Россия – мой тёплый дом

– Это она вас послала?

И, не дожидаясь нашего ответа, добавил тихо, как бы не желая, чтобы мы слышали его слова:

– Вот змея-то!

– Кто это еще – «тетя Аюся?» – недовольным голосом поинтересовалась тетя Поля.

– Да, их домработница, старуха, – отмахнулся дядя Дима. Это была вопиющая неправда. Тетя Аюся совсем не была ни старухой, ни нашей домработницей. Это была привлекательная молодая женщина, подруга дяди Димы. Но у нас хватило ума не вдаваться в ненужные подробности.

– И в дверь к нему никакие женщины не заглядывали? – тетя Аюся продолжала развивать женскую тему.

– Нет, не заглядывали, – успокоили мы тетю Аюсю. И это тоже была самая настоящая правда. Они действительно не заглядывали ни в дверь, ни в окно.

– Ну, хорошо. Дмитрий Николаевич готовится к лекциям, – довольным голосом умиротворено резюмировала тетя Аюся. – А что он еще делает?

Мы с сестрой настороженно переглянулись. У нас не было готового ответа на этот простой вопрос. Молчание наше явно затянулось.

– А еще дядя Дима угощал тетю Полю вишней, – неожиданно пропищала Лена.

– Какую это еще тетю Полю? – насупилась тетя Люся.

– Полину Викторовну, – счел я нужным пояснить из уважения к тете Поле.

– А откуда она взялась, эта самая Полина Викторовна? Вы же говорили, что никакие женщины не заходили в комнату Дмитрия Николаевича? – с раздражением и упреком спросила тетя Люся.

– Никакие и не входили. Тетя Поля уже была там, – с готовностью пояснила Лена

– То есть, как это «там была»? И зачем она «там была»? – взвилась тетя Люся, адресуя этот вопрос Лене.

– Не знаю, – помялась Лена, – может быть, эта тетя там спала.

– Вот тебе новость! Как же так? Дмитрий Николаевич ведь на казарменном положении? И вдруг какая-то тетя Поля?! Все ты что-то выдумываешь! Как это так, «эта тетя, может быть, там спала»? – в ярости напустилась тетя Люся на Лену.

– У нее был сонный вид. Только что проснулась, наверное. И дядя Дима угощал ее вишней. Может быть, она, как и дядя Дима, тоже на казарменном положении! – отбивалась Лена, как могла.

– Не знаю, не знаю, кто там в каком положении был! Но как это получается: никто не входил, а «она, может быть, там спала»!? И он угощал ее вишней!? – тетя Люся вконец расстроилась. Казалось, что ее огорчению не было предела.

Мы с Леной переглянулись и с тревогой почувствовали, что влипли в какую-то непонятную игру взрослых, в которой все почему-то очень недовольны друг другом: дядя Дима недоволен тетей Люсей, тетя Поля – дядей Димой, а тетя Люся – и дядей Димой, и тетей Полей.

Нужно было как-то спасать положение и, прежде всего, утешить тетю Люсю.

– Тетя Люся! – ласково произнесла Лена. – Дядя Дима только понарошку угощал тетю Полю вишней. Он клал вишню себе в рот.

– Вот видишь, совсем он не угощал никого вишней. Сам ее ел, – обрадовалась тетя Люся, обращаясь к Лене. – А то ты все выдумываешь небылицы какие-то.

– Да, – вмешался я, стремясь уточнить обстановку, как мне казалось, недостаточно четко обрисованную Леной. – Дядя Дима действительно клал вишню в свой рот. И говорил тете Поле: «Ну-ка отними». И тетя Поля отнимала вишенку у него.

– Как это так? – удивилась тетя Люся.

– А они боролись… Губами… – продолжал я свои уточнения. – И тетя Поля губами отнимала вишенку у дяди Димы… И съедала ее, а потом они снова боролась друг с другом.

– Вот ужас-то какой, с ума сойти, боролись из-за вишни, губами, говоришь! – всплеснула руками тетя Люся. Лицо ее внезапно сделалось малиновым, а голос громовым.

– Я покажу ему такую вишенку, что он всю жизнь меня будет помнить! – воскликнула она, сделав особый упор на слово «такую».

– А вы тоже хороши, лазутчики! – добавила она, смерив нас презрительным взглядом. – «Может быть, эта тетя там спала», – передразнила она Лену, – «а как вошла – не видела»!

С этими словами она выскочила из комнаты, громко хлопнув дверью.

Мы растерянно посмотрели друг на друга. Мы старались быть настоящими лазутчиками, все делать, как можно лучше. Во всем слушались взрослых. Всегда говорили только правду, которую от нас зачем-то требовали взрослые, хотя, похоже, она им совсем была не нужна. У тети Аюси почему-то все время был обиженный вид, хотя с ней мы честно играли в лазутчиков.

