Безымянная скрипка

Ее темные глаза были теплыми, она улыбалась мне. Она была молода и прекрасна, и мне почему-то казалось, что она и есть та принцесса, которую я спас только что. Мне очень хотелось, чтобы она похвалила меня, и я молча указал в сторону украшенного дерева за спиной, приглашая рассмотреть результаты моих трудов.

– Мой милый, какая красота. Но не делай вид, что ты не слышал, как я тебя звала.

Она не разговаривала со мной строго – она улыбалась, но мне почему-то стало стыдно.

Я опустил голову и вздохнул, спускаясь со стула. Когда я вновь на нее посмотрел, она уже обходила меня, чтобы подойти к елке. Ее пальцы прикоснулись к стеклянной игрушке на ветке, и она смотрела на меня.

– У нас сегодня будут гости, – сказала она, взмахнув длинными темными ресницами.

– Гости? – удивленно переспросил я.

У нас давно не было гостей, и как я ни старался, я не мог вспомнить, кто же к нам может прийти.

– Да, – согласилась мама, и ее взгляд прошелся по моему лицу. – Если не хочешь обедать, иди переоденься.

Я не хотел оставлять елку – мне нравилось перебирать красочные игрушки в картонной коробке, к тому же, я еще не закончил…

Сделав умоляющее выражение, я заныл:

– Ну ма-а-а-м…

Я почему-то знал, что это действует безотказно, и она потрепала меня по волосам. От ее прикосновений по спине пробежали мурашки. Они были настолько приятными, что я разочарованно вздохнул, когда она убрала руку.

– Хорошо, Виктор, но только не долго, – и она, улыбнувшись, ушла.

…Я иду в гостиную – я был уверен в направлении, – и до меня доносятся голоса. Меня мучает любопытство: какие гости могут быть у нас на Рождество? Я в предвкушении праздника ступаю по коридору, и свет из освещенной комнаты сквозь дверной проем кажется теплым и уютным.

Я вошел. Большой зал, залитый сиянием свечей, стоящий слева рояль, предметы интерьера не из современной эпохи… Отчего-то я точно знаю, что в кабинете отца, музыканта и архитектора, еще больше любопытных вещиц, нотных листов.

Она стоит передо мной, но кроме нас в комнате никого нет. Я в нерешительности подхожу ближе, и пламя свечей отбрасывает тени, похожие на черные щупальца, ползущие по стенам. Она смотрит на меня.

Но теперь я не гляжу на нее снизу вверх: теперь я высокий и взрослый – как настоящий принц, – и ее красивое лицо обращено ко мне. Я затаил дыхание. Мне кажется, что если я сделаю что-то не так, то моя иллюзия развеется дымкой, рассыплется в прах, и я лишь осторожно делаю еще один шаг навстречу.

Сердце колотится в горле, ладони потеют, и я сжимаю кулаки – она так близко и одновременно так далеко. Мне хочется спросить: «Мама, где наши гости?», но я понимаю, что это меня уже больше не заботит.

Нам не нужны гости – нам хорошо и вдвоем. Мы вместе будем наряжать елку каждое Рождество, и я буду дарить ей подарки, а она будет дарить мне… Мне хочется, чтобы она снова, как и тогда, погладила меня по голове, но я не смею просить… Я все еще боюсь, что она уйдет.

– Виктор, – шепчет она, и ее молодое лицо озаряет мечтательная улыбка, когда взор темных глаз направлен на меня.

Я вижу собственное отражение в ее распахнутых глазах, я вижу себя, но на миг мне кажется, что это одновременно и не я.

Я тянусь к ней, и еще секунда – и мои руки ложатся на ее плечи. Я чувствую тепло ее тела, и я знаю, что она настоящая, она никуда не уйдет…

Холодная рука коснулась моей щеки, по телу разлилось приятное тепло, опускающееся тянущим жаром в паху. Я прижимаюсь губами к ее пальцам и часто дышу.

Я отбрасываю прочь призрачное ощущение, что это неправильно. Холодные пальцы ложатся мне на затылок, кровь закипает, я облизываю губы и сглатываю слюну, наполняющую рот. Мелкая дрожь нетерпения, приводящее в странный восторг головокружение…

Она притягивает меня к себе, и я покорно наклоняюсь, крепко сжимая ее плечи. Я не понимаю, что происходит, и, кажется, кроме нас в мире никого нет – только я и она. Желание становится таким нестерпимым, что я только тогда осознаю: я хочу впиться губами в ее рот, хочу стать частью нее…

Я судорожно вздыхаю в последней попытке сопротивляться, но не могу оторвать ладони от ее плеч. Она запускает пальцы в мои волосы на затылке, электричество, прошедшее по телу, рассыпается искрами на ладонях.

