Сводные

Жасмин Майер

Сводные

Жасмин Майер «Сводные»

…в жизни нет героев, в жизни нет злодеев,

Есть только дорога и повод что-то сделать.

Егор Крид «В книге все было по-другому»

Пролог

– Почему на тебе эта рубашка?

Десятая неделя, папа.

Сильнее кутаюсь в безразмерную фланелевую рубашку и не могу произнести ни слова. Только не отцу.

– Юля, ты меня слышишь? Ты ведь знала, что сегодня мы собираемся в ресторан. Я понимаю, что за время изоляции ты отвыкла выходить в свет, но, проклятье, это очень важный вечер для меня. Почему ты выбрала именно эту рубашку?

Отец смотрит на меня ярко-зелеными глазами. Я знала, что он будет возмущен моим внешним видом, но оказалось, что вся моя одежда ужасно тесная и неудобная. А еще я не успела заехать домой. Сойдя с московского поезда, я сразу поехала в ресторан, надеясь не растерять решимости.

Я совершенно не помню маму, и только благодаря фоткам знаю, что мы с ней совершенно не похожи. Я вылитая копия отца.

Раньше я не особенно скучала по маме. Папа сделал все, чтобы я не чувствовала себя обездоленной или одинокой. Чтобы у нас, пусть и вдвоем, была настоящая семья.

Но сегодня, выйдя из клиники, я впервые поняла, насколько одинока. Если бы ты только была жива, мамочка, я бы не села на поезд до Москвы, глядя только на флаер, который мне спешно сунули в руки в клинике «Помощь подросткам в трудной ситуации»…

Без тебя, мама, помощь искать пришлось очень далеко. При взгляде на Ксению Михайловну1 из московского центра я думала только о тебе, мама. Она была очень внимательна и накормила меня булочками.

Я бы очень хотела рассказать именно тебе, мама, о своей сумасшедшей первой любви. Ты бы меня обязательно поняла. Было ли тебе так же страшно, мама, когда ты поняла, что ждешь ребенка?

Мама умерла во время родов. Ей было всего лишь восемнадцать. Совсем как мне.

– Да что с тобой такое? Я задал тебе вопрос, Юля!

Набираю полные легкие, но договорить не дает официантка. Низко наклонившись, она ставит перед моим отцом чашку кофе.

Терпкий горячий аромат бьет в нос, едва не отправляя меня в нокаут. Обхватываю себя обеими руками, пытаясь сдержать тошноту. Фланелевая рубашка льнет к телу, как теплый котенок, и удачно скрывает округлившиеся бока, пока я делаю несколько глубоких выдохов.

– Спасибо… Лиза, – произносит отец, бросая заинтересованный взгляд на глубокий вырез, а потом на бейджик.

Теперь я хорошо знаю, что означает этот мужской небрежный взгляд.

Теперь я вообще знаю больше, чем хотелось бы.

Когда Лиза разворачивается, отец делает глоток кофе, небрежным взглядом окидывая ее задницу. Интересно, смотрел бы он так на нее, если бы Оксана была рядом?

А Кай? Он ведь тоже мужчина. Смотрит ли он так на других девушек, когда меня нет рядом? Или даже рядом со мной?

– Постыдился бы. Ты без пяти минут женат, папа.

– Следи за своим языком, Юль, – многозначительно замечает отец.

Поздно, папа. Не уследила. И не только за своим.

– Так что с этой рубашкой, Юля? Ты вроде так радовалась, что мы наконец-то сможем отметить нашу первую годовщину в ресторане, а в итоге пришла в этой тряпке. Или она только выглядит так, как будто ей лет тридцать, а на самом деле это брендовая шмотка из ГУМа?

Отец в жизни не уделял столько внимания моей одежде, но сейчас он нервничает. И недаром. Клетчатая сине-красная фланель до безумия неуместна рядом с дорогими платьями и безупречными костюмами, в один из которых одет и мой отец в такой значимый для нашей семьи вечер.

Эта рубашка даже старше меня. А еще она даже не моя. Она принадлежит Каю.

Отец оглядывает забитый ресторан, высматривая наших гостей. Оксана с сыном задерживаются.

– Говори уже, Юля. По тебе сразу видно, что что-то не так. Тебе нужны деньги? Новая машина? Что тебе в твои девятнадцать нужно, что ты так нервничаешь? У тебя сломался ноготь, ты набила тату или беременна?

