Юность Розы

– А что ты наденешь на свой необычный прием? – спросила Анабелла, мудро пропуская мимо ушей опасные замечания и возвращаясь к хорошо знакомой ей теме.

– Вон то белое платье. Оно симпатичное и смотрится свежо, да и у Фиби есть такое же. Я не хочу одеваться нарядней, чем она, а простые белые платья лучше всего подходят девушкам.

– Фиби? Ты хочешь сказать, что намерена сделать из нее леди? – ахнула Анабелла, выронив сокровища и откинувшись на спинку, от чего кресло жалобно скрипнуло, ибо мисс Блисс была довольно тучной особой.

– Она уже леди, и всякий, кто не уважает ее, не уважает меня! – горячо воскликнула Роза.

– Да, разумеется, я просто удивилась… но ты права, вдруг из нее что-то выйдет, тогда ты не пожалеешь, что была к ней добра… – забормотала Анабелла, мгновенно меняя мнение.

Не успела Роза ответить, как из холла весело окликнули:

– Где моя маленькая госпожа?

– Фиби, дорогая, я здесь!

В комнату вошла девушка, из которой Роза собиралась «сделать леди», и Анабелла, невольно улыбнувшись, удивленно распахнула небесно-голубые глаза, а Фиби полушутливо присела в реверансе, как делала раньше, тихо спросив:

– Как поживаете, мисс Блисс?

– Рада вашему возвращению, мисс Мур! – ответила Анабелла, пожимая руку Фиби, тем самым раз и навсегда определив для себя вопрос ее положения в обществе. Не отличаясь острым умом, Анабелла обладала добрым сердцем и искренне любила Розу. Раз условие было поставлено четко – «любишь меня – люби и Фиби», Анабелла приняла Фиби как равную, и даже прошлое в работном доме представилось ей в романтическом свете.

Все же она смотрела во все глаза, как подруги работают бок о бок, болтают, разбирая коробки, и с каждой минутой убеждалась, что за годы тесной дружбы девочки стали очень дороги друг другу. Роза бралась за самую трудную работу, а более крепкая Фиби хитрила, чтобы первой развязать тугой узел, свернуть жесткий картон или поднять тяжесть, и в конце концов взмолилась, с трогательной заботой усаживая Розу в кресло:

– Дорогая, присядь отдохни, тебе весь день принимать гостей, а ты устанешь с самого утра!

– Тогда ты перетрудишься, я этого не допущу! Позови на помощь Джейн, иначе я немедленно встану! – возразила Роза, безуспешно пытаясь придать голосу властность.

– Джейн заменила меня на кухне, а тут я уж как-нибудь справлюсь! – твердо сказала Фиби, подставляя маленький пуф под ноги молодой хозяйки.

«Это все, конечно, мило, но что скажут люди, когда она появится в свете?.. Ах, Роза, ужасная чудачка!» – отметила про себя Анабелла, отправляясь разносить неприятное известие, что большого бала не ожидается, и горько сожалея о том, что Роза не привезла ни одного парижского наряда.

«Ну вот, со всеми повидалась, кроме Чарли; он, похоже, очень занят. Хотела бы я знать, чем…» – подумала Роза, учтиво проводив гостью до входной двери.

Желание исполнилось всего через несколько минут: бродя по гостиной в поисках подходящего места для фотографий, она заметила пару коричневых ботинок, свисающих с одного края дивана, а на противоположном подлокотнике покоилась рыжевато-каштановая голова. Судя по всему, Чарли действительно был очень занят. В данный момент – ничегонеделанием.

– Заслышав Блисстящую Анабеллу, я благоразумно залег в укрытие и немного вздремнул, ожидая возможности поприветствовать прославленную путешественницу – леди Эстер Стэнхоуп![5] – объяснил он, вскакивая и отвешивая элегантный поклон.

– Неужели она до сих пор к тебе неравнодушна? – спросила Роза, вспомнив, что они частенько подшучивали в детстве по поводу некой неразделенной симпатии.

– О нет! Фан меня обошел. Если не ошибаюсь, прекрасная Анабелла станет миссис Токио еще до наступления зимы!

– Что? Малыш Фан Си? Подумать только, он вырос и женится – и на ком! Анабелла ни слова не сказала, однако теперь понятно, почему ей особенно понравились сувениры из Китая, и заинтересовал Гуанчжоу![6]

– О, малыш Фан теперь большая шишка и без ума от нашей пухленькой подруги, которая по первому зову готова сменить приборы на палочки. Как поживаете, кузина? Хотя я и сам вижу: сияете ярче утренней зари! Я пришел бы раньше, но подумал, что вам нужно хорошо отдохнуть с дороги.

