках, по крайней мере, создается такое впечатление, что они еле-еле движутся, пытаясь сойти со своих мест.

Этот мир явно гораздо старше любого из миров, в которых мне доводилось бывать до сих пор…

В течение тысячелетий здесь взывали к Богу в самых разных его обличиях и под разными его именами. В XII веке до н.э. арамеи молились Хададу, потом римляне воздвигли храм Юпитера, который в византийские времена был преобразован в христианский храм, посвященный пророку Захарии.

В 661 году Дамаск стал столицей халифата Омейядов. Храм поделили напополам мусульмане и православные (в центре основного зала мечети до сих пор стоит гробница с головой Иоанна Крестителя, которого мусульмане почитают как пророка Яхья). В 705 г. халиф Валид принял решение целиком отдать храм мусульманам.

Кроме головы Иоанна, здесь хранятся мощи еще двух святых, исламских. Один из них – имам Хусейн, которого шииты считают наследником Магомета и почитают наравне с Пророком. Другой – культовый арабский полководец Саладдин.

…Вот в таком месте я вдруг оказался, когда в сумерки, в восемь вечера восточный базар Сук Аль-Хамидия, наконец, отрыгнул меня из своего голодного чрева. Привратник мечети Омейядов готовился уже закрыть вход, поэтому я только и успел быстро пересечь пустой полутемный двор и выйти в противоположном его конце. Но дал себе обещание вернуться сюда завтра днем.

В отеле с нашего этажа видна сверкающая в темноте знаменитая гора Кассиун, на которой Каин убил Авеля. Гора наполовину застроена разрастающимся Дамаском, и каждый вечер огни домов, построенных на горе, блестят и переливаются, как драгоценные камни на гигантском браслете… Точь-в-точь как на браслетах, только что купленных мной на рынке, только больше…

Уже утром я снова был в мечети Омейядов. Мраморный пол двора блестит на солнце, будто как ледяной каток. По мусульманскому закону мне приходится разуться, и, шагая по мрамору, я чувствую, что он и в самом деле холоден, как лед. А поскольку, напомню, я был болен, меня это, конечно же, беспокоит, и я спешу войти внутрь мечети, потому что там ковры, по которым босиком ходить не так холодно.

Разноцветные витражи, позолоченные перегородки. Купол, аркады, полумрак. Люди молятся, фотографируются, спят. Иные перешептываются, полулежа на коврах. Кто-то читает книгу…

Напротив гробницы Иоанна Крестителя на подушках сидят слепые старцы с четками в руках. К ним периодически подходят прихожане, и старцы накладывают на них руки. Я начинаю наблюдать…

«Менеджер» сообщает мне, что это дервиши. Если в двух словах, это такие странствующие мусульманские монахи, отказавшиеся от всего земного во имя всего высшего, и с помощью разных самоотверженных практик достигающие состояния особой близости к богу. Делают они это часто совсем неортодоксальными способами (за что в Исламе к ним относятся неоднозначно). Например – путем странных манипуляций со своим физическим телом. Более всего в мире известны вертящиеся дервиши ордена мевлеви, которые впадают в транс и встречаются с богом посредством специального танца-кружения на одном месте: они кружатся до полного изнеможения, а затем падают навзничь, и тут с ними происходит самое важное. Но слышал я также и о дервишах, достигающих Абсолюта более изощренными способами. Например, некоторые из них танцуют на горящих углях, а потом засовывают эти угли себе в рот и разжевывают их. Есть еще и такие, которые безбоязненно обматывают свои обнаженные тела большими змеями. Дервиши же, встреченные мной мечети Омейядов, принадлежали, как я понял, к секте «плачущих дервишей». То есть таких, которые при помощи постоянного чтения молитв в сочетании с долгими рыданиями достигают полной физической слепоты, но зато прозревают духовно, достигая таким образом нужной степени самоотрешения, цель которого все та же – приблизиться к богу, или, точнее, ощутить бога внутри себя.

