Переливы тёмно-фиолетовой души

Хорошо, что я не взяла ключи, а то бы потеряла и их заодно. Дотрагиваюсь до головы, чтобы пригладить растрёпанные волосы, но оказывается, моя аккуратно заплетённая коса превратилась в бесформенное и взъерошенное образование. Быстро распускаю всё, что осталось от причёски и затягиваю тёмно-русые волосы в конский хвост потуже. Я нажимаю на дверной звонок и без сил опускаю голову. Смотрю на свои ноги, а они трясутся. Я трусишка, мерзлячка и слабачка. Но нужно взять себя в руки и не показывать своё никчёмное состояние. Сейчас я похожа на мокрого и голодного щенка, что ждёт под дверью и скулит. Благо у меня есть дом, куда я могу вернуться.

Я слышу шаги за дверью, сжимаю пальцы в кулаки и встряхиваю плечами. Дверь открывается, и от маминой улыбки сразу становиться теплее. Но мгновение спустя её лицо выражает гримасу ужаса и негодования.

– Что с тобой случилось?

– Я просто упала, – стараюсь говорить как можно спокойнее и равнодушнее.

Я заваливаюсь в прихожую, а мама продолжает стоять в оцепенении с открытой дверью.

– Как?

– Да как обычно. Ты же знаешь, какая я неуклюжая.

Прости мама, но мне придётся тебе соврать, иначе твоё лицо станет ещё более испуганным, и тогда твоё беспокойство мне уже будет не остановить.

– Ита дома?

Я пытаюсь снять конверсы, но вода, что накопилась в них, словно клей.

– Ну и видок у тебя!

Усмешка за спиной ещё больше подкидывает дров в мой разгорающийся костёр злости.

– Это всё благодаря тебе! – разворачиваюсь на одной ноге и угрожающе смотрю на сестру.

– Тебя никто не просил приходить раньше. Я думала, что успею вернуться домой и позвонить тебе.

– А подождать нельзя было? И для чего тебе телефон? Чтобы дома забывать? – я закипаю и уже не контролирую свои движения. Из правого кроверса выливается вода.

– Прости мам, я всё сейчас уберу. – Быстро разуваю вторую ногу.

– Я всё сделаю сама. А ты бегом переодеваться, а то тебя всю трясёт, – мягко, но настойчиво говорит мама и уходит по направлению ванной комнаты.

– Ты что, в земле валялась?

– Лучше помолчи, Харита! – грозно кидаю я в сторону сестры, снимая носки.

– Не называй меня так! – она надувает пухлые губки и скрещивает руки на груди – её обычная реакция, когда я называю её полным именем.

– А ты не заслуживаешь того, какое тебе больше нравится.

Босиком я хлюпаю к своей комнате и на полпути сталкиваюсь с мамой и тряпкой в её руках.

– Иди прими душ, и тебе сразу станет легче. – Снова от её улыбки мне становится теплее, а зелёные в крапинку глаза словно говорят: «всё будет хорошо».

Я так хочу обнять её, но вспоминаю, что сейчас я для этого совсем неприглядна.

– Да, мам, спасибо.

Я запрыгиваю в ванную комнату и с немыслимой радостью сбрасываю грязную одежду прямо на пол.

Под горячей бьющей водой озноб постепенно спадает. Я с силой надавливаю губкой на лицо. Тру левую щёку, пока не начинает жечь и гореть. Я бес конца добавляю на губку жидкое мыло, снова и снова стираю следы чужих пальцев.

Лиловые глаза вновь возникают в моей памяти, я вздрагиваю. От этого яркого необычного блеска до сих пор не по себе, и я не могу успокоиться. Ведь было очень страшно, и поэтому я должна забыть обо всём и не вызывать своим поведением никаких подозрений.

– Ио, всё в порядке? Ты уже двадцать минут сидишь там. – Голос сестры возвращает меня к реальности. – Прости меня, я ведь не ожидала, что ты придёшь ко мне на работу раньше! – Повышенным тоном говорит Ита, ей всегда легче извиняться на расстоянии.

