Особняк

Шон наблюдал за тем, как Билли набросился на суши, и с удовольствием отметил, что тот голоден как буквально, так и фигурально. Он знал, что Билли старается держаться как ни в чем не бывало, но Шон также мог с точностью, вплоть до копейки, сказать, насколько сильно Билли и Эмили погрязли в долгах. Его служба безопасности провела тщательное расследование: они перекопали все грязное белье, которое только смогли найти, и не только. Шон знал о Билли больше, чем кто-либо. Обо всех ли кредитках было известно Эмили? Знала ли она, как сильно накосячил Билли, на какое дно они опустились, или она все еще тешила себя какими-то надеждами?

Шон взял в руки палочки и закинул в рот кусочек сашими из лосося.

– Ну да, – сказал он, прожевав рыбу. – Есть одна проблема, – он глянул на часы. – Слушай, мне самому это не нравится, особенно учитывая наше общее прошлое, но у меня сейчас встреча, которую никак нельзя отменить, а вечером мне надо посетить одно мероприятие. Ты согласен остаться еще на денек? Мне нужно идти, но я попрошу Венди продлить бронирование в отеле. Заканчивай обедать, а потом машина отвезет тебя обратно в гостиницу. По-моему, сегодня играют «Ориолс»[20]: если хочешь, сходи на игру. Ложа компании в твоем распоряжении. С утра первым делом сядем в самолет и слетаем посмотреть особняк: сможешь сам увидеть Нелли, и тогда ты поймешь, зачем мне нужен.

– Кажется, ты сказал, что все твои самолеты сейчас недоступны. Насколько я помню, два из них в ремонте, а последний одолжила Тейлор Свифт.

Шон оценивающе посмотрел на Билли. Мужчина перед ним был уже не тем мальчишкой, которого он знал. Он как-то странно притягивал к себе. Шон задумался о том, насколько Билли изменил алкоголь. Он был уверен, что напарник все еще оставался собой. Ум у Билли был по-прежнему острым, пусть он и похоронил его под кучей мусора.

– Пойман с поличным, – ответил он и улыбнулся. – Что сказать? Я дерьмо. Я решил, что тебе понравится место в первом классе и поездка на лимузине.

Билли несколько секунд смотрел в окно, и Шон действительно на долю секунды испугался, что он уйдет. Но он уже был на крючке.

– Ты оказался прав. Путешествие в первом классе оказалось лучшим за всю мою жизнь. Но ты так и остался сволочью, – сказал Билли. Однако, говоря это, он улыбался.

– Знаю, – произнес Шон. – Кое-что никогда не меняется, я прав?

Билли постучал пальцами по столу и кивнул.

– С утра ты первым делом отвезешь меня посмотреть на Нелли?

– Первым делом, – подтвердил Шон. Он встал из-за стола, чтобы уйти, но Билли его остановил.

– Просто скажи, – попросил Билли. – Ты взломал ее, но все же я здесь. И по твоим словам, только я могу тебе помочь. Так зачем я здесь, в конце концов? Что такого тебе от меня понадобилось?

– Можно сказать, что мне нужен экзорцист.

– Экзорцист?

– Скажем так, в машине завелся дух.

Глава 4. Она сделала свой выбор

Эмили Уиггинс обняла Перси и отдала малышу его одеяльце. У Перси случился казус во время тихого часа, поэтому Эмили помогла ему переодеться в запасную одежду, хранившуюся в его шкафчике, и прокрутила остальную одежду и одеяло в стиральной машине и сушилке. Пушистое желтое одеяльце со зверями было еще теплым после сушилки, словно уличный камень в летний день, после того как солнце уже зашло. Перси зажал одеяло под мышкой и прошел к столику, на котором Энди Скугинс, их второй воспитатель, выложил на подносе нарезанную морковь. Эмили ни за что бы не произнесла этого вслух, но Перси был ее любимчиком. Отчасти, возможно, из-за того, что его мать была той еще штучкой. В глубине души Эмили верила, что, даря Перси Хедриджу чуть больше любви, чем всем остальным детям, она каким-то образом сумеет его спасти.

– Какой позор, что мальчик его возраста ходит под себя, – сказала миссис Хедридж.

Миссис Хедридж, маме Перси, было слегка за сорок. Многие женщины из тех, которые водили детей в сад, были в этом возрасте. Они ставили карьеру на первое место и старались оттянуть рождение детей, насколько это было возможно. Это была одна группа мамочек. Вторую группу составляли женщины, которые никогда не хотели детей, пока не поняли, что завести ребенка – это все равно что получить некий трофей и доказать, что они могут получить все и сразу, то есть мужа, детей и успешную работу. Миссис Хедридж, как подозревала Эмили, была из последней категории.

