– Вот, посмотрите на этого мальчика. Я взял его на работу, в оркестр, пошил ему костюм, помог не пойти в армию, я дал ему большую зарплату и даже был свидетелем на его свадьбе. Что ещё нужно? А он взял и ушёл.

Гена стоял опустив голову и ни слова не отвечал. Когда мы вышли в коридор, я спросил Гену, почему он смолчал.

– А что, я разве мог его в чём-то переубедить?

Да, конечно, вряд ли.

Утёсов понял, что Гене уже тесно стало в оркестре, где он годами должен был делать одно и то же, и никакого актёрского роста.

Он ушел в Москонцерт, где мог заказывать новые номера, привлекать новых авторов, короче, развиваться творчески.

Но это так, лирическое отступление.

А тогда, в 1970 году, мы узнали Карцева и Ильченко. Они со Жванецким образовали в Одессе свой Театр миниатюр.

Жванецкого в то время не печатали. И так и не печатали года до 1980-го. Один раз его напечатали в газете «Литературная Россия». Я этот монолог вырезал и до сих пор храню. Монолог назывался «Он – наше чудо». Там была классная фраза: «Это же он считал, что если поменять продавца, то появятся товары».

В 1972 году мы с «Клубом» поехали в Томск. В то время там первым секретарём был Лигачёв. Он заботился о своём городе. Там мы выступали во Дворце спорта, и оплачивали нам по ставке общества «Знание», то есть по 75 рублей за концерт. Это было что-то из ряда вон выходящее. Сравните, Хазанов в то время как артист получал 13 рублей. От бюро пропаганды литературы нам, писателям, на гастролях платили по две ставки, то есть по 30 рублей, а здесь – 75. Молодец Лигачёв.

Поехали Веселовский, Суслов, редактор Резников, Арканов, Горин, Измайлов, Ардов и кто ещё – не помню. Помню, что Арканова и Горина поселили в отдельные люксы, а нас с Мишей поселили вместе.

Конечно, это Мише не могло понравиться. Он уже был в Ленинграде любимцем публики. Они с Витей и Ромой собирали по всей стране аншлаги, а тут к нему относились как к начинающему. Он-то уже знал себе цену, а администрация «Клуба» эту цену пока что не собиралась платить.

Миша был взбудоражен, нападал на Арканова и Горина, которые в то время были намного известнее Жванецкого. Он мне говорил:

– Какие они писатели? Вот Токарева – это настоящая писательница.

Надо сказать, что большого успеха он в Томске, во Дворце спорта, не имел. Дело в том, что нас там было двенадцать человек выступающих, по числу стульев. Выделили нам по восемь минут, и Миша просто не успевал разогнаться. Это уж потом, к 1980 году вся страна привыкла к его особой манере быстрой речи, а тогда он во Дворце спорта на четыре тысячи человек просто не проходил. Очень из-за этого нервничал.

Мне восьми минут вполне хватало. У меня был такой простой репризный юмор. Я там читал всего два монолога – «Бабье лето» и «Руководство для желающих выйти замуж». За восемь минут доводил зал до скандирования и заканчивал под бурные аплодисменты.

Миша потом, в Москве, делился с Юрой Воловичем, говорил про меня:

– Он просто расстреливает публику из пулемёта.

Мне он комплиментов не говорил. Он вообще очень ревниво относился к чужому успеху. Я там гулял, а Миша после концерта сидел в номере. Один. Через пару дней он не выдержал, говорит:

– Это нечестно, ты там гуляешь, а я сижу скучаю. Давай пригласи и на мою долю.

Я попросил свою подругу привести девушку и для Миши. И дальше мы уже «гуляли» вчетвером. Правда, моя девушка ему понравилась больше, но тут уж я «делиться» не стал.

Потом, в Москве, он рассказывал про меня какие-то фантастические истории, не соответствующие действительности, но мне приятные.

Там же, в Томске, в этой поездке, произошла очень памятная ситуация.

Веселовский созвал всех авторов в большом номере. И авторы: Арканов, Горин, Бахнов – высказали заму Веселовского Суслову свои претензии.

Дело в том, что Суслов, как старший редактор, любил посокращать рассказы мэтров и даже покромсал известный шедевр Горина «Остановите Потапова». Авторы потребовали, чтобы он не редактировал их рассказы. Выступили против него все, кроме меня. Я был там салагой, чьё мнение не учитывалось.