Хватаю ртом воздух и сильнее обнимаю себя. Опускаю голову. Воздух сгущается в легких, а щеки вспыхивают. Пауза затягивается.

Ну же!

Брошенная вскользь фраза обретает вес. Крепнет и растет в удушающей тишине, накрывая наш стол куполом. Отец выпучивает глаза и выдыхает:

– Юля…

Самое время рассмеяться. Отмахнуться и сказать: «Что ты, папа, я не такая».

Но мне не смешно.

Кровь в венах становится похожа на кислоту, когда я со скрежетом отодвигаю стул и поднимаюсь на ноги прямо перед отцом. Я не смогу сказать это. Но я должна. Разговор с Ксенией Михайловной помог расставить все точки над i.

Я распрямляю плечи и разглаживаю на талии фланелевую ткань, которой больше четверти века. Онемевший отец переводит расширенный взгляд на мой живот.

У некоторых беременность протекает незаметно вплоть до третьего семестра, так мне сказали в женской консультации. Но из-за узкого таза и худобы это не мой случай. Анатомия, которая столько раз меня выручила за время моей карьеры, на этот раз оказалась бессердечной сукой.

– Сколько? – цедит отец сквозь зубы. – Какой у тебя срок?

– Почти три месяца… Я не знала, папа.

Мой голос такой же серый, как небо над Исаакиевским. Только на горящий золотым пламенем купол я и смотрю, хотя голова кружится так, как не кружилась, даже когда я рискнула повторить знаменитые тридцать два фуэте2.

– Что именно ты не знала в свои восемнадцать?! – кричит отец. – Что надо предохраняться? Что от секса бывают дети?! – он вскакивает на ноги и смахивает со стола все, что там было. – Кто отец этого ребенка? Кто этот мудак?! Твой Яков из академии? Да я его голыми руками придушу, но сначала обрезанный член вырву!

Ненавистный кофе нефтяным пятном разливается по белой скатерти.

Со звоном посуды мгновенно замирает ресторан. Люди не доносят вилки с едой до рта. Уставшие от карантинной изоляции, все рады внезапному спектаклю.

Столикам сбоку от меня достались лучшие места – им отлично виден мой живот, и для них трагедия ясна даже без либретто3. Зычный голос отца донесет подробности и до мест на галерке, никто из зрителей не уйдет обиженным.

Мне не привыкать к вниманию, но раньше после нескольких секунд тишины следовал взрыв аплодисментов. А я позволяла себе улыбку подрагивающими от волнения губами.

Я мечтала о бенефисе на сцене, но не таком. Но другого уже не будет.

Отец останавливается, тяжело дыша. В таком состоянии он, пожалуй, может сделать все, о чем грозился.

– Это не Яков.

– А кто тогда?.. – отец вдруг бледнеет. – Тебя ведь не…

– Нет, – качаю головой. – Меня не насиловали.

Я сама хотела этого, папа. Очень хотела.

Стеклянные двери ресторана распахиваются с приветливым перезвоном колокольчиков, которые не было бы слышно из-за привычного роя голосов. Но теперь в ресторане тихо.

Драма достигла кульминации. В такие моменты обычно замирает даже многоголосый оркестр.

На пороге появляется красивая стройная женщина с каштановыми волосами. Думаю, она улыбалась, когда только заметила нас, но знать этого наверняка я не могу – маска скрывает половину лица Оксаны. Все защитные маски у Оксаны необычные, дизайнерские, и я никогда не видела ее, например, в обычной медицинской. Сейчас на ее лице маска с кружевом, которая делает ее похожей на восточную принцессу. Особенно когда ее темные глаза так густо подведены.

Оксане хватает нескольких секунд, чтобы понять, что все очень плохо. Она оказывается возле нашего стола, даже не сняв кашемирового пальто на входе. Оксана правильная, поэтому маску она срывает со своего лица только у стола и зачем-то шепчет ярко накрашенными губами:

– Что случилось?

Отец недолго смотрит на свою невесту, но, кажется, даже не узнает ее. Взгляд у него дикий. Ошалевший.

Зеленый яд его глаз возвращается ко мне.

– Юля, – хрипит папа. – Кто он? Назови имя, чтобы я его уничтожил.

– Какие ужасные вещи ты говоришь! – Оксана оглядывается по сторонам и тянет моего отца вниз, сесть, но он вцепился в край стола и не сдвигается. – Платон? Юля, что ты ему сказала?..

Оксана ахает, замечая мой живот. Прикрывает рот ладонью.

