Саломея

– Папа нуар говорил о вас, что вы можете делать некие эликсиры. Вроде бы прежде, в «Бедности», вы смешали для него неплохую сыворотку правды. Сможете повторить такую же? Завтра, к утру, это не за жалованье, это отдельно оплачивается, я вас потом просвещу.

– Разве что к утру. Ночью я занят.

– К утру, мой друг. К ночи их и не будет, они вечно припаздывают… – Асессор сказал это совсем тихо, скосив глаза на неподвижного важного фон Мекка, и улыбнулся лукаво. – Я позову вас попозже, пока берите Прокопова и идите, а мы посекретничаем. Вы распопу описали, покойника?

– Уже…

– Славно. Идите…

Доктор взял саквояж, трость и вышел, и Прокопов со своим подносом – устремился следом.

В коридоре они с Прокоповым расстались, канцелярист попрощался и сбежал, а доктор по памяти, следуя по лесенкам и переходам, спустился в пытошную.

Кат Аксёль не скучал – протирал на тряпочке свой инструментарий, что-то полировал, что-то точил. Под дыбой плясал уютный невысокий огонёк – для тепла.

– Ну, спрашивай… – Аксёль приглашающе кивнул доктору на лавку. – Пытай меня. Обещаю не сильно запираться.

Ван Геделе сбросил с плеч шубу – в пытошной было даже жарко – и снял шляпу. Поставил трость, саквояж.

– Первый вопрос, – сказал он, усаживаясь. – Я желал бы сделать ставку на твоём тотализаторе.

– Внезапно! – Аксёль поднял голову от инструментов, так, что лысина заиграла в лучах, словно набалдашник трости. – Кого избрал?

– Под каким номером у вас идёт обер-гофмаршал?

– Ого! – румяная физиономия Аксёля изумлённо вытянулась. – Он же вроде прежде был твой патрон? Насолил – за что ты так его?

Ван Геделе отвечал, то ли смущённо, то ли зло:

– Нет, сознательно он мне зла не делал. И всё-таки я его ненавижу. Знаю, что нипочём мне его не уничтожить – мы на разных этажах, но мне полегче станет, если я хотя бы поставлю деньги на его падение.

Доктор с явным усилием проговорил свою страдающую, беззащитную ненависть, и Аксёль вдруг его понял и сказал с сочувствием, положив квадратную лапищу на рукав Ван Геделе:

– Я знаю, как это – нести зло в ладонях, у самого сердца, год за годом. Сам никак не выпущу из рук подобную ношу.

– Кого?

– Прости, позволь не ответить. Я не так хорошо пока тебя знаю. А обер-гофмаршал – четвёрка. Сколько ты хочешь поставить? Или, может, хочешь в паре – если падёт один, падёт и второй. К нему хорошая пара – как в рифму, знаешь?

– Я знаю, – усмехнулся Ван Геделе, – но против его пары я как раз ничего не имею. Не стоит, вот, возьми гривенник – за него одного.

– Принято, – кат взял с его руки монету. – Он фигура невесомая, никто на него, кроме тебя, не делал ставок. Если сбудется, ты банк возьмёшь. Как я когда-то, в тридцатом.

– А на кого ты ставил?

– Я всегда ставлю – на нумер один. Тогда был нумер один – Ванечка Долгорукой. В тридцать четвёртом нумером один был первый Лёвенвольд, но он сам помер, я продулся. А сейчас – ну, угадай, кто у нас сейчас первый?

– Кстати, вот и второй мой вопрос. У Хрущова в кабинете сидит такой – фон Мекк. Итак, что же делается в крепости – чего я не знаю?

– А точно ты того не знаешь? Ты прежде был в «Бедности», неужели не приезжали к вам такие господа, в масках и на чёрной карете, и не привозили с собой арестованных с мешком на голове? И эти арестованные не подписывали у вас после душевных бесед отказ от собственности?

При упоминании о душевных беседах Аксёль два стальных зубчика из своего палаческого набора скрестил и позвенел ими друг о друга.

