Кто и как развалил СССР. Хроника крупнейшей геополитической катастрофы ХХ века

В этой поездке он намеревался вести себя и выглядеть по-новому. Вот почему впервые на борт президентского самолета были приглашены журналисты, не сразу поверившие своей профессиональной удаче.

Ночной полет в Сибирь был долгим. Вскоре после взлета журналистов пригласили в президентский салон. Именно тогда в двухчасовой исповедальной беседе Горбачев произнес слова, которые могли бы стать девизом его уникальной политической карьеры:

– Совесть моя чиста. Впервые в истории страны была предпринята попытка ее цивилизованно очеловечить… Главное – это то, что этап разрушения закончился, демократы взяли верх. Теперь более ответственная и трудная задача: созидание.

И начал перечислять: надо сделать первое, второе… четвертое…

Один из журналистов удивленно спросил:

– Где же вы это все хотите сказать?

Горбачев помолчал, потом неожиданно грустно усмехнулся и ответил:

– А нигде…

В один из таких откровенных разговоров Горбачев вспомнил свою недавнюю встречу с президентом США. Буш засыпал его вопросами:

– Каковы реальные шансы, что Ваш замысел удастся осуществить? Как надо расценивать действия Украины? Как воспринимать последнюю речь Ельцина о сокращении в десять раз общесоюзного МИДа? Не собирается ли он подрезать Вам крылья?

Горбачев ответил на вопросы вопросом:

– Скажите, Джордж, вы восемь лет были вице-президентом, четвертый год на посту президента. Все это время мы с Вами знакомы. Был ли за эти годы хотя бы один случай, когда бы я дал слово и не сдержал его?

Буш ответил сразу, без колебаний:

– Нет, ни разу.

Горбачев удовлетворенно кивнул и закончил:

– А вот мне во взаимоотношениях с республиканскими лидерами нередко приходится сталкиваться с обратным. Такова специфика момента, который мы переживаем…

Он многое рассказал о себе в ту ночь журналистам и под конец беседы на вопрос, как относится к его работе мать, ответил:

– Наверное, как любая мать на ее месте. Она мне не раз говорила: «Зачем ты связался со всем этим…»

Встречи с журналистами во время многочисленных переездов и перелетов создавали у Горбачева ощущение, что через них он постоянно говорит со всей страной. Но это было уже не так. Его выступления перед рабочими, депутатами и военными в Иркутске, учеными и чабанами Кыргызстана едва достигали Москвы и в куцем, лаконичном виде излагались газетами. Пресса не скрывала подозрительного отношения к истинным мотивам поездки президента, усматривая в ней продолжение политического противостояния Горбачева с Ельциным. Информацию о поездке «Известия» опубликовали под заголовком: «Битва за Москву: Ельцин в Германии, Горбачев в Сибири, народ в очередях»…

Так случилось, что самолет Горбачева возвращался в Москву из Бишкека за час до прилета Ельцина на этот же аэродром из Германии. Возник, как иногда говорят, «дипломатический момент». Дисциплинированный поверенный в делах ФРГ, заранее прибывший во Внуково-2 для встречи Ельцина, не знал куда спрятаться.

В правительственном аэропорту было холодно – почему-то не включили отопление. Встреча Горбачева с ближайшим окружением (обычно оформлявшаяся как заседание политбюро) из-за холода и неумолимо, как шаги командора, приближавшегося самолета российского президента была скомкана. Собеседники рассеянно слушали президента, воодушевленно рассказывавшего о результатах поездки, и разъехались с облегчением.

Через два дня Горбачеву предстояло пройти главное испытание – решающее заседание Госсовета, назначенное для парафирования текста Союзного договора…

Ново-Огарево, 25 ноября 1991 года

Этот день, который мог стать датой рождения нового Союза – с самого утра характеризовала атмосфера торжественной приподнятости. В преддверии Госсовета, на котором президент и республиканские лидеры должны были парафировать согласованный текст будущего договора, протокольная и хозяйственная службы развили бурную активность. По аналогии с подписанием Договора об экономическом Сообществе они планировали организовать такую же пышную публичную церемонию. Для этого в Ново-Огарево был доставлен уже сослуживший свою службу круглый стол, обрамленный флажками различных республик. Туда же были подтянуты телевизионные камеры, приглашены журналисты.

