К пеплу, к праху, к крови

Сайомон подошёл ближе и брезгливо сверху заглянул трупу в потемневшие глазницы, – «а что я мог сделать?» – и разочарованно покачал головой, – «ну и времечко ты выбрал, чтобы сдохнуть!»

Сайомон схватился за голову, сел на что подвернулось и забылся, забыл весь свой план, забыл всё, потерял нить. В голову полезли обрывки мыслей и воспоминания из прошлой жизни, из детства, они такие вязкие и липкие; он разметал их: всё бесполезно, ничто из этого не имеет отношения к делу. «Нет, это неправильно. Такого не может быть, подожди, смотри: конечно, тебя не убили. Само собой, ты дряхлый, бесполезный старик, который заслуживает смерти, но ты должен мне наследие! Хватит с меня возни со вчерашними трупами! Настало моё время обвинять и ты будешь указывать на моих обвиняемых пальцем! Их жизни не могут просто продолжаться, а твоя просто закончиться!»

Минула без часу ночь или может только час ночи и он наконец поднялся на ноги, новый план был готов, он вышел из покоев, вышел на свежесть и вспомнил о своей усталости. «Да какая ещё к чёрту усталость!» – отмахнулся он и полный решимости, направился прямо из королевского замка, который в свете факелов, своей торжественностью больше походил на собор в столичный бордель, который в свете фонарей, своей архитектурой больше походил на собор. В борделе нужно найти Юфранора, рассказать ему «об убийстве», попросить его сделать то, на что тот без колебаний согласится, как всегда. Но теперь от него будет польза. Идти недалеко, надо многое обдумать. Первое: их жизни не могут просто продолжаться!

Работа стражи в Вердаме, истинной и единственной столице Вертамы, была явно сложнее, чем в двух других городах страны не только из-за проклятого Культа Крови, но и не в последнюю очередь из-за излишней свободы у граждан столицы. Несмотря на то что самый западный город у подножия вулкана – Аскедала, была явно богаче, а самый южный Новый Лахэ более походил на перекрестье путей, именно самый восточный – Вердама, являлся главным рассадником вольнодумства и беззакония в стране. Возможно, это было связано реформаторской деятельностью камерария Вайартера. Дело в том, что Вайартер всей глубиной своей души ненавидел насилие, и как раз из-за глубины, пользовался всеобъемлющим расположением королевского совета и короля. Однако очень сложно быть главой стражи, когда твой главный реформатор страдает от излишнего человеколюбия и проводит реформы с таким же расчётом. Ты отгорожен от принятия решений, ведь одно дело – отмена указом публичных казней, но эти попытки притеснения моей власти продолжаются совершенно неожиданным образом. Как, например, такое распоряжение совета: каждому стражнику, во избежание непоправимого кровопролития, вследствие потери контроля над собой, коий может быть потерян вследствие безобидных провокаций со стороны озорничающих граждан, настоятельно полагается держать острия своих копий в кожаных чехлах, находясь в патруле в людных местах. Очевидно, что от копий в патруле пришлось отказаться совсем, какой от них толк, когда они в чехлах. А три года назад произошло совсем немыслимое, тогда страже запретили сечь людей розгами в качестве наказания! Пришлось поднимать этот вопрос на совете и даже обращаться к камерарию лично, но это чуть не закончилось отказом от патрулей вообще. Сошлись на коротких мечах в ножнах с застёжками, чтобы стражники могли защищать себя и граждан при неминуемом нападении на них или для предотвращения ими неминуемых смертоубийств. Эту трактовку камерарий придумал на ходу в моём присутствии и тут же повелел писарю составить на её основе акт и объявил это законом, через двойную неминуемость в тексте и ему даже не понадобилась для этого печать короля, он вполне управился своей! Неминуемость нападений и неминуемость смертоубийств это ещё куда ни шло, но вот то, что королевский сыск остался без работы – этого терпеть точно больше невозможно. Две причины. Первая – гласное и с недавнего времени писаное правило: след, выходящий за пределы городской агломерации, например, в леса и/или к бойцовской арене и/или к столичному борделю и/или к таверне «Креплёное вино» и/или к кряжу «Сражённый Великан», считается потерянным. Кто такое вообще мог написать, если не предатель, идиот или не прихвостень Аетелмаеров. А я не могу ничего сделать, они надо мной просто издеваются, ведь вторая причина – совершенный факт не нуждающийся в гласности и записи: след ведущий к замку братьев Данте Аетелмаер (напоминающему собор), считается потерянным. С этим никто не спорит вообще: «хочешь следы, Сайомон? поищи в канаве». Но как ни странно, следы в последнее время оказались редкостью, Аетелмаеры стали подчищать любую свою маниакальность или организованность. Стража, в конце концов, превратилась в королевскую гвардию, с полномочиями переступать через все писаные и неписаные запреты ради защиты короля и/или членов королевского совета и только ради этого. «И вот ты умер, один, незащищённый своей гвардией и что теперь?»

