Клеймо ювелира Перхина

– Мальчишник-то будешь делать? – спросил Женька.

– Может, и буду, позвоню, – пообещал Виктор.

– Большой шаг эта женитьба. Я не хочу. Так и сказал своей: если тебе нужна печать в паспорте, то это не ко мне. А то начала: когда да когда, я не могу быть никем, типа. А у самой памперсы в голове, кольцо с бриллиантом и прописка. Знаю я их. Мои же в Краснодар укатили, квартиру мне оставили.

Виктор слушал, не перебивая.

– В МИСИ пойду со следующего года, учиться на теплогаз.

– Рад был повидаться, мне в офис пора, – посмотрел на часы над барной стойкой Виктор.

– Давай, звони, – Женька протянул руку, чтобы попрощаться.

На обратной дороге у Виктора мелькнула мысль, что и правда, Варя может забеременеть после свадьбы. И эта мысль, в отличии от Никонорова, вовсе его не страшила, а наоборот, грела душу. Он даже улыбнулся, как дурак, самому себе. Только Варя никогда об этом с ним не говорила, а он стеснялся как-то. Он ей сделал предложение, а Варя ни разу об этом даже не заикнулась. Тогда в душе. Они вернулись от Христофора, пропахли костром и пошли мыться. На них тёплым дождём лилась вода, пахло её шампунем, она ему мылила спину, и он ей сказал.

– Бобров, ты другого места для такого дела подобрать не мог? – засмеялась Варя, – хорошо! Женимся!

Потом он спохватился, что как-то всё по-идиотски получилось. Но надо знать Варю. Она даже от кольца отказалась, сказала, что успеется. Он так его ещё и не купил. Зато сразу напросился в гости к её отцу и к Марии Сергеевне на Чистые пруды в её музейную обитель с роялем. Она тогда им даже сыграла что-то. Классная у неё бабка, мощная какая-то, породистая.

Два раза они ругались вдрызг. Из-за телевизора, который Варя хотела выбросить в окно, потому что он опять забыл купить наушники, а на самом деле не хотел. Телек, видите ли, мешал ей писать, и от спортивных каналов у неё пропадало вдохновение. В это Виктор не верил и спорил. И второй раз из-за того, что явился пьяным в три часа ночи без объяснения причин. Если в одиннадцать, она особо не злилась, то в три, просто с ума сошла. Никоноров затащил его в казино, и они там оторвались по полной. Девки какие-то ещё намешались, от него пахло дешёвыми мерзкими духами, как она кричала, и вообще несло скотством, шлюхами и так далее. Никоноров он такой. И ведь знал, чем всё кончится.

По мелочи, конечно, можно много было ещё набрать разных недомолвок, но это всё фигня. Единственное, иногда не хватало её рядом на диване, не в постели. В постели было всё путём. Ещё как путём. А вот на диване, перед её нелюбимым телеком или на каких-нибудь велосипедах летом. Она не любила просто так, надо было, если за город, то в дом-музей или дворец, ну, или на выставку. И он боялся, но иногда говорил сам себе, что ей с ним наедине может быть немного скучно. Да нет, бывали же дни, когда они прекрасно проводили время, ничего не делая. Редко, но бывали. В основном летом.

10. Апельсин

Лёня приобрёл квартиру-студию недалеко от Третьяковской галереи пару лет назад. Долго возился с ремонтом, ломал стены, менял трубы, переносил раковины, стелил паркет, додумывал освещение, и всё никак не мог закончить. Антон, зайдя внутрь, сразу отогнул простыню на диване и плюхнулся на него, вытянув больную ногу.

– Кухню ты классно придумал. Сталь, белые кирпичи, холодильник такой, будто ржавый.

Там есть что, в холодильнике?

– Ща, яичницу сделаю, – засуетился Лёня. Он встретил гостя в халате на голое тело. Антон пришёл, как и договаривались в одиннадцать, но Лёня проспал. Воскресенье, как-никак.