Наваждение. Она оттягивает мою голову назад, но потом вновь привлекает к себе…

– Виктор, – снова шепчет она, почти требовательно, призывно, вкладывая имя мне в рот, и я ловлю губами ее губы.

И нет в мире никого, кроме нас, и нет ничего, кроме нас, и я отдаюсь в ее руки, и я становлюсь покорным, как ягненок, как ласковый кот… Мне не хватает воздуха, я задыхаюсь, но не могу оторваться от нее – я хочу ее, и она будет моей.

Меня кружит в водовороте безумия, и огонь в крови – один на двоих, – и я едва сдерживаю стон, и эта горько-сладкая мука сводит с ума. Я не могу остановиться.

Уже окончательно проснувшись, я понял, что кончил во сне. Какого…

Уткнувшись носом в простыни, перевернувшись на бок, я так и продолжал лежать на кровати, голый, каким вышел из душа. Мне не было холодно. Остатки искр еще гуляли в крови, и разгоряченное, вспотевшее тело не желало поверить, что это всего лишь сон.

Ну и сон!

Хорошо, что это сон.

18. Маска

Музыка поднимала ввысь и низвергала в преисподнюю, толпа с замиранием следила за каждым движением семерых демонов, за каждым исполненным звуком со сцены. Хэллоуинский вечер – канун Дня Всех Святых – собрал в ночном клубе на севере Бруклина три сотни зрителей, центром внимания были мы.

Маски были не только на артистах, толпа пестрила маскарадными костюмами упырей и ведьм, пауков, летучих мышей и прочей нечисти… Однако чаще, все же, попадались кое-как прикрытые картонной маской лица – лишь бы пройти дресс-код, – пришедшие потрясти головой под тяжелую музыку.

Я не замечал в экстазе тянущиеся ко мне руки, я не различал полуприкрытых лиц и тел – я отдался музыке, и толпа передо мной была лишь размытой игрой красок. Меня не волновало, что творится за сценой; то, что звучало у меня в голове и в моем сердце, было единственно важным.

Когда мой голос и голос скрипки слились в созвучии, раздаваясь под сводами зала в финальной квинте, и толпа восторженно взревела, я еще не полностью пришел в себя. Мир качался и плыл, отрезвление наступало постепенно, и я лишь сделал глубокий вдох в живот, крутя в руках шнур от микрофона.

Я заметил его слишком поздно – жесткий взгляд желтых глаз царапнул по лицу, – и черная тень, стоящая напротив в противоположном конце зала, проступила в свете прожекторов. Я ощутил себя беззащитным, лишенным своей скорлупы, совсем одиноким в беспощадном сиянии ярких ламп, направленных на меня.

Микрофон с грохотом выпал из рук на пол, но скребущий по ушам фон и шум утонули в аплодисментах и криках… Я уже несся вон со сцены, перепрыгивая через разбросанный хлам за кулисами.

Я не знал, что именно гонит меня – было ли это страхом. Спрятаться от монстра – который летит следом, дышит в затылок… Оказавшись в гримерной, я развернулся, чтобы запереть дверь изнутри, сердце бешено колотилось. Непослушными пальцами я защелкнул хлипкий замок – как я был наивен, полагая, что это защитит меня!

Старая лампа озаряла квадратное помещение. Черная тень не сунется на свет… Но он не тень, он человек. Лишь человек.

Главное – убедить себя в этом, а потом все встанет на свои места. Он не призрак и не тень, надо просто надрать ему зад! Кто он такой, черт возьми, чтобы я, как последний трус, прятался от него?!

Я шагнул обратно к двери, как только я потянулся к ручке, створка распахнулась. Сорванная щеколда отлетела прочь, и я шарахнулся в сторону.

Желтые горящие глаза прищурились, он ступал медленно и неслышно, он приближался ко мне, а я пятился – чтобы поскорей оказаться на участке света.

– Верни мне ее, – произнес он.

Чарующий голос – с угрозой, одновременно красивый и отвратительный.

Задница врезалась в столешницу, раскалившийся абажур лампы упирался в лопатку.

– Я тебе не мешаю. Иди и возьми.

Ответ пришелся черной тени не по нраву, рука в перчатке медленно потянулась к моему горлу, рассекая кружок света, лившегося из-за спины. Я не успел отпрянуть, крепкий хват уже был на шее, и все, что мне оставалось – это вцепиться в его руку.