Ну да. Его нельзя не заметить.

На УЗИ я очень боялась услышать, что там двойня, но плод оказался один. Просто я очень худая.

Как иначе, я же балерина.

Была.

– О боже… – шепчет Оксана. – Юля, девочка, когда это произошло, мы ведь все время виделись?.. Костя! – командует Оксана, глядя на появившегося в дверном проеме сына. – Костя, не раздевайся, мы уходим! Платон, идем. Не нужно разбираться с этим здесь.

Держась одной рукой за живот, я тоже смотрю на Костю. Он только вошел в ресторан. Над черной маской сверкают его серые глаза.

Мой Кай.

Прости, но я больше не могла скрывать правду.

– Кто это сделал, Юля? – ревет мой отец, отпихивая в сторону Оксану. – Скажи мне! Я должен знать, какому мудозвону оторвать яйца!

Отец сильно встряхивает меня за плечи. Сейчас ему плевать на сплетни, прессу и репутацию. Даже на меня в какой-то мере.

– Язык проглотила?! Говори! Кто он?!

– Тише, Платон! Ну что ты такое говоришь… – причитает Оксана. – Все будет хорошо. Мы справимся с этим вместе! Девочка обязательно обо всем расскажет, только позже. Позже!

Нет, я сделаю это сейчас. Сегодня, сидя в кресле перед Ксенией Михайловной в Москве, я поняла, что и так врала слишком долго.

Мой сводный брат по-прежнему стоит в проходе, держа дверь нараспашку, но никого в ресторане не волнует промозглая питерская сырость. За его плечом в свете фонарей искрят желтым вспышками капли дождя.

Кай внезапно срывает с себя маску, хотя не имеет права этого делать, стоя на пороге ресторана, но, в отличие от матери, плевать он хотел на правила.

«Давай. Скажи ему всю правду, – читается в его стальных глазах. – Раз начала, иди до конца».

Он готов к последствиям.

А я по ощущениям несусь к краю сцены, не замечая темного провала оркестровой ямы. В ушах гремит так и не исполненная партия, а ресторан перед глазами кружится, как карусель. Сердце колотится о ребра.

Каждая кость горит, как от перелома, когда я вытягиваю руку.

Разжимаю скрюченные пальцы и указываю на темную фигуру сводного брата в проеме ресторана.

– Это он. Я беременна от него.

Часть 1. Кай

Глава 1

Мы опаздываем.

– Не вертись, Юля, – отзывается отец, как будто мне снова шесть и я не могу усидеть от скуки.

– Пап, давай я на метро? Бегом и то быстрее будет! Посмотри на пробку!

Не отрывая глаз от телефона, отец отзывается:

– Никуда ты не опоздаешь. Будешь на месте вовремя.

Наконец он откладывает телефон в сторону.

– И забудь про метро, ясно? Никакого метро, пока не поймают тех, кто мне угрожает.

В ярко-зеленых глазах горит забота, когда он проводит ладонью по моим собранным в высокий пучок волосам. Я замираю, а он по-доброму хмыкает и притягивает меня к себе.

– Не растреплю я твою прическу, не бойся. Просто поймал себя на мысли, что давно не плел косы. Теперь ты собираешь их сама. А помнишь, как твоя Ева Бертольдовна учила меня, как закалывать челку невидимками? А ведь я так и не научился.

Закрыв глаза, щекой касаюсь борта его пиджака и вдыхаю такой родной запах. Рядом с ним даже страх опоздать становится вдруг таким же надуманным, как и все мои страхи в детстве.

Вздрагиваю от жужжания телефона, но отец не притрагивается к мобильнику. Эти несколько минут только наши, и я благодарна ему за это. Он не выпускает меня из объятий и говорит тихо:

– Напомни, пожалуйста, про твою роль.

– Я ведь вчера рассказывала, – отзываюсь чуть обиженно.

– Ну Юль, прояви милосердие. Мне вчера совсем не до балета было. Напомни.

– Если меня выберут, я буду играть Сильфиду. Это фея. Смертным запрещено касаться ее, иначе она умрет. Но Сильфида влюбляется в юношу, а он – в нее. И конечно, однажды он делает все, чтобы обнять ее, и она умирает.

– О господи… А без смертей никак нельзя?

– Это классический балет, пап. Без этого никуда.

Он прижимает меня к себе так сильно, будто мне и правда грозит опасность. После смерти матери я – все, что у него осталось.