– Старуха дверь ни в жисть не откроет. Я, если честно, не пойму, что я должен у неё узнать. Ты сам-то знаешь? – по его голосу Лёня понял, что тот нервничает.

– Яйцо где-то спрятано, это наши с тобой бабки. Старуха не может не знать про яйцо, если даже Снегирёв, сука, всё разнюхал. Её отец лечил Перхина у себя в клинике в Петербурге. Понимаешь?

– От чего лечил?

– Да какая тебе разница? Садись за стол, всё готово.

Антон переместился и сел за стол. Лёня поставил перед ним горячую сковороду с яичницей-глазуньей.

– Вот тарелки, приборы, – Лёня положил на стол вилки, ножи и тарелки.

– Он же был психиатр, насколько я помню. Значит, Перхин, мягко выражаясь, был не совсем в себе. Так было ли яйцо-то? Я про это, – Антон любил ясность, что и говорить, – хлеб есть?

– Не ем. Апельсин могу дать.

– Ну ты весь в этом. Лишь бы не отказать. Расслабься, продавец! Можно сказать просто и ясно? Хлеба нет, Антон. Жри без хлеба три яйца. Приятного аппетита!

– Зато я нигде, мне кажется, не наврал.

Антон положил себе на тарелку яичницу.

– Я с Варей не очень хорошо расстался.

– Подумаешь? Скажешь, всё как есть, или ещё как-нибудь. Ногу покажи. Хватит прошлое ворошить, к тебе стучится шанс.

– Опять рынок устраиваешь? Ты можешь вообще нормально разговаривать? Дай подумать. Надо как-то подготовиться прежде, чем к бабке идти.

– Знаешь, ты тут не приглашённая звезда – у тебя есть часть маршрута. Ты должен меня с этой Варей познакомить. И быстро. Мне Снегирёв время на подготовку не выделял.

– Ты понимаешь, что твой Снегирёв просто бросает тебя в зимнем дремучем лесу?

– Ты мне ещё стихами заговори. Алё, Антон!

– Мы спалимся, и бабка нас заподозрит. Ему что? Сам не знает, с какого конца дёргать,

давно бы сам всё сделал. Мария Сергеевна – кремень, и не глупее твоего Снегирёва.

– Завтра приступай, короче.

Антон совсем пригорюнился. Нахмурился и замкнулся. А вдруг есть шанс, один на миллион? Чёрт с ними с деньгами, ногу бы вылечить. И всё остальное.

Лёня начал мыть посуду.

– Неси свой апельсин, – вдруг сказал Антон.

Лёня шагнул к холодильнику.

11. Веточки

Варя осторожно вылезла из кровати, чтобы не разбудить Виктора, на цыпочках прошла на кухню, прихватив халат. С шестого этажа особой панорамы из окна перед глазами не открывалось, зато можно было наблюдать за верхушками деревьев, найти самую последнюю веточку на какой-нибудь кроне, самую тоненькую, и смотреть, как она шевелится от ветра. А в это время перебирать застрявшие в голове проблемы. Хотелось счастья, полёта, сильных эмоций, и она никак не могла найти в своей жизни хоть какой-нибудь маленький крючок, за который можно было бы это счастье выудить. Повязала фартук поверх халата, достала из холодильника творог, яйца, сняла с полки банку муки и начала делать сырники. Вчера закончила план книги, и он ей не нравился. История не получалась. Да, люди меняются, очищаясь через страдания, и её героиня находит в себе силы, потеряв всё и всех, остаться жить в эмиграции. Но эта новая жизнь через какое-то время снова выставит ей тот же счет, а может, и покрупнее. Варя подумала, что не нащупала главного, что даст ее героине защиту от отчаяния и одиночества. С этой девушкой, уплывшей на пароходе из Одессы в 1919 году, с ней ещё чего-то не произошло, что действительно изменило бы её саму, несмотря на рухнувший мир вокруг. Она просто плывёт по течению и дрожит от страха, она не собрала всю себя, и какая-то часть её души ещё не открыта. Она ещё не понимает, что ей делать.