Почему я не могу пошевелиться? Оттолкнуть, пнуть, ударить по уху, хоть что-нибудь… Настоящий сонный паралич.

Ему пришлось подойти ближе, он стоял в белом пучке лучей лампы. Дьявольские желтые глаза теперь не горели злым огнем – на свету они оказались человеческими, пусть и необычного, янтарного цвета. Я всматривался в его лицо – и с ним было что-то не так…

На нем была белая маска, изображающая черты лица, и эта маска поначалу показалась мне его лицом! Настолько знакомая по форме, что даже не вызывала удивления. Я судорожно – и тщетно – вдохнул. Он не ослабил хватку, он сжал мое горло еще сильнее, так что я лишь ловил ртом воздух.

Другой рукой он потянулся к моему лицу. Я попытался отвернуться, я зажмурился, стальная хватка не давала двигаться. Я вцепился пальцами в его ледяную руку, но лишь царапал ногтями шелк перчатки. Он сорвал с меня маску – тесемки проехались по волосам, а край царапнул щеку.

– Верни. Мне. Мою. Скрипку, – проговорил он, разделяя слова паузами.

Пальцы сжались вокруг горла еще сильней. Ну все, он меня задушит.

Перед глазами уже плясали искры и тени, зеленые крапинки в желтых глазах расплывались мутным пятном. Сорванная только что маска белела на полу в тени высокого силуэта, склонившегося надо мной – силуэта в черном плаще, который не отражал свет.

Маска была похожа на мою. Маска была такая же… Сердце выпрыгивало из груди, гулкие толчки крови раздавались в ушах тяжелым набатом. Я задыхался – я это понимал, нужно сделать что-то, что заставит его отпустить мою шею…

Я протянул руку вперед вслепую, ладонь уперлась в материал маски, пальцы скользнули под край. Он резко отпрянул в сторону, отступив в тень, позабыв про меня.

Хрипя и откашливаясь, я сполз по краю стола на пол, не обращая внимания на черную тень в противоположном углу. Он стоял неподвижно, я лишь растирал шею.

Никогда не хотел бы испытать этого снова.

Где его удавка? Он молча наблюдал, как я поднимаюсь на ноги, держась за горло, распухшее, будто чужое.

– Я же сказал тебе… Иди и возьми… Чертов говнюк, – прохрипел я в стиле скримовых вокализов, наклонившись, давясь кашлем и подступающей рвотой.

Он продолжал сверлить меня взглядом из темноты. Он меня не понял.

– Скрипки здесь нет! Вали отсюда!

Внезапно дверь распахнулась, и на пороге возник Бафомет. Смерив нас равнодушным взглядом, он невозмутимо обратился ко мне:

– Виктор, если ты думаешь, что я буду в одиночку отбиваться от толпы твоих фанаток, бросающих трусы под ноги, ты ошибаешься, мой друг.

Тень, стоявшая в углу, хмыкнула. Мет лишь мельком взглянул на него.

Он не узнал незнакомца? Желтые глаза, черный плащ?!

– Я, конечно, понимаю, что ты сейчас занят, но…

Я хотел возразить, но голосовые связки более слушаться не желали. Еще больше мне стало дурно от того, что Мет держал в руках футляр со скрипкой.

Этой чертовой скрипкой!

Я не успел ничего произнести – и черная тень метнулась к Бафомету, заслонив мне обзор. Я ожидал чего угодно, только не того, что Мет, будто не замечая ни реакции незнакомца, ни того, что я сижу на полу, держась за горло, продолжит:

– Ты просил возвращать тебе ее теперь. Наслаждайся, – выдал он, оставляя футляр на полке у двери, и поспешно ретировался, хлопнув дверью.

Я был в шоке.

Желтоглазый незнакомец, вместо того чтобы схватить скрипку и исчезнуть в свою преисподнюю, продолжал стоять ко мне спиной, глядя на закрывшуюся дверь.

Я чего-то не понимаю?

Он медленно развернулся, и свет снова упал на его маску. Если бы я не был уверен, что мою маску он сорвал с меня и отшвырнул в сторону, то я бы подумал, что это она и есть. Я таращился на него.

Черт побери, как Мет мог оставить меня наедине с этим монстром? Неужели он подумал, что это чудище – приятель, зашедший навестить меня после выступления?

Я встал и оперся на стол.

