Из ада с любовью

– Вы боитесь Джона Паяльную Лампу? – доверительно спросил Тони.

– Оставьте меня в покое, я ничего не боюсь! – чуть не выкрикнула она. – Уходите, слышите? Я ничего не знаю! И не собираюсь с вами разговаривать!

Если бы дверь открывалась внутрь, она бы точно захлопнула ее у Тони перед носом… И он отступил на шаг, чтобы позволить ей это сделать. Хлопать дверью миссис Литтл не стала, холодно попрощалась, прикрыла дверь потихоньку – Тони расслышал торопливые удаляющиеся шаги и прорвавшиеся наружу рыдания.

Кухарка Лейберов знала и понимала гораздо больше, чем наивная мисс Флаффи, – и не о преступлении Джона Паяльной Лампы, а о том, почему это преступление произошло. Возможно, ей в самом деле было чего опасаться. «Меня предупреждали»… Не пугали, не угрожали – предупреждали. Джон Паяльная Лампа пришел к Лейберам в тот день, когда у прислуги был выходной, как поступал и в предыдущих случаях. Если он считал, что кухарка слишком много знает, почему выбрал именно этот день? Предыдущие убийства исключали совпадение.

МИ5 тратит сумасшедшие деньги на то, чтобы информация о Потрошителе оставалась слухами и домыслами… И если миссис Литтл сообщит прессе о связи между преступлением на Уайтчепел-роуд и Потрошителем, вряд ли это понравится Секьюрити Сервис. Впрочем, солидные газеты этого просто не опубликуют, а желтым листкам никто не поверит. Выходит, у МИ5 нет никаких причин убивать кухарку. Но и болтать ей тоже никто не позволит – убивать необязательно, довольно припугнуть.

Почему слова о банке Ллойда она посчитала откровенной ложью? Потому что Тони не похож на служащего банка? Скорей всего. Его внешний вид пристал газетчику, а не «белому воротничку». И все же оставалось сомнение: она обратилась к Тони «сэр» – не сочла его ровней себе, а прислуга обычно тонко чувствует, кто к какому социальному слою принадлежит. Интуитивно.

Тони с большим удовольствием поехал бы из Аскота домой – кружным путем, – но ему надо было в Сохо.

***

Повсюду: на улицах, в ресторанах, в театрах, в вагонах сапвея, на вокзалах – появлялся этот маленький, черномазый, хромой отставной лейтенант, странно болтливый, растрепанный и не особенно трезвый – настоящий тип госпитальной, военно-канцелярской или интендантской крысы. Он являлся также по нескольку раз в Темз-хаус, в комитет Ветеранов, в полицейские участки, в комендатуру, в Адмиралтейство и еще в десятки присутственных мест и управлений, раздражая служащих своими бестолковыми жалобами и претензиями, своим унизительным попрошайничеством, армейской грубостью и крикливым патриотизмом.

Время от времени отставной лейтенант из разных почтовых отделений посылал телеграммы в Гонконг, где служил пятнадцать лет назад и был ранен, и все эти телеграммы выражали глубокую заботливость о каком-то тяжело больном ребенке, вероятно, очень близком сердцу отставного лейтенанта по имени Бэ́зил Фи́шмангер.

Глава 6

в которой полковник Рейс убеждается в национальной принадлежности Кейтлин Кинг, а Тони Аллен встречается с Салли Боулз

К пяти вечера из Лондонского госпиталя полковнику Рейсу пришло сообщение, полностью подтвердившее его предположение, а к шести явились и агенты с подробным докладом.

Кейтлин Кинг была немкой. Скорей всего, уроженкой Кенигсберга – один из агентов был лингвистом, специализирующимся на немецких диалектах, и его мнение полностью подтверждало присланные из Берлина сведения. Ничего нового полковник для себя не открыл. Однако в докладе была информация поинтересней: вместо акушерки в помощь врачу госпиталь выделил пожилого доктора, никогда не состоявшего в его штате. И фамилии этого доктора агенты почему-то так и не узнали. Да, Секьюрити Сервис просил неболтливую акушерку, которая не станет распускать по госпиталю сплетни, но не имел в виду дипломированного врача общей практики на заслуженном отдыхе. Полковник подозревал, что доктора к миссис Кинг приставил вовсе не госпиталь, а другая правительственная служба, не менее секретная, чем МИ6.

