Тайная история Тартарии. Том 1. Паны, холопы и Другие

– Ушам своим не верю! Ты поможешь мне?

– Ты не ослышался.

– Каким же образом?

– Я женюсь на королеве Кристине и стану королем Швеции. Это так же верно, как то, что ныне ты видишь меня перед собой. Но если ты станешь действовать так, как я, исключительно по-дружески, буду тебе советовать, поверь, это будет полезно не только мне, но и тебе.

– Ты говоришь правду?

– Разве я когда-то обманывал тебя?

– Нет. Но-о…

– Не обману и в этот раз. Мы же друзья!

Ян Казимир вздохнул.

– Верю, что так и есть.

– И правильно.

– Тогда хотел попросить тебя как друга…

– Тебе нужны деньги?

– Да. Мне нужно заплатить реестровым казакам, а Сейм, как водится, болтает и скряжничает.

– Я не дам тебе денег. Более того, я бы на твоем месте подкинул в Сейм идею сократить реестр вдвое. Уж что-что, а это они проглотят, не подавившись.

– Но ведь это война! Сечь, несомненно, поднимется.

– Да. А ты пошли гетману свое знамя и скажи, что ты и сам возмущен действиями Сейма, пусть они порвут в клочья твоих врагов. Пусть и казаки, и здешние магнаты зависят от твоего решения, а не от собственной дурацкой прихоти. Тогда ты и впрямь станешь королем в своей державе. И в этом начинании, можешь не сомневаться, я тебя поддержу.

– Занятная мысль, – уже куда бодрее усмехнулся Ян Казимир. – Стоит обдумать.

– Обдумай. А я тем временем отдохну с дороги. Завтра мы продолжим наш разговор.

– Да, Леонард. Прости, что я погорячился и подумал о тебе плохо.

– Большая политика – это область, где всем друг о друге следует думать плохо. Уж точно не обманешься, зато в случае удачи ждет двойная радость.

Фон Шрекенберг чуть склонил голову, повернулся и вышел из тронного зала, оставив своего венценосного «друга» в размышлении о превратностях судьбы. Барон со свертком в руках ждал его у порога.

– Прикажете отнести в карету? – с поклоном спросил он.

– А, это? – чуть заметно скривившись, походя бросил императорский посланец. – Я видел он тебе понравился?

– Превосходное оружие! – не сдерживая чувств, воскликнул барон.

– О, да. Я дарю тебе его.

– Но как же?..

Фон Шрекенберг резко повернулся и вперил немигающий взгляд в ротмистра, так что у того похолодело в груди.

– Никогда не смей перечить мне!

* * *

Замок Гуровеже неподалеку от Кракова был подарен графу фон Шрекенбергу несколько лет тому назад, еще тогда, когда королевич Ян Казимир только готовился взойти на отцовский трон. Хозяин бывал здесь нечасто, но когда приезжал в Речь Посполитую, то останавливался только здесь. Так было и в этот раз.

Боевые холопы, составлявшие гарнизон неприступного укрепления на скале, быстро распахнули ворота перед каретой, так же быстро захлопнули их так, будто за его сиятельством гнались по пятам. Каждый из них знал, что пан Леонард шутить не склонен и готов отходить тростью всякого, кто ему не угодит. И это хорошо, если тростью. Одного замешкавшегося слугу просто с размаху ударил набалдашником по темечку, а затем приказал мертвое тело сбросить со скалы в ров.

На этот раз его сиятельство, похоже, не настроен был свирепствовать, но и праздником местные жители его приезд вряд ли могли считать.

– Все вон! – скомандовал граф, убедившись, что ворота надежно заперты. – Если в ближайшие часы я кого-то увижу здесь, во дворе, прикажу вздернуть на крюк!

Испуганные холопы не заставили долго себя упрашивать. Пан Леонард поглядел в ночное небо. При свете узкого полумесяца едва можно было разглядеть полет нетопырей. И вдруг огромная тень заслонила остаток полуночного светила, и вслед за этим на мощеный плац перед башней опустилось нечто, отдаленно напоминающее нетопыря, однако громадного, с длинным усеянным шипами хвостом и свирепым оскалом ужасной морды.