– Ты же этого хотел, – затравленно сказал я, встречаясь взглядом с желтыми глазами, кивая в сторону скрипки.

– Глупый мальчишка, – вздохнул он, качнув головой, – ты меня боишься?

Я хрипло рассмеялся, морщась от боли. Как может быть иначе?

– Опасаюсь, – ответил я. – Забирай и уходи. Иначе я сорву с тебя маску.

Маска – чтобы оставаться инкогнито. У маски множество преимуществ: ты скрываешь свое лицо, ты можешь играть чужую роль, ты можешь быть никем…

Он это прекрасно знал.

– У тебя не получится, – нарочно равнодушно бросил он.

Дурацкая идея… Я бросился на него, пытаясь достать до лица, пальцы уже касались белой маски, но он отшвырнул меня, уворачиваясь. От удара в челюсть я оказался на полу.

Я не мог подняться, по подбородку начинала хлестать кровь, я закрыл рот рукой. Когда я перестал жмуриться, черная тень еще была рядом.

Шум в голове нарастал. Как глупо…

Проваливаясь в багровый туман, растекающийся звенящей болью в голове, я расслышал:

– Ты такой же, как они.

Отвращение, перемешанное с досадой.

19. Тринадцатый этаж

– Ваш дизайнер с ума сошел! – донеслось до меня сквозь стеклянную стенку переговорной комнаты. – Это слишком мрачно, это – слишком пусто. Он тупой, или глаза у него на заднице?

Ну, опять начинается… Неугомонный старик уже двадцать раз на дню меняет свои требования. Свадьба для племянницы в стиле показа модного дома превратилась бы в похороны, если бы я прислушивался к его пожеланиям.

– Я сказал, что хочу плавные мягкие тени. Это что такое?

Фрай в переговорной взял огонь на себя, решив не подпускать старика ко мне, коллеги в опенспейсе внимательно слушали обвинения и перешептывались. Уже прозвучало предложение вернуть меня обратно в бойцовский клуб – туда, откуда взяли.

Я продолжал листать фотографии на компьютере, изображая полное безразличие.

Замечание про бойцовский клуб было уместным – я, действительно, выглядел паршиво: губа разбита, нижнюю челюсть справа украшал синяк, я не смог толком побриться с утра. К счастью, отек и боль доставляли неудобство лишь при попытке зевнуть – но мне постоянно хотелось зевать.

– Виктор, хочешь кофе?

Я оторвал взгляд от экрана, откликаясь на голос Кэти Грэм, секретарши миссис Томпсон.

Я не сразу узнал ее – и сперва не понял причину. Пока я моргал, соображая, она присела на стул с противоположной стороны стола, пытаясь привлечь внимание, и теперь выглядывала из-за монитора, разделяющего нас.

Я рассеянно кивнул, стараясь не слушать возгласы за стенкой – Фрай, наконец, послал старика к черту, тот требовал позвать миссис Томпсон. Если это не прекратится, я встану и кину в кого-нибудь стул – тот, что под Кэти, – и устрою бойцовский клуб в офисе. И плевать, что корпоративная этика запрещает кидаться стульями в коллег.

– Что у тебя с лицом?

Я тоже хотел спросить, что у нее с лицом – потому что причина странности внешности Кэти была в макияже. Он был вечерним, с черными, как у панды, глазами – а обыкновенно, насколько я помнил, она даже ресницы не красила.

– Подрался. Вчера.

Мой краткий ответ, видимо, ее не удовлетворил, и она, перегнувшись через стаканчики с ручками на столе так, что один из них поспешил опрокинуться, охнула, поинтересовавшись:

– А что случилось?

Невольная усмешка вылезла на лицо, челюсть свело от неудачной попытки скривить рот. Я не смотрел на собеседницу, в поле зрения попали разбросанные карандаши и ручки, и ладони сами потянулись их собирать. Когда я покончил с канцелярскими принадлежностями, я заметил неестественно расстегнутые пуговицы блузки секретарши, и брови невольно поползли вверх.

Странная она. Наверное, у нее сегодня день рождения.

– Один тип был неправ, – буркнул я, сделав вид, что не заметил, как она, якобы поправляя жакет, расстегивает декольте еще глубже.

На стаканчики, вновь намеренно опрокинутые грудью Кэти я, естественно, больше внимания не обращал – я просто уставился в монитор, делая вид, что что-то старательно ищу. Старик исчез из переговорной, коллеги обсуждали футбол…

Весь день Кэти так и следовала за мной по пятам, то и дело предлагала кофе, расстегивала на себе блузку еще больше, наигранно поправляла волосы. Меня это не отвлекало и не раздражало, я быстро перестал обращать внимание на странные взгляды. Вряд ли она хотела, чтобы я поздравил ее с днем рождения.