Казалось, организаторы предусмотрели все… Но праздника не получилось. Что же произошло в Ново-Огареве, за две недели до Беловежской Пущи?

Версия Горбачева

М. Горбачев: – В канун референдума на Украине ситуация быстро менялась. Я вновь и вновь ссылался на состоявшуюся 14 ноября 1991 года договоренность с семью республиками, приводил аргументы в пользу союзного конфедеративного государства. Дискуссия дошла до такого накала, что я сказал: хорошо, я уважаю вашу позицию, но согласиться не могу. И пошел к себе в кабинет, предоставив коллегам сделать выбор без меня.

Через какое-то время ко мне пришли Ельцин и Шушукевич. Принесли проект решения Госсовета относительно проекта Союзного договора, в принципе – в том виде, в каком он был согласован 14 числа. Там, как известно, речь шла о том, что Союз Суверенных Государств – это конфедеративное демократическое государство. Я внес свои замечания в проект решения, Ельцин и Шушкевич согласились, мы вернулись в зал заседания, продолжили обсуждение, редакционную работу над проектом решения Госсовета. Затем все расписались. В этом решении было сказано: «…направить разработанный Госсоветом Договор на одобрение парламентов», имея в виду затем после этой процедуры окончательно подписать Договор…

Должен, однако, признаться, что дискуссии и вообще то, что произошло на Госсовете 25 ноября, оставили у меня на душе тяжелый осадок. Мне показалось, что не зря Б. Ельцин, отбросив нашу договоренность по главным вопросам нового Договора, вдруг публично вытащил на свет Божий тезисы из прошлого, опрокидывающие все согласованные положения…

Версия Ельцина

Б. Ельцин: – Драма наступила 25 ноября, когда в Ново-Огареве, открывая очередное заседание глав государств, Горбачев сообщил прессе, что участники встречи собрались для парафирования договора. На самом деле договор еще не был готов к парафированию…

Заявление Горбачева о парафировании заставило руководителей республик внести коренные поправки в текст договора. Главным образом они касались смещения оставшихся полномочий от центра к республикам. Президент СССР пытался сначала мягко уговаривать, потом стал нервничать, раздражаться. Его слова не помогали, лидеры республик упрямо требовали все большей независимости от центра, ни мягкость, ни настойчивость, ни жесткость Горбачева уже ничего не могли сделать с почувствовавшими вкус свободы руководителями союзных республик. Когда Горбачев в очередной раз попробовал настоять на своей формулировке и снова все дружно как один ее отвергли, он не выдержал – вскочил из-за стола и выбежал из зала заседаний.

И именно в этот момент, когда на какое-то время в зале наступила тяжелая, гнетущая тишина, все вдруг поняли: здесь мы собираемся в последний раз. Ново-огаревская эпопея подошла к концу. И в этом направлении движения нет и не будет. Надо искать, придумывать что-то новое.

Оправившись от удивления и растерянности, все потихоньку заговорили. Скандал никому не был нужен. Внизу журналисты с нетерпением ждали известий с заседания, обещавшего стать историческим. Уже понятно, что историческим оно не будет, но хотя бы приличную мину необходимо соблюсти. Убежавшего президента надо вернуть. Никому не хотелось этого делать. Попросили меня и Шушкевича сходить за ним. Мы поднялись, пошли в его кабинет, сказали: «Михаил Сергеевич, давайте работать, надо же вместе искать выход». Он, видимо, ждал нашего прихода, тут же встал, пошел с нами. Заседание продолжилось.

Компромиссный проект, который мы приняли, никто подписывать не стал. По сути, это и был приговор ново-огаревскому документу. Официальная версия была следующая: договор отправляется на обсуждение Верховных Советов республик, и после одобрения ими проекта он официально будет подписан главами республик и Президентом СССР.