– Как будто первый раз, – буркаю я, не в силах перекричать поток воды.

– Эй, Ио, ты там жива? – Ита настойчиво стучит в дверь.

– Да! И не надейся… – Рявкаю я.

Но лучше бы нет. Меня занимают не те мысли, которые должны сопровождать после таких событий. Как ужасно я себя чувствую, становится вновь противно и неловко. Но стоит позволить фиолетовым оттенкам проявиться в моей голове, как меня окутывает немыслимое желание постоянно думать и видеть только лишь их.

Как же бредово звучит! Даже самой непонятны и чужды собственные ощущения.

Напоследок охлаждающий душ возвращает мысли на место, а укутавшись в мягкое и согревающее полотенце, выхожу из ванной. Сестры поблизости нет, и я быстро проскальзываю в комнату. Мёртвым грузом падаю на кровать, не хочу шевелиться и, кажется, начинаю уходить в сон, завернувшись в полотенце, и сырой головой.

– Ты спишь?

Внутри я вздрогнула, но не подаю виду, что слышу и продолжаю лежать с закрытыми глазами.

– Теперь не будешь со мной разговаривать? – Ита закрывает дверь и подходит к моей кровати.

– Просто обдумываю, как тебе лучше вбить в голову, что надо быть более ответственной.

– Да ладно тебе, – отмахивается Ита и пододвигает стул, чтобы сесть напротив меня. – Между прочим, я тебя звонила, когда пришла домой.

Вот чёрт!

Я открываю глаза, но быстро меняю своё растерянное выражение лица на укоряющий взгляд.

– Знаешь, неудобно как-то под ливнем разговаривать.

– Ладно, я виновата. И вот в знак примирения я приготовила твой любимый чай, – она неуверенно протягивает мне поднос с чашкой.

Я не могу долго злиться на сестру, её невинные глаза всегда растапливают лёд в людях, и я не исключение. И тем более горячий напиток как раз то, что нужно.

– Мама приготовила ужин, пойдём. – Ита с облегчением вздыхает, когда я делаю глоток зелёного чая.

– Мне совсем не хочется есть.

– Ты же знаешь, что для мамы это не оправдание.

– Эх, – грустно, но с улыбкой вздыхаю я. – Дадите мне пять минут?

Ита смеётся и в типичном для неё приподнятом настроении как бабочка, чарующая своими узорами, вылетает из комнаты. Мы с ней совершенно разные. Два непохожих характера уживаются иногда с трудом в одной комнате. Я её люблю и часто прощаю легкомысленные выходки, а она терпит в ответ мою сверхзаботливость.

Мне снова тепло, утопающе тепло. Жгучий язык скользит по щеке. Хочу ещё. Снова влажное и пылающее поглаживает моё лицо. Тяжесть сдавливает меня. Не могу пошевелиться, да и не хочу. Тепло нарастает. Живот накрывают длинные тонкие пальцы, такие манящие и обволакивающие, что хочется целиком оказаться под их напором. Не могу больше терпеть, жажда коснуться преодолевает желание быть под контролем и даёт волю рукам. Но я не могу ими пошевелить, я их даже не чувствую, словно онемели и мне не подвластны. Ах, нет, я чувствую, как моё запястье хватает обжигающая рука, движется по предплечью к локтю, затем плечу и вот уже шея закипает под несдержанными пальцами. Мне совсем не страшно, мне хочется ещё больше. Пожалуйста, не отпускай меня! Хватка становится ещё крепче, я начинаю задыхаться, но не хочу, чтобы жар его тела покидал меня. Я замираю, больше не дышу, когда два сверкнувших в темноте аметиста жаждут вцепиться в мою плоть. Слышу рык и исчезаю в фиолетовой темноте.

Свет бьёт в глаза, дышу с трудом и совсем не понимаю происходящего.

– Ты в порядке?