Сайомон был на полпути к борделю. – «Но твоя жизнь не может просто закончиться!

И для этого нужно пуститься по следу выходящему из города, следу, принадлежащему аскедальскому шпиону, – Мануэлю, алхимику и убийце, что объявился в Вердаме около года назад, тому, что сбежал от Аетелмаеров. Он объявился, затем тут же пропал, никто ничего не заметил, но позже сам город на это отреагировал, когда произошли два чудовищных убийства – поползли слухи: Аетелмаеры допустили это, они дали кому-то уйти, они не всесильны. Один труп был с сожжённой до кости головой, буквально обугленной, его убил член ордена пепла, очевидно, сам Мануэль, второй труп был истерзан ножами или когтями и с отрезанной начисто головой, – это был Демон, но Аетелмаеры настояли, что это медведь, «а голову он отрезал, видимо чтобы запутать следствие?» Наше расследование в итоге скатилось до разборов слухов, но в той ситуации так было даже удобнее, люди раскалывались и брали слова назад, но информация любопытная: о делах Аетелмаеров, об ордене пепла, но ещё об эликсире жизни, который Мануэль якобы изготовил и убийства как раз связаны с ним. Само собой, официальное расследование зашло в тупик, иначе и быть не могло и честолюбие моё, как главы стражи, и я не боюсь себе в этом признаться и должен упомянуть об этом Юфранору, играет здесь решающую роль, – я иду на это потому что это личное, потому что я не могу это так просто оставить и я прошу его об услуге.

Я изучил в тот раз всё, что смог найти об этом эликсире и хотя это всë ещё были слухи и мифы, теперь я в любом случае отправляюсь в Аскедалу и узнаю всë сам: в одной из пещер кряжа «Сражённый Великан», которую невозможно найти в бесконечном лабиринте из скал, той, что охраняет чудовище Аетелмаеров, с потолка свисает сталактит, со сталактита капает красная жидкость, называемая «вонючей кровью», – эта кровь и есть главный компонент эликсира. Эликсир, по слухам, не давал бессмертия и человека, выпившего его, можно было убить обезглавливанием, тем не менее он значительно повышал способность к жизни на две сотни лет и больше, – во что верилось с трудом, но на то они и слухи. Кровь и сама по себе, не в составе эликсира, обладала схожими свойствами, но имела ужасные побочные эффекты, которые остальные компоненты эликсира, но какие именно мы не знаем, и были призваны гасить. Описываются три побочных эффекта и их мы наблюдали воочию: неконтролируемые и неутолимые голод, похоть и ярость и мучительная смерть в попытках им противиться. Полифаги, суккубы и берсерки – жертвы культа Аетелмаеров. Соболезную их участи, но что я могу для них сделать, кроме как отловить их всех и казнить? Но сейчас я ограничен даже в этом.

«И честолюбие моё, как главы стражи!» – будет неправильно не сказать этого Юфранору. Причём именно в этих словах. С ним важно быть честным!

Потому что он, само собой, согласится пойти с паломниками в леса, он знаком с проводником, он заставит его пойти. Мы не придавали им никакого значения, а между тем, несколько раз в год на центральной площади, иногда у собора (на который похожи все остальные здания в городе) или в рыбацком посёлке собираются убогие, юродивые, болезные, и главное, мамаши с умирающими или уже умершими детьми. Собираются, уходят в леса и не возвращаются, а те немногие, кто возвращается, говорят о чудесах, что с ними произошли: об исцелении, о перерождении, об общине в лесах, о её предводителе. «Сумасшедшие» – заключали мы и не обращали на них никакого внимания, пока нам в строгом смысле не было до них дела – у нас же не умирали дети…

Сайомон вошёл с прервавшейся мыслью в уже затихающий дом, не снимая капюшон. Борделем, это место никто, кроме него не называл, так как для остальных оно было гораздо большим, чем просто бордель – это был и шинок, и гостевые покои, и даже театр, а младший принц здесь буквально жил, поэтому все говорили «дом» или «второй дом». У стражников и даже у дознавателей порой проскальзывало: Идёшь домой? Нет, я сначала «домой»!