Еще мгновение – и перед графом стоял высокий статный воин в расшитом золотом восточном наряде с кривой саблей на боку. Если бы вдруг здесь оказался какой-нибудь вельможа двора Крым-Гирея, он бы с немалым удивлением опознал в полуночном госте Дейали-Мурзу – одного из лучших полководцев татарского войска. Однако старому графу, похоже, не было дела до подобных формальностей. Он шагнул навстречу чужаку и с силой обнял его:

– Здравствуй, сынок!

– Рад видеть тебя в добром здравии, отец!

– Ты хотел меня видеть? Я здесь и слушаю тебя.

– Отец, я нашел его! Я нашел второй меч!

– Вот как? – лицо фон Шрекенберга приобрело крайне заинтересованное выражение. – И где же он?

– Здесь, совсем неподалеку. У казачьего атамана, прозванного Иван Сирко.

– Тогда почему он еще не у тебя?

– Можешь не сомневаться, я его добуду! Но этот атаман не так прост, он слывет могучим характерником, и сабля в его руке обладает силой тысячи сабель. Точь-в-точь, как эта. – Он выдернул из ножен изукрашенный темный дамаск, и тот в его руках превратился в прямой, наполненный внутренним светом черный меч.

– Ты проверял? Быть может он просто ловкий воин?

– Недавно к нам перекинулся казачий полковник, зовут Максим Лихолет. Он утверждает, что знавал атамана еще мальчишкой. Когда тот еще только шел на Сечь, клинок уже был у него. И с первых дней этот казак отличался небывалой силой и ловкостью. Перебежчик целовал крест в том, что сказанное им правда. Сей полковник люто ненавидит этого Сирко, хотя причина этого мне неведома.

– Что ж, это хорошо. Значит, он и поможет тебе добраться до меча. Но поторопись, скоро я займу шведский престол, император священной Римской Империи поддержит все, что я пожелаю, а этот хлюпик расчистит мне дорогу на Москву. Эти глупцы не знают, что сие за место. Ну, да и отлично! Так что дадим Яну почувствовать себя великим государем. Сначала его казаки истребят Сейм, затем перебьют друг друга, а потом те, кто останутся, за ничтожную подачку пойдут туда, куда я им укажу. Ты принес хорошие вести, сын!

– Это еще не все, что рассказал переветник. По его словам, этого Сирко не берет ни пуля, ни сабля. Он видит сквозь стены и умеет летать по воздуху. Вместо пса с ним ходит волк, и сам он умеет оборачиваться лютым зверем.

– Что ж, это характерно для колдунов. Мы заманим его в этот замок, сила его стен не даст характернику воспользоваться своим умением.

– Но есть еще кое-что: этот Максим Лихолет утверждает, что Иван был рожден с зубами.

– Вот как? – брови графа чуть приподнялись, придавая его лицу довольно глумливое выражение. – Тогда, может быть, все еще лучше, чем мы думаем. Быть может, он из наших?

– Тебе виднее, отец, тебе виднее.

– Полагаю, это следует выяснить.

– Пришлешь ему приглашение на рождественский бал?

Фон Шрекенберг ухмыльнулся уголком губ.

– Непременно. Но до этого еще далеко. Я думаю, мы вместе его пригласим. А теперь поспеши! – Он обнял Дейали-Мурзу. – Скоро начнет светать, нельзя терять времени!

* * *

Королевская охота повелителя Речи Посполитой была в самом разгаре. Разгоряченные погоней за благородным оленем ловчие с гиканьем и свистом летели по лесу, трубя в рог и громко окликая друг друга. Сам король в сопровождении небольшой свиты выехал на лесную поляну и чуть придержал серого в яблоках коня. Ему навстречу, точно возникнув прямо здесь, посреди леса, на вороном жеребце двигался граф фон Шрекенберг.