Голос Иты. Хорошо, я дома. Свет от телефона не даёт мне разглядеть вещи вокруг себя.

– Да, просто сон приснился. – Говорю я, отодвигая в сторону телефон.

Ита присаживается на край моей кровати, теперь я вижу хотя бы часть освещённого лица, которое замерло в испуге.

– Сон? Да ты словно задыхалась. И стонала.

Стонала?

– Да ты вся горишь! – Она касается моего лба и, констатировав факт, соскакивает с кровати.

– Нет, всё хорошо. – Успеваю схватить её за руку. – Правда.

Она недоверчиво продолжает смотреть на меня, но вскоре сдаётся, зная, что я никогда не врала ей.

– Можно я хотя бы воды тебе принесу.

Это был явно не вопрос, и она вышла из комнаты, выполнять своё слово.

Свет выключен, значит уже ночь, и я пропустила ужин, но желудок до сих пор не просит пропитания. Я уснула прямо в полотенце, но Ита накрыла меня пледом, а во сне мне стало так жарко, что почти весь плед оказался в ногах. Я стонала. Мне впервые стыдно из-за собственного сна. Кажется, я хотела его прикосновений. Никогда раньше не испытывала такого дикого желания. Хоть это было не наяву, но так неловко.

– С тобой точно всё хорошо?

Я снова слишком ушла в себя и не услышала, как Ита вернулась. Её вопрос весьма уместен, ведь я закрыла ладонями лицо и мотаю головой, но я не могу ей рассказать.

– Спасибо.

Глоток освежающей воды умиротворяет внутренний жар, и я вздыхаю с облегчением, но сестра всё равно смотрит на меня с недоверием.

Лето, никуда не нужно вставать и торопиться. Мысль о том, что необходимо, в конце концов, найти работу полностью пробуждает меня. Поднимаюсь, потягиваюсь и решаю, что все события произошедшие вчера будут считаться сном вдобавок к ночным грёзам.

Ита уже встала и как всегда не заправила кровать. Смотрю на часы – ещё нет и десяти. Для меня это слишком рано, тем более в летнее время. Но я и так проспала почти двенадцать часов. Отлично, успею поискать работу и доделать проект.

Натягиваю тунику и бреду на кухню. На обеденном столе лежит записка: «Оладьи в тарелке под полотенцем. Молоко в холодильнике на второй полке. Обязательно поешь»; а ниже подписано более корявым почерком: «Когда проснёшься, немедленно мне позвони! Хочу знать, как ты умудрилась ЛИШИТЬСЯ ПУГОВИЦЫ И ПОЛУЧИТЬ СИНЯКИ!»

Боже, надеюсь, мама не видела этих восклицаний. Синяки? Почему-то я первым делом поднимаю руки. Кошмар! Будто змея несколькими кольцами обвила мне запястья и оставила отметины. Выбегаю в коридор и заглядываю почти во весь рост зеркало.

– Моё лицо! – в ужасе взвизгиваю я.

Местами моя нижняя челюсть багрового оттенка, и даже возле глаза остался след от указательного пальца. Видимо, это не может остаться просто сном. Что же делать? Если мама увидит, придётся всё рассказать, а сестре теперь тем более. Ладно, без паники, успокойся, моя дырявая голова должна попытаться что-то придумать. Я хватаюсь за волосы, но ничего не приходит на ум. Я в отчаянии хлопаю по ногам.

– Ай! Как же больно!

Я задираю тунику и вижу на правом бедре несколько сине-фиолетовых отпечатков.

– Вот же зараза!

Трогаю ногу, но чуть надавив на синяки, корчу гримасу боли. Таких гематом у меня ещё не бывало. Даже в буйном и весёлом детстве были меньшие по размаху ушибы. А вдруг ещё на животе остались. Ох, слава богам, что нет. Хотя откуда, ведь здесь его рука лишь нежно касалась меня.

НЕЖНО?!

Смотрю на себя в зеркало: как я резво мотаю голову, вытряхивая мысли.