– Здесь от тебя ничего не требуется, Юф! Ты меня слушаешь? Свяжись и реши с Бартимеем сразу, как получится. – Сайомон стоял у окна с братом, а тот, в ночной рубахе, спросонья, в опийной неге очень плохо пытался напустить на себя серьёзный вид и невпопад кивал. Сайомон продолжал: – Насчёт отца не волнуйся, – надёжные люди откопают его и увезут в Старый Лахэ к маяку, может дальше, не знаю. Во льдах северных морей, я думаю, он не должен испортиться, а если кто-то решит отправиться в погоню… хм, не знаю, было бы даже забавно. Хотя, разве что Вайартер отправит…

Юфранор продолжил кивать, подавляя зевок.

– Ладно иди спать, это вообще не твоя забота. Ты должен договориться с Бартимеем, разберись! Это главное, это твоя задача, не подведи меня!

Сайомон потрепал Юфранора за плечо, озабоченно глянул ему в глаза, разглядел в них что-то важное для себя и отправил его обратно спать и на этом всё. Юфранор прошлёпал босыми ногами к себе и улёгся на большую кровать между двух женщин – одна была любовью всей его жизни, а другая пришла погреться. Всю безумную серьёзность слов брата он осознает только утром.

IV

Похмельное утро, серое и тихое. Скомканная постель и звуки жизни внизу: в зале, на кухне. На улице горожане мало-помалу собираются к замку проститься с королём и узнать, помимо прочего, здравствует ли новый король? Активность процессии двигалась скорее любопытством, нежели скорбью подданных. Король-резидент хоть и отличался добродетелью, но никаких весомых подвигов и решений за ним не значилось. Человеческие нравы в стране балансировали больше в спокойствии: сильные мира сего, видимо, ощущали, что были неадекватно сильны и конфликты пресекались очень быстро, когда в ход вступали буквально пылающие огнём клинки, огненные бури, бессмертные солдаты и искуснейшие фехтовальщики, и поскольку вся эта сила была распределена по миру равномерно, то ни о каких завоеваниях речи не шло, – нет смысла в войне на уничтожение всего мира или правильнее: нет смысла драться с равным по силе соперником. Незавидной в этой картине представляется участь простых людей, но, как ни странно, они выигрывали всегда чаще что бы в высших кругах не происходило, – их больше, они в своём бездействии и праздности мудрее и на их стороне просто жизнь и любовь. Может показаться злой иронией это сопоставление, где, с одной стороны, оружие, способное уничтожить весь мир, а с другой – просто любовь, однако пока Юфранор сидел на постели и, протирая глаза, силился переплавить похмелье своё в скорбь к отцу, любящими руками для него готовился завтрак. Да, его готовила кухарка, но она любила его тоже, да и не было в «доме» человека, который бы не любил Юфранора, – так можно ли после этого говорить, что он, как обычный, хоть и королевской крови человек, не обладал никакими особыми способностями. Это далеко не огненная буря, но его любят люди и этим придают ему сил, а когда он умрёт, они сохранят о нём память, а если его жизнь будет записана, то он и вовсе будет одним из самых сильнейших людей в мире. Ведь сила – это степень воздействия на окружение и значит, каким бы мощным ни обладал человек оружием, он не может воздействовать им на окружение будущих поколений, как любовь может через наследие и как память может через письмо. Хотя самому Юфранору, правда, сейчас было не до этого: «Отец умер, а я с ним не виделся больше года!» – и его попытка выдавить слёзы.

– Мой ты сладкий мальчик! – произнесла с умилением любовь всей жизни, когда вошла в этот момент в комнату, поставила поднос с едой и подсела к нему. Он, сидевший в белых простынях, беззащитно пожал плечами, «не знаю, что на меня нашло», они обнялись и он отпустил себя и начал рыдать уже вовсю, но не столько из-за отца, сколько исходя из динамики ситуации.