Самолюбивый Илья Петрович Суслов не ожидал такого удара. В конце собрания он просто опустил голову на руки и заплакал. Очень скоро после этого Суслов подал заявление на отъезд. В Америке он сначала работал продавцом в универмаге, а потом устроился в журнал «Америка», так что нашёл своё место в жизни.

Но вернёмся к Жванецкому. Ему надо было переезжать в Москву, и помог ему получить однокомнатную квартиру первый секретарь ЦК ВЛКСМ, который любил его и опекал.

Миша быстро становился известным. Где-то года с 1975-го его даже приглашали выступать на концерты милиции. Он продолжал ездить с «Клубом».

Помню, была замечательная поездка в Ереван. Он туда поехал со своей гражданской женой Надей. Симпатичная девушка, художница. Мы втроём гуляли по Еревану. Солнечно, красиво, потрясающий рынок. Гостеприимные армяне. Зал битком. Принимали бурно. И Миша здесь уже проходил как звезда. К его манере уже привыкали, да и времени на выступление было отпущено больше, чем в Томске.

Почему-то с Надей он не хотел расписываться. У них родилась дочка Лиза.

Миша мне жаловался:

– Ты представляешь, как только родилась дочка, так Надя перестала обращать на меня внимание. По-моему, она уже и замуж за меня не хочет.

Впоследствии Надя уехала за границу, кажется, в Париж. Она хорошо рисовала, и думаю, что хорошо устроилась. Но это было уже намного позже, где-то в середине 80-х.

Однажды мы с Мишей случайно встретились в Москонцерте, стояли в коридоре, болтали. Он говорил:

– Леонидик, скажи, что это значит, Хайт написал сразу три программы Хазанову, Петросяну и Винокуру, как это так, Леонидик, объясни?

Он называл меня Леонидик. Миша с трудом переносил чужой успех. Он был автором номер один, и вдруг Хайт написал целых три программы, и они шли успешно, а каждая приносила до тысячи рублей в месяц.

Ещё он мне как-то сказал:

– Леонидик. У меня есть друг, который всё время хвалит твои рассказы в «Литературке». Мне, конечно, противно, но рассказы ты пишешь действительно хорошо, а вот то, что ты делаешь на эстраде, оставляет желать лучшего.

Так он говорил потому, что сам рассказов не писал, а на эстраде равных ему не было. Хотя к тому времени Хазанов исполнил и «Кулинарные техникумы», и штук тридцать других моих монологов. Трудно было назвать их плохими.

Миша человек был ревнивый. Они с Ромой не очень-то любили Хазанова именно потому, что он был больше востребован и имел большую, чем у Миши, славу.

Но вот в 1978 году появилась передача «Вокруг смеха», и Мишу там стали показывать. Это была площадка для авторов, а Миша в то время был лучшим автором.

И страна увидела замечательные монологи Миши в его исполнении и миниатюры его же, в исполнении Карцева и Ильченко. Это были шедевры: «Танк», «Склад», «Нормально, Григорий – отлично, Константин», «Ликёро-водочный завод».

Страна, сидя у телевизоров, умирала со смеху. Миша читал превосходно. Он, конечно, уступал ребятам в мастерстве актёра, но обладал мощнейшей энергией и своей неповторимой манерой исполнения. Очень смешные тексты. Миша подавал исключительно по-своему, у него был особый ритм, и публика входила своим смехом в этот ритм, и даже иногда репризы не было, всё равно смеялась.

В 1982 году, в мае, состоялся семинар авторов сатирического журнала «Фитиль». Человек сорок авторов приехали в Дом кинематографистов в Болшево. Мы там смотрели западные фильмы, нам читали лекции видные искусствоведы, перед нами даже выступал генеральный прокурор Рекунков. Очень мне запомнилось его утверждение, что горожанам никогда не разрешат покупать дома в деревне.

– Мы не допустим, – говорил прокурор, – чтобы горожане спаивали колхозников.

Да, в 1982 году невозможно было просто так купить дом в деревне.

Так получилось, что в столовой я попал за стол с двумя молоденькими девушками-театроведами, только окончившими ГИТИС.

После ужина мы обычно шли в их коттедж и пили чай. Однажды к нам подошёл Жванецкий и сказал:

– А не нужны ли вам опытные мужчины, которые хотят поделиться наработанным?

Девушки растерялись, а я спросил:

– Ты что, хочешь пойти с нами?

– Вот именно, – сказал Миша, и мы пошли к девушкам в коттедж.