Полковнику показалось забавным, что первоначально пожилой доктор назвал миссис Кинг телеграфисткой. И конечно, агенты поинтересовались, с чего он это взял, и доктор указал на ее профессиональное заболевание – контрактуру соответствующего сустава. Эта информация тоже полковника не удивила: если внедрять агентов, то профессионалов. Можно было смело писать доклад директору Бейнсу – относительно супругов Кинг, конечно. То, что Аллен приехал в госпиталь и не скрываясь справлялся о Кейтлин Кинг, могло быть истолковано двояко: или он абсолютно чист и понятия не имеет о том, с кем имеет дело, а супруги Кинг завели знакомство с ним, рассчитывая на получение информации, или он работает вместе с ними и не догадывается, что они на крючке у МИ5. Или догадывается?

Полковник склонялся ко второму. Обнаруженный беспроводной телеграф, профессиональное заболевание миссис Кинг – весьма вероятно, что супруги Кинг лишь осуществляли связь Аллена с Берлином. А на случай их провала у немецкого агента должен быть предусмотрен запасной вариант связи. И нетрудно было догадаться, что это за вариант. Рейс усмехнулся и вызвал секретаря: пожалуй, имеет смысл в ближайшие дни присмотреть за Салли Боулз. И начать следует немедленно.

Он уже собирался отправиться домой, удовлетворенный результатами проделанной работы, когда ему сообщили еще один немаловажный факт: в МИ5 поступило сообщение от некой миссис Литтл. Полковник никогда не узнал бы об этом «сигнале», если бы один из агентов не вспомнил, что МИ5 совершенно случайно занимается еще и контрразведкой… И контрразведку интересуют люди, сующие нос в дело Звереныша.

Не было никаких сомнений, что кухарку Лейберов посетил именно Аллен, но полковник все равно отправил к ней человека с дагерротипом: хотя бы эту информацию можно подать Бейнсу как факт, а не как домысел. После встречи Аллена с кухаркой первое предположение (по которому он чист) можно было снять со счетов. Ну или перевести в наименее вероятные.

Полковник засомневался: а не рассмотреть ли третье предположение, мотивирующее поведение Аллена? Еще одно «или». И пожалуй, директору Бейнсу следует об этом «или» узнать.

***

Салли как всегда, появилась на сцене полуголой – для чопорной Англии, где еще десять лет назад показать щиколотки считалось верхом бесстыдства, ее сценические костюмы отличались редкой смелостью. Танец был не менее непристойным, потому публика и выла восторженно, стоило конферансье объявить ее выход.

Тони заглянул в «Кит-Кат» довольно рано – представление только начиналось – и сидел в темном углу за столиком, потягивая горький коктейль и подумывая о глотке чего-нибудь покрепче. Спать хотелось невыносимо. Салли не могла его видеть – ей в лицо светили мощные газовые лампы.

Вообще-то Тони любил девок покруглей и помягче, но эти подвязки на чулках, выставленные на всеобщее обозрение, в первый раз вскружили ему голову не хуже, чем стакан джина. А зовущие движения и теперь приводили в приподнятое настроение. Махонькая, худенькая, вовсе не красавица – Салли была непостижимо хороша именно первобытным, звериным бесстыдством. Тони не питал иллюзий, отдавая себе отчет в том, что далеко не единственный герой ее романа, но в глубине души ощущал над прочими зрителями некоторое превосходство: в отличие от них, он на Салли не только смотрел. Это заводило: сидеть, покуривать, тянуть коктейль, поглядывая на сцену, – наравне со всеми, а на самом деле ждать, когда она закончит петь для всех.

– Тонкин, привет! – пропела Салли, залетая в гримерку. – У меня сейчас еще один выход, а потом я свободна целых сорок минут. Не вздумай уйти!

Она скинула тряпочку, едва прикрывавшую ее наготу, и принялась прыгать на одной ноге, стягивая чулок. Вдвоем в гримерке они еле помещались, и Тони придержал ее под локоть.

Вблизи ее блеск не так ослеплял, как со сцены, – девушки с таким образом жизни, который вела Салли, быстро увядают. Ей было всего двадцать четыре, а выглядела она на десяток лет старше: желтые от папирос пальцы, худущие сморщенные руки, сухие узловатые мышцы, прикрытые еще не дряблой, но уже и не гладкой кожей, сетка голубых вен на голых ногах. Сценический грим на расстоянии вытянутой руки казался надетой клоунской маской.