И какую такую вишенку она покажет дяде Диме, да так, что он всю жизнь ее будет помнить? Разве бывают такие вишенки?

Визит юных лазутчиков в таинственный мир взрослых породил больше вопросов, чем принес ответов.

10. Чистка

Однажды в солнечный летний день где-то в середине 30-х годов отец сказал мне: «Сегодня поедем с тобой в Центр. Меня вызывают на чистку». При этом, кто вызывает и что такое чистка, он мне не пояснил, видимо, полагая, что десятилетнему ребенку нет смысла втолковывать столь непонятные для него вещи.

Поехали на только что впервые введенной в строй в Москве линии метро. Вышли из последнего вагона на станции Охотный ряд и тут же поднялись наверх, на угол ул. Горького. Когда мы подошли к первому от угла подъезду величественного светло-серого здания, мне сразу же показалось очень странным, что кто-то занимается столь грязным делом, как чистка, в таком роскошном здании да еще и в самом центре Москвы.

У самой двери отец остановился и сказал: «Подожди меня здесь, а если я не вернусь, поедешь домой один и скажешь обо мне маме-Дине». Это было еще более странным: оказывается, что здесь чистят не вещи, а людей и при том так, что человек после такой чистки может не вернуться домой.

Естественно, я не спускал глаз с той двери, куда зашел отец, хотя открывалась она очень редко. Тем не менее, со временем мне удалось разглядеть, что прямо за дверью – налево и направо – стоят два солдата с винтовками и с примкнутыми к ним штыками. Ничего себе чистка, если для нее используются винтовки. Похоже, что здесь, во дворце, в самом центре Москвы, находится что ни на есть самая настоящая тюрьма. И отца могут в нее посадить.

Несколько часов я провел в волнении перед заветной дверью, дожидаясь отца, прохаживаясь перед дверью и поглядывая в нее. Однажды из нее вышел мужчина в гражданской одежде и грозно крикнул мне:

– Мальчик! Что ты здесь делаешь?

– Папу жду, – ответил я.

Мужчина внимательно посмотрел на меня, потом на потоки машин, следующих по Охотному ряду, и сказал:

– Ну, жди – жди!

И исчез за дверью со штыками.

Отец вернулся заметно взволнованным и сказал: «Словно секира над головой просвистала».

11. Лена – сестра и друг

Без нашей дружбы ни сестра, ни я не выжили бы. Два года, на которые Лена была старше меня, в детстве означали очень многое. До определенного возраста она ростом была выше меня, больше знала и понимала, и потому была руководителем нашего маленького коллектива.

Мы как-то еще до войны смотрели немой немецкий фильм «Рваные башмаки» в маленьком кинотеатре им. Горького, располагавшемся на том месте, где сейчас на Зубовской площади находится сквер перед зданием «Счетной палаты».

Фильм был о тяжелой жизни немецких рабочих в кризис 1930-х годов. На экране большая семья, голодные, плохо одетые дети. Замученная заботами мать, безработный отец. Аккомпанементом к этим горьким кадрам звучала грустная фортепьянная музыка бедного тапера.

– Это о нас фильм, – неожиданно шепнула под музыку тапёра Лена, наклонившись ко мне.

– Что ты!? В фильме одни немцы! – не понял я.

– У меня, например, башмаки рваные, а у тебя как, крепкие? – ехидно поинтересовалась Лена.

Оказалось, что и у меня тоже рваные. Да, действительно, немецкий фильм во многом повествовал и о нашей жизни.

Мы постоянно бывали вместе, что вызывало искреннее удивление родных и знакомых, привыкших к тому, что братья и сестры обычно ссорятся и даже дерутся друг с другом. Но нам хотелось быть вместе. Мы находили опору друг в друге.

Мы любили вместе гулять. Нам было о чем поговорить и поделиться впечатлениями дня. По Теплому переулку, на Девичьем поле, по Остоженке или в Парке культуры им. Горького и даже на Воробьевых горах, хотя это было довольно далеко от дома.

Мы очень любили старый Арбат с его маленькими кинотеатрами и магазинчиками, в которых таилось множество приятных неожиданностей. Подчас в дождливую погоду, стоя у роскошной витрины кондитерского или фруктового магазина, мы деловито рассуждали о том, чему мы отдали бы предпочтение, если бы в наших карманах водились деньги.

– Нет, нет эти конфеты я не возьму, – говорил я, показывая на роскошную коробку с трюфелями. – Гораздо лучше будут сливочные тянучки.

– По-моему, трюфеля тоже ничего, неплохие конфеты, – возражала мне Лена. – Но мне больше по душе раковые шейки.

– А вот мне раковые шейки не нравятся. Они слишком приторны, – не соглашался я с сестрой.