Долго ли коротко ли все глаза были выплаканы и только сейчас до Юфранора начал доходить смысл всех тех фраз, всë о чём ночью говорил Сайомон: «отца отравили и мы узнаем, кто это сделал», «надёжные люди откопают из могилы», «а пока реши с Бартимеем», – Юфранор воспроизводил эти и другие отрывки из разговора и приходил в беспокойство: как это «откопают»? В каком смысле «реши»? Что значит «мы воскресим отца»? И главное: кому он сдался, чтобы его травить? Он не решился открывать эти подробности любви всей жизни, а для начала захотел встретиться с братом и переспросить его ещё раз, что именно тот имел в виду: что-то небуквальное, какой-то код специально для своих? Ни минуты не медля, делая перерывы, только на по-нежничать и пожаловаться ей на что-нибудь, он собрался, слегка надушился розовым маслом с цветочной отдушкой, они приняли по последней и предпоследней капельке лауданума, и он в бодром расположении духа присоединился к плакальщикам, оказавшимся, к его удивлению, очень стойкими духом и почему-то плакавшим про себя или не плакавшим вовсе, которые нестройно шли к замку. Некоторые узнавали принца и подходили выразить соболезнования, и губы его уже подрагивали от трогательных речей, а то ли ещё будет, ведь всего-то миновали центральную площадь. Из-за сырой погоды, запахи дыма, силоса и лошадиного навоза были ещё более горько-сладко-мерзкими и скорбная торжественность момента рушилась, и розовое масло, как показалось Юфранору, было совсем не к месту. Вообще, всё вокруг чувствовалось как-то наигранно: стенания если и слышались, были недостаточно надрывные, да и народу немного, а это всё-таки король хоть и непризнанный, но тут Юфранор подумал, что если бы это был какой-то другой король, а не его отец, то вряд ли бы он пошёл в такую погоду и сам.

С чего он взял, что его отравили? И что в итоге значит «воскресить его»? Магией некроманта буквально поднять из мёртвых? Что за невидаль. А ещё: как я решу с Бартимеем? Мне что нужно будет идти с паломниками в лес, в такую сырость? Я, конечно бы мог, но если меня не возьмут? Он прокручивал эти и другие вопросы, которые задаст сейчас брату, когда они встретятся… а вот уже и поворот к дворцу.

Завернув за угол, он увидел масштаб, флаги и кучу народа: стража, дворовые люди, лагманы, аристократы, нищие, лошади, собаки. Ладья конунга, гнилая и грязная уже прикачена по брёвнам ко двору, Фоирчерна уже одели в церемониальное платье и уложили в ладью и слуги теперь сносили к нему снаряжение и украшения: «Ну и куда ему столько?» – Юфранору стало жалко сжигать и топить столько добра. Он огляделся в поисках Сайомона, но на глаза попался Вайартер и он пошёл к нему.

– О, Юфранор, мой мальчик! – Вайартер имел озабоченный, но неизменно доброжелательный вид; они обнялись. – Какая трагедия!

– Да! – единственное чем нашёлся Юфранор. Он всё-таки не появлялся тут целый год, а ещё его озадачило некое отхождение от традиционной церемонии, – а почему его уже уложили в ладью?

– Да, совет постановил, что десятидневная подготовка это лишнее, да и тир в жертву больше не приносят, слава богам, да и нет больше рабов в стране, так ведь мой принц? – Он очень приятно улыбнулся.

– И что совет решил, когда планируется церемония?

– Через два дня на третий, – Вайартер, отвечая, ещё успевал приветствовать пришедших и принимать соболезнования.

– Почему именно два дня?

– А что тянуть? Все желающие успеют с ним проститься, а ждать делегацию из Аскедалы не вижу смысла: декан Вильхельм сам не явится, а откладывать церемонию ради пары жрецов – это уже не по статусу для нас.

– А разве он за три дня найдёт путь на тот свет? Церемонии ведь прописаны в книге конунгов. Видимо, не просто так.

– Что за вздор, конечно, он найдёт путь, куда он денется! Я сейчас вспоминаю его последние дни, он видимо уже готовился к своему уходу, жаль, я не проявил должной чуткости…

– Вайартер, а где Сай?

– Был утром, это он нашёл короля мёртвым.

– А он в курсе твоего решения по церемонии?

– Не моего, а совета; он в нём тоже состоит, как, между прочим, и ты.

Тут Юфранор пожал плечами, и разговор на этом кончился. Они продолжили стоять, приветствовать и принимать, уже не пересекаясь до обеда.