Большинство матерей, которые хотели сперва построить карьеру или тянули с детьми, потому что еще не встретили нужного мужчину, слишком опекали своих чад. Они провожали детей в группу, ждали там еще пять, десять или пятнадцать минут и, прежде чем уйти, по многу раз обнимали и целовали своего малыша. Такие матери постоянно спрашивали Эмили: почему, ну почему группы детского сада «Яркое яблочко» не оснащены веб-камерами, чтобы они могли постоянно приглядывать за Джимми, или Джеффри, или Дженни? Или зачастую за Дакотой, Силикой, Рэйвен, Теслой и еще каким-нибудь ребенком, имя которого призвано доказать, что это дитя не такое, как все остальные.

Родители, склонные к гиперопеке, разговаривали с Эмили шепотом, чтобы не смутить своих прелестных сокровищ, и просили ее посоветовать им веб-сайты, книги и статьи о том, как сделать так, чтобы дети чувствовали себя уверенными в себе, несмотря на то что писаются в штанишки. А вот миссис Хедридж гиперопекой определенно не страдала. По утрам она зачастую вообще не выходила из машины. Она была одной из немногих родителей, которые просто притормаживают у входа в здание, а их дети выходят из машины и в одиночестве бредут внутрь. Пожалуй, это нравилось Эмили в Перси больше всего. Она смотрела, как он сползал со своего сиденья на тротуар – мальчик был слишком мал, чтобы просто ступить на него, – с рюкзачком за спиной, на котором был изображен Винни Пух, и заходил в садик, ни разу не оглянувшись на закрывающуюся автоматическую дверь материнской машины. Храбрый маленький воин. Однако раз уж Эмили честно призналась, что любит Перси чуть больше, чем остальных мальчиков и девочек, ей приходилось также признать, что детям требовалось не так уж много смелости, чтобы войти в садик «Яркое яблочко». Неважно, были с ними родители или нет.

Большинство крупных IT-компаний уже много лет как стали устраивать детские сады на своей территории, но такие заведения, как «Яркое яблочко», все еще были широко востребованы, ведь здесь ребенку уделяли много внимания, а в здании фирмы это могли обеспечить не всегда. До того как Эмили сюда устроилась, она работала в детском саду, изюминкой которого было то, что он располагался в плавучем доме и был сооружен в морском стиле. Странно, но этот садик был на удивление популярен среди некоторых отцов, чьи увлечения, как подозревала Эмили, сильно ограничивались из-за синдрома Аспергера. Особенностью «Яркого яблочка» был упор на защиту окружающей среды и органику. Детей кормили органической морковью, которую поставляли местные фермеры, обеспечивающие садик сезонными овощами и зеленью, а моющее средство, которое Эмили добавила в стиральную машину вместе с пропитанной мочой одеждой и одеялом Перси, гарантировало, что в нем нет аллергенных веществ и оно безопасно для окружающей среды.

– В этом нет ничего страшного, миссис Хедридж, – сказала Эмили. – Перси всего четыре. Это нормально, если у детей его возраста случаются подобного рода казусы. Многие дети в группе все еще надевают подгузники-трусики во время тихого часа.

– Одноразовые подгузники? – спросила миссис Хедридж.

«Уж кому-кому, а не ей нас критиковать», – подумала Эмили. Она готова была поспорить, что углеродный след, оставляемый миссис Хедридж, утер бы нос снежному человеку.

– Биоразлагаемые, – ответила Эмили. – Деткам помладше мы надеваем тканевые памперсы, но старшие дети наотрез от них отказываются, поэтому мы приобретаем биоразлагаемые подгузники, сделанные из органических материалов. Сказать по правде, я не уверена, что они так же надежны, как и обычные, но они помогают. К тому же их можно добавить в компост.

– Ну, Перси, во всяком случае, – сказала миссис Хедридж, фыркнув при одной мысли об этом, – не будет снова носить подгузники. Он уже не младенец.

– Я не предлагаю снова надевать Перси подгузники. В первые шесть месяцев в моей группе с ним не случалось ничего подобного; он начал мочиться во время тихого часа только в последний месяц или около того, – сказала Эмили. – У него были с этим проблемы в предыдущем садике или, может, в его жизни происходит что-то еще, о чем нам стоит знать?

