Жертва. Между долгом и человечностью

Тишина гремела в голове колоколом. Девушка брела и видела везде одно – узкие грязные улицы, куда едва просачивался дневной свет даже в погожие деньки. Вокруг – бетонные великаны смотрят друг на друга сотнями мертвых окон-глаз. Внутри шершавые исполины поделены на клетки маленьких квартир, заваленных пыльными вещами. Крошечные мирки под кальку.

В верхних этажах, прогреваемых солнцем, почти всегда было жарко как в аду, нижние же, стыли в затхлом холодном воздухе. Свет тянул глаза к себе и сейчас девушка заметила, что всегда ходила, задрав голову и потому-то, должно быть, не замечала грязи на асфальте, что покрывал улицы от угла до угла не давая расти даже мелкой травинке.

Вдруг ей стало нестерпимо тесно, душно, до паники тошно. Сперва невольно ускорив шаг, девушка вскоре побежала что есть мочи. И отдышалась, только когда выскочила из давящей ловушки улиц на набережную.

С океана дул пронизывающий, не по-весеннему холодный ветер. Зима никак не хотела уступать позиции. Девушка к этому не подготовилась. В спешке, она вовсе не посмотрела на градусник и не подумала, что будет долго ходить. Потому накинула лишь легкую весеннюю куртку любимого фиолетового цвета. Она прекрасна годилась, когда нужно было домчать до работы, но уж точно не подходила для ранних прогулок по побережью. Первый же порыв ветра это доказал.

Поплотнее запахнув куртку, Вера нехотя двинулась к корпусу Благословенного отделения, что показался вдалеке, стоило только дойти до рыбацкого порта. То был относительно небольшой пирс, используемый только на половину из-за нехватки рыболовных судов. Это упущение сильно сказывалось на рационе жителей, однако Церковный Совет упорно молчал и всё оставалось по-прежнему.

Вторую, простаивающую часть «временно» занимал «Центр Экстрима», невероятно популярный. Очереди туда были ошеломительные. Чтобы поплавать часок с гарпуном, заняться скалолазанием, полетать с парапланом или еще чего получше, записываться нужно было за месяц. Экстрим был в моде, как минимум, сколько Вера жила в общине и становился более способом показать благополучие, нежели просто хобби или увлечением.

Одно время организаторы даже создали на базе центра собственный элитный «Клуб ценителей адреналина» и начали продавать за баллы членство, но их очень быстро прикрыли. Церковь не терпела конкурентов.

Негласно здесь был также клуб паркурщиков, в котором состоял Иман…

Внимание Веры привлекла тарзанка, сиротливо свисающая с желтой руки дремлющего разгрузочного крана. Девушка с удовольствием представила, как камнем несется вниз с привязанной к ногам веревкой. Адреналин прыснул в кровь и дух её захватило. Но очередной порыв ледяного ветра развеял грезы: Вера вся съежилась, замерзая. Её пробрал озноб, заставивший прибавить шаг. Ноги вязли в мокром песке, идти было тяжело, а всё тепло уносил порывистый ветер.

Девушка проделала немалый путь, но всё же пришла к дверям Благословенного отделения слишком рано: аж за час до назначенного срока. В её простеньких тапках хлюпало.

Но быть первой гостьей? Нет, слишком большая ответственность! И Вера предпочла мерзнуть. Чтобы не стоять на пронизывающем ветру, девушка придумала рассмотреть получше здание, в котором отделение Избранных занимало первый ярус. Это был единственный четырехэтажный дом на острове.

В общине его называли «Штаб», потому что тут заседали все главные управленческие структуры: собирался церковный совет, заседал мэр, решались административные вопросы, размещались все основные организации: суд, ЗАГС, поликлиника, начальники порта, совет по работе с населением.

Длинное, серое, непривычно сплюснутое на фоне высоких многоэтажек строение заняло значительную территорию набережной в северо-западной части острова. С одной его стороны, смотрящей на песчаный берег, двери открывались на большую нарядную площадь, вымощенную брусчаткой. Её использовали для торжественных мероприятий: общих собраний, церемоний, праздников. С другой, два маленьких крыла здания зажимали между собой крошечный скверик.

Как Вера ни желала растянуть осмотр скучных стен, а ледяной, пробирающий ветер подгонял ее к входным дверям. Цифры на часах, как назло, не спешили сменять одна другую. Минуты растягивались в часы и годы, словно замерзая вместе с девушкой. В какой-то момент Избранная поняла, что больше не в силах оставаться на улице. На заиндевевших ногах она с трудом поднялась по широким ступеням мраморной лестницы и, затаив дыхание, шагнула в услужливо распахнувшиеся автоматические двери.