«Менеджер» подвел меня к одному из них (тому, за которым я наблюдал, пытаясь наладить с ним контакт). Вытянутое прямоугольное лицо, большие грустные бельма и… я ожидал, что, оказавшись рядом с ним, почувствую что-то вроде сильного энергетического поля, какое-нибудь тепло, как это часто бывает, когда общаешься с людьми, духовно продвинутыми, – но ничего подобного не было: от него не исходило абсолютно никакой энергии, а рука, которую он как-то безвольно опустил мне на голову, оказалась настолько холодна, что это было даже неприятно. Она была как гробовая плита, внезапно прикрывшая мою макушку…

Дервиш молился, а я сидел, опустив голову, и вслушивался, не ощущая от этой молитвы ничего особенного и не понимая в ней ни слова. В какой-то момент я понял, что от меня требуется повторить за ним троекратное «Аллах Акбар», что и сделал. Затем нужно было повторить еще что-то, но я не понимал значения слов и смог только тихим мычанием подражать интонации дервиша. И вдруг, неожиданно для самого себя я глубоко вздохнул. И в этот момент дервиш сразу же прекратил молитву.

О том, что нужно будет обязательно что-то дать, я знал, но то, что это будет какая-то фиксированная плата, было для меня новостью. Обычно в таких случаях дают столько, сколько считают нужным – если только плата не фиксирована заранее. Но «менеджер» требовал за молитву дервиша 50 лир. Сущие копейки, но… меня возмутила настойчивость, с которой подрядчик требовал именно эту сумму, хотя мы с ним ни о чем не договаривались, и я уже отдал ему всю имевшуюся в моем кармане мелочь. «Сирийцы рвачи – даже в делах духовных», – решил я и… изобразил рукой жест, означавший, что больше дать не могу. Мужчина пытался возражать. Но я еще раз решительно сказал: «Нет». Уходя, я заметил, как мужчина положил мою мелочь в руку дервиша и что-то ему сказал. Старик стал оглядываться вокруг своими бельмами! Он был удивлен…

Какая-то женщина подходила ко всем и раздавала орехи в йогурте. Я съел орешек и в этот момент вдруг почувствовал, что мое горло больше не болит.

Вечером мы поехали на гору Кассиун, чтобы перед отъездом взглянуть на Дамаск с высоты. Нам попался таксист, хорошо говорящий по-английски (учился в дамасском университете). Он долго уверял меня, что цена, на которую мы сговорились, – обычная плата для сирийцев. Именно столько они платят, чтобы добраться до смотровой площадки на Кассиуне. И я, разумеется, ему не верил, потому что знал от хозяйки нашего отеля, что добраться до смотровой площадки стоит в два раза меньше. Однако мне совсем не хотелось спорить, и мы стали говорить о литературе. Таксист (чернобородый араб со взглядом террориста) пересказывал какой-то неопознанный рассказ Гоголя и утверждал, что его любимый русский писатель – Чингиз Айтматов. «Я нахожу его похожим на Маркеса», – убежденно заявил он.

Мы въехали на Кассиун, и он пообещал вернуться за нами. «Но за обратную дорогу нужно будет заплатить в два раза больше. Бензин!» Я хотел было отказаться, но заметил, что на горе совсем нет машин…

16.30. Над сумеречным Дамаском висит смог. Дамаск постепенно начинает гудеть протяжным нестройным молитвенным гулом «Аааам-м-м-м-м-м» – на разные голоса поют муэдзины из десятков мечетей в разных концах города. Молитва заканчивается, и Дамаск растворяется в сумерках, чтобы через пару минут вспыхнуть тысячью переливающихся огней. Мы высоко, и здесь очень холодно. У меня вновь начинает болеть горло. Я абсолютно простужен.

По пути в отель мы с таксистом снова говорим о литературе. Чернобородый араб сообщает, что его мечта – поехать в Россию и посетить Большой театр. «ОК», – думаю я. Когда мы подъехали к отелю, я на всякий случай записал его телефон и достал деньги. «Не нужно денег! Я не возьму с вас». Трудно объяснить, что это было. В тот самый момент, когда таксист отказался от денег, в моей голове вдруг как бы что-то щелкнуло и я за одно мгновение увидел сразу всех людей, с которыми имел в Дамаске товарно-денежные отношения: продавца зонтов, таксиста, еще одного таксиста, дервиша, «менеджера» дервиша, торговца бижутерией с Сук Аль-Хамидии, какого-то нищего калеку, которому вчера подал милостыню, каких-то служащих отеля, еще кого-то… Все эти люди промелькнули во мне так быстро, что я не успел даже осознать, зачем и что это было. Как будто дернуло током и мгновенно отпустило. Я только понимал, что Дамаск дал мне какой-то очень важный урок. И еще я чувствовал, что мое горло больше совершенно не болит и не заболит теперь очень долго. Я был совершенно здоров.