– Клади! – Виктор сидел за столом перед чистой тарелкой.

Варя положила ему три сырника и плюхнула ложку сметаны. Виктор хихикнул.

– Да успокойся ты! Не нравится – не работай! Пошли их всех со своими рекламодателями! Любые твои аргументы – не аргументы. У них свои крепкие отношения. Лучше книжку начинай, наконец, а не нервы трепи.

– Этому козлу с Рублёвки я точно писать ничего не буду! Что хотят, пусть и делают. И вообще, Вить, мне надоело так работать. Да, я сумасшедшая, но я хочу попробовать что-нибудь другое.

– Что другое? Ты же отлично пишешь, у тебя есть имя уже. Другой журнал?

– Паузу хочу. Новый опыт. Другой. Может, поучиться где? Ещё положить? – Варя кивнула на тарелку с сырниками.

– Если хочешь, чтобы я остался дома и пошёл досыпать.

– Конечно, не хочу, – улыбнулась Варя.

– Сейчас можно свой сайт открыть и писать, я помогу, – он вытер салфеткой губы и встал из-за стола. Сделал шаг к Варе, поцеловал, вдохнув её запах, а другой рукой крепко схватил за попу, – всё для тебя, моя невеста!

– Я тоже думала про сайт.

– Вместе подумаем.

– Я к бабушке сегодня зайду. Вместе, это как?

– Привет Альфонсу передай. Крутой! – Виктор опять хихикнул.

Варя подумала, что он всегда подшучивает над ней. Как будто все её проблемы – это какая-то песенка, которую можно выключить одним щелчком или сделать потише – всё решаемо, не грусти, бейби! Сделаем сайт, делов-то! Пиши себе, занимайся, я помогу. Как будто он когда-нибудь пробовал писать, кроме сочинений на экзаменах и пары писем родителям. Ему даже лень читать мои статьи.

– Надо резину поменять, теплеет. Птички поют, – сказал Виктор из прихожей, обуваясь.

– Да, поют.

Варя порывалась вчера ему рассказать о своих видениях, когда-то это всё равно надо сказать, но опять передумала, не стала доверять самое сокровенное. Не смогла. Странно, но при Викторе видения никогда не приходили. Ни разу. Она хорошо помнила, как это случилось впервые. Она читала в комнате старый номер «Иностранки», который нашла у бабушки. Это был Пленцдорф «Новые страдания юного Вертера».* Сначала послышался птичий крик, а потом на секунду она увидела озеро в середине зелёного леса, красивое, как на открытке. Она никогда не была рядом с таким озером и удивилась, как могло привидеться то, чего она раньше не знала. Откуда? Прошёл, наверное, месяц, когда она увидела его ещё раз и заметила, что день был пасмурный, солнце совсем не светило, а вода у озера всё равно светилась. И вот так они стали приходить, не часто, но приходили. Озеро сменилось дорогой, храмом на утёсе, старинным городом, иногда она видела кареты, здания с колоннами, иногда просто слышала голос. Это никак не мешало ей жить, просто случалось. Отец сказал, что так бывает от стресса или горя, но потом проходит. Бабушка почему-то не хотела, чтобы она это рассказывала отцу. И Варя перестала. Вчера она искала в интернете голоса птиц, но не нашла этот голос, непохожий на другие, особенный, пронзительный, серебристый. В нём слышались звуки трубы, арфы, скрипки, звуки какого-то божественного мира, которые можно услышать только внутренним слухом.

– Заеду к дяде Христофору после работы, – продолжал Виктор, – у него наши колёса в

гараже. Позвоню.

– Я хотела с тобой, – ей нравился Христофор. Доброжелательный, гостеприимный, юморной.