– Лучше всего клюква в сахарной пудре. И кислая, и сладкая. И приятная, и полезная, – поучала мена сестра.

Мы совсем не завидовали тем, у кого были деньги, чтобы купить все эти лакомства и насладиться ими. Как ни странно, но мы искренне считали такого рода наслаждения столь ничтожными, что о них не стоит мечтать и к ним стремиться. Хотя, конечно, мы были совсем не против отведать что-либо из выставленных на витрине лакомств. Но у нас много было других, и, при том, настоящих радостей и, прежде всего, это были книги, дающие радость познания, и наши друзья, щедро дарящие нам «роскошь человеческого общения».

Многие годы мы с сестрой учились в одной школе, а потом – в авиационном техникуме, вместе были в эвакуации, во время войны вместе работали на торфоразработках в Удмуртии, а затем в Москве – в одном цеху на заводе имени Сталина, у нас были общие друзья и знакомые. Радости и горести делили на двоих.

Глава 2

Меня спасли книги и театр

1. Артиллерийский казус

В 1941 году, в мае месяце я закончил на хорошо и отлично седьмой класс 40-ой школы ФОНО г. Москвы в Теплом переулке. Моя бывшая няня Даша объяснила этот успех тем, что она вовремя окрестила меня. Встал вопрос о моем дальнейшем образовании. Продолжать учиться в школе в восьмом классе для меня не было возможности из-за введения платы за обучение в старших классах. Деньги для этого требовались мизерные, но и их не было.

Первые деньги мы с сестрой заработали, подрядившись мыть окна в строительном выставочном павильоне, который создавался на базе кавалерийских конюшен в Хамовниках. Заработанные деньги мы намеревались использовать для оплаты продолжения учебы в школе.

Видимо, для того, чтобы лошади не могли подсматривать друг за другом, окна в конюшнях были расположены очень высоко, под самым потолком. Мы таскали тяжеленные лестницы с места на место, а потом со страхом залезали на них с ведрами и тряпками. Жутко устали, пока не вымыли все окна. В кассе павильона платить за наш труд отказались на том основании, что сумма столь велика, что ее нельзя выплатить детям. Нам сказали, что деньги должен получить кто-нибудь из взрослых. Но если у вас нет мамы, говорили нам, пусть придет папа и получит ваш заработок. Папа пришел, деньги получил и сказал нам:

«Я вас кормлю и это мои деньги, а не ваши».

Платить за школу снова было нечем. А учиться было необходимо. Мы понимали, что без учебы мы пропадем.

Образование, по совету отца, мне можно было бесплатно получить, поступив в артиллерийское училище, открывшееся весной 1941 года в конце Кропоткинской улицы (ныне – Пречистенка) в помещении школы рядом с Пушкинским музеем. Курсанты училища, говорил отец, живут «на всем готовом». Мне же претила воинская муштра, без которой, как можно было догадаться, в таком обучении не обойтись. И я, как только мог, тянул с поступлением в училище.

Так или иначе, но настал час, когда мне все же пришлось писать заявление с просьбой о зачислении в артиллерийское училище. Нас – абитуриентов – собралось человек сорок в залитой ярким солнечным светом большой классной комнате. Будущие артиллеристы скрипели перьями, склонив головы над белыми листами бумаги. Скрипел и я. Вдруг за своей спиной я услышал негодующее сопение, кряхтение и раздраженный голос: «Такие неучи нам не нужны»!

Я обернулся.

Передо мной стоял очень симпатичный, невысокого роста с седой головой и небольшими седыми усиками, стройный, подтянутый офицер. Начальник училища? Грозно нахмурив брови и сверкая очами, он негодующе двинулся прочь, презрительно бросив взгляд на мою писанину.

Я обиделся до глубины души, поскольку никак не чувствовал себя неучем. Я не только хорошо учился, но и круг моих умственных интересов для семиклассника был довольно широк: по мере своих сил я пытался разобраться в основах набиравшей тогда силу ядерной физики и почитывал философскую литературу.

«От волнения допустил описку», – стучало у меня в висках. Нельзя же по одной только ошибке делать такое заключение. Впрочем, офицер был прав, ошибка – дичайшая:

«Начальнику Артиллерийского училища…»

Как я мог допустить такую ляпу?!

Гнев офицера вновь заставил задуматься, правильно ли я делаю, что поступаю в военное училище, не испытывая к военному поприщу никакого интереса? «На всем готовом». Но какой ценой? И нужно ли мне это «все готовое»? Ведь целыми днями придется заниматься строевой подготовкой – кругом, шагом марш, смирно, вольно!

«Нет, не правильно! Это не по мне, не мое!» – был мой безмолвный ответ офицеру и самому себе.