– Пан Леонард?! – удивленно произнес король Польши. – Вот нечаянная встреча! А мне сказали, что ты заперся в своем замке и сидишь там безвылазно.

Граф усмехнулся.

– Тебе правду сказали, но у меня есть веская причина встретиться с тобой.

Король подал знак свите отъехать подальше.

– Я весь превратился в слух, друг мой.

– Это хорошо, это правильно. Слышал ли ты что-нибудь об атамане Иване Сирко?

Владислав скривился, точно проглотил таракана.

– Кто же в столице о нем не слышал?! Это демон, настоящий демон! С ним нет никакого сладу.

– Ты пробовал его купить?

– Много раз.

– Убить?

– Еще чаще. Но он неуязвим и неподкупен.

– Между тем, он явно неравнодушен к золоту. Рассказывают, что этот храбрец воевал за французов при взятии Дюнкерка.

– Да, и славно воевал. Он может сражаться даже за индийского царя против китайского богдыхана, но ни против казаков, ни против малороссов, ни против московитов он оружия не поднимет. А нашего брата рубить для него – как иному мед есть.

– По всему видать, не только нашего, – медленно заметил жених королевы Кристины. – Мне тут рассказали, что не так давно, напав на Крым, он освободил несколько тысяч человек из полона. Часть этих людей, по большей мере дети татар от здешних девиц, начали пенять ему, что придется идти невесть куда, невесть зачем, что там, в Крыму они знали, что готовит им всякий день, знали порядки и обычаи. Он настолько озверел от их стенаний, что велел перебить до трех тысяч соплеменников.

– О, да, – кивнул Владислав. – Рассказывают также, будто он заявил: «Кто ни в грош не ставит свободу, того и жизнь гроша ломаного не стоит». Жуткий зверь, скажу я тебе.

– И что же ты, друг мой, государь, король и великий князь, миришься с тем, что в твоих землях промышляет этакое чудовище?

– Увы, к нему не подступиться.

– Полагаю, это не так. Если ты дашь мне надежного человека с хорошим отрядом, я сделаю так, что он придет сам.

– Неужто такое возможно?

– Всякий добрый христианин должен бороться с демонами, – насмешливо ответил граф фон Шрекенберг. – Так что я лишь исполняю свой долг.

– Что ж, прекрасно! Ротмистр Гжегож Левартовский в твоем распоряжении, ты уже видел его. Он храбрый и честный рыцарь. Пусть возьмет из своей хоругви столько людей, сколько тебе понадобится.

– Что ж, пан Гжегож так пан Гжегож. Я буду ждать его в своем замке.

* * *

Казаки, стоявшие караулом у дома атамана Сирко, встрепенулись было, похватались за рушницы, увидев мчащего по большаку всадника. Но затем вздохнули спокойно, кто ж в казачьем кругу не знал справного казака Максима Лихолета? Правда, вид у него нынче был такой, что впору руками всплеснуть и помянуть черта хвостатого. Рубаха на нем была разодрана, так что свисала клочьями с плеча, лицо разбито в кровь, но за поясом у полковника торчал турецкий пистоль, а в руке красовалась татарская сабля.

– Софья, Софья у себя?! – отплевывая кровь с разбитых губ, кричал он, подъезжая к воротам.

Услышав знакомый голос, жена атамана Сирко, сопровождаемая вооруженными сыновьями, вышла на крыльцо.

– Что случилось? С Иваном что-то?

– Того не знаю. Ну, да что с ним станется? Татары сюда идут, сам Дейали-Мурза с войском! Меня с малым отрядом в степи переняли, скрутили, едва жизни не лишили. – Максим утер кровь с лица. – Но оно может и к добру: я их планы вызнал. Мне-то их наречие хорошо знакомо. А им про то не ведомо, вот они при мне языком и трепали. Поди, не думали, что я сбегу, а я сбег. Стражников положил, да и сбег. За прошлый иванов поход, когда он поскребышей татарских в степи порешил, осерчал Гирей, решил на Москву идти. Головные полки Дейали-Мурза ведет, черт арнаутский. А другой отряд на Полтаву ушел, чтоб, ежели муж твой или гетман на помощь двинутся, то дать им бой и обратно на Днепр откинуть.