– В другой раз. Если вдвоём приедем, начнёт суетиться, мангал разжигать. Съездим обязательно, но потом. Пойди погуляй, купи себе что-нибудь и пошли всех подальше.

Виктор посмотрел на неё, немного наклонив голову. Подскочил и обнял, в этот раз страстно целуя в губы.

– Колдунья. Не смотри на меня так, я на работу опоздаю.

Ушёл.

Варя встала у окна. Ветер шевелил её любимые веточки.

––

Ульрих Пленцдорф* (1934-2007) немецкий писатель, сценарист, драматург

12. Мария Сергеевна

Мария Сергеевна жила всю жизнь на Чистых прудах в огромной трёхкомнатной квартире, не считая маленькой комнатушки для прислуги. В пятьдесят шестом затеяла капитальный ремонт, обновила окна, переклеила обои, повесила две новые хрустальные люстры в большой комнате, сменила занавески, положила кафель в санузле и на кухне – сделала невозможное по тем временам. Она очень хорошо зарабатывала, да и отец оставил приличное наследство. Но она бы и без наследства справилась – ловкая, умная, трудолюбивая, пробивная, талантливый учёный и педагог. На её лекции приходили с других факультетов. Сложности, возникавшие на жизненном пути, а их было немало, делали её сильнее, проворнее и ещё успешнее. К тому же, она славилась привлекательной внешностью и отличным вкусом. С единственным мужем, отцом Серёжи, архитектором, прожила всего около трёх лет. Степан увлекался альпинизмом и сорвался со склона Эльбруса в 1948 году. Она чувствовала, что его смерть не была случайностью, он слишком увлёкся поиском пространственно-временного туннеля, который не давал покоя ещё фашистам в 1942 году. Но тема была слишком опасной и слишком секретной, а Степан слишком любознательным и любопытным. Она предупреждала, но он был не в силах отказаться. Геройство, подвиги не так давно отшумевшей войны, слава первооткрывателя притупляли чувство опасности. Разбираться в подробностях гибели мужа в закрытой зоне Приэльбрусья было делом абсолютно невозможным. Больше замуж она не выходила. Случилась одна попытка в конце шестидесятых с вдовцом, директором крупного завода, но уехать из Москвы она не решилась, также как не решилась предложить Серёже нового папу. Она предпочла свободу, ей не нужна была крепкая мужская спина, точнее, свобода казалась важнее. В те времена редкая женщина была способна на подобные рассуждения, но у Марии Сергеевны перед глазами маячил холодный и практически формальный брак родителей, так что она отвечала за свой выбор.

Мать была ему не пара. Ему не было пары в принципе, он жил прошлым. Но что там творилось в этом прошлом, оставалось табу. Мать молчала, в лучшем случае, говорила, что эти вопросы не к ней, так как у неё в прошлом ничего нет, что бы так трагично влияло на

их брак. Сначала он отмахивался, мол, всему своё время, и он подождёт, когда Маша вырастет, но и потом молчал. Почти до самой смерти. Как бы там ни было, Мария Сергеевна появилась на свет благодаря этому браку, и отец у неё был хороший. Не просто хороший, а необыкновенный, стоял недосягаемой вершиной и продолжает стоять.

Мария Сергеевна сидела за большим дубовым столом, покрытым плюшевой скатертью с помпончиками по внешней кайме и тяжёлыми кисточками по углам. Перед ней, рядом с печатной машинкой, телефоном и подносом с лекарствами стояла коробка со старыми

фотографиями. Ещё одна коробка стояла на таком же, как и стол, дубовом буфете, тоже резном и явно принадлежавшем руке одного мастера или мастерской. Почти вся мебель в её квартире оставалась той же, привезённой отцом из Петербурга ещё до революции. Почему ей захотелось разобрать фотографии, которые не трогала несколько лет, она ответить не могла, немного опасаясь собственных мыслей о том, что перед концом, пока есть силы, надо навести порядок в бумагах. Или, может быть, известие о Вариной свадьбе всколыхнуло какие-то воспоминания, напомнило семейные тайны, которые нужно успеть раскрыть. Прежде всего внучке, многим напоминавшей ей отца.