В животе заурчало. Да, действительно, пойду поем, успокоюсь и, может, что надумаю. Ещё раз прочитываю подробную инструкцию, где что лежит, ведь обычно я не замечаю, даже когда у меня это под носом, поэтому мама решила, что лучше оставлять детальные предписания.

– Ха! – Усмехаюсь я, попав взглядом на неровные буквы «немедленно позвони». Про телефон уж точно придётся рассказать.

Даже холодные мамины оладьи просто объеденье, и если бы не было крайне неприятно и больно жевать немного онемевшей челюстью, то начало дня можно считать не таким уж и плохим. Помыв посуду и выбросив записку, которая могла породить череду вопросов, я направляюсь в ванную, там уже ждут постиранные и свежие вещи. Я быстрым движением стаскиваю шорты и отправляюсь на поиски беспризорной пуговицы.

– Ну вот, одной уликой меньше. – Я довольная своей работой, любуюсь джинсовыми шортами и радуюсь, что следов от травы не осталось.

Однако моё на миг приподнятое настроение быстро улетучивается. Я не могу даже выйти на улицу, чтобы не привлечь к себе внимания. Я дотрагиваюсь до нижней челюсти, шипящий звук непроизвольно вырывается как отзвук боли.

Я не могу придумать ничего правдоподобного, и это злит меня всё больше. И не могу смириться с правдой, которая заставит моих родных переживать. Разумеется, ничего сверхъестественного не случилось, но происшествие отнюдь не из приятных. Совершенно нет ни малейшего желания идти в больницу, да и в добавок, как обычно сработает самый главный закон – «закона подлости», там обязательно встретятся знакомые, которые потом передадут всё маме. Не хочу лишних сплетен и недомолвок. Но что я могу сделать?

В упадническом настроении я сажусь за письменный стол напротив окна. Хотела подпереть подбородок рукой, но быстро вспоминаю, что даже такой пустяк для меня теперь не позволительная роскошь. Раздражённо вздыхаю. Может, занятие любимым делом мне поможет отвлечься.

Достаю убранные листки из выдвижного ящика, выдёргиваю карандаш из подставки, нацеливаюсь на незавершённый рисунок и … Не хочу рисовать. Ненавижу это чувство. Смотрю в окно, а на улице ярко светит солнце, словно и не было вчера дождя, самого жуткого и мокрого дождя за всю мою жизнь.

Я всё ещё держу карандаш, поднимаю его перед собой и пристально смотрю. Это простой карандаш, который может в зависимости от настойчивости его обладателя создавать оттенки от бледно серого до углублённо чёрного, но сама его поверхность выкрашена в насыщенно фиолетовый и переливающийся на солнечных лучах цвет. Я совсем не хотела вспоминать, в произвольном потоке мысли сами нашли нужную картинку вчерашних событий, и вот передо мной вновь обилие лиловых оттенков. Я склоняю голову и разочаровываюсь в себе, что я даже собственное мышление не могу удержать в нужном мне направлении. Взгляд падает на чистый листок бумаги, и рука сама тянется к безграничному холсту фантазий.

Одна, вторая – линии сами по себе укладываются в стройный рисунок, следуя только за воспоминанием. Простой карандаш с фиолетовой поверхностью стимулирует воссоздание необходимых очертаний. Даже не требуется прибегать к помощи ластика, наброски верны и точно повторяют изгибы. Всего через несколько минут на меня снизу вверх, а по ощущениям наоборот, смотрят глаза, всё тем же пристальным взглядом с хищным отблеском.

Я знаю, что не хватает одной детали и бросаюсь к выдвижным ящикам, достаю футляр с цветными карандашами. Выбираю нужные тона и продолжаю воссоздавать неполный образ. Всеми карандаши что были – фиолетового, сиреневого, лилового, синего, красного цветов – я просто насыщаю рисунок и пытаюсь оживить его. Но всё не то. Близко, но, даже используя все цвета и их оттенки, я не смогу осветить весь спектр красок, которыми наполнены эти глаза. Мне остаётся смотреть только на подобие неповторимых глаз, и немного вздрагивать внутри от пронизывающего насквозь взгляда.