– Так надо в Харьков спешить! – нахмурилась Софья. – Наша-то Мерефа супротив татарского войска сама не выстоит. Скоренько надо оповестить, да за стенами укрыться.

– Не! – замотал головой Максим, спешиваясь. – Туда я побратима своего послал, бежали вместе. Так что в Харькове нынче упреждены. Но туда соваться – что головой в омут. Сюда за тобой Дейали-Мурза лишь тысячу всадников отрядил, почитай, через час-другой уже тут будут. А всей силой, как есть, на Харьков навалится. В Белгород нужно поспешить, чтобы воевода царский на подмогу шел со стрельцами, да конницей дворянской! И в Москву, стало быть, гонца отослал. Ну и тебе с детьми, ясное дело, там спокойней будет.

– Вот как?! – Софья сжала губы и задумчиво глянула на большак, не вьется ли там пыль столбом от идущей вдали конной лавы. – Что ж, дело говоришь, Максим Афанасьич. – Она кивнула сыновьям, те бросились в дом. – Скоро мы. У нас на такой случай все собрано.

Верная жена атамана скрылась за дверью, тяжело вздохнув, подошла к иконе Святой Божьей Матери, достала из-за нее нож булатный и вонзила его в лежащий на столе теплый, едва только из печи, каравай. Да так, что клинок вонзился в столешницу.

– Вот теперь и ехать можно, – прошептала она.

* * *

Дорога шла лесами, казачьи дозоры ткнулись было в сторону Харькова, да и впрямь напоролись на татарскую орду, едва живы ушли. Стало быть, идти нужно было кружным путем. Оно, конечно, дольше, но и надежнее. Да еще и в Чугуеве, ежели повезет, подмогу раздобыть можно. Десяток верховых, да телега с домашними пожитками, да возок с семейством – вот и весь отряд – ищи иголку в стоге сена! Тем паче, еще один десяток казаков с телегой в другую сторону пошел, следы заметать, да на себя отвлекать злых татаровей.

И вот уже дело шло к вечеру, лес погружался в сумерки, и тени деревьев вытягивались разлапистыми чудищами.

– Ничего, ничего, – успокаивал Софью Максим Лихолет, уже добела умытый, переодетый в новое и чистое, как подобает казачьему полковнику с шестопером за кушаком, – к ночи доберемся.

Он оглянулся, будто ожидая подтверждения своих слов. Из леса невпопад заголосила кукушка, и в тот же миг из окрестных кустов грянул залп, а затем из лесу на дорогу ринулись всадники в вороненых кольчугах, в мисюрках с волчьими хвостами, с подвешенными кольчужными бармицами. Сыновья Ивана схватились было за сабли, но тут же замерли, увидев ствол пистоля, направленный в лоб матери.

– А ну… бросайте! – рявкнул Максим Лихолет. – Только дернетесь – я ей дырку в голове проделаю! Мозги сквозняком выдует!

Спустя несколько мгновений, когда с казаками, охранявшими возок, было покончено, один из всадников подъехал к атаманскому семейству и с поклоном снял шлем.

– Пани Софья, я барон Гжегож Левартовский, ротмистр панцирной хоругви, мне приказано доставить вас к королю. Поверьте, я не причиню вам зла.

– Да я скорее порешу себя! – возмущенно закричала женщина.

– Порешишь, как же! – Лихолет распахнул дверь возка и схватил Софью за волосы. – Да что с ней панькаться?!

– Не сметь! – рыкнул барон, занося саблю над головой предателя. – Она благородная пленница!

– Да тьфу на тебя, пес бесхвостый! Ни ты, ни круль твой мне не указ! – Он в гневе оттолкнул было ротмистра и тут же отшатнулся: клинок польской карабелы едва не полоснул его по лицу.

– Ах ты гадючье семя!