Ей была известна правда: Перси рассказал обо всем. Можно сказать, он посвятил ее в тайну, хотя, по мнению Эмили, вряд ли Перси понимал, что выдает секрет. А вот она была уверена в этом, как и в том, что миссис Хедридж придет в ярость, если узнает, о чем Перси рассказал Эмили. Оказалось, что мистер Хедридж спит на диване, потому что мамочка назвала его лгуном и сукиным сыном. Нет ничего удивительного в том, что из-за такой обстановки в доме Перси переживает период регрессии. Эмили часто наблюдала подобное у своих подопечных. Появление нового малыша в доме, новая работа, из-за которой мамочке приходится часто находиться в разъездах, предстоящий развод, предстоящий новый брак разведенных родителей. Иногда дети реагировали так даже на хорошие новости. Их стресс не всегда выражался в том, что они ходили под себя во время тихого часа, но каким-то образом он в любом случае проявлялся. Дети ничего не умеют скрывать и доверяют свои секреты ей. А она не нарушает свою преданность им. Как бы сильно ей ни нравились их родители, она всегда на стороне детей.

Однако в этом случае ей не особо нравилась родительница, и отчасти хотелось задать миссис Хедридж вопрос, почему ее муж спит на диване. Было бы интересно узнать, не изменяет ли ей муж потому, что миссис Хедридж холодная, бесчувственная стерва? Эмили хотела сказать, что если да, то она втайне счастлива, потому что миссис Хедридж была воплощением того понятия, которое рифмуется со словом «звезда». Хотя другую женщину Эмили бы ни за что так не назвала.

– Нет, – холодно ответила миссис Хедридж, – не было никаких проблем, как вы выражаетесь. Перси не мочился в штанишки в предыдущем садике. Он носил подгузники, пока я не приучила его к горшку, и с тех пор не ходил под себя. Так что чем бы вы здесь ни занимались, вам стоит пересмотреть ваши методы. Например, для начала не давайте ему сок в обед.

Эмили не стала утруждаться и объяснять миссис Хедридж, что в садике «Яркое яблочко» вообще не дают детям соки: ни на обед, ни на завтрак, ни в полдник – никогда. На самом деле одной из фишек «Яркого яблочка» была собственная органическая кухня на территории садика. Здесь действовал строгий запрет на искусственные сахара, и на кухне готовили все угощения для дней рождений и утренников: овсяное печенье, подслащенное кокосом и медом, инжирные батончики, замороженный фруктовый йогурт на палочке и семена граната с маком. Вместо этого Эмили сделала то, что ей удавалось лучше всего: успокоила и потешила самолюбие миссис Хедридж, решив, что завтра просто уделит больше внимания Перси.

Следующие тридцать минут в группу заходили родители, перебрасывались парой слов с Энди и Эмили, а затем помогали своим детям отнести поделки из палочек от мороженого, глиняные горшки для комнатных растений и другие их творения в стоящие снаружи электрические машины, а в некоторых случаях – к велосипедам с прицепами. Ее поражало, как некоторые родители умудряются носить одежду из секонд-хендов, ездить на великах и вести себя так, будто матушка-природа – единственное, что их волнует, а капитализм – это сплошная фикция. Хотя при этом они, и глазом не моргнув, могли позволить себе выложить кругленькую сумму за садик «Яркое яблочко». Мало что из этих денег попадало в карман Эмили. Она считала, что ей неплохо платят, точно больше, чем она заработала бы, если бы трудилась в кофейне или где-то еще. К тому же Эмили любила детей, но размеры долгов, в которые они с Билли влезли… Нет, больше она не будет прикрывать его. Долги, в которые влез Билли, были слишком большими. В этом виноват один только Билли – не она. Но Эмили сделала свой выбор. Она приняла решение и могла помочь ему вычерпать воду из лодки, пока не потонет сама.

– Эта женщина – просто сказочная сука, – сказал Энди, как только забрали последнего ребенка и они закрыли дверь в группу. – Будь она динозавром, ее можно было бы назвать сукозавром.

Эмили рассмеялась, закрывая уши руками. Ей не слишком нравилось слово «сука» – слишком часто слабые мужчины использовали его, чтобы выместить свою злобу на сильных женщинах, – но когда его произносил Энди, было и впрямь смешно. И ей даже не нужно было спрашивать, о ком он говорит. И так было понятно, что речь идет о матери Перси. Миссис Хедридж хватило наглости пойти к владелице школы и пожаловаться, что, по ее мнению, Перси стал вести себя «женоподобно», с тех пор как попал в группу к Энди. Ей ответили, что, если есть какие-то проблемы, миссис Хедридж может отдать Перси в другой садик.