Подуло оживляющим теплом и Вера словно поплыла. У дверей гостий встречал санитар, с пришитой сияющей улыбкой. Он окинул девушку беглым взглядом и молча, любезно-молниеносно накинул плед ей на плечи. Затем всунул Избранной в руки пластиковую чашечку с горячим, дымящимся чаем.

Вера благодарно закуталась в тонкое одеялко с носом, из которого в тепле сразу потекло, и принялась с шумом втягивать горячий напиток.

«Вот это да!» – только и подумала она, усаживаясь на стул.

В холле играла веселая и даже торжественная музыка. За ночь коридор украсили светящимися гирляндами, которые сразу бросались в глаза. Правда, их было слишком мало. В ярко освещенном помещении, этот скупой декор смотрелся нелепо и смешно, но тем не менее создавал ощущение праздника.

Во всю стену красовался новый баннер: «Помышления плотские – суть смерть, а помышления духовные – жизнь и мир2. Добро пожаловать, Благословенные!»

Вдоль по коридору выставили несколько вместительных вешалок. Назначенный к ним санитар чинно, с галантным полупоклоном забирал из рук гостий верхнюю одежду и выдавал яркий оранжевый номерок из прозрачного пластика. К удивлению девушки одна из вешалок была занята почти полностью. И новые Избранные всё подходили, чтобы спокойно подождать в тепле.

«Твою налево! Вот ведь бессовестные!» – рассердилась Вера.

Всего должно было собраться без малого семьсот беременных дам – всё отделение. Итоговая встреча проводилась раз месяц. Она всегда проходила с особым размахом, заканчиваясь большим праздником. Неизменно девушек ожидал сюрприз. Некоторые даже делали ставки, гадая, что же будет? И еще, в этот день торжественно приветствовали новичков, а значит Вере придется «выступать».

Как ни жалко было прятать под пледом лучшее свое платье, но пришлось – несмотря на горячий чай и теплый воздух внутри помещения у девушки по-прежнему зуб на зуб не попадал. Меж тем, Избранные, постепенно занимали места в комнате собраний. Все как одна они были разодеты в пух и прах. Складывалось впечатление, что Вера на конкурсе красоты среди беременных. Это заставило её улыбнуться и… занервничать еще больше. Девушка то и дело суетливо оправляла, одергивала платье, прятала руки, разворачивала или перекидывала плед.

Сама комната собраний тоже несколько преобразилась. Стулья были развернуты к камину, в котором уютно тлели угли. Сиденья расставили ровными аккуратными рядами по пять мест в колонне. Свободное место впереди (под сцену) очертила кислотно-желтая липкая лента. По центру установили трибуну с микрофоном.

Недельные собрания обычно проходили здесь же, но малыми группками (по тридцать – сорок человек в несколько смен). Тогда все рассаживались на выставленные кругом диванчики, болтали, смотрели мотивационные фильмы, слушали музыку, делились тяготами токсикоза и найденными решениями.

Сейчас же большинство гостий сидело порознь, изучая экраны гаджетов. Вера не узнала никого из присутствующих, потому поступила так же – села в стороне и достала планшет. Но не успела она снять блокировку экрана, как слева плюхнулась круглая аки шар Банузина. Изумрудно-зеленое платье в пайетках обтягивало её огромный живот так, что казалось еще секунда и ткань с треском расползется. Глаза были жирно подведены переливающейся зеленой подводкой, скулы – густо обсыпаны блёстками – всё в лучших традициях моды. Смотрелась она, без преувеличений, прямо-таки сиятельно.

– Ой, Верочка, выглядишь – чудно! – взвизгнула Банузина и оглушительным шепотом добавила, – Волнуешься небось, да? Я знаю, это твое первое собрание! Скажу по секрету – будут представлять!

Она зычно загоготала, толкая девушку локтем, а отсмеявшись – заныла:

– Так кушать хочется… Мне кажется, мне не докладывают порцию… Хочу побеседовать об этом со своим врачом. Месяц назад он увеличил для меня норму, но что-то не похоже, чтобы что-то изменилось!

Она обиженно надула губы и вопрошающе взглянула на Веру, уверенная в своей правоте. Та ответила:

– Складывается ощущение, что после родов ты хочешь породниться с бегемотами!