Пришли, стали сервировать стол, мы наперебой шутили, причём девушки, с которыми я уже подружился, на моих шутках хохотали, а Мишины пропускали мимо ушей.

Я сказал Мише:

– Мы поставим чайник, а ты пойди на кухню, принеси чашки.

Миша ушёл. Девушки спрашивают меня:

– А это кто?

Девушки были интеллектуалки и телевизор не смотрели.

– Как кто? – удивился я. – Это же Жванецкий.

Жванецкого они знали по магнитофонным записям, то есть слышать слышали, но никогда не видели.

– Это Жванецкий? – удивились они.

В это время Миша вернулся с кухни, и дальше, как бы он ни пошутил, девушки умирали со смеху, а мои шутки уже не проходили.

На шум к нам пришёл сосед, замечательный актёр, Пётр Вельяминов. Он был дворянского рода, но играл секретарей райкомов.

Постучался, вошёл в комнату. Миша представился:

– Михал Михалыч.

Вельяминов сказал:

– Пётр.

Миша продолжил:

– Я так понимаю, Иванович?

Тут я хохотал до слёз. Жутко был смешно. Он, конечно, уникального юмора был, этот Жванецкий.

Помню, на съёмках «Вокруг смеха» мы с ним сидели в артистической. Туда вошёл ведущий передачи, пародист Александр Иванов, в красном пиджаке. Жванецкий тут же сказал:

– Саня, ты будто с флагштока упал.

Много позже в какой-то статье Березовского я прочитал, как Жванецкий рассказывал:

– Пришёл поздно ночью домой, не стал включать свет, чтобы не будить жену. Разделся, лёг к ней в постель.

Жена проснулась и спросила:

– Миша, это ты?

Ну кто бы другой заметил эту репризу?

Году в 1985-м, когда началась перестройка, я печатался в журнале «Огонёк». Популярнейший был журнал. Во главе – «прораб перестройки» Коротич.

Один из редакторов заказал мне статью о Жванецком. К тому времени нигде о нём ничего не печатали. Я постарался, написал статью о нём и о ребятах. Мало кто знал их творчество так, как я. Я не пропускал ни одной их программы. Ещё в студенческие времена мы в МАИ перекладывали его миниатюру «Это я, Кольцов» на студенческий лад и играли её в самодеятельности.

Миша звонил мне несколько раз из Одессы с одним вопросом:

– Ну, когда напечатают?

Статью так и не напечатали. Представляете, уже шла перестройка, а про Жванецкого всё ещё было нельзя. Наверное, Коротич сослался на то, что я плохо написал. Но тогда бы можно было заказать ещё кому-нибудь, но не появилось ничего, ни моя статья, ни чужая.

С одной стороны, Мишу показывали по ТВ, с другой стороны, его не печатали и о нём в печати – ни слова.

В 90-х годах Жванецкий получил свой театр. Ему дали помещение на улице Горького, в самом центре Москвы. Там были кабинеты и небольшой зал. Миша был художественным руководителем, а кроме него целый штат оплачиваемых работников. Артисты – Карцев, Ильченко и Клара Новикова, все они вносили свои доли за аренду, но, кроме них, были у всех творческих лиц директора, оплачиваемые шофёры, костюмеры и т. д. И даже кухня у них была своя.

В то время Миша сказал мне:

– Я счастлив. Я сейчас хорошо зарабатываю, поверь мне, Леонидик, хорошо.

Ну и правильно, он хорошо собирал публику, всегда аншлаги. Его любили по всей стране, благодаря телевидению он стал очень популярным.

Миша продолжал оставаться ревнивым к чужому успеху. Помню, праздновали мы день рождения Ромы Карцева у них в театре. Сначала Рома выступал перед небольшим количеством зрителей. Потом был фуршет. К концу вечера нас оставалось человек десять. Мы с конферансье Шимеловым расхулиганились, смешили публику. Гости смеялись, Миша мрачнел. Он не переносил чужого юмора.

Рома сказал нам с Шимеловым:

– Ребята, что-то вы разгулялись. Здесь шутит один человек. Смотрите, больше вас сюда не позовут.

Это он сказал прямо перед Жванецким.

Миша кивал. Все смеялись. Но смех смехом, а нас больше туда никогда не звали.

Уже в XXI веке Максим Галкин рассказывал, как они вместе со Жванецким и Гафтом были в гостях у кого-то на Рублёвке.