В отличие от прошлых встреч на пресс-конференцию никто из нас не пошел. Горбачев один выступил перед журналистами, рассказал об успехе прошедшего заседания, сообщил, что 20 декабря, он надеется, новый Союзный договор будет торжественно подписан…

А события следующих дней еще острее изменили ситуацию. 1 декабря на Украине состоялся референдум, на котором народ республики единодушно проголосовал за свою независимость. Затем Леонид Кравчук однозначно заявил, что его страна не будет участвовать в ново-огаревских договоренностях. Это была уже окончательная жирная точка в длинной истории горбачевской попытки спасти разваливающийся Советский Союз…

Версия Бурбулиса

Г. Бурбулис: – Для руководящего эшелона российских лидеров, поднятый августовской революцией к власти, искусственность и временность союза с Горбачевым была очевидна с самого начала. Рано или поздно к этой мысли должен был придти и сам Ельцин: не только не уступать власть союзному президенту, но и не делить ее с ним. После того, как он естественным образом утвердился в этом, остальное уже было делом более или менее умелой тактики.

Разумеется, идеальным для российского руководства было бы заполучить «алиби» в вопросе о его отношении к судьбе Союза. Первый приход Ельцина на заседание Госсовета со сравнительно «мягкими» поправками к согласованному с ним самим проекту Союзного договора имел целью прозондировать ситуацию и попробовать достичь этого с минимальными для престижа и репутации российского лидера издержками.

Такой «минимальный» вариант Ельцину не удался. Врученные ему поправки, предполагавшие отказ от единой союзной Конституции и общенародно избираемого президента, не принесли окончательного разрыва с идеей единого централизованного государства. Аппаратное тактическое мастерство Горбачева не только сохранило концепцию союзного государства, но привело к тому, что не кто иной, как сам Ельцин, оповестил страну и весь мир о предполагаемом образовании единого конфедеративного государства.

После возвращения российского президента с этого заседания перед лицом неотвратимого укрепления позиций союзного президента, в которому к тому времени вновь вернулись такие «киты» первого этапа перестройки, как Яковлев и Шеварднадзе, мы решили поднять ставки и убедили своего президента забрать обратно на очередном заседании Госсовета то, что он неоправданно великодушно «подарил» Горбачеву на предыдущем…

Версия Грачева

А. Грачев (в тот период – пресс-секретарь президента СССР): – Заседание Госсовета 25 ноября началось с сенсационного заявления Ельцина о том, что в российской позиции возникли «новые моменты», которые не позволяют ему парафировать проект договора в представленном виде. «Разговоры в комитетах Верховного Совета показывают, что российский парламент не готов ратифицировать концепцию единого союзного, даже конфедеративного государства. Нас больше устроила бы формула Союза как конфедерации демократических государств. Давайте вернемся к этому вопросу или отразим оговорки России в отдельном протокольном заявлении».

Горбачев не мог поверить своим ушам:

– Но тогда мы опрокинем то, о чем уже договорились. Мы ведь в прошлый раз несколько часов обсуждали все эти формулировки. Оповестили страну о том, что выработали сообща. Начинать все сначала просто несолидно, не говоря уже о том, что у нас есть вполне определенный мандат съезда.

На выручку Ельцину поспешил В. Шушкевич – тот самый, кто был инициатором предложения о парафировании текста президентами для того, чтобы гарантировать его безболезненное «прохождение» через парламенты. Сейчас его аргументация была совсем иной: мы не успели показать текст будущего договора в комиссиях парламента. По одной этой причине там могут найтись недовольные. Давайте отложим парафирование.

Горбачев наконец понял, что ему противостоит согласованная позиция по крайней мере нескольких республиканских президентов, и решил принять бой:

– То, что вы затеваете, – сказал он, обращаясь к Шушкевичу, но на деле адресуя свои слова Ельцину, – это не просто проволочка. Вы отвергаете то, о чем все договорились, разрушаете саму основу будущего документа.