– Те мои господа даже не были в масках, – рассмеялся доктор. – Я видел в «Бедности» брата этого фон Мекка, ведь он такой же фон Мекк на самом деле, как ты или я. Его фамилия совсем другая, точно такая, как у знаменитых французских маршалов. Твой нумер первый… Я всё понял, просто хотел удостовериться.

– Считай, удостоверился. Да, их два брата, Густель и Гензель. Инкогнита проклятые. Они обделывают здесь свои дела, что-то вроде сухопутного пиратства. Старший брат – лучший друг папа нуар, и наш начальник Хрущов, несомненно, в доле, и все мы, и ты будешь. Ничего не изменилось по сравнению с тем, как они это делали в Москве, – они привозят жертву, якобы арестованного, и жертва, в ужасе от содержимого крепости, ну, и от меня… – Аксёль довольно хохотнул. – Подписывает в их пользу отказ от множества авуаров. Спроси у Прокопова – он всегда для них пишет, как самый толковый. У него и целая пачка заготовленных листов с отказами, куда нужно вписать только имя.

– Я понял. Давай вернёмся к Балкше. Она разыскала меня вчера и в двух словах рассказала, чего она хочет и что ты тоже с ними. Я понял, что в нашем с тобой доме время от времени играется некий спектакль, в котором все заняты – она, ты, Лопухины и даже обер-гофмаршал.

– Бери выше – в прошлый раз нас почтила присутствием принцесса Гессен-Гомбургская, – басом прошептал Аксёль. – Но ты верно сказал – это спектакль. И все это знают. Кроме разве что принцессы, посла и ещё парочки истеричных баб, принимающих фиглярство за чистую монету. Мы разыгрываем люциферитские мессы, ничуть в них не веря.

– Зачем же?

– Мода. В Париже сейчас, говорят, de rigueur – чёрные мессы. А наши модники тоже желают, чтобы у них было, как в Париже… Это, во‐первых. А во‐вторых, сам понимаешь – посол. У княгини Лопухиной, которая дочка старой Балкши, роман с цесарским послом, а преступная тайна свяжет любовников ещё крепче, у княгини откроются горизонты для шантажа. У них там сложная схема марионеточных верёвочек. Лопухина вся в руках у обер-гофмаршала, тот, в свою очередь, марионетка Остермана, а Остерман имеет преференции от цесарцев и желает получить в свои руки и нити, чтобы управлять их послом.

– Выходит, обер-гофмаршал продаёт свою метрессу – цесарскому послу?

– Уступает, но на время и задорого. Зато посол – отныне воск в его руках. Ты же поедешь сейчас домой? Я тоже вернусь пораньше, расскажу тебе, как там всё устроено и что придётся делать. Был ты прежде в театре?

– Я был лекарем в придворной труппе, – вспомнил доктор, – и, конечно, бывал за кулисами. Вправлял балеринам вывихи и заглядывал в горло оперным певицам. На одну так загляделся, что даже пришлось жениться.

– Ого! Тогда ты не потеряешься.

– Я буду ждать тебя дома.

Ван Геделе поднялся, надел шубу, шляпу, взял в руки саквояж и трость. Перчаток нигде не было. Вот где оставил?

– Хорошо, я приду и выдам тебе букет подробнейших инструкций… – Аксёль умиротворённо и задумчиво принялся натачивать кольцо на длинной ручке, страшно было подумать, для чего надобное. – И вместе посмеёмся…

– Ну, до свидания, учитель! – Доктор шагнул к обитой железом двери. – Я, кажется, оставил перчатки в морге, пойду, заберу.

– Погоди!

Кат вскочил, отбросив страшное кольцо. Но поздно – доктор уже вышел, и лёгкие шаги его слышны были по коридору – всё дальше и дальше. Аксёль выругался, даже плюнул в сердцах и побежал за ним – но, увы, пришлось запирать дверь пытошной, и кат изрядно отстал.

Доктор, играя тросточкой, танцующим шагом спустился по лестнице в подвал – звонкое эхо как будто передразнивало, высмеивало ритмический рисунок его шагов.

Солнце только взошло, и розовые робкие лучи вползали, змеясь, под потолок морга из низких окон, смешиваясь с жёлтым светом свечей.