Миша за столом почитал свои бессмертные произведения. Народ смеялся, хвалил. После этого и Гафт стал читать свои стихи и эпиграммы. Народ опять живо реагировал. Миша мрачнел, опустил голову и собирал крошки с колен.

Гафт говорит:

– Миша, Миша, послушай, вот ещё эпиграмма.

Миша сказал сердито:

– Ты что, не видишь, что я занят.

Галкин очень смешно показывал и Гафта, и Жванецкого.

В Москве Жванецкий обязательно выступал как минимум раз в год, в зале Чайковского. Особенно хорош был его юбилейный вечер в честь 75-летия.

Его монологи читали знаменитости: Спиваков, Ярмольник, Инна Чурикова, Хазанов, Познер. Пели песни Алейников и Стоянов.

Миша со сцены говорил:

– Такие люди лишь бы к кому не придут.

Сам Жванецкий был в хорошей форме, читал всё новое. Особенно хорош был монолог про женщин в возрасте. Как в лучшие годы.

Жванецкий перед выступлениями жутко волновался. Где-то в году 2003-м мы с ним были в Одессе, на «Юморине». Миша перед выступлением за сценой метался по закулисью, жутко нервный. И даже его директор, Олег, сказал мне:

– Ты к нему сейчас не подходи, он ни с кем разговаривать не сможет, так нервничает.

Я уже выступил и пошёл в зал послушать Мишу.

На сцене его волнения не было видно, выступил он замечательно. Особенно хорош был монолог про Бабу Ягу.

В Одессе у Миши не было шанса провалиться, его там обожали, но он всё равно волновался. Настоящий артист. Даже Райкин перед выходом на сцену волновался.

80-летний его юбилей был довольно печальным. Начиная второе отделение, он вышел на сцену, потом снова пошёл за кулисы. По пути с кем-то поговорил в зале, ушёл со сцены, потом вернулся. Несколько раз принимался ругать телевизионщиков, которые поставили свой свет так, что Миша плохо различал тексты.

Тексты были уже слабее, чем на 75 лет. Я, глядя на него, расстроился. Такая глыба, и она тает. Знаю, потом он ещё ездил и хорошо выступал, но на этом юбилее уже не всё было в порядке.

В двухтысячных мы встречались только на «Юморине». Мы никогда с ним не были друзьями. Я к нему относился как к уникальному эстрадному писателю, а он, думаю, никак ко мне не относился. Нет, в 70—80-х у него ещё был ко мне интерес, но потом он так высоко поднялся, что меня там, внизу, еле различал.

Однажды, в середине 80-х, он был у меня дома в гостях. Совершенно случайно. Мне позвонил мой друг, композитор Владимир Мигуля, и спросил:

– Можно к тебе приехать с девушкой, чайку попить?

Я говорю:

– Конечно, приезжай.

Через часа два Мигуля приехал, но не один с девушкой, а ещё и со Жванецким.

Мы с женой растерялись. Я хорошо знал аппетит Миши. Он ел так, как никто. Я каждый раз поражался, как в него всё это помещается.

Они приехали, и он сразу заявил:

– Хозяйка, что есть в печи, всё на стол мечи. Есть хочется страшно.

Хозяйка выставила на стол то, что полагалось к чаю: бутерброды, печенье.

Миша возмутился, он рассчитывал поесть как следует.

Моя жена возмутилась тоже и сказала, что мы не готовы поставить ужин. Честно говоря, не ждали. Надо было заранее предупреждать. Возникла напряжёнка, но попили чаю с бутербродами, а ничего другого действительно не было, Мигуля же на чай договаривался.

Недели через три мы с женой Леной ужинали в ресторане Дома литераторов. К нашему столу подошёл Михал Михалыч и попросил у моей жены прощения, а жена моя попросила прощения у него. С его стороны это был джентльменский поступок.

Нечто подобное произошло у него и с Геннадием Хазановым. Из какого-то ресторана компанией они поехали к Хазанову домой. Был уже двенадцатый час вечера. Компания была хорошая: Евстигнеев с дамой, Миша тоже, ещё кто-то, уже не помню.

Сели на кухне, стали выпивать. Миша разошёлся, что-то кричал. Хазанов попросил Мишу говорить потише, потому что в соседней комнате спит его дочь, Алиса, а ей завтра рано вставать. Миша не угомонился, а стал кричать ещё громче.

В кухню вошла Алиса и попросила говорить потише: она не может уснуть.

Миша что-то сказал об уважении к большому писателю, после чего Хазанов просто послал его по известному адресу.

