Молот и крест. Крест и король. Король и император

При переходе через широкий тракт Шеф старательно смотрел под ноги, но его так и подмывало оглядеться. Он пришел ради Годивы – но где она? Хватит ли смелости спросить о ярле Сигварде?

Их вновь окружили толпы, и они медленно пробирались, пока не увидели почти прямо перед собой восточный частокол. Там, чуть поодаль от других, стояла грубая постройка. Открытая сторона была обращена к ним, и внутреннее убранство выглядело знакомо: наковальня, глиняный горн, трубы и мехи. Все это было окружено веревками с гроздьями алой рябины.

– Пришли, – повернулся к юношам Торвин и облегченно вздохнул.

Но вдруг побелел лицом, увидев что-то позади Шефа.

Тот оглянулся, уже решив, что пропал. Перед ним стоял высокий человек. Юноша осознал, что смотрит на него снизу вверх, а заодно понял, что в последние месяцы такое случалось редко. Но в этом мужчине хватало и других странностей.

На нем были такие же, как у всех, домотканые портки, но ни рубахи, ни овертуники. Взамен он кутался во что-то вроде широкого одеяла ярко-желтого цвета. Оно было подколото на левом плече, и правая рука оставалась голой. Из-за левого же плеча торчала рукоять огромного меча – тот волочился бы по земле, если бы висел на поясе. В левой руке мужчина держал небольшой круглый щит с ручкой в центре. Из середки торчал железный шип длиной в фут.

Позади столпился десяток людей в схожем облачении.

– Кто такие? – рыкнул великан. – Как вошли?

Шеф понял, несмотря на странный акцент.

– Их пустила стража, что у ворот, – ответил Торвин. – Они безобидны.

– Эти двое – англичане. Enzkir.

– В лагере полно англичан.

– Да. На цепи. Давай-ка их мне, я закую.

Торвин шагнул вперед, встав между Шефом и Хундом. Пятерка его товарищей рассредоточилась перед десятком людей в желтых накидках. Он схватил Шефа за плечо:

– Я взял его в кузницу подмастерьем.

На мрачном лице с длинными усами появилась презрительная усмешка.

– Ладный малый. Может, и по-другому используешь. А второй? – Здоровяк указал большим пальцем на Хунда.

– Он достанется Ингульфу.

– Еще не достался. У него был ошейник. Отдай его мне. Я выясню, не шпион ли.

Шеф поймал себя на том, что и сам медленно выступает вперед. Желудок сковало страхом. Он понимал, что сопротивляться бесполезно. Их много, и все вооружены. Любой из этих огромных мечей в мгновение ока оставит его без рук или снесет голову. Но он не мог допустить, чтобы забрали друга. Его рука скользнула к рукояти собственного короткого меча.

Рослый человек отпрянул и закинул руку. Шеф не успел моргнуть глазом, как длинный клинок уже был наготове. Вокруг сверкнули мечи, мужчины приняли боевую стойку.

– Стойте! – оглушительно крикнул кто-то.

Покуда Торвин и обладатель накидки вели беседу, их компания привлекла всеобщее внимание. Вокруг собралось человек шестьдесят, они смотрели и слушали. Из этого круга выступил великан, какого Шеф в жизни не видел: выше его на голову и полкорпуса; выше и намного шире, массивнее, чем человек в накидке.

– Торвин! – сказал он. – Мёрдох! – кивнул он тому, что диковинно вырядился. – Что за шум?

– Я забираю этого невольника.

– Нет! – Торвин вдруг схватил Хунда, втолкнул за веревочное ограждение и сомкнул его пальцы на ягодах. – Он под защитой Тора.

Мёрдох рванулся вперед с воздетым мечом.

– Стой! – На сей раз зычный голос прозвучал угрожающе. – Ты не имеешь права, Мёрдох.

– Тебе что за дело?

Медленно, нехотя великан пошарил за пазухой и выпростал серебряный амулет на цепочке. Молот.

Мёрдох выругался, убрал меч и сплюнул.

– Забирай, коли так! Но ты, малец, – он перевел взгляд на Шефа, – тронул при мне рукоять. Мы скоро встретимся, и я трону свою. Тогда ты покойник, малец. – Он кивнул на Торвина. – А Тор мне не указ. Он не лучше Христа с его матерью-потаскухой. И ты не задуришь мне голову, как задурил ему, – ткнул он большим пальцем в сторону великана.