На минуту повисло растерянное, неловкое молчание. Банузина сдвинула брови, что-то прикидывая, а потом вновь громогласно расхохоталась.

– Ой не могу, с бегемотами! Ты такая смешная, честное слово!.. Это такие с ноготочками, да?

Каждую минуту прибывали новые гостьи. К девушкам подсели сразу несколько впорхнувших стайкой Избранных и разговор сделал новый виток.

– Ооо, эта изжога! – капризно собрав губки, вещала Аза. Она всегда начинала разговор первой, потому что считалась красавицей.

– Да-да, – дружно-понимающе посочувствовала вся компания.

– И эти отеки, мама миа! Я уже как надувной матрас! – подхватила Алина, как-то тихо и виновато. Ее одутловатое, оплывшее лицо выражало крайнюю степень измождения. Она сидела, вытянув вперед толстые как бочонки, раздутые ноги и тяжело дышала.

Не обратив никакого внимания на эту жалобу, миловидная Яна продолжила перечисление «профессиональных» недугов.

– А я вчера так плохо спала!

У нее был довольно большой, не соответствующий сроку живот и, очевидно, это ужасно досаждало:

– На бок не перевернуться, на спину не лечь! Е п р с т! Пол-ночи дремала сидя!

– Ты хотя бы спала! – эмоционально перебила Настя: хрупкая с едва заметным острым животиком. – А мне вот уже неделю снятся кошмары. До того страшные, что уже и засыпать страшно…

– И что снится? – полюбопытствовала, подобравшись, Банузина.

Она на протяжении всего разговора что-то тайком пережевывала, но сейчас даже вроде бы отложила снек.

– Ну… Раз вот снился младенец. Он лежит у мусорного бака, завернутый в грязное тряпье, и будто я подхожу и беру его, а он замерзший… То есть мертвый.. младенец, синий весь и глаза открытые – в инее. Но тут он, как-то, не знаю… начинает мне грудь сосать, жадно так… а глаза мертвые, но смотрит будто на меня. И я чувствую холод жуткий, страшный и не проснуться никак…

Она сглотнула. Пробежалась испуганным взглядом по лицам собеседниц.

Все молчали.

– А в другой раз приснился кадр из фильма, который нам на прошлой встрече показывали: где дети вокруг женщины носятся, орут, что есть мочи и дёргают, и плачут, и требуют! И вдруг все исчезли и стою я одна, а напротив – мальчик. Смотрел, смотрел большущими глазами, да как закричит-заплачет и на шею мне кинулся, вцепился ручонками – не оторвать, плачет и что ли царапает меня… Больно… Я увидела штырь из стены торчащий, разбежалась и его прямо на этот штырь… И он затих, ручонки разжал, и смотрит на меня… и этот взгляд… он…

Стройной вереницей, шелестя золотистыми мантиями, вошел и встал на сцене хор. Избранные в зале болтали о разных мелочах. Громко и беспардонно хохотала толстушка слева.

А девушки всё молчали. В тишине, сковавшей, опутавшей их, вязко витали обрывки невысказанных мыслей, тёмные сгустки выедающих души страхов, отголоски сотен ужасов и кошмаров. Мертвое безмолвие словно сочилось у каждой изнутри.

Дюжина мужчин и женщин в длинных золотистых мантиях, вразнобой завели, распеваясь: «Аллилуйа», – раздирая покойный, застылый мрак.

В этот момент в зал впорхнула Ангелина. Она легко, изящно ступала по проходу и мягко улыбалась всем и никому, глядя ровно перед собой. Копна золотисто-медных кудряшек, обнимавшая ее хрупкие открытые плечи, подпрыгивала при каждом шаге, приковывая взгляд. Сегодня на ней не было привычного белоснежного халата. Миниатюрную, женственную фигурку обтягивало темно-синее строгое платье. Крошечные туфельки в тон на высоком каблуке подчеркивали изысканные, удивительные щиколотки.

По залу, словно осенняя листва, гонимая ветром, пролетел взволнованный шепоток. Мгновенно стихли разговоры. В наступившей теперь уже выжидательной тишине зала Вера смогла разобрать, как тихо выдохнула Банузина отрешенно глядящей в пустоту Насте:

– У меня тоже было… нечто подобное. И знаешь, лучше не говори об этом никому… здесь…

– Доброе утро, милые мои! – грянуло из динамиков сладкое воркование и в ту же секунду опутало комнату, отражаясь от стен, увешанных колонками.