Она достала из коробки очередную стопку фотографий, быстро перебрала её в руках и положила одну перед собой. На ней были изображены две девушки в крепдешиновых платьях в цветочек на фоне известного памятника хирургу Пирогову в Хамовниках. Одной из девушек была Мария Сергеевна, а второй – её близкая подруга. На обратной стороне фотографии сохранилась надпись: «Маше на добрую память от Зины Осиповой. 1933 год». На глаза навернулись слёзы. Она отложила фото, придвинула к себе поднос с

лекарствами, взяла баночку, открыла, отсыпала на ладонь несколько гомеопатических шариков и закинула их в рот. Раздался телефонный звонок.

– Алло! – спокойно ответила Мария Сергеевна, но на том конце провода никто не ответил, – алло! Вас не слышно. Перезвоните! – она положила трубку и пожала плечами.

Чёрный кот Альфонс, старый приятель с тяжёлым характером, прятавшийся со вчерашнего вечера, грозно заурчал.

– Иди ко мне! – позвала Мария Сергеевна, тихо хлопнув себя по коленке, – хватит уже капризничать, – но Альфонс не шевелился.

Мария Сергеевна встала, принесла с другого конца стола несколько листов плотно исписанной бумаги и конверт, села на прежнее место и стала писать. Написав, перечитала

раза два, сложила листы, сунула их в конверт, потом вставила туда фотографию с девушками у памятника Пирогову и заклеила своё послание, несколько раз прогладив

рукой по кромке склейки. На внешней стороне конверта написала «Варе». Встала и пошла к роялю. Альфонс прыгнул на стол.

– Ты никак проголодался, мой мальчик? – спросила она кота, – я сейчас дам тебе одну вкусную штучку, зазнайка. Подожди минутку.

Она поправила портрет Рахманинова на стене, который висел рядом с роялем, ей показалось, что он висел неровно. Вернулась к столу, позвонила Варе. Та долго не брала трубку.

– Я… Там, в Париже, когда поедете… Найди детей Зины Осиповой. Они тебя ждут. Не буду тебе мешать. До встречи, детка!

Посидела немного в задумчивости и с лёгкой улыбкой.

Раздался звонок в дверь.

– Кто там?

Кот опять заурчал и ощетинился, спрыгнув со стола.

– Ах, да! Пенсия же сегодня.

Мария Сергеевна пошла открывать дверь.

13. Рекламодатель

Здание редакции находилось недалеко от Таганки в старом производственном цехе швейной фабрики советских времён. Дизайнеры полностью переосмыслили это когда-то унылое пространство и сделали из него хай-тек офис современного журнала о моде и новом взгляде на жизнь. Кирпичные стены, открытые трубы коммуникаций, стекло, белая мебель. И много черно-белых фото «икон стиля» обоих полов, демонстрирующих на разных подиумах одежду коллекций разных годов.

Секретарша шефа, Мирослава, сорокалетняя красотка с зелёными глазам в ультрамодной

одежде, всегда славилась доброжелательством. Она была настолько довольна жизнью и, возможно, самой собой, что её подозревали в лёгком помешательстве. Хотя шеф так не считал, – он работал с ней уже около пятнадцати лет – быстрая, грамотная, прекрасно знает

два языка, верная, да ещё и красотка. Бывает и так.

– Через пару минут примет, – сказала Мирослава Варе, которая ждала в приёмной уже десять минут, – твою статью про веганский ресторан кто только не читал.

– Спасибо, – кивнула Варя, – хозяйка мне звонила, подарила дисконтную карту.