После чего повернулся и, высоко держа голову, ушел по дороге самодовольной походкой человека, не желающего признать свое поражение. Его спутники побрели следом.

Шеф понял, что все это время не дышал, и сделал осторожный, трудный вздох.

– Кто они? – спросил юноша, глядя вслед удалявшейся компании.

Торвин ответил не по-английски, а по-норвежски, говоря медленно и подбирая слова, похожие в обоих языках:

– Это гадгедлары. Ирландцы-христиане, отрекшиеся от своего бога и народа и ставшие викингами. У Ивара Рагнарссона много таких, и он надеется с их помощью стать королем и Англии, и Ирландии. Потом же он и его брат Сигурд займутся родной страной – Данией, а заодно и Норвегией.

– Куда могут и не добраться, – добавил спасший их великан. Он опустил перед Торвином голову в странном, даже подобострастном поклоне и смерил взглядом Шефа. – Храбрый поступок, пастушок. Но ты разгневал могущественного человека. Я тоже это сделал, но я уже давно нарываюсь. Зови меня, Торвин, если понадоблюсь снова. Ты знаешь, что я при Рагнарссонах с тех пор, как доставил новости в Бретраборг. Долго ли это продлится, после того как я показал мой молот, мне неизвестно. Но свора Ивара меня все равно утомила.

Он пошел прочь.

– Кто это был? – спросил Шеф.

– Славный воин из Холугаланда, что в Норвегии. Его зовут Вига-Бранд. Убийца-Бранд.

– И он твой друг?

– Друг Пути. Друг Тора. И кузнецов.

«Не знаю, во что я влип, – подумал Шеф, – но мне нельзя забывать, зачем я здесь».

Его взгляд невольно оторвался от ограждения, за которым так и стоял Хунд, и устремился к средоточию опасности – южной речной стене лагеря викингов, стану самих Рагнарссонов. Он вдруг подумал, что Годива непременно окажется там.

Глава 6

В течение многих дней Шефу было некогда размышлять ни о Годиве, ни о чем-либо прочем. Торвин вставал на рассвете, а трудился, бывало, и за полночь – переплавлял, отбивал, закалял, точил. В таком большом войске не переводились те, у кого ослаб топор на топорище, кому понадобилось заклепать щит, кто вздумал заменить древко копья. Порой выстраивалась очередь человек в двадцать, тянувшаяся от кузницы до края участка и дальше, выходя на дорогу.

Случалось заниматься и более сложным, тяжелым трудом. Несколько раз приносили кольчуги, разорванные и окровавленные, с просьбой починить их, нарастить или подогнать под нового хозяина. Каждое звено приходилось тщательно скреплять с четырьмя другими, а те – еще с четырьмя.

«Носить кольчугу легко, и руки свободны, – сказал Торвин, когда Шеф наконец возроптал. – Но от сильного удара она не защитит, и это сущее проклятие для кузнецов».

Позднее Торвин все чаще предоставлял рутину Шефу, сосредоточившись на сложных и специальных заказах. Но отлучался редко. В самом начале он прибегал к мимике, а говорил по-норвежски и терпеливо повторял, пока не убеждался, что Шеф понял все. Юноша знал, что Торвин и в английском неплох, но кузнец никогда им не пользовался. Он настоял, чтобы подмастерье говорил по-норвежски, пусть даже лишь повторял услышанное. По правде сказать, языки были похожи и строем, и словарем. Спустя какое-то время Шеф разобрался в произношении, и тогда норвежский показался причудливым и корявым диалектом английского – достаточно имитировать, а не учить с азов. После этого дело пошло на лад.

Кроме того, беседы с Торвином хорошо помогали против скуки и тоски. От него и от людей, ждавших очереди, Шеф узнал массу вещей, о которых прежде не слыхивал. Похоже было, что все до единого викинги отлично осведомлены о намерениях и решениях своих вождей: все это обсуждалось и критиковалось без стеснения.

Вскоре стало ясно, что Великая армия язычников, наводившая страх на весь христианский мир, была далека от единства. Костяк составляли Рагнарссоны со своими приспешниками – примерно половина войска. К ним примкнуло множество группировок, которые объединились ради добычи и весьма разнились числом – от двадцати драккаров под предводительством ярла Оркнейского до отдельных команд из сканийских и ютландских деревень. Многие успели разочароваться. Они говорили, что началась-то кампания хорошо – высадились в Восточной Англии, построили крепость. Но замысел состоял в том, чтобы не оседать надолго, а добыть лошадей, найти проводников и внезапно, располагая надежным тылом в виде восточно-английского королевства, ударить по настоящему врагу и подлинной цели – королевству Нортумбрия.