«Откуда свечи?» – удивился доктор, ведь они ушли с Прокоповым, и в морге оставался только мёртвый распопа.

Впрочем, распопа был на месте… Доктор спустился ниже – и его увидел. Покойнику – нелепый каламбур – не поздоровилось. Грудная клетка его была раскрыта, как матросский рундук, являя миру немудрёное содержимое в свете тех самых свечей. В головах у покойника как раз стоял тройной подсвечник. Внутренности в дрожащем свете мерцали, как жемчуга в шкатулке. Два человека, с ног до головы в чёрном, в блёкло-выцветше-чёрном, как у монахов или у шпионов, по очереди доставали из мёртвого тела эти жемчуга и безмолвно рассматривали. Оба они были в масках и в платках, скрывающих нижнюю часть лица, и в монашеских капюшонах, и в перчатках – не было ни вершка неприкрытой кожи. Они одновременно повернулись к доктору от своих сокровищ, и один кивнул, а другой отчего-то зашипел, как змея.

– Я всего лишь за своими перчатками!..

Ван Геделе сошёл в морг, обогнул труп и две замершие чёрные фигуры, взял с колоды перчатки, вернулся на лестничные ступени, поклонился… И всё. Мол, простите, если потревожил.

Господа переглянулись и снова принялись копаться во чреве покойника, будто никакого доктора в морге уже не было. Ван Геделе пожал плечами и взлетел по ступеням.

И столкнулся с Аксёлем – на самом верху, на повороте коридора.

– Уф, не успел, – вздохнул Аксёль.

– И что ещё делается в крепости, о чём я не знаю?

– Я не успел тебе сказать… – Аксёль обнял его за плечи и повёл по коридору, оглядываясь на солдат, кое-где дремлющих перед дверьми. – Ты понимаешь по-французски? А то по-русски и по-немецки здесь все знают.

– Я-то понимаю, удивительно, что ты…

– Я дворянин, – уже по-французски продолжил Аксёль. – Много пил, играл, убил человека на дуэли. Я был даже кулачным бойцом, прежде, чем принят был в каты. Но сейчас мы же не обо мне говорим.

– И кто эти господа?

– Алхимики.

– И что они делают?

– Я же сказал – алхимики. Они испытывают яды, на наших арестантах, на тех, кому и так подписан смертный приговор. Или противоядия… Я толком не знаю, стараюсь не вникать. Эта история не такая явная, как с инкогнито фон Мекк, и я даже точно не знаю, с кем у них условлено. Но точно на самом верху, ведь папа нуар без препятствий их пускает. Возможно, потом получает свою долю от плодов их экзерсисов.

– И кто они, не знаешь? Лейб-медики или простые лекари?

– Бог весть, никто не знает. Они как тени, то есть, то нет их, и я вообще не помню, чтобы они говорили. Их даже никак не зовут – оба они Рьен, господа Ничего.

Они уже прошли коридор и стояли у выхода на крыльцо.

– Что ещё осталось в крепости, о чём я не знаю? – опять спросил Ван Геделе.

– Теперь – ничего, рьен, – рассмеялся Аксёль и легонько подтолкнул доктора к выходу. – До свидания у нас дома. Я скоро буду.

– Красивые розы, – князь Волынский в домашнем халате, трепещущем и мерцающем, как чешуя дракона, ходил кругами по комнате, задрав голову, и вглядывался в свежеразрисованный плафон. – И девочка, художница, тоже красивая, жаль, не довелось мне поболтать с нею тет-а-тет!..

Дворецкий Базиль, идущий за хозяином след в след, как лиса за курицей – с бокалом в одной руке и с графином в другой, – ехидно сощурился.

– И вашу милость тут же окрутили бы, обженили наши и зареченские кумушки. Помните, как дело было с девицей Сушковой? И только заступничество премилостивого патрона спасло вас…

– Не напоминай, язва!..

Базиль наполнил бокальчик, из-за плеча подал, и князь выпил залпом. Снова запрокинул голову, вгляделся – розы были дивно хороши.

Из гостиной слышался трелью клавикорд, и девочки-княжны в два голоса пели:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.