– Еще девяти не было, когда я бегала наперегонки с Джейми! А вы чем занимались, молодой человек?

– «Я спал и грезил о тебе, моя любовь!» – пропел Чарли.

Однако Роза прервала его, строго заявив:

– Лучше бы встал и принялся за дела, как остальные! Лично я почувствовала себя бездельницей утром, глядя, как мальчики трудятся в поте лица!

Чарли, впрочем, нимало не смутился.

– Понимаешь, дорогая, я пока не определился с занятием и служу украшением семьи. Среди нас должен быть хоть один настоящий джентльмен, и эта роль мне прекрасно подходит! – ответил Чарли, принимая крайне солидный вид, который портили лишь хитро поблескивающие глаза.

– В нашей семье все джентльмены! – заносчиво возразила Роза – при ней никто не смел нелестно отзываться о Кэмпбеллах.

– Конечно-конечно! Я имел в виду джентльмена, который не работает. Видишь ли, надрываться, как Арчи, не в моих правилах. Какой смысл? Денег полно, живи и радуйся! Ведь жизнерадостные люди просто необходимы нашему скорбному миру!

Трудно было возразить, глядя на симпатичного молодого человека – воплощение счастья и здоровья, сидящего с обворожительной улыбкой, небрежно закинув руку на спинку дивана. Роза прекрасно понимала, что начинать жизнь, вдохновляясь идеями Эпикура[7], неправильно, однако с Чарли невозможно было спорить, он мастерски избегал серьезных тем и всегда пребывал в чудесном настроении, неся радость в скорбный мир – кто же осмелится этому мешать?

– Ты так поворачиваешь разговор, что я не нахожу аргументов, хоть и знаю, что права, – растерянно заметила Роза. – Мак, например, любит свободу не меньше тебя, однако понимает, что неразумно попусту тратить время. Он мудрый молодой человек и намерен обучаться делу, хотя предпочел бы мирно жить в обществе любимых книг и посвящать все время увлечениям.

– Ну и прекрасно, он все равно не показывается на людях, какая разница: изучать медицину или шататься по лесам, набив карманы трудами устаревших философов и старомодных поэтов? – ответил Чарли, пренебрежительно пожимая плечами, – он явно был невысокого мнения о Маке.

– Устаревшие философы, как Сократ и Аристотель, и старомодные поэты, как Шекспир и Мильтон, – более подходящая компания, чем некоторые из современных молодых людей, с которыми ты водишь дружбу, – укоризненно промолвила Роза, вспомнив неосторожное замечание Джейми насчет дикого овса и того, что выросло.

В детстве она временами была строга с мальчишками, любила наставлять их и с удовольствием продолжила бы отчитывать Чарли, однако тот искусно сменил тему беседы, притворно встревожившись:

– Да ты вылитая тетушка Джейн, она так же ворчит при любом удобном случае! Не бери с нее пример, умоляю! Она добрая женщина, но слишком сварлива!..

Нет большего страха для девушки, чем прослыть сварливой, и хитрый Чарли это прекрасно понимал. Роза попалась на уловку, поскольку, несмотря на глубокое уважение, не желала походить на тетушку Джейн.

– Ты забросил живопись? – спросила она, взяв в руки златокудрого ангела кисти Фра Анджелико[8].

– Какое милое лицо, а глаза похожи на твои, правда? – заметил Чарли, который, как настоящий янки, любил отвечать вопросом на вопрос.

– Мне нужен ответ, а не комплимент! – как можно строже ответила Роза, быстро откладывая картину.

– Забросил ли я живопись? О нет! Малюю маслом, балуюсь акварелью, изредка черкаю карандашом и наведываюсь в мастерские, когда находит вдохновение.

– А музыка?

– С музыкой еще лучше. Я не часто упражняюсь, зато много пою в гостях. Прошлым летом обзавелся гитарой и гастролировал напропалую. Развлекал девушек и веселил друзей.

– Ты чему-нибудь учишься?

– У меня на столе лежат учебники по праву – добротные внушительные книженции, я в них заглядываю иногда, когда развлечения приедаются или родственники докучают. В этом году узнал, что такое алиби, ну и хватит, пожалуй.

Глаза Чарли хитро блестели, наводя на мысль, что этот юридический термин он освоил на практике.