Владелица школы Моника была сестрой Энди, но Эмили хотелось думать, что она бы сказала так в любом случае. Энди, безусловно, был женственен, и отчасти поэтому дети обожали его. Он был толстый, лысый и чем-то походил на плюшевого мишку. Читая детям сказки, Энди говорил разными голосами, и как бы сильно Эмили ни любила мальчиков и девочек из своей группы, именно к нему они шли в поисках утешения. До того как Энди устроился в детский сад к сестре, он работал менеджером чего-то там в Google и успел сколотить приличное состояние, прежде чем вернуться домой, в Сиэтл. Хотя номинально владелицей садика была Моника, Эмили знала, что изначально именно Энди одолжил ей денег, чтобы купить здание и начать свое дело. Для него, несомненно, было важнее всего проводить время с детьми, и это была лучшая часть их работы, несмотря на то что у Энди был грязный язык, который он любил поразмять после трудового дня.

– Если бы она была кораблем, ее бы нарекли Сучтаником, – продолжил Энди. – Если бы она жила в шкафу и любила пугать детей, она была бы букой на букву «с». А если бы она оказалась разбойницей, у нее была бы суковатая дубина. Поганая, злобная сука, – сказал он.

– Ох, прекрати, пожалуйста, – попросила Эмили, не в силах перестать смеяться. Впрочем, через минуту она не смогла отказать себе в удовольствии подначить Энди: – Постой, давай-ка все проясним: так ты считаешь, что миссис Хедридж…

– Су-у-у-у-у-у-персложная дама, – сказал Энди, и оба рассмеялись, заканчивая приводить группу в порядок.

Они вместе вышли на парковку для персонала, и он облокотился о капот своего винтажного «порше». Энди утверждал, что стесняется своей машины, но также, по его словам, благодаря ей он был неотразимым в глазах молодых, холеных, мускулистых мужчин, придавали ему статус в глазах мужчин. Так разве можно было в таком случае от нее избавиться?

– Давай начистоту, – говорил Энди, – у меня есть шарм и деньги, но вот внешность подкачала. Я мог бы купить себе хороший, новый, люксовый автомобиль, но он мне чем-то поможет только в том случае, если я приклею чек на лобовое стекло. Если перестать транслировать свое богатство с помощью этого нелепого антикварного чудовища, мне придется рассчитывать только на харизму.

По крайней мере, так он сказал в прошлом году, когда Эмили спросила его о машине. Тем временем Энди начал встречаться. И казалось, что эти двое влюблены друг в друга.

Любовь. Это загадочная штука. Эмили была почти уверена, что Билли все еще любит ее. И она тоже пока еще любит его. Эмили была уверена в этом: не просто так ведь она вернулась к нему. Но временами ей приходили в голову такие мысли: что, если он попадет в аварию по пути с работы домой, что, если он волшебным образом исчезнет? Насколько легче стала бы ее жизнь, если бы его больше не было? Если бы только она смогла исправить ошибки прошлого! Ей становилось страшно от таких мыслей.

– Он возвращается? – спросил Энди, и Эмили на секунду показалось, что он прочел ее мысли. Но потом она осознала, что Энди, разумеется, знает о поездке Билли на восточное побережье, которую он предпринял, чтобы встретиться с Шоном Иглом.

– Он вернется завтра. Билли написал сообщение: у Шона там какая-то встреча, на которой он обязан присутствовать, но им нужно подробнее обсудить то, о чем они договариваются. Он ведет себя загадочно, и я, конечно, не разбираюсь во всем этом программировании, но зато, похоже, его поселили в отеле в Балтиморе. Он настолько модный, что это кажется нелепым. Сегодня вечером играют «Ориолс», и ложа Eagle Technology в его полном распоряжении. Обычно мы проводим выходные немного иначе. Боюсь, это его вконец избалует.

Энди склонил голову набок, и ей показалось, что он хочет что-то сказать: может, по его мнению, для всех было бы лучше, если бы Билли вообще не возвращался. Она была уверена: он был готов в очередной раз тихонько намекнуть, что Эмили не обязана продолжать жить в браке с Билли и, вместо того чтобы помогать ему удерживать лодку на плаву, ей стоило бы просто уплыть. Она знала, чего ему стоит сдержаться и промолчать. Молчать было не в его духе и не в его духе было проявлять деликатность в разговорах, но Энди уже не раз прощупывал почву, и Эмили в итоге пришлось попросить его закрыть эту тему. Некоторые темы лучше не затрагивать, и она наконец увидела, что он пришел к тому же выводу.