Отец никогда не разделял моего увлечения балетом. Он техник до мозга костей, как сам говорит, и даже красивая картинка на сцене никак его не трогает. Тем не менее, несмотря на высокую занятость, он присутствовал на всех моих выступлениях. Пусть и не понимал происходящего на сцене.

Он не рассмеялся и не отмахнулся от меня, когда я в три года принялась танцевать перед зеркалом на носочках и регулярно разбивала нос, а однажды даже вывихнула мизинец, старательно улучшая выворотность4 стоп.

– Наша Юлька мечтает стать балериной, – однажды сказала ему бабушка. – Смирись с этим, Платон.

Смирился отец далеко не сразу. Кажется, он до сих пор считал мое увлечение балетом какой-то блажью, но и слова кривого мне не сказал. Пусть у него и не выходило помогать мне с прическами, макияжем и костюмами, он просто нанимал нужных людей.

Мне даже завидовали те, кто приходил на выступления с мамами. Считали, что я задаюсь. Ведь чаще всего я была окружена свитой. Парикмахер, визажист, дизайнер. Отец никогда не жалел денег на любую мою прихоть, я же в глубине души очень завидовала остальным одноклассницам.

И всегда отводила глаза в сторону, когда девочек из класса перед выступлением целовали мамы.

Хотя бабушка с отцом всегда приходили смотреть на меня, это было не то.

Еще папа очень переживает, даже если я умираю на сцене понарошку. Помню, как однажды он покинул зрительный зал во время «Жизели». Танец погибшей девушки на собственной могиле надолго выбил его из колеи. Уже после выступления я нашла его на ступенях театра, папа впервые пил прямо из бутылки и потом еще долго молчал тем вечером.

Я бы не назвала своего отца чувствительным, просто он терпеть не может символику и атрибутику смерти, особенно если это связано со мной. Я чуть не умерла во время родов вместе с мамой. Но врачам удалось спасти меня, а маму нет.

Машина медленно ползет по узким улицам, и я снова чувствую, как отец легко касается моих волос, чтобы не испортить прическу, и говорит:

– Не волнуйся, Юль, роль у тебя в кармане. У тебя есть все шансы. К тому же твоя Ева сказала…

Вздрагиваю и выпрямляюсь, как от удара хлыстом.

– Моя Ева?! Папа, ты же обещал!

Он выставляет руки в свою защиту.

– И я сдержал слово, Юль! Ничего у меня с ней нет! Твоя учительница сама подошла ко мне в том ресторане, честно! Я вежливо с ней говорил, соблюдая правила социальной дистанции и хорошего тона! Клянусь, мы даже оба были в масках!

Я не сдерживаюсь и смеюсь. Он тоже, притягивая меня к себе обратно. Мы проводим вместе не так много времени, как хотелось бы. А еще папа говорит, что я очень быстро расту.

Но это не так. Просто он до сих пор считает меня маленькой.

А я уже взрослая. Мне восемнадцать и в этом году я заканчиваю Академию балета. Самой не верится, что обучение промелькнуло так быстро. И впереди меня ждут лучшие театры и выступления…

Отец продолжает:

– Короче, твоя Ева Бертольдовна сказала, что у тебя есть все шансы получить эту роль на выпускном концерте. Лишь бы театры не закрыли к этому времени, в остальном тебе переживать не о чем.

Я знаю, что папа одинок, и очень хочу, чтобы в его жизни однажды появилась женщина, которая могла бы заменить мою маму. Слишком много лет он один. А я после выпускного могу уехать, если мне предложат работу в иностранных театрах.

Конечно, я хочу остаться в России, но, говорят, из-за пандемии театры сильно урезали набор и неизвестно, когда все придет в норму…

В общем, все сложно, и я бы не хотела, чтобы отец оставался один, если я уеду. Но я однозначно против Евы Бертольдовны в нашей семье, потому что она совершенно не подходит моему отцу.

– Видишь, мы уже приехали, а ты переживала. Сейчас Фёдор за пять минут домчит тебя до академии.

Отец легко целует меня в лоб и желает удачи, подхватывает кейс и выходит из машины. Водитель сразу трогается, но на половине пути к академии перед мостом вдруг тормозит и съезжает к бордюру.

– Юлия Платоновна, две секунды. Возьму документы для вашего отца.

– Хорошо.

Достаю наушники из сумки, закрываю глаза и роняю голову на мягкий подголовник. Да что же такое? Сегодня как будто все против меня!