Но вдруг по спине пробегает дрожь, словно тоже самое ощущение пропитывает меня с затылка. Резко оборачиваюсь, хотя даже не знаю, что я ожидаю там узреть. И, разумеется, ничего кроме стен, двери, шкафа и тумбочки я не вижу. Но ощущение взгляда, забирающегося в душу нарастает всё больше. Я смотрю в одну точку на двери и не могу отвести взгляда. Как тогда, полное оцепенение, которое не даёт сдвинуться с места. Мне становится страшно, и я понимаю, что докатилась до паранойи. Я неожиданно хохочу во весь голос, и это на удивление помогает, сковывающее чувство отлегло.

Я вновь засматриваюсь зеленью, которой богато лето. Дерево напротив окна всегда красиво и обладает успокаивающим эффектом. И неважно как оно выглядит: будь то красно-жёлтая накидка, отдающая оранжевые лучики предвкушения, или только маленькие наброски, набирающие силу и обещающие пришествие чего-то нового и неизвестного, или даже пушистое и лёгкое покрывало, будь оно немного потеплее, то можно было рискнуть и укрыться, и вот сейчас полное жизни, оно ждёт, чтобы целиком раскрыться и показать всё, на что способно.

Раздаётся мелодия, и я подпрыгиваю на стуле. Оборачиваюсь на знакомый шум и в недоумении смотрю на деревянную тумбочку, где надрывается мобильный телефон. Я в растерянности не сразу, но подхожу к тумбочке у двери. Уже по мелодии звонка я понимаю, что это мой телефон, и звонит никто иная как моя сестра.

– Да.

– Что «да»? Я который раз тебе уже звоню! Ты что, всё ещё спишь?

Чересчур звонкий голос сестры выдёргивает меня из размышлений, и из-за негативного и громкого потока, вырывающегося из трубки, я отставляю руку от уха и жду, пока череда оглушающих звуков приутихнет.

– Ты меня слушаешь?

Пора включаться в разговор, а то вновь начнётся тирада.

– Да, я вся во внимании. Просто решила спокойно отдохнуть и выключила звук.

– Выключила она звук! – Передразнивает меня Ита, и нужно признать, довольно удачно. – А я тут сиди и переживай!

– Где ты сидишь?

– В кафе.

– С кем?

– Ты его не знаешь. Только не вздыхай. Он просто душка.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Как же легко увести её в сторону от разговора, особенно, если тема касается парней. Ита продолжает что-то рассказывать о новом ухажёре, но мне приходится пропускать половину болтовни, чтобы предположить хоть какую-то наиболее вменяемую версию возвращения моего телефона.

– Просто не задерживайся допоздна.

– Хорошо. И когда я вернусь, надеюсь, ты расскажешь мне о пуговице, ну и о том, что я тебе написала в записке.

Ита видимо решила не говорить вслух при посторонних людях вещи, которые объяснять будет сложно и неловко. Похоже, она догадалась. Уж она-то точно знает, как выглядят мужские руки, ведь на лице у меня чёткий отпечаток одной такой подобной ладони.

– Пуговица? Какая пуговица? Всё на месте, как и было.

– Очень смешно. Пришить и я могу. – Даже через телефон я почувствовала, как улыбка спадает с её милого личика. – Я не хочу, чтобы ты выносила это в одиночку. Я не хотела оставлять тебя, но утром мне нужно было на работу.

– Спасибо. Я приготовлю твой любимый молочный коктейль. Развлекайся.

Напоследок я услышала радостный возглас и ребяческий смех – это всё что мне нужно.

Пару минут я продолжаю сверлить телефон взглядом, словно он обязан выдать мне ответ. Но он упорно молчит. Я чётко помню, что потеряла его. Или же я прибывала в таком шоке, что могла и не помнить деталей. Я включаю подсветку. Ну вот же – звук есть, значит я должна была слышать звонки. Или может он был в шортах, а Ита положила его сюда, или мама. Так всё равно не сходится!