– Уверена, что не хочешь сходить куда-нибудь поужинать? – спросил он вместо этого.

Эмили покачала головой.

– Это очень мило с твоей стороны, но, честно говоря, провести спокойный вечер в одиночестве – предел моих мечтаний. Почитаю книжку…

– Опять свои грязные романчики почитываешь?

– Ой, брось. Едва ли современные любовные романы можно считать грязными, – сказала она, решив не упоминать, что книга, которую она сейчас читает, попадала в категорию эротики. – К тому же не тебе говорить о грязи.

– Грязный Энди, – сказал он. – Грязный Энди был намного грязнее, прежде чем его одомашнили. Ладно, главное – не посади все батарейки на вибраторе, детка.

Она покраснела, и он на это, как всегда, рассмеялся. Потом Эмили чмокнула его в щеку и села в машину. Дверь заскрипела петлями, когда она ее открывала. Чтобы закрыть, ей пришлось приподнять ее и потянуть на себя. Эмили действительно хотелось пойти на ужин с Энди, но было слишком неловко навязываться. Если бы они отправились в какое-нибудь недорогое второсортное заведение, которое она могла себе позволить, он был бы недоволен. Энди был не против время от времени шляться по кабакам, как он выражался, но он привык к определенному стилю жизни, который Эмили был недоступен. Он бы, разумеется, с радостью заплатил за нее, как случалось уже не раз: Энди всегда предлагал угостить ее, но ей не нравилось, что она сама при этом испытывает. Эмили ненавидела это ощущение. Она терпеть не могла нищету и то, что ей приходится считать каждый доллар, но больше всего она не выносила подачки. В молодости ей хватило этого необоснованного чувства стыда, которое ей навязали. Эмили надеялась, что перестанет стыдиться нищеты, когда уедет из дома, но это чувство последовало за ней из Канзас-Сити в университет. Не стоило удивляться, что в Университете Кортаки она тоже чувствовала себя нищенкой. Эмили поняла это в тот самый момент, когда сошла с автобуса в центре Кортаки, но, поднимаясь в гору к кампусу, с потрепанным походным мешком за спиной и сумкой на колесиках, которая волочилась позади нее, она продолжала тешить себя мыслью, что чувство стыда пройдет.

И оно прошло. Ненадолго. И не сразу.

Она даже не потрудилась подать документы в Канзасасский университет или Университет штата Канзас. Большинство девчонок из ее школы могли рассчитывать только на общественный колледж. Это в том случае, если им вообще удавалось окончить школу, не залетев. Для тех, кто метил повыше, Канзасский университет и Университет штата Канзас оказались пределом мечтаний. Это были приличные учебные заведения, но они находились недостаточно далеко для нее. Эмили хотела убраться подальше от Канзас-Сити и с чертова Среднего Запада. Ей нужно было уехать прочь. Как можно дальше от отца, его алкоголизма и… Ее мать умерла из-за какого-то «случая»: Эмили была тогда слишком маленькой и ничего не запомнила. Может, если бы этого не случилось, все было бы иначе. Но все же ее мама действительно умерла во время того «случая», поэтому имеем то, что имеем. Ее сестра Бет, на целых пять лет старше нее, была достаточно взрослой и действительно запомнила маму, а не просто какие-то расплывчатые очертания. Но она уехала, когда Эмили училась в восьмом классе, и поступила в Северо-западный университет[21], где получила стипендию, а потом осталась в Чикаго. Для Бет Чикаго находился достаточно далеко: она больше ни разу не показалась в Канзас-Сити, даже не приехала на похороны отца. Когда Эмили училась в старших классах, они с Бет общались только с помощью редких телефонных звонков, открыток и во время визитов Эмили в Чикаго. Но Бет поступила в Северо-Западный университет, и это доказывало, что уехать отсюда действительно возможно: возможно избавиться от Канзас-Сити, их отца и всего, что с этим связано. Эмили с самого начала решила, что не останется за бортом. Она всю жизнь училась на одни пятерки и сдала вступительные на высшие баллы. Эмили была президентом школьного самоуправления и капитаном команды по кроссу и легкой атлетике, а по выходным она работала волонтером в больнице, подрабатывала няней и продавала в кинотеатре попкорн. Еще Эмили входила в клуб дебатов и отвечала за аудиовизуальную часть зимних школьных мюзиклов.