«Почему было сразу не высадиться в Нортумбрии?» – спросил однажды Шеф, утерши пот и пригласив следующего заказчика.

Дюжий лысеющий викинг с помятым шлемом рассмеялся на это громко, но беззлобно. Он заявил, что самое трудное – начать кампанию. Провести корабли по реке. Найти место для стоянки. Раздобыть тысячи лошадей. Войска отстают, суются не в ту реку. «Будь у христиан, – сплюнул он с чувством, – хоть толика разума, нам бы не дали и начать – перебили бы сразу». – «Только не под командованием Змеиного Глаза», – заметил другой. «Может, и так, – согласился первый викинг. – Может, не со Змеиным Глазом, а с кем помельче. Помнишь, как было с франками, когда нас вел Олав Кетиль?» – «Да, – согласились с ним, – лучше освоиться понадежнее, а уж потом бить. Хорошая мысль. Но нынче вышло наоборот. Освоились слишком надежно и пустили корни».

Большинство заказчиков сошлись в том, что дело было в короле Эдмунде – Ятмунде, как они его называли, – и непонятно одно: почему он вел себя так глупо? «Легкая добыча – грабь себе, пока не сдастся». – «Но мы не собирались грабить Восточную Англию, – посетовали заказчики. – Слишком долго. Слишком мало. Во имя ада – почему бы королю не заключить разумную сделку, не заплатить нам? Он получил предупреждение».

«Перегнули палку, наверное, с этим предупреждением», – подумал Шеф, вспомнив бескровное лицо Вульфгара, лежавшего в лошадиных яслях, и осязаемый гнев народа, разлившийся по лесам и полям. Когда он спросил, зачем викингам так приспичило захватить Нортумбрию – крупнейшее, но всяко не богатейшее английское королевство, – собеседники покатились со смеху и долго не могли успокоиться. А потом он услышал жуткий рассказ о Рагнаре Лодброке и короле Элле; о старом вепре и поросятах, которые расхрюкаются; о Вига-Бранде и о том, как он издевался в Бретраборге над самими Рагнарссонами. Юноша вспомнил непонятные слова, услышанные от человека с посиневшим и распухшим лицом в змеиной яме архиепископа, которые тогда показались пророчеством.

Теперь он понял необходимость мести, но его интересовало кое-что еще.

– Почему вы поминаете ад? – спросил он у Торвина однажды вечером, когда они покончили с трудами и грели эль в кружке, поставленной на остывавший горн. – Разве вы веруете в место, где после смерти наказывают за грехи? В ад веруют христиане, но вы же не христиане.

– С чего ты взял, что «Hell», «ад», – христианское слово? – отозвался Торвин. – Что означает «Heaven»? – На сей раз он воспользовался английским словом «Heofon».

– «Небеса», что же еще, – недоуменно ответил Шеф.

– А также место, где христиане блаженствуют после смерти. Это слово существовало до христиан. Они просто позаимствовали его и наделили новым смыслом. То же самое с адом. Что означает «hulda»? – Теперь он употребил норвежское слово.

– Это значит «скрывать», «прятать». Как «helian» по-английски.

– То-то и оно. «Hell» – это то, что скрыто. То, что находится под землей. Простое слово, как и «Heaven». Ему можно придать какой угодно смысл. Но, отвечая на второй вопрос, скажу: да, мы верим в место, где после смерти наказывают за грехи. Некоторые из нас его видели.

Торвин помолчал, будто не знал, как далеко ему дозволено зайти в своих откровениях. Когда он нарушил тишину, его речь наполовину уподобилась пению, став медленной и монотонной, как у монахов из монастыря в Или на предрождественских бдениях – Шеф слышал их однажды, давным-давно.

Вот дом, не тронутый сияньем солнца,На Бреге Мертвых; его двери глядят на север,И с крыши каплет ядовитый дождь.Клубки змеиные суть стены.Там люди корчатся от страха и от скорби:Убийцы-волки и отверженные,Лжецы, что лгут, чтоб с женщиной возлечь.

Торвин тряхнул головой:

– Да, мы верим в наказание за грехи. Возможно, расходимся с христианами в том, что считать грехом.

– Кто это «мы»?

– Пора рассказать, пожалуй. Мне не раз приходила мысль, что ты призван знать.