– А что же ты делаешь?

– Радуюсь жизни, прекрасная моралистка! Сейчас вошел в моду домашний театр, и я снискал такую славу, что всерьез подумываю о подмостках.

– Неужели? – встревожилась Роза.

– Почему бы нет? Если я должен избрать профессию, почему не быть актером?

– Для актерства нужен талант, которым, боюсь, ты не обладаешь… С настоящим талантом можно сыграть любую роль, а без него – лучше держаться от сцены подальше.

– Я, между прочим, ведущий исполнитель в нашем театре! У Мака, например, нет ни проблеска таланта, а ты восхищаешься его попытками стать доктором! – воскликнул задетый за живое Чарли.

– Во всяком случае, это достойная профессия, и лучше быть посредственным врачом, чем посредственным актером. Но ты ведь шутишь, правда?

– Шучу, угадала! Я всегда завожу разговор о театре, когда мне читают нотации, – прекрасно работает! Дядюшка Мак бледнеет, тетушки в священном ужасе воздевают руки, и поднимается всеобщая паника. Тогда я великодушно обещаю не позорить семью, и милые родственники в порыве благодарности делают все, что я захочу. Таким образом, мир восстанавливается, а я живу себе дальше.

– А раньше грозил сбежать и наняться в матросы, когда мама не выполняла твои прихоти… В этом ты совершенно не изменился – не то что в других вещах! Чарли, у тебя когда-то были замыслы и большие планы на будущее, а сейчас ты решил хватать по верхам, ни во что не углубляясь.

– Я был наивен! С возрастом помудрел и не вижу смысла привязываться к одному делу и пахать год за годом. Люди одной идеи чертовски ограничены и скучны – невыносимые зануды! Нужно охватывать широкий спектр знаний – это приятней в обучении, полезней для жизни и всегда приводит к успеху! Лично я так считаю и буду следовать своим убеждениям!

С этим заявлением Чарли перестал хмуриться и, заложив руки за голову, стал тихо напевать отрывок из студенческой песни, который как нельзя лучше отражал его взгляды на жизнь:

«Смелей, друзья, наполним чаши,Выпьем их до дна!Пока свежи ланиты наши,Смерть нам не страшна!»[9]

– Многие святые были верны одному делу и, хоть и не считались успешными при жизни, любимы и канонизированы после смерти, – возразила Роза, листая пачку фотографий в поисках изображения святого Франциска.

– Мне больше по душе другой святой! Истощенные, мертвенно-бледные старцы нагоняют тоску. А он выглядит, как джентльмен, не портит другим настроение, обличая в грехах, и не стонет по поводу собственных ошибок! – Чарли выложил красивого святого Мартина[10] рядом с монахом в коричневой рясе.

Посмотрев на оба изображения, Роза поняла, почему кузену ближе мужественный образ с мечом вместо распятья. Святой Мартин восседал на коне в роскошном сиреневом камзоле, в окружении гончих и оруженосцев, а святой Франциск молился за покойных и умирающих в лепрозории. Контраст был разительным, и взгляд девушки невольно задержался на рыцаре, однако она задумчиво произнесла:

– Да, твой святой, конечно, выглядит более привлекательно, однако что-то я не слышала о его благодеяниях – разве что поделился плащом с нищим, а святой Франциск полностью посвятил себя благим делам, презрев многочисленные соблазны, и годами служил Богу, не прося награды. Он стар, беден и нищ, однако его я не отдам – можешь забирать своего веселого святого Мартина, если хочешь.

– Нет, спасибо, святые не по моей части, а вот златокудрого ангела в голубом платье я бы взял, с твоего позволения. Этой Мадонне я буду молиться, как преданный католик! – ответил Чарли, рассматривая изображение девушки с глубоким взглядом и букетом лилий.

– Охотно дарю! Забирай любую из моих фотографий. Передай маме привет от меня.

Чарли с Розой еще около часа рассматривали снимки и приятно беседовали. А когда молодые люди ушли на обед, внимательный наблюдатель, вероятно, обратил бы внимание на одну незначительную деталь: старый добрый Франциск завалился за диван, а святой Мартин красовался на каминной полке.

Глава третья

Мисс Кэмпбелл

Пока путешественницы распаковывают чемоданы, давайте в общих чертах осветим события прошедших лет.