Казачий полковник выхватил из ножен украшенный золотом килич и бросился в атаку. Панцирники двинулись было на помощь командиру, но тот лишь усмехнулся и жестом остановил их. Схватка была стремительной и бескомпромиссной. Пару раз уклонившись от атак рассвирепевшего казака, ротмистр ушел в сторону, пропуская его саблю мимо себя, и тут же острый клинок карабелы чиркнул Максима по гортани, распарывая ее и лишая изменника жизни.

– Прошу извинить, ясновельможная пани, – начал было он, и вдруг удар в грудь сбил его с ног.

Он отлетел, едва удержав в руках саблю, будто ураган пронесся над лесной дорогой. Гжегож приподнялся на колено, и вновь резкий удар и падение, а затем кто-то схватил его. И тут барон услышал слова, обращенные вовсе не к нему:

– Ты цела, сердечко мое?

– Да, свет мой! – послышался в ответ нежный голос Софьи.

Гжегож Левартовский ошарашено огляделся. Три десятка панцирников лежали на дороге без движения. Похоже, из всего посланного королем отряда живым оставался он один.

– Прости, задержался. Татары в большой силе навалились, но мы их картечью славно попотчевали. А как ты ножом заветным каравай пробила, так у меня сразу сердце кольнуло. Заспешил, да, видать, припозднился.

– Ну что ты, Ванечка, как всегда, вовремя поспел.

Иван Сирко еще раз тряхнул ротмистра.

– Ну что, пан добродий, молись своему богу!

– Не убивай его, Вань, на нем вины нет, Максим нас предал! А этот нас защищал.

– Защищал, говоришь? – Атаман Сирко отбросил барона в сторону, будто это был куль с овсом, а не крепкий мужчина фунтов в пять с лишком пудов весом. – Что ж, коли Софья за тебя просит, то помилую. Но только ж правду говори, за каким рожном тебя сюда занесло?

– Король велел доставить пани Софью и сыновей твоих в замок Гуровеже. Я лишь должен был сопроводить их да проследить, чтобы в пути с ними ничего не случилось.

– А что ж так-то, раньше в гости не звал, а тут вдруг целое войско за ней прислал?

– Мне-то неизвестно. Только недавно из Империи в Вавель прибыл посланец императора, граф фон Шрекенберг. Именно после разговора с ним король послал меня сюда. Да и Гуровеже принадлежит не королю, а именно графу.

– Ишь ты, а что это моя семья вдруг вашему Хрякенбреху понадобилась?

– На это я ответить не могу, да я почти и не знаю его. Он несметно богат и, вероятно, скоро будет шведским королем. Еще знаю, что он собирает древнее оружие, – ротмистр остановился, задумавшись. – Но, кажется, не всякое. Он ищет какой-то особый меч.

– Что ты сказал? – вдруг помрачнев, спросил Иван Сирко.

– Он ищет какой-то меч, – повторил ротмистр. – Граф передарил мне старинный клинок замечательной работы, подарок короля, будто это треснувшее коромысло.

– Что ж, сейчас со мной пойдешь, опосля решу, что с тобой делать. Пошли, поможешь казаков на телегу перетащить, схоронить нужно.

– А как же мои панцирники?

– За твоими людей пришлю. Уж то, что по-вашему отпеть не выйдет, не обессудь, я вас к нам не звал, ксензов ваших у нас не жалуют. Но и волков к людскому мясу приучать не след. Так что схороним по-людски, а покуда он постережет. – Атаман лишь поднял руку, из леса тихо, будто тень, вышел матерый волчище и улегся возле ног Сирко. Тот присел на корточки, погладил зверя и не приказал, а тихо попросил: – Постереги тут покуда, чтоб родичи твои не повредили.

Зверь оскалил пасть и будто зевнул, затем как-то совсем по-собачьи лизнул руку Ивана.

– Давай, за дело, – казак выпрямился и глянул на ротмистра. – Да ты не страшись, коли жену и детей моих защитил, не пленником, гостем у меня будешь.