Они потягивали теплый пряный эль в мерцании умиравшего огня; снаружи засыпал лагерь. И вот Торвин заговорил:

– Слушай, как это было…

И он рассказал, что все началось много поколений назад – с тех пор прошло лет полтораста. Тогдашний великий фризский ярл, который правил народом по другую от Англии сторону Северного моря, был язычником. Но он решил креститься, услышав предания из уст английских и франкских миссионеров и почитая чувство родства, существовавшее между его народом и нынешними англичанами-христианами.

По обычаю тех времен, крещение проводилось публично, на свежем воздухе, в большом водоеме, который миссионеры соорудили для всеобщего обозрения. После того как в нее окунется ярл Радбод, за ним должны последовать его придворные, а в скором будущем и все фризы, все ярлство. Не королевство – ярлство, ибо фризы были слишком горды и независимы, чтобы удостоить кого-либо королевским титулом.

И вот, разодетый в алые одежды и горностаевые меха поверх крестильной рубашки, ярл подошел к купели и опустил ногу на первую ступеньку. «Он и впрямь погрузил ее в воду», – заверил Торвин. Но затем Радбод обернулся и спросил предводителя миссионеров – это был франк, которого соотечественники звали Вульфхрамном или Вольфравеном, Волковороном, – правда ли, что едва он, Радбод, примет крещение, его предки, ныне томящиеся в аду среди прочих проклятых, будут выпущены и обретут дозволение дождаться своего потомка на небесах.

Вольфравен ответил, что нет, они суть язычники, которые не крестились, и потому не могут спастись. Что нет спасения помимо Церкви. Он подкрепил сказанное, повторив на латыни: «Nulla salvatio extra ecclesiam». А потому не будет искупления тем, кто очутился в аду. «De infernis nulla est redemptio».

«Но моим предкам никто не говорил о крещении, – возразил ярл Радбод. – Они и отказаться-то не могли! Зачем же их мучить за то, о чем они не имели понятия?»

«Такова воля Господа», – изрек франкский миссионер. Наверное, он пожал плечами. Тогда Радбод вынул ногу из купели и поклялся, что никогда не станет христианином. Он заявил, что если придется выбирать, то он лучше поселится в аду со своими невинными предками, чем в раю со святыми и епископами, которые ничего не смыслят в правде. И он начал великую травлю христиан по всему фризскому ярлству, возбуждая ярость франкского короля.

Торвин хорошенько приложился к кружке и тронул маленький молот, висевший на шее.

– Так все и началось, – сказал он. – Ярл Радбод был великим провидцем. Он понимал: коль скоро священство, книги и письменность будут только у христиан, то их учение в конце концов примут все народы. И в этом сила последователей Распятого и в то же время их грех. Они ни за кем не признают малейшей толики правоты, помимо себя. С ними нельзя будет договориться. Они не согласятся на полумеры. И чтобы сразить их или хотя бы удержать на расстоянии вытянутой руки, Радбод решил, что северные земли должны обзавестись собственными жрецами и собственными преданиями о том, что есть истина. Так был основан Путь.

– Путь, – подтолкнул Шеф, когда Торвин как будто утратил желание продолжать.

– Вот кто такие «мы». Жрецы Пути. Наш долг троякий, и так заведено с тех пор, как Путь пролег через земли Севера. Первая обязанность – служить древним богам-асам, Тору и Одину, Фрейру и Уллю, Тиру и Ньёрду, Хеймдаллю и Бальдру. Те, кто имеет глубокую веру в этих богов, носят амулет, как у меня; это знак того бога, которого они почитают превыше других: для Тира – меч, для Улля – лук, для Хеймдалля – рог. Или молот для Тора, как у меня. Этот знак носят многие.

Наша вторая обязанность – кормиться каким-то ремеслом, как я живу кузнечным делом. Ибо нам не дозволено уподобляться жрецам бога Христа, которые сами не трудятся, но берут десятину и подношения от тех, кто работает, и обогащаются, и набивают добром свои монастыри, так что земля стонет от их поборов.

Но третью обязанность растолковать нелегко. Мы должны размышлять о грядущем, о том, что произойдет в мире этом, а не будущем. Видишь ли, христианские жрецы считают сей мир всего-навсего остановкой на пути в вечность, а истинный долг человечества видят в том, чтобы пробыть здесь с наименьшим ущербом для души. Они думают, что этот мир и вовсе не важен. Он не интересует христианских священников. Они не хотят познавать земное бытие.