С того памятного майского дня, когда Роза выбрала дядю опекуном, прошли безмятежные и деятельные четыре года. Роза была здорова и счастлива: училась, вела хозяйство, занималась спортом и многими другими полезными и приятными вещами. Хорошея с каждым годом, она не теряла детской невинности, как иные девушки, слишком рано вышедшие в свет и играющие навязанные обществом роли.

Роза не обладала особенными талантами, была далека от совершенства, порою капризна, порою наивна, слегка избалована и склонна считать, что все живут столь же беззаботно, как она сама. Сталкиваясь с чужой болью или нуждой, ее нежное сердце переполнялось состраданием, а щедрость не знала границ. Несмотря на мелкие недостатки, девочка была благодетельной по натуре и стремилась к справедливости, чистоте и правде, как цветы тянутся к солнцу, а за зелеными листками бутона зрело прекрасное женское сердце.

Когда Розе исполнилось семнадцать, доктор Алек объявил, что путешествие по миру лучше любой школы дополнит образование. Как раз в то время тетушка Идиллия начала сдавать и вскоре тихо отошла в мир иной, чтобы воссоединиться с возлюбленным, встречи с которым ждала долгие годы. Мертвое лицо тетушки таинственным образом помолодело и словно обрело былую красу, озарившись воспоминанием об утраченной любви. В отличие от большинства стариков, тетя Идиллия дружила с молодыми людьми, и вместо седовласых старушек ее оплакивали девушки, они же подготовили милую всем старую деву к вечному сну, опустили на гроб покров и усыпали могилу белыми цветами, которыми покойной не суждено было украсить подвенечный наряд.

Когда с похоронами было покончено, бедная тетушка Изобилия, посвящавшая себя сестре, была совершенно потеряна. Доктор Алек не захотел ее оставить, и Роза охотно возвращала тете любовь и заботу, которая утешает лучше любых слов. Однако тетушка Изобилия сама привыкла жить ради других и вскоре решительно отвергла добровольную жертву, найдя силы в искренней вере, а утешение – в деятельности, и занялась тетей Майрой – та как нельзя лучше подходила на роль подопечной, поскольку не собиралась ни умирать, ни выздоравливать.

Наконец наступил момент, когда они со спокойной душой отправились в путь; в день восемнадцатилетия Роза с дядей Алеком и верной Фиби пустилась в плавание, чтобы открывать и познавать большой прекрасный мир, извлекать пользу и получать радость.

Фиби обучалась музыке в лучших школах, а пока она тренировала свой ангельский голосок, Роза с дядей с огромным удовольствием колесили по миру – два года пролетели, будто во сне, и домашние стали требовать их возвращения.

Теперь же они вернулись, и наследница вступала в права, поскольку набралась мудрости, чтобы распорядиться состоянием, и стала его законной обладательницей, отпраздновав двадцать первый день рождения. Роза вынашивала большие планы: благоразумие и опыт подсказывали, что лучший способ помочь бедному человеку – дать возможность обеспечивать себя самостоятельно, однако сердце не утратило щедрости.

Доктор Алек с трудом сдерживал пыл юной филантропки, которая рвалась немедленно жертвовать деньги больницам, строить приюты, брать под опеку детей и поддерживать весь род человеческий.

– Подожди немного, дитя, осмотрись. Мир, в котором ты жила, гораздо проще и честнее того, в который собираешься войти. Проверь себя, посмотри, не передумала ли, ты теперь взрослая и умная – сама решишь, что для тебя лучше! – сказал дядя, не в силах привыкнуть к мысли, что птенчик вот-вот выпорхнет из-под его крыла и отправится в самостоятельный полет.

– Ох, боюсь, вы во мне разочаруетесь… – проговорила как-то Роза с несвойственной робостью. – Что ж, скажу как есть, вы ведь любите честность, а я привыкла делиться любыми мыслями – даже самыми глупыми. Если мое желание покажется вам дурным, пожалуйста, признайтесь! Я выросла, но не хочу терять вашего расположения. Вы советовали подождать и проверить себя. Я прислушаюсь к совету и поживу, как другие девушки.

Увидев, как помрачнело дядино лицо, она поспешно добавила:

– Недолго!

Дядя, хоть и признавал, что желание Розы естественно, действительно был разочарован. Он тревожился, поскольку, как любой заботливый родитель или опекун, придирчиво выбирал круг общения для Розы и берег ее от вредного мирского влияния. Увы, дух Евы силен во всех ее дочерях, а запретный плод манит больше плодов доступных, и даже самые мудрые из дев не удерживаются от искушения. Также и Роза, поглядывая из безопасного укрытия на взрослую жизнь, захотела испробовать ее радости, прежде чем приступать к обязанностям, в чем чистосердечно признавалась.