Миша по адресу не пошёл, вся компания стала их мирить. Кое-как уладили, ещё выпили, но уже без криков, и разошлись. Но осадочек, конечно же, остался.

Через много лет на юбилее Жванецкого Хазанов в гриме Некрасова поздравлял Жванецкого. Имел хороший успех. Миша даже не поблагодарил его, хотя Хазанов за свой счёт заказал текст, часа два гримировался, специально гримёра вызывал, серьёзно отнёсся к выступлению и, конечно же, расстроился от такого отношения.

Вообще у них отношения были напряжённые. Хазанов никогда не исполнял текстов Жванецкого, хотя как автора ставил его высоко, но стилистика Жванецкого была ему чужда. А Жванецкий, человек ревнивый, не очень-то любил Геннадия Викторовича.

Обычное дело. Звёзды!

Когда-то очень давно, году в 1976-м, Феликс Камов сказал:

– Такому человеку, как Жванецкий, нужно раз в месяц выступать в своей передаче по ТВ.

Это предсказание сбылось только в начале XXI века. Для этого нужно было социализму перейти в капитализм.

Жванецкий – явление уникальное. Практически все юмористы в нашей стране, я имею в виду авторов, являются интерпретаторами, а Миша, наверное, единственный, который генерировал оригинальные мысли. Одна фраза – «Наши беды непереводимы» – чего стоит.

Кроме того, все мы, российские юмористы, говорим средним общегородским языком, слегка разнимся стилистически, отличаемся друг от друга крепостью реприз и их количеством. Убеждён, мало кто отличит одного юмориста от другого в лучших произведениях.

У Жванецкого свой язык, не похожий ни на кого другого. Ему многие подражали. Арканов называл этих подражателей Жваноидами.

* * *

Аркадий Михайлович Арканов родился в 1933 году в Киеве. Отца его в 30-х годах посадили. Когда он вышел, работал по снабжению города Норильска.

Году в 2007-м я пригласил Арканова поехать повыступать в город Норильск. Поехали, повыступали, больше ничего о Норильске сказать не могу, хотя, ещё работая в МАИ, ездил туда с агитбригадой и выступали там дней двадцать. Игарка, Норильск, окраины, Дудинка. Об этой поездке можно было бы много рассказывать, но я об Арканове.

Начнём с мединститута. Там в советское время была замечательная самодеятельность. Арканов в ней участвовал, играл на трубе.

Там же начал писать юморные тексты. Там же познакомился со своим будущим соавтором, Григорием Гориным, и с будущими артистами: Александром Лившицем и Александром Левенбуком.

С Левенбуком у Арканова связано очень многое. Однажды они шли к кому-то на день рождения. У Арканова была с собой брошюра «Профилактика ревматизма у ребёнка». Положив брошюру на подоконник, они в избранных местах поменяли ребёнка на бухгалтера.

Прочли на дне рождения, имели успех. Потом этот номер под бурный хохот исполняли в самодеятельности Первого меда. Впоследствии этот номер исполнял Александр Ширвиндт, и сам Арканов тоже исполнял его лет тридцать.

А получилось это так.

Году в 1975-м мы с Аркановым и Юрой Воловичем поехали выступать со «старухами» – Тонковым и Владимировым – в город Гомель. Публика на популярных «старушек» шла вполне определённая, глубоко пенсионного возраста. Мы, писатели, там проходили с трудом. Среди старушечных миниатюр Владимиров исполнял и «Бухгалтеров». Имел бурный успех.

Я сказал Арканову:

– Ты чего же его не читаешь, этот номер?

Арканов сказал:

– Да как-то неудобно.

В следующей поездке я уговорил Арканова исполнить «Бухгалтеров». Он исполнил, и с тех пор всюду, где была сложная публика, он этот номер исполнял всегда, и всегда с большим успехом.

Автором этого номера считался Арканов, но на самом деле и Левенбук, который почему-то постеснялся дать этому шедевру свою фамилию.

А ещё они с Левенбуком дружили. Очень близко. Левенбук после института стал артистом, а Арканов – писателем, так что было им о чём поговорить.

Однажды Арканов разыграл Левенбука. Он дал ему на время ключи от своей квартиры, где Левенбук встретился с девушкой. Арканов зарядил три или четыре будильника, и каждые 15 минут где-то поблизости от дивана раздавался звон.