«Аллилуйя», – отрепетировано вторил Ангелине хор. Вокалисты уже закончилли распевку и теперь задорно пританцовывали у стены.

Главная обвела зал веселым взглядом. Сверкнули глубокие как небо, синие глаза. Довольная увиденным, она кивнула.

– Все собрались? Я так рада вас здесь видеть! Лично приветствовать на нашем очередном Большом собрании Избранных!

Она говорила и слегка мотала головой, в попытке откинуть волосы назад, словно повторяла: «Нет, нет, нет!».

– Надеюсь, у всех всё хорошо? Кхм… Раз-раз. Итак, расскажу, что мы сегодня будем делать… Ой, забыла, кстати: со многими из вас мы вместе уже не первый месяц, но всё же, я напомню… Девушки, для каждой из вас у нас всегда открыты двери! Утром, днем и даже ночью – приходите, когда захочется. Если у вас вопросы, проблемы, что-то заботит, мучает, гложет – девчонки, мы здесь только для вас! Вы всегда можете проконсультироваться у лучших врачей общины, для вас работают квалифицированные психологи, да и просто приходите поболтать. Здесь все вам рады: от санитара до пастора! – она нежно рассмеялась и зал тут же отозвался эхом сотен голосов.

– Хорошо?

Ангелина вновь обвела взглядом так же резко притихшую аудиторию, отметила согласные кивки. Затем одобрительно угукнула и продолжила:

– Итак, программа! Сегодня мы приготовили для вас невероятный сюрприз – невероятно откровенный!.. Ммм, я вас заинтриговала? Вот и славно! А сперва выступит наш любимый отец Апполинарий! Далее, после его душеспасительной проповеди, мы поприветствуем наших новеньких! И вот уже после – будет сюрприз!

Зал взорвался аплодисментами. Ангелина, сияя, слегка поклонилась публике и жестом пригласила на трибуну пастора. Она что-то ему быстро шепнула и отошла к стене, где села на специально принесенный, отдельно выставленный для неё стул.

Святой отец или пастор Апполинарий – молодящийся мужчина лет сорока пяти – смиренно подождал пока шум утихнет, затем важно откашлялся, настраивая аудиторию на серьезный лад. Постепенно девушки успокоились и вернулись к своему обычному состоянию: со скучающим видом воззрились на сцену, где, уперев руки в бока, деловито смотрел вдаль пастор.

С первого взгляда он не располагал к себе: маленький рост и мальчишеские плечи, соседствовали у него с упитанным животом, таким удивительным для подтянутой, вечно экономящей на продуктах общины. Случится очертить его мелом и увидишь ромб. Голова пастора, покрытая редкими, но жесткими темными волосами, сияла проплешиной на затылке и казалась совсем крошечной. Уходящие вверх залысины укрупняли сальное, лоснящееся лицо. Сплюснутый, широкий с крючковатым кончиком нос почти вплотную прижимался к пухлой губе, а довершали картину маленькие, крошечные темные глазки под мясистыми нависающими веками.

Но от него веяло такой харизмой! Раскатистый, обволакивающий голос пастора обладал поистине гипнотической силой, нежил и ласкал слух собеседника. А жесты, хоть и были суетливы, но рисовали человека солидного, отличались непринужденностью, достоинством и благообразием, а также присущей некоторым особенным мужчинам вальяжностью.

– Доброго дня, сестры! – начал он и зал затопило рокочущей волной спокойствия и неги, какую внушал его голос. – Как Ваше настроение, самочувствие?

Отец Апполинарий задумчиво покивал, поулыбался сам себе. Казалось, он обдумывает: что бы сегодня сказать, как бы получше начать? Но затем пастор опустил взгляд к лежащим на трибуне заметкам, сокрытым от глаз небольшим бортиком, и начал читать заготовленную проповедь:

– Меня серьезно заботит ваше самочувствие и тяготы, которые приходится претерпевать на пути к очищению. Те, которые мне не дано Господом когда-либо испытать! О них я и хотел бы сегодня поговорить!

– Сегодня, когда я заходил в любимое Благословенное отделение, то придержал дверь одной из Вас (не буду называть имени, дабы никого не смущать)…

В это время сидящая недалеко от Веры девушка задорно помахала отцу рукой.