– Хорошо, дорогая, попробуй, если хочешь, только не вреди здоровью и будь умерена в развлечениях, – произнес дядя, силясь сохранить веселый тон и не выказать опасений, потом добавил себе под нос: – Надеюсь, ты приобретешь больше, чем потеряешь…

– Наверное, приятно беззаботно порхать, как бабочка. За границей мы видели светскую жизнь, хоть и не участвовали в ней, а здесь, дома, девочки наперебой рассказывают о развлечениях, которые намечаются этой зимой, и, если вы не будете слишком меня презирать, я попробовала бы…

– Как долго?

– Три месяца не слишком большой срок? До Нового года! Меня так радушно встретили, надо ответить тем же, а то получается, что я замкнутая и неблагодарная! – сказала Роза, радуясь, что нашла хороший аргумент в пользу новой затеи.

– А если понравится, и три месяца растянутся на годы? Развлечения затягивают, особенно в молодости.

– Думаете, я потеряю голову?

– Посмотрим, дорогая.

– Посмотрим!

Роза вышла из комнаты решительным шагом человека, давшего обещание и намеревающегося его сдержать.

Все с облегчением вздохнули, узнав, что мисс Кэмпбелл наконец выходит в свет, как полагается, и приглашения тетушки Изобилии принимались с большим удовольствием. Тетя Клара давно планировала пышное торжество в честь племянницы и была чрезвычайно раздосадована, однако Роза, не дрогнув, полностью доверила организацию милой старушке.

В результате получился прекрасный непринужденный вечер в кругу друзей. Теплый, радушный прием – такой простой, сердечный и искренний, что даже те, кто пришел придираться, прекрасно проводили время, и многие гости почувствовали удивительную атмосферу, которую не были в состоянии описать или воссоздать.

Фиби вызывала всеобщее любопытство, и дамы, знавшие ее с детства, без умолку сплетничали, прикрывшись веерами, с трудом узнавая маленькую служанку в молодой красавице, которая держалась с молчаливым достоинством и очаровала собрание прекрасным пением.

«Золушка стала принцессой» – таков был общий вердикт, и небольшой фурор доставил Розе невероятную радость, ибо после приезда ей пришлось отвоевывать место в обществе для своей любимицы, и теперь ее вера в подругу полностью оправдалась.

Сама мисс Кэмпбелл тоже пользовалась популярностью и так любезно исполняла роль хозяйки, что мисс Блисс простила подругу за преступное пренебрежение к неписанным правилам, хоть и покачивала головой при виде белых платьев – одинаковых, за исключением того, что у Фиби были красные оборки, а у Розы – голубые.

Девушки весело роились вокруг вновь обретенной подруги, ибо до отъезда Роза была всеобщей любимицей и по возвращении заняла почетное место. Молодые люди втайне провозгласили Фиби первой красавицей, хотя «какой в этом смысл, если у нее ни денег, ни связей». Вследствие чего они восхищались Фиби, как одной из красот дома, и почтительно обходили ее стороной.

Хорошенькая Роза тем временем была «в порядке», как постановили эти милые юноши, ее блестящие локоны приковывали множество мечтательных взглядов, будто золотое руно, ревностно охраняемое тетушками.

Неудивительно, что первый глоток мирских радостей ударил Розе в голову. Гости осыпали ее приветствиями и улыбками, лестью и похвалами, нашептывали на ушко приятные пророчества и всем видом выражали восхищение. В конце вечера Роза ощущала себя другим человеком, словно прежняя девочка осталась за границей, а она вдруг стала каким-то неземным созданием.

– Мне очень приятно, дядя, боюсь, трех месяцев будет мало! – шепнула она дяде Алеку, проходя мимо него в паре с Чарли – после ужина в большом холле начались танцы.

– Не спеши, девочка! Не спеши! Помни, ты не бабочка, а девушка с головой, которая, вероятно, будет болеть поутру! – ответил дядя, глядя на раскрасневшееся улыбающееся лицо племянницы.

– Хоть бы завтра никогда не наступало, а сегодняшний день длился вечно – он так хорош, и все ко мне добры! – ответила та с тихим счастливым вздохом, подбирая пышные юбки, будто белая птица, готовая взлететь.

– В два часа ночи я спрошу, не передумала ли ты, – сказал дядя, предостерегающе покачивая головой.