Но мы, жрецы Пути, верим: в самом конце состоится битва. Настолько великая, что человеческий разум не в силах ее вместить, – и все же она произойдет в этом мире, и наш общий долг – укреплять сторону богов и людей, пока не настанет роковой день.

Вот поэтому наша третья обязанность – не только оттачивать навыки и мастерство, но и множить их, совершенствуя. Мы всегда должны думать, как бы сделать что-то иначе, на новый лад. А самые почитаемые среди нас – те, кто способен создать и вовсе новое ремесло или искусство, о котором никто не то что не слышал, но даже не помышлял. Я далек от таких высот. И все-таки со времен ярла Радбода на Севере познали много нового.

О нас прослышали даже на юге. В Кордове и Каире – городах мавров, и в странах, где живут чернокожие, рассказывают о Пути и о том, что творится на севере у огнепоклонников – majus, как они называют нас. К нам присылают миссии для наблюдения и учебы.

Но христиане в наши края не едут, ибо по-прежнему уверены в своей исключительной правоте. Только они знают, что есть спасение и что есть грех.

– А сделать человека хеймнаром не грех? – спросил Шеф.

Торвин взглянул на него в упор:

– Этому слову я тебя не учил. Но я забыл, что тебе известно больше, чем мне казалось нужным. Да, это грех – превратить человека в хеймнара, в чем бы он ни провинился. Это работа Локи – бога, в честь которого мы поддерживаем огонь в своем жилище, рядом с копьем его отца Одина. Но знак Одина носят только немногие из нас, а знак Локи – никто.

Сделать человека хеймнаром? Нет. Этим занимается Бескостный – и не важно, лично или нет. Есть много способов победить христиан, и способ Ивара Рагнарссона – глупый. Он ни к чему не приведет. Но ты и сам уже понял, что мне не по душе наймиты и прихвостни Ивара. Теперь иди спать.

С этими словами Торвин осушил свою кружку и ушел в спальную палатку, а Шеф задумчиво последовал за ним.

* * *

Работа у Торвина не позволяла Шефу заняться поисками. Хунда почти сразу же увели к лекарю Ингульфу, который тоже был жрецом Пути, но поклонялся целительнице Идун. После этого они не виделись. Шеф выполнял обычные обязанности помощника кузнеца и старался не выходить из зоны заступничества Тора: самой кузницы, соседствовавшей с нею маленькой спальной палатки и двора с глубокой выгребной ямой. Все это было окружено веревками с гроздьями рябины.

– Не выходи за ограждение, – наказал ему Торвин. – Внутри ты пребываешь под защитой Тора, и твое убийство навлечет на душегубов месть. А снаружи, – пожал он плечами, – Мёрдох очень обрадуется, если застанет тебя одного.

Так Шеф остался на огороженной территории.

Хунд пришел следующим утром.

– Я видел ее. Заметил с утра, – шепнул он, проскользнув к сидящему на корточках Шефу.

Тот в кои-то веки остался один. Торвин пошел выяснить, не их ли очередь печь хлеб в общественных печах. Он поручил подмастерью молоть пшеницу на ручной мельнице.

Шеф вскочил на ноги, рассыпав муку и зерна по утоптанному полу.

– Кого? Ты говоришь о Годиве? Где? Как? Она…

– Умоляю, сядь! – Хунд принялся спешно сгребать рассыпанное. – Мы должны вести себя как обычно. Тут все просматривается. Будь добр выслушать. Плохо, что она женщина Ивара Рагнарссона – того, что прозвали Бескостным. Но ей не причинили вреда. Она жива и здорова. Я знаю это, потому что Ингульф – лекарь и бывает везде. Он увидел, что я умею делать, и теперь часто берет меня с собой. Несколько дней назад его позвали к Бескостному. Мне не позволили войти, все их шатры окружены усиленной стражей, но я заметил ее, пока ждал снаружи. Ошибиться было нельзя. Она прошла меньше чем в пяти ярдах, хотя меня не увидела.

– Как она выглядела? – спросил Шеф, одолеваемый мучительными воспоминаниями о матери и Труде.

– Смеялась. Она казалась… счастливой.

Юноши замолчали. Если судить по тому, что они слышали, было что-то зловещее в искреннем или мнимом счастье любого, кто находился в пределах досягаемости Ивара Рагнарссона.