Вокруг антагонистических позиций Горбачева и Ельцина начали складываться свои альянсы. Первым на стороне союзного президента выступил вице-президент Казахстана, заменявший на этом заседании Назарбаева:

– Мы за формулу, согласованную на прошлом заседании, то есть за конфедеративное союзное государство, а не за какое-то облако в штанах.

По другую сторону в лагере Ельцина развернул свой штандарт узбекский лидер Каримов:

– Нельзя парафировать этот текст до тех пор, пока его не обсудили в комиссиях парламента.

Было забавно наблюдать, как быстро вчерашние партийные самодержцы научились пользоваться механикой демократии для политической игры и усиления своих позиций в противостоянии центру.

Горбачев решил идти ва-банк:

– Если с этого заседания выйдем без парафированного общего текста, последствия могут быть непоправимыми. Страна находится в хаосе, а вы начинаете маневрировать.

Белорусский лидер постарался снизить уровень противоборства с политических высот до почти технического уровня. По его словам, все дело сводилось к отсрочке «на каких-нибудь 10 дней» процедуры парафирования текста, в который в любом случае не будет внесено существенных изменений. После этого «Белоруссия без проблем подпишет и ратифицирует договор».

Был ли он к этому времени в курсе того, что через 10 дней сама перспектива дальнейшего существования Союза будет перечеркнута во время совещания трех президентов, которое состоится на его территории, а сам он неожиданно станет «управляющим делами» нового образования, создаваемого на месте Союза?

Ельцин в этой ситуации несколько «сдал назад», объяснив, что речь не идет об отказе от согласованного текста – его можно направить все республикам, сопроводив лишь протокольной записью с новыми замечаниями. Похоже, его заботила необходимость во что бы то ни стало выполнить имевшийся у него мандат.

Как всегда в подобных случаях, ощутив неуверенность в позициях своих оппонентов, Горбачев немедленно повысил ставки:

– В таком случае я вижу свою роль исчерпанной, но предупреждаю: то, что вы делаете, нанесет огромный ущерб стране и нашему государству.

Перед лицом этого непредвиденного поворота событий члены Госсовета, включая Ельцина, начали его успокаивать: не надо, мол, горячиться и излишне драматизировать ситуацию – ведь в конце концов текст, представляемый в республиканские парламенты, будет прежним.

Прежде чем дать себя уговорить, Горбачев выдвинул свои условия: обратиться к парламентам и стране надо с единым документом. Кроме того, члены Госсовета должны взять на себя обязательство защищать и отстаивать его в ходе обсуждения. В этом, и только в этом случае он считал возможным заменить парафирование текста принятием общего решения по данному вопросу членами Госсовета.

Началось уточнение деталей компромисса. Ельцин предложил в решении Госсовета упомянуть об «одобренном в принципе» тексте договора, доводку которого можно поручить делегациям отдельных республик.

Шушкевич решил подпустить демократическую нотку:

– Мы ведь не совет диктаторов.

На что немедленно получил колкую реплику Горбачева:

– Вдевятером диктаторами не бывают.

Ельцин вытащил аргумент из «стратегического резерва»: парафировать текст без Украины неразумно:

– Мы их подтолкнем на решения, которые окончательно развалят Союз.

Горбачев был готов к «украинской теме». Его тезис – если не хотим поощрять сепаратистов, надо прежде всего самим занять четкую позицию. Кроме того, в ситуации с Украиной нет ничего нового. И на предыдущем заседании Госсовета было известно, что 1 декабря там будет референдум. И вновь, как заклинание, повторил:

– Если не одумаетесь, будет беда.

Сам он, по его словам, не намерен был связывать себя с дальнейшим хаосом.

Шушкевич продолжал умиротворять президента, утверждая, что буквально через 10 дней парафированный им текст, к которому нет «категорических поправок», будет ратифицирован Белоруссией: «Просто раньше не получается».