Когда-то она мечтала стать театральной звездой и теперь время от времени со смехом говорила о собственной наивности, но Тони знал, что Салли до сих пор ходит на кастинги и просмотры – уже без особенной бравады, но с затаенной в глубине души надеждой. Она давно оставила попытки подцепить какого-нибудь режиссера и переключилась на старых сладострастных меценатов, но и тут не добилась желаемого – меценаты в лучшем случае готовы были заплатить за ужин, но не больше. Будущее Салли было ближе и страшней, чем у Киры, и она прекрасно его себе представляла. Ее неизменный оптимизм становился все более и более циничным – но не иссякал.

– Не уйдешь? Гляди, какая шляпка. Мне идет, правда? – Шляпку она надела раньше всего остального и начала натягивать белые чулки вместо снятых черных. – Можешь тут пока посидеть. Или лучше посмотри, как я буду петь, это возбуждает. Черт, мне надо хоть чуть-чуть выпить. Там под трюмо бутылка, дашь мне глоточек? Иначе я просто умру. Посмотри, швы ровно?

Салли на секунду повернулась к нему спиной, продолжая возиться с подвязками. В бутылке под трюмо был неплохой виски, но, увы, на самом дне. Она успела сделать глоток и выдохнула:

– Все, я бегу.

Из-за кулис смотреть на ее «песенку» было неинтересно, и Тони спустился в зал – чтобы заказать бутылку виски и большое пирожное с кремом.

С пирожным он угадал: вернувшись в гримерку, Салли начала именно с него, а не с выпивки. Она всегда хотела есть – жизнь ее не баловала.

– Тонкин, ты прелесть, – бормотала она с набитым ртом. – Обожаю крем. А чего ты хромаешь? Опять врезался в стенку на своем ужасном байке? Кстати, у меня есть такие сигареты! Один старый херр привез из Голландии специально для меня, представляешь? В ящике лежат, попробуй – это потрясающе.

Тони прикрыл дверь в гримерку – Салли восторженно закатила глаза.

– Мне нравится, как решительно ты это делаешь, – продолжила она, не успев проглотить. – В этом есть что-то варварское. О, я недавно читала комиксы про парня, который все детство провел с обезьянами, – это потрясающе! Он был такой огромный! Не расстраивайся, мой сладкий, ты тоже ничего… Всяко лучше того старого херра, что привез мне сигареты.

Она рассмеялась, и Тони подумал, что успеет вставить два слова в ее звонкий щебет.

– Мне надо кое-что передать Максу.

– Отлично! Мне как раз ужасно нужны деньги. Давай быстренько, пока я не доела пирожное. Или лучше сам сунь это куда-нибудь.

Тони положил рулончик с телеграфной ленточкой в ящик трюмо.

– Тонкин, признайся: ты бы не пришел, если бы не эта ерунда.

– Если бы не эта ерунда, я бы пришел завтра. И попозже вечером.

– Приходи и завтра тоже. Но ты же не уйдешь вот прямо сейчас, правда? Я думала, мы как раз успеем перепихнуться. По-моему, это потрясающе: заниматься любовью в неположенных местах и когда совершенно нет времени! Ты не находишь?

– Я только это и делаю… – проворчал Тони.

– Неправда. Месяц назад мы провалялись в постели целое воскресенье.

– Это было три месяца назад…

– Разве? Ну и пусть три месяца, какая разница?

В отличие от Киры, Салли он блажью не считал, и хотя спать с ней было вовсе необязательно, но, в общем, желательно.

***

Совсем холодно. Совсем-совсем. Где тепло, там видно, даже если тихо. А где не видно, там холодно. Если тепло, то может стать светло сразу. Нельзя там, где было тепло, а стало холодно и мокро. Злой мужчина ждал опять. Он пахнет неедой. Большие мужчины – страшно. Добрый мужчина тоже пах неедой, но был добрый. Хочется еды. Любой еды, белой или красной. Совсем хочется. Надо спать и нельзя спать, потому что страшно и надо тихо. Надо тепло, надо еды и надо спать. Надо где тепло и не видно. Добрых нет никого. Никого нет добрых! Надо тихо, а хочется громко. Раньше, если громко, были добрые. Только злая женщина была злая. Сейчас надо тихо, потому что добрых нет. Злая женщина, когда громко, закрыла дышать, и стало тихо. Надо дышать всегда. Если не дышать – так нельзя, нельзя! Мокро в глазах и очень хочется громко. Мокро в глазах можно, но надо тихо.