Она, как и другие мечтательного склада ума девицы, вообразила, что если я такой мрачный, задумчивый и печальный – как заколдованное чудовище из сказки, – то однозначно нуждаюсь в том, чтобы меня поцеловали…

Она милая, но я даже не знал, о чем с ней говорить.

После обеда я и вовсе погрузился в свои мысли, снова и снова возвращаясь к странным недавним событиям. Черная тень забрала скрипку, Бафомет еще не знал, что больше на инструменте он не сыграет.

Когда я объясню ему все, он поймет. В глубине души я, все же, был рад, что избавился от скрипки – и надеялся, что теперь черная тень навсегда покинет меня и мою жизнь.

Двери прибывшего на первый этаж лифта разомкнулись, и четверо человек, включая меня, вошли в кабину. Ридель просил отправить документы курьером, большой белый конверт был уже передан в нужные руки, я встал у самой стены, разглядывая трещины в зеркальной поверхности боковин, бездумно уставившись перед собой.

Лифт закрывался, когда внутрь, протиснувшись между почти сомкнувшимися створками, влетела девушка – та самая, которую я увидел тогда у крыльца в первый день посещения офиса. Я еще не успел осознать это головой, а сердце уже начало судорожно биться в горле, как только в дверях промелькнул ее силуэт.

Меня моментально бросило в жар, я не понимал, что происходит: я таращился на ее затылок и каштановые волосы, струящиеся по плечам. Кабину наполнил едва уловимый аромат – сладкие духи, ваниль с восточными нотами…

Я нервно сглатывал, и почему-то некуда было деть руки: я скрещивал их на груди, прятал за спину, засовывал в карманы джинсов… Хорошо, что она не видела меня, с такой рожей мне не стоит ей показываться.

Незнакомка стояла близко, я мог рассмотреть каждую ресничку, каждую морщинку, я чуть ли не заглядывал ей через плечо – но она не обращала на меня внимания, проверяя на мобильном почту.

Мне захотелось прикоснуться к ней, протянуть руку – и я тут же с ужасом одернул себя. Что происходит?!

Мысли путались, мне казалось, что я ее где-то уже встречал. Не в прошлый раз, а когда-то давно… Я не мог вспомнить, но ощущение дежавю было сильным, я стискивал зубы до боли в челюсти, чтобы перестать шумно дышать.

Я боялся, что в следующее мгновение лифт остановится, и я больше никогда ее не увижу. Мне непременно нужно знать, на каком этаже она выйдет. Я не знал, зачем – но нужно.

Очередной уровень – и створки разошлись, раздался звон электронного колокольчика. Шагнув на этаж, девушка исчезла вне досягаемости моего поля зрения, так и не обернувшись.

Я пересилил непреодолимое желание помчаться вслед. От глубокого сопящего вдоха соседи по кабине недоуменно на меня оглянулись, а я уже глупо улыбался.

Пружинистым шагом я вышел из лифта. Незнакомка вышла на тринадцатом.

20. Побеждать огонь огнем

Бафомет не разговаривал со мной уже третий день, и я не решался приходить в клуб. Я не хотел с ним ссориться, но как я мог поступить иначе? К тому же скрипка – эта проклятая скрипка – моя.

Я выкрутил руль вправо, поворачивая на улицу, ведущую к дому. Погода была отвратительная, под стать поганому настроению, дождь барабанил по лобовому стеклу, оставляя мутные и искрящиеся в тусклом свете фонарей дорожки. Скоро выпадет снег – ноябрьский снег, но ньюйоркцы не заметят его, потому что он растает на утро, будто его и не было.

Лучше бы я вообще никогда сюда не приезжал, лучше бы вообще ничего этого не было. Иногда мне казалось, что я уже ненавижу эти одинаковые кварталы и частые перекрестки в Астории, этот кипящий модный Манхэттен, эти бруклинские клубы… Мрачные думы и предчувствия, уныние и осеняя безысходность – как в галерее Бауэри.

Куда бы я ни шел, я везде ощущал на себе чей-то взгляд, еще месяц назад я бы посмеялся над своей паранойей, но не сейчас.

Мне снились странные сны. Именно странные, не страшные, приятные – как могут быть приятны красочные эротические видения, которые покажутся отвратительными при свете дня.