Наиважнейшим из факторов в ту пору были, конечно, будущие результаты украинского референдума. Победа Кравчука представлялась бесспорной, хотя он и продолжал до последнего дня разыгрывать карту реальной опасности того, что его может обойти экстремистски настроенный кандидат западно-украинских националистов Черновил. Эту, явно преувеличенную, опасность он искусно использовал в своих интересах и во взаимоотношениях с Москвой, и в последних залпах предвыборной борьбы на Украине, представляя себя в глазах внушительного контингента русского и прорусски настроенного населения республики как идеального кандидата, способного наилучшим образом наладить отношения с Москвой.

И хотя на деле его избрание было обеспечено, оставалось неясным, насколько внушительным будет полученное им большинство и, главное, проголосует ли это большинство с такой же покорностью за будущую независимость Украины от России – и тем самым не только изберет президента, но и предоставит ему свободу рук в интерпретации формы этой независимости.

Сложившаяся ситуация была труднопредсказуемой, и именно это заставляло республиканских лидеров, и прежде всего Ельцина и Шушкевича, тянуть время.

Чувствовал переломный характер этой ситуации и Горбачев и именно поэтому проявлял при обсуждении вопроса о Союзном договоре ранее столь не свойственную ему непримиримость:

– Я вынужден констатировать, что руководители республик в наиболее ответственный и даже опасный момент занимаются политическими маневрами, меняют свои собственные позиции. В этих условиях они должны были бы сказать откровенно, что не хотят больше Союза. Я лично думаю, что, поступая таким образом, идя на то, чтобы угробить государство, вы берете на себя исключительно тяжелую ответственность.

Горбачев старался как мог: он взывал и к ответственности, и к здравому смыслу республиканских «бояр», привлекал в союзники зарубежных партнеров и общественное мнение внутри страны («уверен, народ нас поддержит»), проводил юридические аргументы и пытался устыдить тех, кто менял свою позицию на 180 градусов.

Чувствуя, что все его усилия разбиваются о жесткую, заранее сформулированную и, может быть, даже согласованную позицию, он устало сказал:

– Ну что же, наверное, вам как представителям республик есть смысл поговорить между собой. Как я вижу, президент вам уже больше не нужен.

Однако это была не капитуляция, а еще один, последний способ встряхнуть, даже припугнуть мятежников.

На этот раз Горбачев не блефовал и не шантажировал своей отставкой, как это бывало на пленумах ЦК, – он был к ней внутренне готов, однако считал, что должен сражаться до конца и «дорого продать» свой уход, если его к нему вынудят.

– У меня чувство глубокого разочарования, – сказал он, подводя итог нескольким раундам обсуждения. – Я не понимаю, как вы собираетесь дальше жить – ведь, создав богадельню вместо единого государства, вы замордуете общество. Мы уже и так захлебываемся в дерьме. (Это вырвавшееся у него и крайне редкое для Горбачева «крепкое» выражение показывало, насколько он внутренне возбужден.) Вот увидите, сразу за вами придут силы, программа которых будет состоять из трех строк: отменить все законы и конституцию. В общем, подумайте сами, но учтите, что если вы отвергнете вариант конфедеративного государства, то дальше двигайтесь без меня.

Он резко встал и направился к выходу, и уже на ходу, для того чтобы не превращать свой выход из комнаты в уход из Госсовета, бросил: «Перерыв».

Вместе с ним поднялись и вышли из зала его помощники, эксперты, руководитель аппарата Г. Ревенко и союзные министры – Е. Шапошников и Э. Шеварднадзе.

Процессия спустилась по лестнице на первый этаж и расположилась в гостиной, носившей название Каминного зала. Наверху остались республиканские президенты. После ухода Горбачева они получили возможность создать то самое содружество независимых государств, ради которого две недели спустя три «славянских» лидера уединятся в беловежском лесу.

В гостиной разгоряченный только что проведенным боем Горбачев «разрядился»:

– До сих пор никак не вылезут из популизма. – Это было сказано в сердцах по поводу оставшихся наверху, но относилось, разумеется, к одному из них – Ельцину.