***

Стоило заехать на Уайтчепел-роуд, попытаться выследить Джона Паяльную Лампу, но Тони так хотел есть и спать, что отложил это на следующую ночь. Он и без того добрался до дома ближе к полуночи.

Кейт родила девочку. Роды прошли без осложнений, и мать, и ребенок здоровы – возле автоматона Тони нашел ленточку телетайпограммы от девушки из Лондонского госпиталя. Но все ли прошло так, как планировали они с Эрни? Подумалось, что доктор с механистической рукой это знает. Так же как парни из МИ5, которых Тони встретил в вестибюле родильного отделения.

Он был уверен, что уснет сразу, едва голова коснется подушки, и почти так и вышло, как вдруг в полусне перед глазами возник образ доктора с механистической рукой, его неподвижное безбровое лицо, внушающее и ужас, и любопытство. Это было похоже на толчок изнутри, от которого слетел сон, и Тони начал думать, почему лицо доктора кажется ему знакомым: это представилось вдруг важным. Он мысленно нарисовал на лице брови и ресницы и…

Старый дагерротип в старой газете. Пожелтевшая от времени бумага, предназначенная на растопку кухонной печи. Тони вырезал статью с дагером и хранил у себя в тумбочке – о знаменитом литераторе W., на весь мир прославившем своего друга-сыщика. Его «Записки» Тони перечитывал с восторгом множество раз – до того, как они попали ему в руки, он не понимал, зачем люди читают книги. Может быть, именно поэтому он поклонялся не столько главному герою «Записок», сколько их автору, совершившему столь серьезный перелом в его образовании. Тони было пятнадцать лет, он давно не чувствовал себя мальчишкой, более того – он им и не был. Он мог рассказать доктору W. о жизни гораздо больше, чем тот знал, о преступлениях и преступниках в том числе, – но истории Тони были серыми, примитивными и прозаическими, полными цинизма, крови и жестокости, потому «Записки» на их фоне выглядели захватывающими, но все же сказками. Прекрасными сказками о джентльменах викторианской Англии, где даже преступления совершались красиво и умно́ – не пьяные драки, не гоп-стоп и не разбой. Хитрые отравители, стрелки́ из духовых ружей, изощренные шантажисты – и никаких форточников, щипачей и мокрушников.

Доктор W. для всех был символом Викторианской эпохи, которая ушла безвозвратно, закончилась больше тридцати лет назад. А значит, ему теперь было далеко за восемьдесят. Однако врач, которого Тони встретил в Лондонском госпитале, выглядел лет на тридцать моложе и мало напоминал старую развалину, даже наоборот. И если доктор W. стал универсальным солдатом еще до войны, то все совпадало, только верилось в это с трудом.

Сна не осталось ни в одном глазу, и Тони сел за автоматон – поискать в справочниках, что сталось с доктором W. и где он теперь проживает. Нашел, и поразительно быстро: доктор жил в двух шагах от Пекла, возле доков – на яхте «Королева Мария», принадлежащей сэру Ш., вместе с самим сэром Ш., его секретарем, мисс Хадсон, и капитаном яхты, мистером Коулом. Тони показалось, что он попал в сказку, – только вовсе не тем путем, каким когда-то хотел в нее попасть…

***

Предательство проникло и в церковь – Сатана знал, откуда начинать завоевание города. Сам епископ Кентерберийский благословил богопротивные действа: возвращение к жизни мертвых тел – а ведь души их уже взлетели к Господу! – и превращение нечистых скотов, не обладающих душами, в подобие людей. Кто, как не Диавол, способен так надругаться над Божьими замыслами – сотворить тело без души?

Преподобный Саймон не изменил ни вере, ни самому себе. Не поддался дьявольскому искушению, не закрыл глаза на козни Князя мира сего – воистину, имя которому Легион. Преподобный не рассчитывал победить, не питал напрасных надежд и не вынашивал невыполнимых замыслов. Но однажды под звон колоколов услышал глас Бога – Он подсказал, что нужно делать, Он благословил Саймона Маккензи, Он дал ему и право, и силу, и неуязвимость. С тех пор преподобного вела Божья Длань, оберегала от приспешников Нечистого, укрывала от заблудших и обманутых, готовых по недомыслию помешать Его промыслу. Вера содействовала делам его, и делами вера стремилась к совершенству. Преподобный Саймон чуждался гордыни, считая миссию свою малой толикой в борьбе с врагом рода человеческого.