– Да-да, Мэредит! – кокетливо отозвался он, – Я рад, что ты показалась нам всем! Так вот, заметьте, у Мэредит уже подходит срок к разрешению от бремени… А на этой стадии Искупления приходится ой как тяжело! Думаю, не ошибусь, если скажу, что именно поэтому она с таким трудом вошла в здание и с облегчением, села передохнуть на диван в холле. И она сказала тогда: «Господи, как же тяжело!». А после, обратилась лично ко мне: «Неужели нельзя было сделать всё это хоть немного проще, пастор?».

Он помолчал, давая слушателям несколько секунд на размышление и с нежной, снисходительной улыбкой повторил:

– Хоть немного проще…

Он прочистил горло, достал из кипы одну бумажку и, водрузив на крючковатый сальный нос очки, с чувством прочел, под радостное сопровождение пританцовывающего хора:

– «Не пренебрегай наказания Господня и не унывай, когда Он обличает тебя. Ибо Господь, кого любит, того и наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает!3».

Последние слова он произнес по слогам, вкрадчиво понизив голос. Хор, в противовес, сорвался на высокую ноту: «Ууу-а».

Закрепляя, пастор повторил:

– «Бьет же всякого, которого принимает!» Понимаете?! Удивительно, Господь дает Вам, Избранным его, уникальную, не всем доступную возможность искупить грехи. Все! Разом! Разве это может быть просто? Эм?

Он вытянулся над трибуной и требовательно изогнул брови:

– Такая возможность сама по себе великое чудо и следует радоваться каждой секунде, что вы проживаете, отмеченными Божьей милостью! Какой бы тяжелой она вам ни казалась! Господь принимает вас в свое, наполненное любовью и смыслом лоно! Будьте благодарны! Ведь это и есть первейшее, чистейшее выражение Его любви!

– Но давайте вспомним еще вот о чем: мы говорим сейчас о беременности – то есть процессе зарождения и вынашивания жизни! Самом по себе не простом, запутанном, в корне не понятном человеку! Как же это может быть легко?! Да, сложен и тяжел путь женщины, пожелавшей получить искупление – родить! Да, много разных трудностей, болей приходится претерпевать… Но, Мэридит, а грешить-то, наверное, было легко?

Пастор уперся испытующим взглядом в покрасневшую Мэредит. Раздались приглушенные смешки и шушуканья. Святой отец резко отвернулся и разулыбался:

– Конечно, я шучу… Но в каждой шутке, как говорится, есть доля правды, не так ли?

Голос его из поучительно-строгого вдруг стал нежным, пропитался елейными нотками заботы:

– Я хочу напомнить вам вот что: Бог любит вас! Это так просто – Бог любит вас, каждую из Вас, всех вас, всех нас! Все ваши испытания – это большой опыт, а вместе с ним и благо! «Блажен человек, который переносит искушение, – говорит Господь, – потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Бог любящим Его4»! Только после испытания сможете вы получить венец жизни, сестры! Потому что Бог вас любит!

На носу вновь оказались невесть когда исчезнувшие очки:

– Ведь сказано: «Испытание вашей веры производит терпение; терпение же – должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка. Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, – и дастся ему…5» Так давайте же все вместе попросим за себя, за Мэредит, за всех нас, чтобы были совершенны! – Господь, отец всемогущий! Дай, рабам твоим верным мудрости, дай терпения!

«Аллилуйя!», – грянул хор, хлопая в такт. Отец Апполинарий расчувствовался: глаза его покраснели, словно готовые наполниться слезами. Он продолжил удивительно проникновенно:

– Вы пока не понимаете этого, как возможно, никогда не сможете понять Божью волю, но Он то все знает… Он все понимает… и знает как будет лучше! Он заботится о вас!

Пастор, сильно разгорелся: грозил аудитории пальцем, указующим в потолок и, казалось, говорил сердцем. Но как раз в этот момент прибыли долгожданные и знаменитые угощения – привилегия Избранных.

Публика загудела, загомонила. Девушки стали оборачиваться жадно отсчитывая, когда придет их очередь, и высматривая, с какой стороны угощение подоспеет быстрее.

С больших серебряных подносов, под пристальным присмотром санитаров, Избранные брали по одному румяному, аппетитно пахнущему пирожку, размером с половину ладони и торопливо откусывали горячее тесто, рассматривая начинку. Сегодня пирожки были с капустой. Со всех сторон охали, ахали и причмокивали, радуясь редкому лакомству.