– Вот видишь, какая ты молодец.

В рюкзаке раздался звонок мобильного, но она не стала отвечать.

– Возьми телефон! Мало ли. Никогда не знаешь, кто звонит.

– Потом, – отмахнулась Варя.

– Возьми! Так часто бывает: мы пропускаем самое важное по глупости, а потом не отмотаешь.

Варя послушно достала звенящий телефон, посмотрела на экран и ответила со вздохом.

– Да, ба, что? Только быстро, я на работе. Какая ещё Зина Осипова? Ты о чём, ба? Давай, я приеду – расскажешь. Пока! Целую! – Варя показала Мирославе глазами на телефон, – бабушка.

На секретарском пульте замигал сигнал.

– Да, Зиновий Александрович! Хорошо, – Мирослава отключила связь, – иди!

Варя бросила телефон внутрь рюкзака.

Кабинет шефа был оформлен в виде подиума, где подиум – это длинный прямоугольный белоснежный стол, а на стенах фотообои заполненного зрительного зала. В качестве зрителей в кабинет, точнее, на подиум, смотрели звёзды мирового экрана, коронованные

особы, известные женщины и мужчины. Варя сразу встретилась взглядом с молодым Бельмондо на месте в первом ряду, а по правую руку от него прищурилась Дженифер

Лопес.

Экстравагантный, как всегда, Зиновий Александрович в зелёном шёлковом костюме в китайском стиле сидел за дальним концом стола. Перед ним – открытый компьютер. На

мизинце Зиновия Александровича сиял бриллиантовый перстень. Варе показалось всё это одновременно нелепым, гротескным и зловещим. Она, в сущности, понятия не имела, зачем её сюда вызвали.

– Ты знаешь, что значат для нас рекламодатели? – строго спросил Зиновий Александрович.

Варя решила не отвечать.

– Это наша кровь!

– Я ничего не понимаю… Что-то случилось? – тихо спросила Варя.

– В этом всё и дело, что не понимаешь, Варвара! Ты вообще дура! И пишешь херню!

– Что? Я? – от изумления не хватало воздуха.

– Ты говно, а не журналистка, ты путаешь формат, твою мать! И пугаешь народ своей старомодной заумью. Мне это не на-до! – произнёс он по слогам последнее слово, затем вытащил из кармана платок и громко высморкался, – простудился, чёрт, на скачках. Вали в какой-нибудь литературный журнал, точи стиль и прочее.

– Что случилось, Зиновий Александрович, вы можете объяснить? – Варя растерялась.

– Мало этого, ещё и руки распускаешь с мужиками и позоришь журнал, – он повернул голову в сторону открытого лэптопа и начал читать с монитора: «Распущенная аморальная девица" – это цитата. Я выбираю рекламодателя.

– Это про меня? – рот стал совершенно сухим, а голос хриплым.

– Тут больше никого нет. Ты уволена. Свободна, – Зиновий Александрович уставился в монитор. Суровый и непреступный.

14. Забота

Мария Сергеевна подошла к входной двери и посмотрела в глазок. Открыла.

– Ты? – на пороге стояла улыбающаяся невестка с пакетом из продуктового магазина в руке, – проходи!

Светлана по-свойски зашла в прихожую, сняла обувь, нашла гостевые тапочки. Мария Сергеевна внимательно следила за её движениями.

– Я была в ваших краях, забежала проверить, как вы. Держите! – Светлана протянула пакет, – или давайте я отнесу на кухню и разложу фрукты в холодильнике.

– Нет, оставь, я сама. Спасибо большое. Можем попить чаю или кофе. На работе всё нормально? А то сегодня будни, я, честно сказать, немного удивилась, когда тебя увидела. . – Я в ванную, – Светлана пошла мыть руки.

Разговор не клеился. Мария Сергеевна специально его тормозила, что-то её беспокоило. От Светланы можно было ожидать чего угодно. И всегда надо было успеть защитить своего маленького птенца – Варю.