Ещё пару идей приходит мне в голову, тоже не проясняющих чудесного появления. Последнее время я всё чаще прибываю в недоумении. Пора завязывать.

Кладу телефон на место, и только сейчас моя рассеянность позволяет увидеть синюю округлую баночку. Оказавшись у меня в руке, она умещается в моей ладони как влитая. Я внимательно разглядываю притягательное изделие: такое красивое, сделанное из непрозрачного стекла и переливающееся от сапфирового до чисто-лазурного оттенка. Наверное, Ита купила. Я поднимаю крышку, и аромат заполняет комнату. Я с удовольствием вдыхаю букет из трав и цветов. Указательным пальцем я смахиваю со стенки баночки немного крема цвета мяты и втираю его в тыльную сторону ладони. Приятная и охлаждающая смесь быстро впитывается в кожу. Хм, странно, ни инструкции, ни этикетки. Повертев баночку в нескольких плоскостях, я ещё раз вдыхаю аромат и ставлю сосуд благоуханий на тумбочку.

В доме всегда найдутся дела, поэтому я решаю не терять времени даром. Кроме того я ещё не отчистила кеды от вчерашней встряски, да и ужин не мешало бы приготовить. Включив ноутбук и врубив колонки на полную громкость, я принимаюсь за работу. Под любимую и в основном оживлённую музыку домашние хлопоты делаются быстрее и становятся более увлекательными.

Тишина. Я так глубоко задумалась, что не знаю, как давно она образовалась. Трек-лист похоже закончился. Бегу скорее в комнату, чтобы успеть вернуться к плите до пригорания блинчиков с мясом. Не успеваю всмотреться в экран, как мой взгляд цепляет листок бумаги, расположившийся на клавишах ноутбука.

«МАЗЬ ОТ СИНЯКОВ!»

Чего?

Взяв в руки листок, перечитываю добрый десяток раз. Но не от того, что не понимаю смысла, а просто озадачена появлением записки с незнакомым почерком. Без закорючек, которые обычно любит делать Ита, но не менее красивый и аккуратный шрифт без лишних чёрточек, застаёт меня врасплох. И даже чувствуется, сколько эмоций вложено в эти три слова, особенно восклицательный знак, выделяющийся обильностью чернил и продавивший бумагу, говорит, даже кричит о пылкости автора.

Призрак, никак иначе. Но больно уж он активный призрак, что даже с лёгкостью может писать и так живо выражать настроение.

Я оглядываюсь, снова в попытке кого-то лицезреть. Я верю в приведения, йети, говоря общими словами, или ещё кого-либо сверхъестественного, ведь не может такое количество легенд и преданий по всему свету являться небылицей. Но я никогда не сталкивалась ни с чем подобным. А что, если круг из соли нарисовать?..

Прибегать, однако, к таким мерам я не стала, запах горелого отвлекает меня от безумных идей, принюхавшись, я соображаю, в чём дело. Блины всё-таки сгорели… Придётся всё переделывать, ибо угольки не очень аппетитны.

Ужин готов, коктейли тоже, а послание не выходит у меня из головы. Я с каким-то опасением возвращаюсь в комнату. Хочу ещё раз прочитать и убедиться, что это не галлюцинации. Но выходит как раз-таки наоборот: записка, оставленная на столе, исчезает. Теперь я не на шутку начинаю волноваться, что у меня едет крыша. Но каким бы образом сообщение не появилось, а потом исчезло, и кто бы его не оставил, я беру стеклянную баночку. Скорее всего, это любопытство подталкивает меня. Снимаю крышку и начинаю втирать бледно зелёный крем на пунцовую часть запястья. По мере впитывания мазь изменяет окраску, превращаясь в дымчато-розовую смесь.