А ещё Левенбук на свою шею познакомил Арканова со своей девушкой, Женей Морозовой. Арканову девушка понравилась, он отбил её у Левенбука и женился на ней, но про это дальше.

И вот закончили они медицинский институт, и даже Арканов поработал недолгое время врачом. Но так как его миниатюры уже исполняли артисты, то он и перешёл полностью на эстраду.

Гриша Горин тоже немного поработал в скорой помощи и вскоре присоединился к Арканову. Вместе они написали множество эстрадных номеров. Издали в 1966 году, вместе с Камовым и Успенским, книжку «Четверо под одной обложкой». Это был качественно новый юмор.

До этого основными юмористами были Ленч, Ласкин, Поляков, Ардов. Конечно, все они были люди талантливые, но в 60-х годах была оттепель и разрешалось больше, чем раньше. Да к тому же пришли молодые, современные люди, образованные и более свободные.

Тогда же, в 60-х, Арканов и Горин написали знаменитую пьесу «Свадьба на всю Европу». Её, эту пьесу, поставил в Ленинграде в Театре комедии талантливый режиссёр Николай Акимов. Постановка имела шумный успех. После Акимова эту пьесу поставили более восьмидесяти театров.

Ребята стали богатыми людьми. Но Арканов был игрок, много проигрывал на бегах, поэтому иногда брал взаймы у Гриши.

Однажды взял у него 400 рублей. Через некоторое время они получили в Москонцерте за программу 1200 рублей, получили каждый по 600.

Горин говорит:

– Аркан, отдавай долг.

– Какой долг?

– Такой, ты мне должен 400 рублей.

– Ну и что?

– Что значит «что»? Отдавай 400 рублей, которые ты мне должен.

Аркан, проклиная всё на свете, отдаёт 400 рублей. Потом говорит:

– Что же, я эту фигню писал за 200 рублей?

Дальше они идут мимо универмага. Арканов уговорил Гришу зайти в магазин и убедил его купить за 400 рублей телевизор.

Гриша купил, потом чертыхался:

– Зачем мне этот телевизор, у меня дома уже есть один.

Зато Аркан доволен, заставил друга раскошелиться. Вот так они и жили.

В то время, когда у них ещё не было ни одной книги, они поехали в Одессу писать программу для филармонии. Жили в гостинице «Красная».

Однажды вечером выпили. Арканов вышел на балкон. Внизу стояли несколько одесситов.

Аркан крикнул вниз:

– Эй, вы!

Все подняли головы.

Аркан скомандовал:

– Пойдите и возьмите почту, телеграф и телефон.

И ушёл в комнату.

Через некоторое время снова вышел на балкон, спросил:

– Взяли почту, телеграф и телефон?

Снизу кто-то сказал:

– Взяли.

Арканов скомандовал:

– Пойдите и отдайте назад.

Снизу раздался дружный мат.

Вот так они и развлекались.

В ту же поездку они, ещё нигде не печатавшиеся, подошли к киоску и спросили:

– У вас есть книга Арканова и Горина?

Одессит посмотрел и сказал:

– Эк, хватились.

Настоящий одессит, не мог признаться, что слыхом не слыхивал о таких писателях.

Кстати, Аркановым и Гориным они стали совсем недавно, до этого были Штейнбоком и Офштейном. Но на «Добром утре», на радио, им сказали, что с такими фамилиями им трудно будет пробиваться в СМИ.

Арканов взял себе такой псевдоним, потому что в детстве его все звали Аркан. А Горин расшифровывается как «Григорий Офштейн решил сменить национальность».

В начале 60-х Арканов заведовал отделом юмора в журнале «Юность». Популярнейший был журнал.

Случилось это так. Завотделом был Марк Розовский, а Арканов и Горин там печатались. Кстати, Арканов напечатал знаменитый тогда рассказ «Жёлтый песок».

Розовский собрался в отпуск и попросил Арканова месяц поработать вместо него.

Когда через месяц Розовский вернулся в журнал, обаятельный Аркан уже настолько всем полюбился, что про Розовского никто и не вспоминал.

Несколько позже с Аркановым произошла такая история. Коллектив журнала поехал на Камчатку. Арканов остался на работе. Когда коллектив вернулся, в кабинет к Арканову зашёл фотограф, которого тоже звали Аркадий, и рассказал:

– Был там, в Петропавловске, приём, сидели за столом, напротив меня сидел какой-то парень с фиксой. Он спросил меня:

«А как вас зовут?»

Я говорю:

«Аркадий».

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

4 из 5