Осень 2004 г.Фото: Антон Чурочкин

ИРАН. ОСТРОВ КИШ Аленький цветочек

Когда тебе заказывают привезти из Ирана браслет с красными камешками, первое время просто невозможно не думать об этом. Постепенно, теряясь среди впечатлений, забываешь обо всем, в том числе и о данном обещании привезти браслет или что-то еще… Но внутри все равно что-то не дает покоя, как будто остается какое-то незаконченное дело. На берегу мирного Персидского залива. На острове Киш, среди сказочных пальм и кальянов.

Песок, штукатурка, ночной зной и ничего больше. Уже глубоко за полночь, а я все еще плутаю среди строящихся зданий. Отель куда-то просто исчез. Я уже часа два не могу его найти. Вселившись, мы сразу пошли прогуляться. А потом как-то разбрелись в разные стороны… Исчезновение отеля выглядит тем таинственнее, что ушел я от него, кажется, совсем недалеко.

Внезапно позади одного из темных зданий вспыхивает и гаснет очень яркий свет. Я обхожу здание и вижу перед собой сверкающий дворец – весь в брильянтах, золоте и серебре… Окна распахнуты, и из них несется музыка.

Я вхожу в ворота. Передо мной широкий двор и дорога из белого камня, обрамленная высокими фонтанами. Открываю дверь. Огромная зала. Кругом – ни голоса, ни стука, только музыка – красивая и печальная. Поднимаюсь вверх по лестнице, устланной красной ковровой дорожкой. Под светом светильников, развешанных по стенам, сверкают позолоченные перила… Золото, серебро, хрусталь, слоновая кость. Мне навстречу спускается человек – весь в белом. У него сверкающие карие глаза, черная бородка и, кажется, нет одной руки.

Персидский залив. Остров Киш. Два часа лёта из Тегерана местными авиалиниями. Цена билета – 50 долларов. Во время поездки в Иран нам хотелось побывать на море. Вариант – новейший модный курорт, остров Киш, формально относящийся к Ирану, но по сути ближе к ОАЭ. Мы узнали об этом острове, когда искали возможность путешествовать по Ирану не с въездной, а с транзитной визой. Потом нам вроде удалось достать въездную, но название Киш осталось в сознании как яркая манящая оранжевая точка. «Это свободная экономическая зона, так что виза там не нужна. Можете получить транзитную на два дня, купить из Тегерана билет на Киш и сидеть там всю неделю». Совет этот, полученный от сотрудника иранского посольства, был, как в итоге выяснилось, не очень. Но это мы поняли уже потом, когда пытались улететь с острова Киш в город Шираз. Неожиданно стало понятно, что визы у нас и в самом деле транзитные и давно уже истекли. И что уехать с Киша без визы – проблема…

Чтобы бежать от иранского правосудия, я даже чуть было не перебрался в Эмираты. Но в итоге нас все-таки выслали в Тегеран – под честное слово (это, правда, уже другая история – там нас потом судили, заставили заплатить небольшой штраф и отпустили на четыре стороны с продленными визами). Ну а пока, в полной уверенности, что у нас обычные визы на двадцать дней, мы приземлились на острове Киш…

Жаркий пар вместо воздуха, капли влаги на деревьях и коже. Психоделическое марево африканского зноя накрывает нас уже в аэропорту. Всего два часа назад мы были упакованы в теплые куртки, пробираясь в аэропорт под ледяным тегеранским дождем, а тут вдруг такое парево! Экзистенциальный скачок в другое измерение…

Влажная коричневая жара била наотмашь, и мы постарались подольше задержаться в хорошо кондиционируемом зале прилета. Спасительным поводом послужила карта острова, висящая на стене, и мы принялись вдумчиво ее изучать. На карте обозначены: с десяток отелей и пара пляжей (мужской и женский) и огромная территория, судя по всему еще не освоенная.