Мне снилась она – та темноволосая девушка. Увлечение стремительно перерастало в одержимость, никогда раньше со мной такого не было… Она просто незнакомка – я ее даже не знаю.

Я не решался познакомиться с ней, это было бы неуместно – особенно после подобных фантазий.

В моих снах мы были знакомы давно, мы прожили множество жизней вместе. Декорации и эпохи сменялись, а она оставалась прежней… Как наяву, она могла являться ко мне, каждый раз я думал, что это не сон, потому что вот я – лежу у себя в квартире, на кровати, и те же стены окружают нас, и осенний дождь стучит по стеклу занавешенного окна… А когда я просыпался от собственного стона, весь мокрый от пота, мне становилось противно от самого себя.

Я не мог противостоять наваждению. Это было сильнее меня.

Чертов суккуб! Расщепленная Звезда в множестве вариантов… Вот бы мои демоны посмеялись, узнав, что у меня за ночные видения.

Если я перестану постоянно думать о ней, если я забуду ее, то она больше не станет приходить… Она стала навязчивым образом, страшнее монстра с горящими желтыми глазами.

Я криво ухмыльнулся, поворачивая ключ в замке входной двери. Сегодня я выпью залпом полбутылки виски и провалюсь в сон без сновидений – и меня не сможет разбудить ни красотка, ни черная тень.

Я поставил стакан на пол и уже сидел на постели, стащив джинсы наполовину – но вдруг вскочил с кровати. Меня осенило: побеждать огонь огнем!

В попытке пройтись по комнате к тумбочке, чтобы собрать содержимое карманов, я запутался в собственных штанинах, болтавшихся между ног как кандалы. Вскоре, я уже застегивал ширинку.

Когда джинсы придется снова снять, лучше это сделать полностью.

…Музыка гремела под сводами Гуд-Рума, и я уже жалел, что поддался порыву прийти в клуб. В любую минуту меня мог заметить кто-то из знакомых, разумнее было пойти туда, где меня никто не знает.

Я прислонился к барной стойке, выглядывая из-за голов, кивая бармену.

– Ой, смотри, это же Виктор!

Сквозь булькающий хрип вокалиста коллектива, обычно выступающего у нас на разогреве, я из-за спины уже различил голоса. Приближающийся визгливый пьяный девичий смех предзнаменовал то, что ко мне через пару мгновений присоединятся любительницы потанцевать, выпить и потрахаться.

Сегодня я ничем от них не отличаюсь, я тоже пришел отдохнуть и приятно провести время.

Я так и не запомнил их имен, они хохотали, рассказывая впечатления о предыдущем концерте, я разглядывал их без стеснения – как товар. Одна была похожа на куклу Барби, сделанную по стандартному лекалу, блондинку, умеющую громко смеяться над сальными шутками и хорошо сосать. Вторая, брюнетка, была похожа на мертвую невесту из фильма Бертона. Белые зубы за вишневыми губами она скалила хищно, и я не удивлюсь, если в сумке у нее, помимо пачки презервативов, окажется страпон.

Некоторое время спустя Барби, осознав, что я уже определился с выбором, и двух девушек мне много, незаметно исчезла, оставив нас с подругой наедине. У нее был приятный голос, она могла поддержать разговор, и даже – игриво, не всерьез – обсуждала недавнюю лондонскую театральную постановку, в которой инсценировали ритуал культа Расщепленной Звезды.

Мне уже кажется, все вокруг помешаны – либо на скрипках, либо на Матери демонов.

Девица облизывала губы, гладила меня по колену – рукой с длинными ногтями, похожими на когти, с помощью которых вампиры ползают по стенам, – а я еще сомневался, лишь угощал ее коктейлем. Я не знал, что меня до сих пор держит – в ней все было так, как мне нравилось.

Какая-то часть меня хотела уйти домой, какая-то часть меня была брезгливой… Мы были достаточно пьяны, чтобы не замечать гул голосов и шум музыки: мы сидели за баром, у нее были красивые стройные ноги, одну она зачем-то закинула мне на бедро.

Я предложил еще коктейль, она отказалась – и поднялась со стула, увлекая меня за собой. Я шел за кулисы, притягивая ее к себе за талию одной рукой.

Она припечатала меня к стене, я усмехнулся, запуская руки под верхний край туго затянутого кожаного корсета. Грудь, полуприкрытая одеждой, была мягкой. Она потянулась ко мне своим алым ртом, но я остановил ее, прижав указательный палец к губам.

Я не хотел, чтобы она меня целовала.