– Я дам честный ответ! – бросила Роза, увлекаемая Чарли в пестрый водоворот танцующих.

– Брось, Алек! Сколько ни воспитывай в девочке благоразумие, едва почуяв свободу, она побежит развлекаться, словно обыкновенная вертихвостка. Такова природа! – заметил дядя Мак, постукивая ногой в такт музыке.

– А моя девочка лишь попробует, но, уверен, быстро удовлетворит любопытство! А вдруг она не справится с искушением, и я напрасно старался?.. Даже думать об этом не хочется, – сказал доктор Алек, с тревогой и надеждой поглядывая на воспитанницу.

– Она справится, благослови ее господь! Пусть себе радуется невинное создание, из нее точно ничего дурного не вырастет! Жаль, не все семена столь же благородны и не все всходы столь удачны! – добавил дядя Мак, качая головой и косясь на некоторых молодых людей, которые вертелись неподалеку.

– Что-то с твоими мальчиками?

– Нет, слава небесам! Ни тот, ни другой беспокойства не вызывают, хоть Мак – чудак, а Стив – рохля. Ничего, пройдет с возрастом, главное, по натуре они хорошие ребята – пошли в мать. А вот Кларин сынок меня волнует – она все детство его баловала и продолжит в том же духе, если отец не вмешается.

– Я подробно рассказал брату Стивену о мальчике, когда был в Калькутте в прошлом году, и он написал сыну, но Клара не желает его отпускать и настояла, чтобы Чарли остался еще на год, хоть отец и велел ему отправляться в Индию! – ответил доктор, когда они выходили из холла.

– Слишком поздно «велеть» – Чарли уже не ребенок, и Стивен сейчас убедится, что был недостаточно строг все эти годы. Бедняга, письма его в последнее время не радуют, а будет еще хуже, если он не вернется домой и не наведет порядок.

– Ни за что не вернется. Жаркий климат окончательно его изнежил, и он привык избегать неприятностей: где ему справиться со вздорной женой и упрямым мальчишкой! Надо вмешаться, Мак, и помочь старине Стиву!

– Женим юнца поскорее, чтобы остепенился!

– Дорогой мой, ему же только двадцать три! – воскликнул доктор. Затем, изменившись в лице, добавил с задумчивой улыбкой: – Впрочем, этому возрасту уже доступно и острое счастье, и глубокое страдание.

– …Пережив которые некоторые становятся лучше! – с искренним одобрением закончил дядя Мак, положив руку на плечо брата. Затем мягко перевел тему на младших членов семейства, пытливо спросив: – Полагаю, тут ты с Кларой не согласен?

– Решительно! Моей девочке нужен достойный муж, а Клара и ангела избалует! – быстро сказал доктор Алек.

– Не отпускать же нашу Розочку из семьи! Может быть, Арчи подойдет… Хорошо воспитан, прекрасный во всех отношениях юноша.

Хотя к тому моменту братья успели уединиться в кабинете, доктор Алек заговорщицки понизил голос:

– Вообще-то я против браков между двоюродными братьями и сестрами, но, право, не знаю… Мак, я люблю девочку, как родную дочь, и не хочу отдавать ее мужчине, к которому не испытываю полного доверия. Глупо строить планы, ведь выбор за ней, однако я правда хотел бы, чтобы Роза осталась с нами, а один из наших ребят получил достойную жену.

– Нельзя ее отпускать – вот и весь разговор! Присмотрись к старшим и реши, кого осчастливить. Никто из них еще не знал любви, и они, конечно, слишком молоды, но можно аккуратно направить, а там, глядишь, и чувства появятся. Боже мой, жить с нынешней молодежью все равно что сидеть на пороховой бочке! Вроде бы ничего не предвещает беды, но стоит появиться одной искре… Взрыв, и – пиши пропало!

Дядюшка Мак удобно устроился в кресле, приготовившись решать судьбу Розы, а доктор ходил из угла в угол, глядя перед собой невидящими глазами, дергая бороду и морща лоб.

– Да, Арчи хороший, – рассуждал он. – Честный, надежный, умный, из него вышел бы отличный муж – помни он, зачем людям сердце. Возможно, я старый дурак, но предпочитаю более романтичных молодых людей, которые обладают теплотой и страстностью, понимаешь? Боже правый! Можно подумать, ему сорок, а не двадцать четыре – столько рассудительности и хладнокровия! Я и то моложе: будь мое сердце свободно – ухаживал бы не хуже Ромео.