На улице – рой таксистов. «Куда, к морю? 300 риалов». ОК, поехали.

Прохладный салон такси. В тонированных стеклах, как на жкл-мониторе, мельтешат темно-зеленые пальмы, стройки и редкие прохожие. Стройки, свежевыстроенные отели, недостроенные отели, строящиеся отели, пальмы, пальмы, песок, голубое небо, снова отели, пальмы, отели, песок. Через четыре года здесь будет город-рай. Наподобие кубинского Варадеро.

Вселившись в один из мотельчиков, мы выдвинулись на осмотр острова. На улицах уже темно. На фонарных столбах – репродукторы. Играет радио. То ли арабская, то ли персидская передача. Вдоль освещенной желтыми фонарями аллеи стоят позолоченные бюсты иранских поэтов и политических деятелей. Навстречу, с недовольством поглядывая в нашу сторону, идут восточные люди в рабочей одежде. В воздухе висит запах моря и яблочного табака.

Футуристические торговые центры, многоэтажные пятизвездочные отели, модные неоновые вывески кокетливых мотелей. И ни одного европейца на много километров вокруг! Только наемные строители из Пакистана и персы. Персы и арабы.

Туристическое место без туристов. Странное потустороннее чувство.

За время поездки мы так и не поняли, почему там совсем не было белых. Варианты ответа один нелепее другого. Европейцы боятся ездить сюда, поскольку это Персидский залив и здесь якобы часто воюют? Нет. Киш ничуть не опаснее Арабских Эмиратов. Осень – не сезон? Нет, мне ни разу не приходилось бывать в таком мягком «июньском» климате, в плане погоды все было просто идеально! (Первое впечатление на контрасте – не в счет.) Самым вероятным объяснением может служить то, что это место еще не раскручено турфирмами. Здесь просто не всё еще построили и обустроили для приема туристов…

Прозрачная зелено-голубая вода Персидского залива. Множество маленьких клещиков стрекочут кожу. Это не больно, но настораживает. Как первое предупреждение, вызывающее тень тревоги.

Пустынные пляжи. Километры песка – белого, как снег, и мелкого, будто сахарная пудра. И ни одного традиционного лежака. Они тут просто не нужны – их тут некому использовать. На пляже – ни-ко-го. Легендарный залив тих и спокоен. Во всех отношениях.

Ближе к двум часам солнце становится агрессивным, и у моря появляются местные – два, три, самое большое – семь человек. Они устраиваются на деревянных лавках, за деревянными столиками, раскиданными по пляжу на расстоянии ста метров друг от друга. Раздеваются и ныряют. Проведя в воде полчаса, они одеваются и сразу же уходят – идут работать, строить будущее жилье для тех, кто когда-нибудь изгадит этот рай.

Вечером, лежа на диване в гостиничном номере и глядя на черные с золотыми стрелками квадратные настенные часы, я вспомнил сказку про аленький цветочек. Купец поехал по торговым делам за море, за тридевять земель, в тридевятое царство в тридесятое государство. И при довольно загадочных обстоятельствах попал в странный невероятный дворец, где все происходило само собой. Владел этим дворцом зверь лесной, чудище морское, и, как выяснилось в конце, – заколдованный принц. Точно! Вот именно такое ощущение производил на меня Киш – заколдованный остров, в котором только потусторонние арабы, заставляющие все вокруг двигаться и жить, и ни одного обычного (белого) человека в пределах видимости.

Не имея никакой возможности позвонить и услышать родной голос (наши операторы не работают там), уставший, в каком-то забытом богом отеле на берегу Персидского залива, осенью при сорокаградусной жаре, – я чувствовал себя купцом, которого судьба забросила в дальние страны и который попал в место, где как бы нет никого, но при этом все таинственным образом происходит: еда в нужное время оказывается на столе, ухоженные сады цветут, и невидимый хозяин следит за тем, чтобы все было вовремя и как надо. Я чувствовал, что легенда продолжается… Глядя на настенные часы с золотыми стрелками, я вспоминал, как завистливые сестры остановили все часы в доме, чтобы только не дать младшей дочери купца вовремя вернуться к своему морскому чудищу… И еще раньше – как купец разыскал аленький цветочек… Я думал о том, что со мной наверняка случится здесь нечто похожее. Красивая и невероятная сказка. И в этой сказке, среди мистических событий, где-то в параллельном мире я должен найти, наконец, тот браслет, который просила привезти меня моя московская подруга.