Теперь нужно было уходить, желательно по-английски, не попрощавшись. Приняв такое решение, я перевернул злосчастное заявление чистой стороной вверх, и, не двигаясь, стал исподволь наблюдать за офицером, ожидая, когда он повернется ко мне спиной.

Улучив подходящий момент, я встал из-за стола и, стараясь не шуметь, двинулся к двери. К счастью, она была хорошо смазана и не заскрипела. В коридоре, к моей радости, не было ни дежурных, ни постовых. Путь был свободен.

Дома отец к моему удивлению совершенно спокойно отнесся к сообщению о том, что поступление в военное училище не состоялось. «Ничего там хорошего нет, – резюмировал он. – Да и настоящей специальности не получишь».

Через месяц началась вторая мировая война.

2. Детские забавы

Хулиганистое окружение во дворе давало о себе знать. Нередко мальчишки дрались стенка на стенку. Один «двор» с другим «двором». Были и одиночные дуэли. От скуки по пустячным поводам. Культурных развлечений фактически не было. Единственный близко расположенный к Теплому переулку кинотеатр (им. Горького на Зубовской площади) был очень маленький. Хотя билет там стоил дешево – всего десять копеек, но у детей, как правило, не было и этих денег.

Мальчишки развлекались, как могли. Однажды вечером друзья позвали меня на некое факельное соревнование, которые устраивали рабочие, надстраивавшие наш четырехэтажный дом. Пришлось карабкаться в полной темноте по строительным лесам, рискуя сорваться вниз. Наконец тусклая лампочка высветила небольшую группу рабочих, намеревавшихся помериться своими газовыми потенциями. Выигрывал тот, у кого факел был длиннее и продолжительнее. В полной темноте один рабочий за другим, спустив штаны, становились на четвереньки. В определенный момент к голому заду соревнующегося подносилась зажженная свеча. Испытуемый делал усилие, и вспыхивал факел, качественные и количественные показатели которого тут же с энтузиазмом оценивались присутствующими.

Все это было мне неинтересно.

И хулиганили, и подворовывали по мере своих сил и возможностей. То продуктовую палатку обчистят, то заберутся в чужую квартиру. Некоторые ребята нашего двора всерьез становились на путь воровства, как, например, хороший мальчик, мой сверстник, живший в нашем подъезде Шура Кречман, получивший тюремный срок за «взятие палатки».

Передо мной вопрос о честности практически возник, когда меня однажды соседи со второго этажа, уезжавшие (по своей ли воле?) из нашего дома, попросили помочь им перетаскивать вещи. И я не выдержал испытания на честность.

– Мальчик! Помоги принести картинки в рамках. Они лежат на полу у открытой двери на втором этаже, – сказал мне мужчина средних лет. Он наблюдал за работой грузчиков, выносивших из подъезда тяжелую мебель и устанавливающих ее на грузовик. По дороге мне встретились два крепких, обливающихся потом, мужика, с трудом тащивших вниз по лестнице огромный сундук с ручками по бокам – кофр.

– Что там? – спросил один из них, задыхаясь от напряжения.

– Книги! – сдавленным голосом ответил другой и крепко матюгнулся.

Картинки представляли собой скучные фотографии по-зимнему одетых людей на фоне небольшого, жалкого на вид, морского суденышки. Но рамки были великолепны. Схватив примерно половину картинок, отправился вниз. Фотографии решительно не нравились, но рамка могла пригодиться. По дороге одну из картинок швырнул в приоткрытую дверь нашей квартиры. Когда была принесена последняя часть картинок, мужчина сразу же обнаружил пропажу. Он не стал шуметь, кричать, выяснять, куда делась картинка, кто ее утащил. Ведь картинки валялись на полу у его квартиры без всякого присмотра. И взять их мог любой прохожий.

Он посмотрел на меня и сказал усталым голосом:

– Принеси картинку.

Я, конечно, принес. Но и спустя многие десятилетия мне было ужасно стыдно вспоминать эту сцену. Только впоследствии до меня стало доходить, что, возможно, это были фотографии одного из исторических ледовых походов наших героев – полярников, на таких жалких суденышках покорявших суровый Ледовитый океан.

3. Клуб дураков

Как только раздавался звонок с урока, сразу же на углу пришкольного сквера, где он смыкался с Остоженкой, собирались двоечники, второгодники, бездельники и лоботрясы из нашей 36 – ой школы. Ущемленные своей собственной глупостью, они искали друг у друга понимания, поддержки и сочувствия. В школе это сборище получило название Клуба дураков. Причины своих школьных неудач члены Клуба видели лишь во внешних обстоятельствах или в других людях и никогда – в себе самих. На вопрос «Почему ты провалился на экзамене?» – типичный ответ члена Клуба дураков был таков:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.