* * *

Расположившись лагерем неподалеку от кургана посреди Дикого Поля, пан Гжегож вспоминал события прошедшего месяца. В доме Ивана Сирко он жил почти вольно, вот только на улицу выходить не хотелось. Окрестные жители, хоть и не говорили ему ничего, но смотрели недобро. А затем к атаману невесть откуда пришел высоченный статный бородач, седой, как лунь, но по всему видать силушки немереной. О чем уж там говорили хозяин с гостем, уединившись в горнице – то одному богу ведомо.

А только на следующее утро Иван Сирко дал пленнику коня, выписал охранную грамоту и послал в замок Гуровеже, чтобы указать графу, где он будет ждать встречи. Честно сказать, барону не верилось, что фон Шрекенберг всерьез воспримет послание атамана, однако тот, молча выслушав доклад ротмистра, велел тому быть проводником. Тут хочешь, не хочешь – не поспоришь, ибо, узнав о гибели отряда, посланного за семейством грозного атамана, король, разгневавшись, велел заковать Гжегожа в кандалы и бросить в подземелье. Но этого не произошло, пан Леонард лишь покачал головой, вымолвил «нет», и повелитель Речи Посполитой тут же смирился и отдал ротмистра в полное распоряжение своего благодетеля.

И вот теперь он ждал неподалеку от кургана, держа в поводу двух коней. Идея отправиться в путь вдвоем с фон Шрекенбергом казалась ему абсурдной, он пытался убедить в этом графа, но тот лишь недобро усмехнулся, и сомнения у ротмистра отпали сами собой. На его удивление, ни татары, ни казаки, ни московские стрельцы не встретились всадникам в пути. Они будто сторонились их. Иногда на горизонте появлялось облако пыли, и где-то вдали с холма можно было различить всадников, улепетывающих галопом, будто от целого войска.

Добравшись до указанного Иваном места, граф спешился и, опираясь на трость черного дерева, начал медленно подниматься наверх меж жутких каменных истуканов, хмуро взиравших на гостей. Там, на плоской вершине, горел небольшой костерок. Пан Гжегож разобрал фигуру атамана, сидевшего поблизости, и его неразлучного мохнатого спутника.

Пожалуй, ротмистр сейчас не смог бы сказать, кого он опасается больше. Конечно, к чему лукавить, Иван Сирко был грозен, но все же в этой угрозе было что-то понятное, человеческое. Для воина гибель в бою – исход хоть и нежелательный, но все же вполне ожидаемый. На то и война. Но этот волк… О нем рассказывали не меньше страшных историй, чем о самом Иване. Вот только если и впрямь сей зверь сопутствовал Сирко со времени его прихода на Сечь, то было очевидно, что и не зверь это вовсе, а сам дьявол! Ибо ни один волк не мог прожить столько-то лет. И все же он был жив, послушен и свиреп, когда требовалась свирепость.

Ротмистр глядел на дальний костерок, на поднимающегося вверх по склону графа и, честно говоря, сам не знал, чью сторону ему занять. Однако любопытство одержало верх и, стреножив коней, он начал тихо красться за графом, так толком не решив, что намерен делать.

* * *

Фон Шрекенберга мысли спутника не заботили. Он внимательно рассматривал освещенное мечущимися отблесками пламени лицо казака: глубоко посаженные глаза, скулы, обтянутые наголо выскобленной кожей, длинные усы, клок волос – оселедец – на макушке, губы плотно сжаты, две жесткие складки меж бровей – уж как угодно, а добрым такого человека не назовешь. Такой голову снесет, ни на миг не задумавшись.

Сирко тоже внимательно глядел на гостя. Вернее, смотрел он расслабленно, будто бы вскользь, но пан Леонард, знающий толк в воинском искусстве, прекрасно сознавал, чего стоит такая расслабленность – ни одно, пусть даже самое малое движение не могло укрыться от противника.

– Здравия тебе желать не буду, – глухо начал Сирко, держа руку на сабельной рукояти, – ибо здравия тебе не желаю. Ты свидеться хотел – вот мы свиделись.