Она так сильно хотела выбраться из Канзас-Сити, что не встречалась ни с одним мальчиком из школы. Вот уж увольте. На это она не купится, она не будет как ее мать. Эмили эту ловушку за версту чуяла. Красивый парень с красивой улыбкой и вот: ахалай-махалай, ляськи-масяськи, а у тебя уже двое детей и пьянчужка-муж. Мальчики не для нее. Только учеба, работа и внеклассные занятия, которые, по ее мнению, позволят ей поступить в колледж по выбору. Она была классическим «стахановцем» и словно пыталась что-то – да нет, всё – компенсировать. Быть может, живи Эмили в пригороде, она была бы обычным ребенком, но в своей школе она оказалась звездой. Консультант по профориентации не знал, что с ней делать, ведь он никогда не видел никого похожего на Эмили Уиггинс.

Для нее было шоком, когда ей внезапно отказали в приеме в Дартмут и Принстон. В один и тот же день. Она была настолько уверена в себе, что даже не заметила, насколько тонкими были конверты. «Уважаемая мисс Уиггинс, благодарим вас за подачу заявления…» Один-единственный листок бумаги кремового цвета, который должен был стать ее билетом в свободную жизнь, вместо этого был порван на тысячу клочков, которые она скомкала. Удар оказался настолько сильным и неожиданным, что Эмили даже не заплакала. Она просто стояла там, на их покосившемся гниющем крыльце, держала письма из Дартмута и Принстона, смотрела на цветные штампы на печатных бланках и задавалась вопросом, зачем вообще было использовать такую дорогую бумагу. Неужели они рассчитывали так впечатлить абитуриентов, которым отказывали, ожидая, что те, словно защищаясь, вышлют им в ответ чек? Так щенок катается по земле, ожидая, когда его ударят в очередной раз, или девушка, которая считает, что заслужила то, что сделал с ней ее отец.

Вопреки советам сестры, Эмили подала заявление только в пять мест. Бет пошла по самому безопасному пути. Она выпустилась из Северо-Западного университета, стала дипломированным бухгалтером, познакомилась с Ротко и вышла за него замуж, а затем они переехали из съемного жилья в свое собственное в Линкольн-парке[22], и она ни разу – ни одного разочка – не приехала в гости. Но Эмили не винила в этом сестру. Если бы могла, она бы тоже уехала и больше не вернулась. Впрочем, Эмили, практически считая это своим долгом, дважды в год прилетала в Чикаго, чтобы навестить Бет. Они все время созванивались, но ее поездки в Чикаго ограничивались тем, что они с Бет могли себе позволить: они встречались пару дней осенью и пару дней весной. Столько времени вместе сестры и проводили – и Эмили таким образом могла увидеть, какая жизнь ее ожидает. Девочки не обсуждали это, но обе знали, что ситуация дома ухудшилась с тех пор, как Бет сбежала. Эмили боялась, что дом затянет ее, как черная дыра, даже если она окажется в восьмистах километрах от него. Словно автострада – это всего лишь веревка, которую отец может притянуть к себе. Нет, она не отправится в Северо-Западный университет. Только не туда. Поэтому Эмили разослала заявления, коих было всего пять, на восток, в большие, маленькие и средние города: в Принстон, который находился в Нью-Джерси, в Хановер (Нью-Гэмпшир), в Дарем (Северная Каролина), в старый-добрый Нью-Йорк (Нью-Йорк) и, разумеется, в Кортаку (Нью-Йорк).

Два письма – тонкие, с приговором внутри – уже вернулись: там был отказ из Принстонского университета со штемпелем «Принстон, НЙ[23]» и из Дартмута со штемпелем «Хановер, НГ[24]». Поэтому, когда ей пришел конверт из Кортаки, НЙ, она готовилась к худшему. Эмили была уверена, что это еще один отказ. Она оставила нераспечатанный конверт на прикроватной тумбочке на всю ночь, боясь посмотреть, что там внутри, и открыла его только утром, когда встала, собираясь идти в школу: она думала, что утро вечера мудренее и ей будет легче справиться, когда впереди окажется целый день. Но Университет Кортаки предложил ей стипендию и финансовую помощь. Ее ждали в Университете Кортаки. Ее, Эмили Уиггинс, ждали с таким нетерпением, что готовы были заплатить ей, если она согласится приехать. Ее готовы были встретить с распростертыми объятиями.