Тогда-то я и стал придумывать красивую историю о том, как заблудился среди недостроенных отелей и наткнулся на выросший откуда ни возьмись сияющий прекрасный дворец, исполненный красоты и чудесных созвучий, но… я понимал, что этой сказке не суждено сбыться. Для того чтобы попасть в сказку, нужно быть, как минимум, сказочником. И эту сказку придумать. А меня окружал хотя и совершенно необычный, но все же очень простой и объяснимый мир. И я был слишком увлечен жизнью в этом мире – визами, деньгами, торгашеством, условностями, их созданием и их объяснениями… Даже в мире, лишенном повседневной однообразности, я оставался собой прежним. Я все никак не мог просто взять и очнуться где-то в другом, теперь уже точно параллельном мире.

Почему? Все просто: если вы хотите оторваться от своих корней (то есть в некотором смысле сойти с ума, сдвинуть точку сборки необратимо), в этом вам может помешать любая, даже самая маленькая зацепка из прежнего вашего мира. Даже заказанная родственниками или друзьями какая-нибудь мелочь – уже может стать той пуповиной, которая будет соединять вас с корнями – с условностями мира, откуда вы прибыли. Начать жить где-то там, в сказке, можно только тогда, когда ты оборвешь все связи с обыденностью. Там, на острове Киш, у меня, казалось бы, не было никакой возможности держать связь с моим прежним миром – ни интернета, ни телефона, ни даже представителей привычной мне цивилизации – белых людей. Даже Чурочкин, с которым мы поругались, взял напрокат велосипед и куда-то исчез на три дня. Я уже почти почувствовал, что такое это «там». Но осталась одна связка – заказанный браслет.

Я сидел на берегу в пластмассовом кресле в летнем открытом кафе. За соседними столиками раздавалось тихое бульканье кальянов, дым доносил до меня обрывки персидских фраз, детские голоса перемешивались с шумом моря. Освещенный желтыми прожекторами желтый песок, две потупившиеся пони на пляже – серая и пегая – все так тихо, буднично и естественно. Точки-звездочки маяков вдалеке на континенте. Темное вечернее море и разноцветный ярко освещенный пирс. Все на своих местах. Мимо проплывает ароматный дым, а я записываю что-то в своем блокноте.

И иранские женщины в чадрах, гуляющие по пирсу со своими мужьями, постоянно звонят кому-то по мобильному телефону.

И я понимаю, что мне не нужно никаких уже сказок. Я просто очень, очень соскучился по ней. И только я об этом подумал, как заблестели молнии со всех сторон, затряслась земля от грома великого, все вокруг стало красным, оранжевым, фиолетовым, черным, и… Да нет, просто я встал, пошел на базар и очень быстро, почти не раздумывая и не торгуясь, купил браслет – серебряный браслет с красными камешками. Специально для нее. И вот тогда-то и началась настоящая сказка.

Осень 2004 г.Фото: Антон Чурочкин

ИРАН. Поезд в Язд

Глиняный город Язд возник посреди пустыни несколько тысяч лет назад. По одной из версий, это самый древний город мира (первые упоминания – 3000 г. до н.э.). Он сильно отличается от остального Ирана. Таких глинобитных лабиринтов больше нет нигде. Говорят, они столь же древние, как и сам город. Кроме того, в Язде в первозданном виде сохранился Зороастризм, или «Благая вера»: одна из самых древних религий в мире.

Окна нашего номера выходят в ресторан, поэтому весь вечер мы обречены слушать, как персы стучат вилками по тарелкам. Поужинав, персы курят кальян. Дым поднимается вверх и наполняет нашу комнату. Глуповатая и страстная иранская эстрада, голоса ужинающих персов, журчание ресторанного фонтана, стук вилок о ножи – все это сливается в единый ориентальный щебет-фон под нами, – и я тщетно пытаюсь уснуть на скользких шелковых простынях.