Пастор замолчал, ожидая, пока волнения улягутся. Достал платок, промокнул вспотевший лоб, потом углубился в свои записи. Хор же, как ни в чем не бывало, продолжал пританцовывать, напевать, прихлопывать.

Спустя несколько минут, когда санитары удалились из зала, а девушки дожевывали, но уже могли слушать, святой отец возобновил речь, ласково улыбаясь:

– Итак, Господь заботится о вас… Ведь именно вас Он выбрал, отметил своим даром! Это ли не лучшее доказательство Его любви? Ммм? Не это? Конечно это! Но он хочет подготовить вас для себя, для лучшей жизни в его царстве, его доме. Вот послушайте, есть в Священном Писании такие слова: «Об этом радуйтесь, поскорбевши немного, если нужно, от разных искушений, чтобы испытанная вера ваша оказалась дороже гибнущего, хотя и огнем испытываемого золота6» Радуйтесь, он испытывает Вас, потому что знает – вы справитесь, вы выдержите и вера ваша станет еще чище, значимее, драгоценнее для него! Не подводите же его! Не огорчайте Отца нашего своим роптанием, ведь Вам уготована лучшая судьба, чем вы могли представить, вам уготовано место в раю! Готовы ли вы ради него потерпеть?

Первые ряды шумно отозвались, хлопая, кивая и улюлюкая. Остальные же, изрядно устав от нравоучений, сидели в полудреме и молча переваривали пирожки.

– Утомил я Вас? Ну, на прощание, я вот что хочу вам прочесть: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, Отец милосердия и Бог всякого утешения. Он утешает нас во всякой скорби нашей, чтобы и мы могли утешать, как Бог утешает нас самих!7». Как уже говорила наша несравненная Ангелина, наши двери всегда открыты для вас! Мы все готовы выполнить свою миссию перед Богом и утешить, приголубить вас, когда это требуется. Помогайте сестрам вашим! Аминь!

– Аминь! – хором выдохнул зал.

– А-ами-иннь! – затянул разошедшийся хор.

Отец Апполинарий низко поклонился с проворством, неожиданным для его пухлой фигуры, и сошел со сцены. Трибуну вновь заняла Ангелина. Она подняла руку, призывая к тишине:

– Спасибо большое, отец Апполинарий, за душевную и нужную нам всем проповедь! Мы часто забываем в суете и треволнении повседневных дел как любит нас Господь! Поблагодарим же, дамы!

Послушная аудитория принялась размашисто аплодировать. Ангелина улыбалась и кивала. За ее спиной в камине бились друг с другом язычки фальшивого пламени. Спустя несколько долгих минут она снова подняла руку и овации стихли.

– Самое время перейти ко второй части нашей программы, а именно: давайте поприветствуем наших новеньких! Дорогие мои Избранные, поднимитесь, пожалуйста, с мест: Раиса, Богдана, Вера, Нора, Матильда, Гелла – выйдите сюда, вперед!

Вера, поспешила на сцену, где встала третьей в цепочке, в строгом порядке с тем, как её вызвали. Хотя этого никто не требовал. Она улыбалась так широко, что щеки сводило.

– Уважаемые Благословенные, поприветствуйте наших новичков! – зал взорвался аплодисментами. – Мы все хотим вас рассмотреть повнимательнее… Алекс, поднеси сюда стулья! Вот так, рассаживайтесь поудобнее! Прекрасно!

Ангелина развернулась к публике и, поводя открытой ладонью, часто закивала, с предовольнейшим видом, как бы говоря: «Ну? Что за очарование! Только посмотрите на них!».

Золотистые пружинки на ее голове при этом задорно запрыгали. Вера довольно отметила, как весело, старательно хлопают Благословенные. Как мечтательно улыбаются, вспоминая свое первое Большое собрание. А новенькие краснели и робко смеялись, одаривая друг друга счастливыми взглядами.

Некоторое время погодя, когда девушки с головой искупались в овациях, Ангелина подняла над головой руку и, легонько покачав ею, вернула в Комнату собраний тишину.

– Прежде всего, давайте поближе познакомимся! Мы все хотим узнать о вас побольше! Кто-нибудь хочет быть первой?

Ангелина превосходно знала всех девушек в лицо и по имени, и ни минуты не сомневалась, обращаясь к той или иной Избранной. Это была одна из первых причин, невероятной любви к ней. Даже в мелочах, она заставляла девушек чувствовать себя особенными.