С закрытыми глазами репетирую партию Сильфиды из первого акта, ее первое знакомство с Джеймсом.

Роль возлюбленного отдана моему другу, Якову Розенбергу. Он превосходный танцовщик и даже влюблен в меня. Яков не перестает повторять, что однажды я выйду за него замуж, но я еще не сошла с ума. Яков хороший друг и профессионал, но замуж за него я ни за что не пойду.

В тысячный раз воспроизвожу в памяти очередность прыжков и вращений в первом акте. Я должна буду наклониться и поцеловать Якова, пока он будет спать в кресле. Каждый раз на репетициях Яков специально дергается в последний момент, подставляя мне то губы, то подбородок для поцелуя. Приставучий Розенберг.

Подрагивающими пальцами выстукиваю мелодию на кожаной обивке, замирая перед кульминацией.

Даже от легкого поцелуя феи Джеймс мигом просыпается и сразу тянется к крылатой деве со своими объятиями. Это любимая часть репетиции для Розенберга и самая ненавистная для меня. Я взаправду убегаю от Якова, не позволяя ему коснуться меня, но Яков, кажется, ловит меня куда усерднее, чем должен был Джеймс.

Иногда мне кажется, что преподаватели специально выбрали именно нас на главные роли, зная, что нам обоим даже не придется играть это противостояние. Розенберг всем и каждому растрепал в академии о своих чувствах ко мне! А я и пяти минут не могу продержаться рядом с ним.

Жаль, что отец запретил ездить на метро. Раньше мне очень нравилось добираться до академии с подружками, мы всегда вместе обсуждали других танцовщиков. Моя одноклассница играет Эффи, невесту Джеймса, но влюблена она, например, в нашего директора, хотя у них просто невероятная разница в возрасте!

Быть влюбленной в преподавателей или директора – это своего рода традиция, которая берет начало со времен, когда академия была еще Императорским училищем балета. Мы читали об этом, когда проходили мемуары всех великих балерин прошлых веков.

Вот Майя и выбрала себе директора в качестве своего избранника. Ну потому что наш второй преподаватель балета, Аджам Касумович, еще старше!

А я так никого и не полюбила. Наверное, мое сердце навсегда отдано балету. И это здорово.

К сожалению, за последний месяц нападки в прессе на моего отца участились. Он говорит, что стал получать даже угрозы. Больше, чем за себя, он переживает за меня. Хотя не понимаю, какое дело защитникам природы до балерины? Но отец об этом и слушать не желает.

Он генеральный директор «Ю-Телеком», и до пандемии никому не было дела до вышек, которые обеспечивали покрытие сотовой связи. Но теперь все иначе, и мой отец много и подробно рассказывает в СМИ, готовя рынок к выходу нового оператора в России, но все без толку. Платон Дмитриев теперь воплощение зла для многих, и в разгар пандемии его в чем только не обвиняют…

Слышу, как хлопает дверца, и машина тут же срывается с места. Наконец-то. Может быть, Фёдор все-таки доставит меня вовремя.

Всем телом ощущаю, как машина вибрирует от растущей скорости. Меня даже заносит на резком повороте. Один из наушников вылетает.

Резко распахиваю глаза.

За окном проносятся кирпичные здания каких-то заводов. Это какой-то объездной путь, чтобы не стоять в пробках? Как мы оказались здесь так быстро, если только что были практически в самом центре?

– Фёдор?

Но имя встает поперек горла.

Потому что за рулем сидит кто-то другой.

На голове водителя черный капюшон, но он сползает, когда мужчина дергается на мой голос и поворачивается ко мне едва ли не всем корпусом.

Машина при этом несется, не разбирая дороги.

Черная тканевая маска закрывает нижнюю половину лица угонщика, а на лоб падают волнистые темно-каштановые пряди. Лихорадочный блеск его глаз парализует меня страхом. А если он под наркотой или пьян?

Или мы бы уже разбились?

Он так же ошарашенно смотрит на меня, как и я на него. Хотя удивляться здесь должна только я.

– Какого хрена? – шипит он неразборчиво. – Ты здесь откуда взялась?

Краем глаза замечаю дерево и срываюсь на визг.

– На дорогу смотри!

Он выкручивает руль в самый последний момент. Машина подпрыгивает на колдобине, и на этот раз меня отшвыривает к другой дверце. Слышен скрежет веток по крыше и как захлебывается мотор, выталкивая машину из грязи. Только чудом не застряв, мы несемся дальше.