Пожалуй, кого другого подобная резкость могла оскорбить, но только не Шрекенберга.

– А вот я рад видеть тебя, атаман. Много о тебе слышал…

– Да уж, – Сирко хищно ухмыльнулся. – Я для тех слухов немало кровушки вашей пролил.

– Было такое дело, – абсолютно спокойно подтвердил граф. – Да только мне на ту кровь плевать. Ежели из твоего казака, или из любого шляхтича кровь пустить, кто разберет, где чья? Кровь она всегда кровь, будь она хоть трижды голубая, а все едино красная.

– Ты что же, граф, сюда меня зазвал, дабы в долгих словесах упражняться?

– Вовсе нет. Дело у меня к тебе есть.

– Поди, за клинком моим охотишься?

– Это ближе к истине. Да только если с тем клинком и сам ты пойдешь, то, всяко, лучше будет.

– Это еще что за блажь?! С чего бы это мне с тобой идти?! Я вашего брата всегда резал.

– Пустое это все. Ну, резал, стало быть, на роду им так написано. А если прямо говорить, то как раз ты и есть наш брат. А вот эти все людишки – тебе и мне не чета.

– Вот еще!

– Верно тебе говорю, – перебил его пан Леонард. – Ты ведь, сказывают, с зубами родился, а это верный признак – не обычного ты роду-племени, не людского. Ступай со мной вместе, чем хочешь, поклянусь, мы всем миром править будем. Хочешь себе всю Русь и Малороссию? Бери всю, без изъятия. Хочешь Белую Русь, Червонную, Полонию сарматскую – и они твои будут. Вся Тартария под твою пяту ляжет. Скажи, что тебе нужно, ни в чем тебе отказа не будет.

– Ни в чем – ни в чем? – Сирко поднялся с места.

– Я же сказал.

– А ты побожись! Честным крестом осени себя, тогда и поверю.

Губы пана Леонарда сложились в тонкую линию, напоминающую сабельный шрам.

– Ну, видит бог, я хотел решить дело миром. – Он развернулся спиной к атаману, показывая, что разговор окончен.

И в тот же миг будто гром прогремел среди ясного неба. Звездная пыль рассыпалась, будто просо, и на землю темной беззвучной тенью опустилось крылатое чудовище.

– Ишь ты, поди ж ты! – Сирко отскочил, выхватил из ножен саблю. И едва клинок ее распластал ночную темень, чудище вспыхнуло, будто пороховой бочонок взорвался, на месте его обнаружился воин черноволосый, худощавый, в богатом восточном платье с черным сияющим клинком в руке. – Ба! Да это ж никак Дейали-Мурза! – присвистнул атаман. – Вот негаданная встреча!

– Отдай меч, и я сохраню тебе жизнь! – коротко, без намека на акцент, объявил грозный воитель.

– А ты возьми! Жизнь, так и быть, в придачу пойдет!

Иван бросился в атаку, привычно рубя недруга от плеча до просака. Ан, не тут-то было. Дейали-Мурза исчез и в тот же миг объявился сзади, еще мгновение – и он атаковал, но без успеха. Клинки их встретились, и обоих бойцов тут же обдало жаром – внезапная, будто удар молнии, вспышка озарила ночь. И всякий раз, когда сталь Белого Хорта встречала на пути сталь Хорта Черного, молния и гром сотрясали округу.

Позабыв о стреноженных конях, пан Гжегож подобрался совсем близко к месту схватки. Он больше десяти лет провел, не покладая оружия, но такого боя ему видеть не доводилось. Удары сыпались друг за другом с такой яростью и скоростью, что противостоять им не было никакой возможности. Пожалуй, за то время, пока атаман и мурза пытались уязвить друг друга заклятой сварожьей сталью, они бы вдвоем выкосили целое войско. Да так, что никто из воинов попросту не успел бы схватиться за оружие. Но здесь и сейчас ни один из грозных воителей не уступал другому.