***

Наутро полковник Рейс получил исчерпывающие доказательства причастности Аллена к немецкой разведке: в телеграфной ленточке, которую он оставил Салли Боулз, содержалась шифрограмма. Ленточку тщательно дагерротипировали, и теперь в Комнате 40 лучшие криптоаналитики Великобритании бились над расшифровкой сообщения Аллена. И хотя полковник не надеялся на результат, его это нисколько не расстраивало: и без содержания шифрограммы информации было достаточно.

Вряд ли Салли Боулз была немецкой шпионкой – скорей всего, Максимилиан фон Хёйне ей просто платил. Профессионал не бросит переданное сообщение в ящике трюмо без присмотра. Профессионал заметит слежку и попытается уйти от «хвоста». Профессионал обладает не только специальными навыками, но и внутренним чутьем, интуицией. Мисс Боулз была пустоголовой шлюшкой, а не шпионкой, а потому в тот же вечер, не дожидаясь подходящего времени, отправилась…

На этом отчет обрывался. В нем был указан лишь факт передачи ленточки с шифровкой, а кому и где – не упоминалось. Полковник вызвал двоих агентов, осуществлявших слежку: один из них вел мисс Боулз до пересечения Риджент-стрит и Пикадилли, а второй лишь пожимал плечами и говорил, что ему приказали молчать, а также испортили сделанные дагеры. О том, от кого поступил приказ, ему приказали молчать тоже. И вряд ли это были сотрудники Секьюрити Сервис, потому что лицо агента выражало ужас, а не опасения потерять место.

Полковника эта история привела в крайнее раздражение, и он решил, что пора лично встретиться с директором Бейнсом: доложить о своих соображениях и о спицах, которые военно-воздушная разведка вставляет в колеса МИ5.

Бейнс не удивился, а расхохотался.

– Остыньте, Рейс! – произнес он сквозь смех. – Сию пикантную сплетню знают все, кроме вас. Ваша шлюшка направилась ни больше ни меньше в Букингемский дворец, где встретилась с Уоллис Симпсон. Здорово, да? Любовница Его Величества передает шифрограммы в Берлин, не вылезая из королевской постели! Но смешно не это – смешно то, что она передает их вместо бывшей официантки, так внезапно решившей родить. И приносит ей шифровку дешевая продажная девка, которая полуголой пляшет перед низкосортной публикой! Скажите, Рейс, о какой государственной безопасности мы после этого говорим? Что мы с вами вообще здесь делаем?

– Но почему тогда Адмиралтейство… – начал полковник, но Бейнс его перебил:

– Они все еще надеются сохранить роль миссис Симпсон в тайне. Потому что господин Уинстон продолжает считать Германию нашим врагом номер один и безуспешно пытается убедить правительство в том, что политика умиротворения кайзера не принесет нам ничего хорошего. Но мы с вами работаем не на Уинстона, а на правительство. А потому закроем глаза на этот маленький пикантный момент и продолжим в том направлении, в котором начинали. Вы отлично поработали, полковник. Я думаю, можно потихоньку начинать операцию «Резон». Для начала дайте необходимые инструкции кухарке Лейберов. Только поговорите с ней сперва, выясните, на что она способна.

– Мне показалось, она не последует нашим инструкциям. Ее напугали люди из Адмиралтейства.

– А знаете что? – Бейнс прищурился. – Давайте подыщем ей место на каком-нибудь нашем объекте. С условием, конечно, но чтобы ей было гораздо легче выполнить наше условие, чем отказаться от места. А? Хорошая идея?

Он потер руки, довольный собой. Но полковник беспокоился о другом.

– Сэр, я должен вас предупредить, – кашлянул он. Ему подумалось вдруг, что Бейнс к нему не прислушается. – Мне кажется, что доказательства сами упали нам в руки – слишком уж легко и быстро это произошло.

– И что? Операция «Резон» в некотором роде двухсторонняя. Не забывайте, что немецкая шпионка спит с нашим королем. Немцы так же заинтересованы в успехе операции «Резон», как и мы, – если они догадываются о наших замыслах, нам это только облегчает задачу. Соблюдем внешний «этикет» и не позволим нашим врагам обвинить нас в пособничестве кайзеру.

– В том-то и дело… – Полковник кашлянул еще раз. – Я думаю, что Аллена нам могли подсунуть нарочно. Выдать его за немецкого агента…

– А заодно супругов Кинг, девку Боулз, Максимилиана фон Хёйне и любовницу короля?