– Я рада, что у нас будет свадьба скоро, – Светлана сделала новый заход.

Они сидели в гостиной за большим столом, Мария Сергеевна не любила чаёвничать на кухне. Отец отучил. Он очень редко ел на кухне, называя это место «тёмным закулисьем».

– Пусть будет свадьба, – Мария Сергеевна подняла крышку конфитюрницы, – угощайся! Очень вкусное варенье. Соседка мне приносит каждую осень пару баночек. У них на Рязанщине растёт необыкновенная вишня.

– Ой, вы смотрите старые фотографии? – Светлана кивнула на другой конец стола, где ещё лежали фотографии, разложенные по стопкам.

– Да, иногда вспоминаю прожитое. Хотела навести порядок.

Светлана вскочила с места и подошла к фотографиям. Её бесцеремонность не имела границ.

– Чай остынет, – попыталась её вернуть Мария Сергеевна.

– Это Мелехов? – невестка держала в руках фотографию отца.

У Марии Сергеевны сжалось сердце, как будто кто-то вероломно вторгся на её заветную территорию. А так, по сути, и было.

– Красавец! Ничего общего с Сергеем. Ну, то есть совсем другой типаж, – она пробежалась взглядом по остальным фотографиям и вернулась на место, – вы решили, что будете дарить молодым? Может быть, надо помочь?

– Нет-нет, я сама как-нибудь.

– Я, кстати, хотела вас спросить, Мария Сергеевна, про табакерку. Точнее, мы с Серёжей давно хотели спросить, стоит ли держать такую дорогую вещь дома. Всё может случиться, не дай Бог, могут чужие люди зайти, если вдруг…ну, никто же не застрахован. Риски. Семейная реликвия. Сергей мне рассказал некоторые вещи, как она вам дорога, точнее, вашему отцу, и что в ней кроется.

Мария Сергеевна давно так не волновалась. Руки похолодели. Она за этим явилась? Почему вдруг? Мария Сергеевна прилагала максимум усилий, чтобы не сорваться и не выгнать эту хабалку вон, её останавливала только мысль о ссоре с сыном, который всегда будет защищать свою жену. Такое случалось неоднократно. А Лиза ей так нравилась! И как судьба жестоко распорядилась с ней, ушедшей такой молодой! Злой рок. Отец Лизы оставил семью почти сразу после её рождения, а мать тоже умерла от рака, она была родом из отравленного ядерными испытаниями Семипалатинска. Господи, спаси и сохрани! Мария Сергеевна всегда имела в виду эту трагедию и волновалась за Варю. Вместо матери девочка жила вот с этим чудовищем. Незаживающая рана. Зачем Серёжа рассказал про табакерку, да ещё и с подробностями? Почему он такой бесхарактерный? Ведь просила же его – никому. Всегда такой от неё далёкий! Мария Сергеевна была уверена, что сын не хотел трогать эту тему, и вместо него пришла она сама, с пакетом фальшивой заботы.

– Не волнуйтесь оба, я позаботилась об этом, – пусть знают, – она в банке.

– В каком? – не выдержала Светлана. От неё шла такая агрессия, да такая, что Марии Сергеевне хотелось физически от неё прикрыться каким-нибудь волшебным щитом.

– Света, у меня есть сын, и я эти разговоры оставлю для него. Ну, просто так принято, – щитом оставался только её характер.

– Да бросьте! Мы с Сережей одно целое. Я не представляю своей жизни без него. Такого доброго человека второго просто нет. Вы прекрасно его воспитали.

Этого Мария Сергеевна терпеть уже не могла. Она слышала, как колотится сердце. Последнее время она его стала чувствовать.

– Так в каком банке?

– Светлана, ты что, меня хоронишь? – смелости у Марии Сергеевны было не занимать, только вот сил поубавилось. Но она выдержала взгляд.