После скромного обеда с поднятием чарок, – пир с поднятием кружек приберегли до непосредственно церемонии, – Юфранор решил попытаться найти Бартимея и «решить» с ним, но только потому что пообещал брату, которого он ещё надеялся сегодня увидеть. Он пошёл сразу в рыбацкий посёлок, – праздно шататься на площади в такой день, Бартимей бы не стал.

Бартимей – проводник, не прикасался к рыбе, даром что жил в рыбацком посёлке: у его лачуги не было ни одной рыболовной снасти. Он выглядел как юродивый, возрастом от сорока до ста сорока – не поймёшь; носил бороду, похожую на водоросли уляпанные вековой пылью и изъяснялся тоном приторным и притворным, в речах его можно было увязнуть как в паутине, что вкупе с его внешним видом производило опасное, до мурашек, впечатление, так что заводить с ним разговор мало кто решался, по крайней мере, у кого был выбор. Выбор был не у всех, и на этих людях он заработал себе странную репутацию: он уговаривал их пойти с ним в леса, назад в город возвращался один и так продолжалось уже долгое время, но стража его не трогала, видимо, также опасалась или запуганная запретами Вайартера, не рисковала лезть туда, где была смерть. Пользуясь этой неприкосновенностью, он кое-чем приторговывал и это тоже сходило ему с рук. Из всего этого неудивительно, что люди его боялись. Юфранор его тоже боялся, но по другим причинам и выдавать их он конечно не станет.

– О, мой маленький принц! – Завидев Юфранора, который, между прочим, был в морскую сажень ростом, отрывисто крикнул с крыльца своей избушки Бартимей, который, между прочим, был чуть не вполовину ниже него ростом. Его свита, состоящая из трёх мамаш, двух калек и молодой женщины, сидевших тут и там поблизости тут же заёрзала. Юфранор подошёл к дому, калеки принялись перед ним неуклюже раскланиваться, а Бартимей, покатываясь со смеху, стал их передразнивать.

– Ну всё, всё! – смутился Юфранор.

– Да что с них взять с убогих… – вздохнул Бартимей, усаживаясь на своё место, – примите соболезнования по поводу батюшки, какая трагедия, такой молодой, – продолжил он уже с места.

– Да, спасибо! Ты что сказал «молодой»? Ты, что ли, со мной паясничаешь? Издеваешься над моим горем?!

– Что вы, нет, нет, нет, упасите боги! – смутился теперь Бартимей. – Я право даже и не знал, сколько ему было… он такое производил впечатление, такой значительный был, ну, знаете в своём роде… – но тут Юфранор, не выдержав образ, улыбнулся и Бартимей понял, – а-а, вот ведь подловили; ладно заслужил, принято. Ноуша, принеси нам вина, моя!

– Вино ты допил вчера, дорогой, уже забыл? – спарировала бархатным голосом молодая женщина, стоявшая в дверном проёме.

– А что есть?

Женщина скрылась в проёме и вынесла через секунду наполовину полный бурдюк.

– Берёзовица.

– А кружки?

– Ой нет, не надо, – вмешался Юфранор, – мне прошлого раза хватило.

– Да это другая, это княжеская, с неё не понесёт, – успокоил Бартимей и с вопрошающим жестом обратился обратно к Ноуше.

Ноуша оставила бурдюк и пошла за кружками. Свита, заворожённая действом, стояла по своим местам. Принеся кружки и отдав Бартимею, Ноуша встала рядом с ним и взглянула на Юфранора, – он взглянул на неë и подкосился бы в коленях, если бы стоял; то что она была молода и прекрасна было общим местом и его таким не удивить: будто бы он не видел раньше талии, точёных рук, открытых плечей и надключичных ямок… нет, у неё было кое-что ещё, – у неё был мёртвый, скучающий, надменный, пронзающий душу взгляд, который возбуждал в нём жизнь и повергал её в руины. Он почувствовал, что давно уже не задавался вопросами о своём будущем и что внезапно захотел узнать ответ у неё, – она похоже поняла это и стала пытать его своим взглядом, она начала медленно наклонять голову набок и, наблюдая, как он не может оторваться, стала расплываться в улыбке. Прединтимную связь эту разорвал Бартимей, встав между ними и протягивая принцу кружку княжеской браги, – тот от неожиданности вздрогнул, Ноуша смеясь пошла обратно в хижину, серые мамаши потянулись за ней, а калеки так и остались заворожёнными.

– Не обращай внимания, она просто дразнится.

– Да я нет, – вытирая со лба пот в этот студëный день, промямлил Юфранор.