Тем не менее пассивно ждать дальнейшего развития событий Горбачев не мог и начал вместе с помощниками формулировать свой вариант решения Госсовета по первому вопросу. Он сводился к тому, чтобы взамен парафирования текста договора сопроводить его коллективным обращением всех членов Госсовета к республиканским парламентам с просьбой рассмотреть договор и сформировать полномочные делегации для его подписания. Формулировку президента отправили «наверх». Через некоторое время оттуда явилась депутация – Б. Ельцин и В. Шушкевич, которым было поручено передать президенту республиканский вариант компромисса. В главном проекты совпадали.

Войдя в гостиную, Ельцин с вызовом сказал:

– Ну вот, нас делегировали на поклон – к царю, к хану.

Чувствовалось, как задевала его самолюбие эта парламентская миссия. Горбачев оценил усилие, сделанное Ельциным над собой, и примирительной сказал:

– Ладно, ладно, царь Борис.

Общую формулировку выработали быстро. В ней упомянули, что, представляя согласованный текст на рассмотрение парламентов, члены Госсовета исходят из того, что договор будет подписан и ратифицирован до конца текущего года.

После этого, возобновив заседание, еще раз «прошлись» по самому проекту. На этом этапе Ельцин согласился не требовать исключения из него формулы конфедеративного союзного государства. Имелось в виду, что эта и другая поправки будут обсуждены в парламентах.

Зато по общему согласию были укреплены полномочия Госсовета – его решения отныне должны были стать обязательными для исполнительной власти (то есть для тех самых президентов, которые в течение нескольких предыдущих часов отчаянно бились за то, чтобы лишить центр какой-либо власти над ними). Однако эти формальные противоречия никого не смущали. Было очевидно, что окончательное разыгрывание партии отложено, что столь ожидаемое Горбачевым подписание договора в очередной раз отодвигается, подобно линии горизонта, и что демократическое «конфедеративное государство», не успев стать реальностью, начало таять, как мираж в пустыне.

Это лишний раз подтвердила пикировка между Ельциным и Шеварднадзе по вопросу о функциях союзного МИДа. Шеварднадзе впервые участвовал в заседании в качестве министра иностранных дел. Поскольку назначение на этот пост он в течение продолжительной беседы с глазу на глаз согласовал с российским президентом, около которого, кстати, провел решающую ночь в Белом доме во время августовского путча, то считал, что вправе рассчитывать на режим большего благоприятствования, чем его предшественник на этом посту – Борис Панкин.

Однако попытка Э. Шеварднадзе расширить поле деятельности союзного МИДа, обозначенное в тексте договора, встретила ледяной прием со стороны Б. Ельцина, который взял назад даже данное им недавно обещание не создавать собственные российские посольства.

После того как все члены Госсовета поставили свои подписи под совместным коммюнике, означавшим скорее эпитафию Союзу, чем провозглашение «нового смелого мира», Горбачев предпринял попытку повторить коллективный выход к прессе, который после предыдущего заседания совета вдохнул во всех надежду. Однако второй раз застать себя врасплох ни Ельцин, ни другие «республиканцы» не дали. Горбачеву пришлось выдержать натиск изголодавшейся прессы в одиночку, и, лишенный необходимости оглядываться на своих коллег по Госсовету, он не скрывал своего разочарования, подтвердив, что на нынешнем заседании республиками был сделан шаг назад от Союза. В конце концов, у него больше не оставалось других союзников, кроме общественного мнения того, что уже перестало быть государством, но еще, безусловно, оставалось единой страной.

День рождения «шоковой терапии»

Вторая часть заседания была посвящена подготовке к началу экономической реформы в России. О планах российского руководства Горбачев попросил рассказать Б. Ельцина. Тот сообщил о намерении «освободить», начиная с 16 декабря, цены на основные товары, за исключением энергоносителей и отдельных продовольственных товаров, включая водку.

Началось обсуждение.

Предполагаемый рост цен в сочетании с такими легко прогнозируемыми проблемами структурной перестройки экономики, как массовая безработица, должен был, по подсчетам специалистов из команды Гайдара, привести к снижению жизненного уровня в стране в целом на одну треть. Для общества с полуразрушенной экономикой, значительная часть которого и без того балансировала на грани выживания, это могло означать уже не экономическое бедствие, а социальную катастрофу.