В смерче восточных ощущений, в дымной полудреме дорожной усталости наши древние покои покачиваются и, превращаясь в трансцендентальный поезд дальнего следования, уезжают куда-то вдаль…

Сквозь дымную занавеску из песка и солнца я вижу колонну верблюдов. Караванщики гонят их по пустыне, по великому шелковому пути. И на том самом месте, где сейчас стоит город Язд, у них стоянка. Я видел, как они устраивались на ночлег. И как утомленные торговцы спали и видели сны-миражи о родных местах. Оставшись в этих снах навсегда, караванщики забывали, что нужно идти дальше. Так постепенно возникал город. Один из самых древних городов мира. Гигантский глинобитный комплекс-лабиринт, минотавр, чьи темные узкие улицы-коридоры прячутся от солнца под бесконечной крышей. Минотавр, сканирующий человека и извлекающий на поверхность давно позабытые тайны. Город-мираж. Даже солнце здесь играет роль декорации некой бесконечной мистерии. И в эту мистерию оказывается вовлеченным каждый, кто попадает в Язд, – кто-то в роли жреца, а кто-то в роли жертвы. А кто-то становится богом.

Звуконепроницаемый стеклянный колпак… Среди развалин древнего города тихо. В двух шагах – оживленная улица с автомобилями и мотоциклами. Но здесь, в этом полуразрушенном дворе – вековая тишина. Слышно даже, как ручка шуршит по бумаге блокнота. В такой тишине можно услышать гораздо больше, чем обычно. Я выхожу на узкую улицу, иду, сворачиваю в темный извилистый коридор. В конце коридора – тупик.

До тупика остается каких-то три метра, когда слева в стене я вижу приоткрытую маленькую калитку. Там, за этой дверцей, в солнечном дворе сидит пожилой перс на потертом ковре. Он смотрит мне прямо в глаза – будто знал, что я сейчас загляну. Седая щетина, серый пиджак, смуглое морщинистое лицо, черные усы, блестящие глаза… Перс что-то говорит мне на фарси, делает рукой подзывающий жест (на Востоке ладонь при таком жесте смотрит вниз, а не вверх, как у нас). Вокруг – осыпавшиеся неровные стены и пустые обрушившиеся комнаты с кучами камней и глины. Двор давно уже необитаем.

Перс встает и приподнимает ковер, на котором только что сидел. Под ковром – крышка люка. Он жестом просит меня помочь поднять крышку. Что я вообще тут делаю? Такое впечатление, что меня загипнотизировали. Может быть, это действует тишина. Или в персе какая-то очень располагающая сила. Чувствую себя так, будто все, что здесь происходит, – очень естественно и необходимо.

Мы поднимаем люк. Под ним – лестница вниз. Перс начинает спускаться, жестами приглашая идти следом. Темнота. Минуты две идем вниз по крутой лестнице. В конце – тоннель, совершенно темный подземный ход – узкий настолько, что я физически ощущаю холодные стены и потолок. Вспоминаю что-то неправдоподобное про древнейшие канализационные системы Язда, которые ведут в тюрьмы Александра Македонского.

Старик открывает дверцу. Желтый свет бьет в глаза. Через пару секунд понимаю, что мы в маленькой хорошо освещенной квадратной прихожей. Старик снимает ботинки, я тоже. Входим в просторную яркую залу. Посреди залы – большая терраса. Витражи в деревянных дверях-окнах с медными узорчатыми рамами, древние двери, зеркально-серебряная роспись на потолке. На одной из стен – большая картина маслом: пылающий дворец, вокруг которого стенают обезумевшие люди. Над дворцом в небе парит большой знак зороастрийцев – крылья и старик между ними…

Женщина в синем платке и болотного цвета бесформенной одежде впускает нас в небольшое полутемное помещение. На высокой одноногой подставке в большой железной чаше горит огонь. Не замечая нас, в зал входит высокий старик, весь в белом. Он подкладывает в чашу дрова. Совсем рядом говорят по-русски, я оборачиваюсь и падаю. Мимо с ворчанием прошла какая-то старуха. Меня разбудили.