– Но слушай дальше, Шеф. Она в страшной опасности, хотя сама этого не понимает. Она считает, что если Ивар любезен и не использует ее как шлюху, то ей ничего не грозит. Но с Иваром что-то неладно – либо в теле, либо в голове. Это можно подправить, и он изменится. Глядишь, однажды Годива и станет его шлюхой. Ты должен вызволить ее, Шеф, и поскорее. И первым делом надо сделать так, чтобы она тебя увидела. Я не знаю, как быть дальше, но если она поймет, что ты рядом, то сможет как-нибудь передать весточку. И вот что я услышал еще. Все женщины, которые принадлежат Рагнарссонам и высшему начальству, сегодня покинут шатры. Они жалуются, что им уже который месяц негде помыться, кроме как в грязной речке. Собираются выкупаться и постирать одежду. Примерно в миле отсюда есть заводь, туда они и пойдут.

– Мы сможем ее увести?

– Даже не думай. В войске тысячи мужчин, и все изголодались по женщинам. Там будет столько надежных конвоиров, что и щелочки не останется заглянуть. Самое большее, что можно сделать, – постараться, чтобы она тебя увидела. Теперь смотри, куда они собрались. – Хунд начал торопливо описывать местность, для верности тыча пальцем.

– Но как мне отсюда выбраться? Торвин…

– Я подумал об этом. Как только женщины начнут выходить, я приду и скажу Торвину, что хозяин зовет его подточить инструменты, которыми режут голову и живот. Ингульф творит чудеса, – добавил Хунд, восхищенно покачав головой. – Он лучше любого церковного лекаря. Торвин, конечно, пойдет со мной. А ты перелезешь через стену, обгонишь женщин и охрану и как бы случайно попадешься навстречу.

Хунд был прав насчет Торвина. Тот сразу согласился, как только выслушал просьбу.

– Иду, – сказал он, положив молот и озираясь в поисках оселков для правки с водой и маслом, для тонкой шлифовки.

И отправился сразу, как только собрал необходимое.

А дальше все пошло наперекосяк: явились два заказчика, и ни один не хотел ждать, так как оба отлично знали, что Шеф никогда не покидает кузницу. Едва юноша от них отделался, пришел третий, чрезвычайно болтливый и любопытный. Когда же наконец Шеф очутился за веревочным ограждением, он понял, что ему предстоит самое опасное занятие в лагере, полном наблюдательных глаз и праздных умов, – спешка.

И он поспешил, размашисто шагая по запруженным улочкам, не глядя на обращенные к нему лица и натыкаясь на растяжки пустых палаток. А дальше вырос вал с бревенчатым частоколом, и вот он, взявшись за острые колья высотой в человеческий рост, перемахнул через них единым мощным прыжком. Кто-то крикнул, его заметили, но шум не поднялся. Он не входил, а выходил, и не было причины голосить «держите вора».

Теперь на равнину, усеянную лошадьми и упражняющимися воинами. В миле видна полоска деревьев, за ними находится заводь. Женщины пойдут вдоль реки, но бежать за ними будет самоубийством. Ему необходимо попасть туда первым и как ни в чем не бывало пойти назад, а лучше стоять, пока они будут проходить мимо. Не может он приближаться и к входному проему: там часовые, замечающие все, что творится кругом.

Шеф пренебрег опасностью и побежал через луг.

Через десять минут он достиг заводи и пошел по грязной тропе вдоль берега. Никого еще не было. Ему осталось уподобиться воину на отдыхе. Непростая задача, ведь он отличался от остальных хотя бы тем, что сам по себе. Вне лагеря и даже внутри его викинги ходили корабельными дружинами или хотя бы прихватывали для компании дружка из гребцов.

У него не было выбора. Придется идти как есть. В надежде, что Годиве хватит зоркости увидеть его и ума – промолчать.

Шеф различил голоса впереди, женский говор и смех вперемешку с мужским. Он обогнул куст боярышника и обнаружил перед собой Годиву. Их взгляды встретились.

В тот же миг он увидел море шафрановых накидок и в панике огляделся. Так и есть: Мёрдох, находившийся в пяти шагах, устремился к нему с победным воплем. Не успел Шеф пошевелиться, как его крепко схватили за руки. Остальные столпились за вожаком, на миг позабыв о своих подопечных.

– А вот и наш птенчик, который петушился! – злорадно произнес Мёрдох, сунув большие пальцы за ремень. – Хватался передо мной за меч! Что, вылез на баб поглазеть? Это тебе дорого обойдется. Эй, ребята, отведите его в сторонку! – С леденящим шорохом он обнажил длинный клинок. – Негоже смущать дам видом крови.