– Ну так что, чем обязан? Настоечки желаете? Уже закончилась?

– А?! Я бы да, – не успел ещё прийти в себя Юфранор. – А у тебя есть?

– Для вас найдётся, – и предприимчиво улыбнулся.

Что-то кольнуло Юфранора: «надо же, найдётся у него». Он вдруг почувствовал некий изъян в бытности опийного наркомана. Снова. Впрочем, он знал, что в любой момент может завязать. Бартимей снова окликнул Ноушу:

– Царица моя, принеси принцу флакон! – и через паузу, – всю шкатулку не надо, один только флакон.

Царица вынесла небольшой флакон из какого-то там стекла и вручила Юфранору. Юфранор принял флакон, расплатился какими-то монетами и засунул флакон в дорожную сумку через плечо (и откуда он её взял, он что был с ней всё это время?). Сделка приободрила всех троих, и даже калеки, один был без обеих рук, а другой без левой руки, плеча и вообще с пробелами слева, тоже зарядились от этой магии взаимовыгодного партнёрства. Юфранор уже почти не мог отвести взгляд от лица Ноуши, – она, конечно, могла бы начать этим манипулировать: теребить пряди волос, смущаться или делать долгие глаза, но вместо этого открыто смеялась и, обращаясь к Бартимею:

– А он интересный, Барти. Я ему нравлюсь, – посмотрела Юфранору прямо в глаза и когда он опять замер, так это было просто, она резко, с издёвкой, с намерением испугать, выкатила свои.

Юфранор испугался своей беззащитности, перевёл взгляд вбок и разом допил свою брагу. Такого с ним ещё не было, что странно, – он ведь живёт в доме в окружении женщин. Он еле как, но собрался с мыслями, эта женщина хоть и отличалась от всех остальных женщин и уже прожгла в его сердце дыру, он всё ещё оставался профессионалом. Он оглядел всех вокруг, все вокруг равнодушно испытующе глядели на него и ждали, может, сделает что-нибудь королевское.

– Бартимей, – прокашлявшись начал он, – я вот что ещё хотел спросить. Я знаю, ты водишь паломничества в леса, все эти люди собираются вокруг тебя не просто так, – он сделал паузу, посмотреть, изменилась ли реакция, реакция не изменилась, никто ничего не понял, – а ещё, как ты знаешь, я работаю дознавателем в королевском сыске и мне было поручено провести расследование в отношении тебя и твоих походов! – на этих знакомых словах, свита немного напряглась и стала переглядываться, – таким образом, я уполномочен… короче мне нужно… Нет, я хочу… нет… Я. Иду с тобой. Вот так.

Юфранор приосанился в ожидании реакции на такой прямой вызов. Бартимей переведя взгляд на Ноушу и тут же вернувшись назад, он словно забрал у неё эту смерть и скуку, постарел до своих ста сорока, на мешки под его глазами упала чёрная тень, но приторность в его голосе стала только гуще:

– Как Его Величество пожелает. Хотите идти прямо сейчас?

– Н-нет, мне нужно собраться. Завтра на рассвете.

– Завтра на рассвете я жду вас на этом месте.

– Я приду!

Тут Юфранору очень захотелось домой, Ноуша подмигнула ему, принимая от него кружку, и ухмыльнулась когда он, отойдя уже далеко, обернулся.

– Что за душка этот принц.

– И не говори.

На крыльце «дома» Юфранора встретил человек, претендующий на скрытность, это был один из надёжных людей Сайомона, Петер. Он сообщил Юфранору, что план немного изменился, но в целом оставался в силе, и не ответив ни на один из вопросов Юфранора, как сделал бы любой человек претендующий на скрытность, сделал вид, что скрылся. Дома, как всегда, был ажиотаж, но в этот раз минорный. Юфранор даже задержался внизу послушать музыкантов и выпить успокоительного травяного чаю с успокоительной настойкой опиума. Любовь всей жизни разносила гостям заказы, чай уже начинал действовать, и он решил нагнать на себя печаль об отцовой участи, но неспроста они не виделись с ним уже больше года, а до этого ещё год. Юфранор едва чувствовал, что вообще что-то потерял, как когда-то в детстве оставил на валуне подвеску, когда купался – подаренный, инкрустированный камнями тяжеленный волчий клык. Тогда он ещё несколько дней ощупывал грудь, привыкая к облегчению от тяжести, к которой так привык, а сейчас ни тяжести, ни облегчения.