– Не совсем так. Возможно, зная о том, что супруги Кинг немцы, Аллен втерся к ним в доверие, убрал Эрни Кинга и выдал себя за немца его жене.

– А она, такая глупышка, сразу признала в нем нового руководителя? Вы параноик, Рейс. И кого, по-вашему, мог бы представлять Аллен?

– Второе бюро, разумеется. Это наиболее вероятно. Вряд ли американцам захочется сорвать наши переговоры с кайзером.

– Я не сомневаюсь, что лягушатники приложат все усилия, чтобы устроить Великобритании выволочку за нарушение Версальских соглашений. Но посмотрите на Аллена и на любого француза – арийской внешности Аллена позавидует и фон Риббентроп.

– Во Втором бюро сидят не идиоты – они нашли человека с подходящей внешностью, – пожал плечами полковник.

– Аллен является внештатным сотрудником военного министерства уже два года. Вы полагаете, лягушатники прознали об операции «Резон» за несколько лет до ее начала?

– Аллен может быть завербованным агентом.

– Не смешите меня, Рейс. С такой биографией – да еще и завербованный агент? – Бейнс захихикал, считая, что удачно пошутил.

***

Тони маялся от безделья на Рита-роуд, когда в машинный зал робко протиснулся Чудо-малыш. Они были знакомы еще по Кембриджу, причем формально Малыш учился в Королевском колледже, но посещал лекции университета. Понятно, что студенты относились к нему немного свысока, к тому же мальчик выглядел моложе своих лет и чем-то неуловимо напоминал девочку. Он и теперь напоминал девочку: ужимками и взглядом снизу вверх. Обладая поистине экстраординарными математическими способностями, этот паинька был, мягко говоря, абсолютно неприспособлен к жизни. А если выражаться прямо – иногда вел себя как полный идиот4. Пожалуй, Тони поступил с ним жестоко, но раскаивался не сильно.

– Тони, привет… – робко начал Малыш.

– Привет, привет, – усмехнулся тот.

– Я пришел посоветоваться. Ты сказал, чтобы я советовался с тобой в таких случаях…

Чудо-малыш работал в Комнате 40 и считался там гением криптоаналитики. Впрочем, Тони не отрицал его выдающихся способностей.

– Ну да. Что-то интересное?

– Я не уверен. Думаю, это криптостойкая система со статистически надежным ключом. Но ты ведь говорил, чтобы я советовался…

– Давай посмотрю.

Чудо-малыш принес шифрограмму с телеграфной ленточки, которую Тони оставил у Салли в ящике трюмо. До чего же умница этот пай-мальчик! Верней, до чего же он глуп… Неужели он в самом деле верит в то, что передает Тони информацию, интересную с точки зрения математики? Или у него в глубине души брезжат сомнения насчет мотивов Тони? Несмотря на сексуальные пристрастия, Чудо-малыш был истинным и весьма горячим патриотом, гордился работой в Комнате 40 и считал ее исполнением гражданского долга.

Дело в том, что однажды после лекции этот дурачок попросил Тони проводить его до кампуса – и Тони, уверенный, что речь пойдет о математике, на голубом глазу согласился! А в результате оказался в столь идиотском положении, о котором до сих пор вспоминал с содроганием. Нет, выяснилось, что о математике речь не пойдет, – пай-мальчик заговорил о том, что ему нравятся такие вот неотесанные парни из низов. А Тони-то из кожи лез вон, чтобы никто не счел его «парнем из низов», но выяснилось, что Малыш чует такие штуки сердцем (или другим органом чувств, более соответствующим ситуации). Если бы на месте Тони был менее «отесанный» парень, он бы непременно дал пай-мальчику в зубы – за оскорбление. А джентльмен должен холодно и вежливо раскланяться, не опускаясь до объяснений, – Тони так и поступил. Однако слишком уж лакомым казался кусок, слишком уязвимым и при этом подающим большие надежды был Чудо-малыш, чтобы упустить его из виду. И через два года, застукав пай-мальчика за уголовно наказуемым грехом, Тони прикинулся поборником морали и пообещал сообщить об увиденном в колледж. Чудо-малыш клялся, что сделает для Тони что угодно, лишь бы загладить вину! И вот уже три года ее заглаживал, развлекая Тони шифровками, проходящими через Комнату 40. И делал вид, что верит в исключительно математический интерес и чистую мужскую дружбу между двумя криптоаналитиками.