Прошёл почти час, и всё это время я постоянно бегала к зеркалу, наблюдая, как прямо на глазах следы насилия исчезают. Отпечаток на лице практически весь исчез, ведь я не пожалела чудодейственного крема. Глазам не верю! Но теперь произошедшее можно действительно воспринимать как дурной сон, ничего больше не напоминает. Кроме листка, что спрятан, точнее воспоминаний, которые теперь застыли не только в моей голове.

Как и хотела, я выбираюсь на солнышко. Сегодня так людно и шумно, и жарко, а ветерок изредка обдаёт прохладой. И кажется, я снова готова плюнуть на поиски работы. Нужно охладить себя и свои мысли, мороженое лучше всего справится с этим и поднимет настроение. Почти чавкая от удовольствия, я сижу на скамейке в теньке, созданный кроной деревьев, и лопаю мороженое. Неподалёку расположенный фонтан к пению птиц добавляет журчание воды, формируя образ нетронутой чистой природы. Я редко обхожусь без музыки, но сейчас мне достаточно природной мелодии, чтобы окружить себя умиротворением.

Ой! Рука вдруг заломила ни с того ни с сего, та самая правая. Ушло несколько дней, чтобы раны, оставленные шипами, затянулись. Однако ещё остались отметины, но до этого рука не беспокоила меня, а сейчас ноет со страшной силой. Видимо попала инфекция или ещё что, придётся идти в больницу.

Не может быть! Пока я шаталась по парку, над городом успели нависнуть тучи. Не спорю, я люблю дождь, но я ещё не отошла от вчерашней бури.

Люди ускоряют шаг, когда начинает накрапывать дождь. Я тоже прибавляю темп. Выхожу на голую площадь, как из леса; там хоть деревья создавали навес над головой, оставляя шанс не промокнуть до нитки. Люди бегут, прикрывая головы, кто газетой, кто сумкой, редко кто захватил зонт в такой жаркий прежде денёк. Я же, немного съёжившись, быстро переставляю ногами, зажимая правую руку и думая о своём украденном зонте. А вот и он кстати.

Что?!

Я пролетаю мимо человека, боковым зрением замечая свой зонт. Конечно мой, потому что незадолго я умудрилась поставить пятно смеси красок (и здесь сказывается моя неуклюжесть). Даже сильно побледнев из-за моих попыток избавиться от следа, пятно всё равно ярко выделяется на зелёном перламутровом фоне.

Делая ещё пару шагов, останавливаюсь, а затем не спеша, как в замедленной съёмке, поворачиваюсь. Человек, что держит мой зонт, тоже остановился и уже развернулся в мою сторону. Лица я не вижу – зонт хорошо скрывает его от дождя. Я невольно бросаю взгляд на ноги. Дыхание перехватывает, тело замирает, но зато я чётко чувствую ритм сердца, который увеличивается с каждой секундой. Сапоги из тёмной кожи снова передо мной, и я опять не вижу их владельца.

Ноги стали действовать сами по себе, медленно пятясь назад. Но здесь же люди, он ничего не сможет сделать. Хотя даже если будут убивать на глазах, их будет беспокоить лишь только, как бы не упустить и запечатлеть момент. Удручающе печально общество в наше время.

Ай! Я чуть не вскрикиваю вслух. Рука заломила с двойной силой. Что же это? Слишком больно, чтобы терпеть. Ноги словно ватные. Голову охватывает тепло. Почему все лежат? Ах, нет, это я упала. В глазах мутно. Сапоги стали намного ближе.

– Не приближайся ко мне!

Это последнее на что у меня хватает сил, и я ощущаю тепло, разливающееся по всему телу.

Глава 3. Необъяснимый всплеск турмалиновых чувств

Неприятное покалывание в руке побуждает открыть глаза. Дневной серый свет не сильно слепит, и зрение быстро приходит в норму. Я понимаю, что дома, лежу в своей уютной постели. Вытягиваю затёкшие ноги и упираюсь во что-то, хотя такого быть не должно.