Не теряя времени даром, всеми пальцами цепляюсь за ручку дверцы, но в тот же миг слышу автоматический щелчок блокиратора, от которого мое сердце ухает в пятки.

– Не открывай, дура! Костей не соберешь на такой скорости!

– Кто ты такой? И что тебе нужно?

– Успокойся. Машина мне нужна. Ты не нужна.

– И это должно меня успокоить? Это машина моего отца! Ты хоть знаешь, кто он такой?

Я слышу глухой смех, и меня почему-то совершенно гипнотизирует то, как он щурит свои глаза над маской. Радужка у него необычная, почти прозрачная, как ртуть или сталь.

Трясу головой и говорю:

– Мой отец обязательно тебя найдет.

– Все мы когда-нибудь сдохнем, – пожимает угонщик плечами. – Так какая разница, кто и когда меня убьет? А теперь хватит болтать и пристегнись. Постараемся не сдохнуть хотя бы сегодня.

С низким вибрирующим рычанием мотора мимо пролетает еще одна машина. Ярко-красная, явно гоночная, на мой девичий взгляд. Всю левую сторону нашей машины в этот момент обдает грязью. Комья чернозема сползают по чистым стеклам, когда красная, вильнув на грязи, устремляется вперед, оставляя нас позади.

Парень в маске давит на газ, и при виде того, как ползет стрелка спидометра, я все-таки щелкаю ремнем безопасности. Удается не сразу, мои руки дрожат. В крови бурлит адреналин. Мне еще никогда не было так страшно, и все-таки нахожу в себе силы, чтобы спросить:

– Ты меня похитил?

– Не обольщайся, – бросает он, не оборачиваясь. – Ты просто шла в довесок к машине.

Он резко выкручивает руль, и нас снова заносит. Я опять визжу. С правой стороны, в каком-то миллиметре от нашего крыла, проскакивает еще одна тачка. Она вся в грязи и цвета не разобрать.

– Твою мать, – выплевывает парень.

Деревья, которые видно теперь только с правой стороны, сливаются в сплошное пятно. Я вжимаюсь в кресло. Хотя на такой скорости, если парень вдруг потеряет управление, никакой ремень не спасет.

Нас заносит на жидкой грязи, и я задерживаю дыхание, ожидая удара, который станет последним. Колеса скользят, как коньки по ледовому покрытию, а мотор захлебывается.

Но через секунду парень в маске выкручивает руль, и мы каким-то чудом все-таки пролетаем мимо ненавистной синей тачки, которая тоже увязла в грязи.

Водитель зло сигналит нам вслед, а мой похититель показывает средний палец, бросая быстрый взгляд в зеркало заднего вида, не отпуская на этот раз руль.

Кто в здравом уме будет угонять тачки, чтобы участвовать в гонках по бездорожью? Зачем? Какой в этом смысл? Ради чего он так рискует?

Машина подпрыгивает, и мы влетаем на сухую колею.

Угонщик целиком сосредоточен на дороге. Маска немного сползла, и я вижу, как он играет желваками. Он видит перед собой цель – другого гонщика, и упрямо держит курс прямо на него, выжимая из машины все возможное.

Он забыл обо всем на свете.

Даже обо мне.

Не отводя глаз от зеркала заднего вида, решаюсь на невозможное: не меняя положения тела, одними кончиками пальцев тянусь к телефону, который лежит тут же на сиденье.

На экране все так же сменяют друг друга треки из балета, но все это как будто было со мной в другой жизни.

Как я могла быть такой беспечной? И какой из него угонщик, если он мог меня не заметить?

Мне удается подцепить телефон. Плеер завис, но я упрямо жму на «Избранное», чтобы набрать отца, но в тот же момент парень так резко тормозит, что все мое тело летит вперед.

И я прикладываюсь лбом о водительское сиденье.

Вспышка боли ослепляет.

Нос щиплет, и я часто моргаю. Из глаз сами собой брызнули слезы. Ребра горят огнем из-за ремня безопасности.

Перед глазами пляшут разноцветные точки, а этот придурок снова набирает скорость. Слышу, как ревет мотор, и чувствую, как скорость снова вжимает мое тело в сиденье.

– Ха-ха! Выкуси! – вдруг орет он в приоткрытое окно.

Ветер взметает мои волосы. Смахнув с глаз слезы, наконец-то вижу, что лидер гонки, за которым мы гнались, остается позади.