Тайная история Тартарии. Том 1. Паны, холопы и Другие

– Да как же такое быть может?! – изумился отрок.

– Молчи, не перебивай, – нахмурился Всеславлич, выхватил из ножен на поясе булатный нож и, будто разгневавшись, ударил им в грудь Ивана. Тот лишь охнул от внезапной боли, но ни кровинки не пролилось, даже кожа не разошлась под железом. – Вот так оно теперь и будет.

Парень потрогал грудь, не веря собственным ощущениям. Впрочем, за сегодняшний день случилось много такого, во что в здравом уме верилось с трудом.

– Но ты не больно-то радуйся, кому много дано, с того много и спросится. Сам знаешь, с одной стороны на землю нашу басурманы валом прут, с другой иезуитово семя крадется. Да и белый царь, хоть за твоей спиной, как за каменной стеной, а подмоги от него когда густо, а когда и пусто. Своя рубаха ближе к телу, и выгоду свою он блюдет свято. Но такое может статься, что его выгода – твоя невзгода. Потому запомни – с царем или без царя, а землю русскую ты сам защитишь. Чему надо, я тебя обучу.

Но помни, срок твой подходит. Отец мой вырвался из темницы, в которую я его под Хвалынским морем запер, и люто жаждет расквитаться. А коли так, то глядишь, и брат мой жив. А стало быть, и меч при нем.

– Да что ж ты, дедушка, загадками-то говоришь? Тебе самому в обед сто лет, а отцу твоему и все двести, почитай, будет!

Старик лишь захохотал от этих слов.

– Сто говоришь? Да когда мне сто было, на месте дома твоего густой лес шумел! А вон те дубы я помню еще желудями! Отец мой – Горын Змеич, брат, стало быть – Змей Горыныч.

– Что за сказки такие? – не удержался удивленный отрок. – Мне бабка о том сказывала, как богатырь Волх Всесла… – Глаза Ивана округлились. – Так ты, значит, и есть Волх Всеславлич?!

– Я и есть. Нечто раньше не дотумкал? Сражался я с братом моим и даже победил его. Да только мне его не убить: как раню я его, моя сила тогда к нему утекает. Вот как нынче сила побратима твоего в схватке к тебе ушла. На благо ты когда-то волчонка этого спас. Не раз тебе то добро вернется.

Так вот, мне отца и брата моих не сразить, а тебе под силу. Но только ж помни, не одним могуществом, но злым коварством сильны они. В каком облике тебе явятся, не ведомо, сами ли придут или пришлют кого – не угадаешь. Вон Святослав Хоробрый, что прежде тебя этим мечом владел, в бою непобедим был. Ан ворожбой и предательством брат мой сгубил его. Так что готов будь, парень, к схватке и в день, и в ночь, и в жару, и в ненастье, и на земле, и в воде, и в небесах. Сейчас подкрепи силы. – Волхв Всеславлич провел рукой над костром и там, где только что, пожирая хворост, скакало веселое пламя, очутился накрытый стол. – А мне сейчас уйти надо. Позже вернусь, тогда учить тебя стану управляться с мечом.

Старец поднялся, развел широченные плечи и, казалось, стал выше на две головы.

– А звать все тебя отныне будут Иван Сирко, как побратима твоего, Егориева зверя. Уразумел?

Иван Сирко молча кивнул, не сводя завороженного взгляда с наставника. И вдруг – будто молния ударила с земли в небо. Исчез, растворился в воздухе седобородый богатырь, и следа не осталось.

Иван сидел у кошмы, заставленной снедью. Мысли беспорядочно кружили вокруг событий нынешнего дня. Меч лежал у него на коленях, и почему-то от прикосновения гладкой стали ему сделалось удивительно спокойно. Он бы, пожалуй, решил, что старик посмеялся над ним, рассказал старую, как мир, сказку, когда бы не произошли с ним все эти чудеса наяву.

«Да как же такое могло случиться? Не с кем-нибудь, не где-нибудь, а со мной в этот самый день. Неужто я зверем и рыбой оборачивался? Ужель и впрямь меч, Сварогом откованный, мой отныне?..»

С реки послышался дружный плеск весел.

– Давай, навались! – зычно прикрикнул кто-то.

Иван вскочил. По Днепру в сторону порогов двигалась казацкая чайка, остроносая, с вязанками камыша поверх бортов, стало быть, идущая с моря. Еще отец, когда был жив, рассказывал, что, скрытно подбираясь к ворогу или прячась от него, казаки убирают мачту и загружают чайку так, что эти самые пучки, будто поплавки, держат лодку на воде.

Иван радостно замахал рукой, приветствуя сечевиков. Завидев его, легкий кораблик направился к берегу.

– Эй, хлопец! – послышался с воды зычный голос. – Как тут рыбалка?

Иван пожал плечами.

– А что ж ты тут, птицу бьешь?

– Не-а. Но рыбы и птицы тут много.

– Вот и славно, – отозвался казачий ватажник. – А татар нет?

Сирко мотнул головой.

– Не видать, не слыхать.

– Ну, стало быть, оторвались. – Атаман крикнул: – Здесь лагерем станем!

Он погладил длинный ус, и когда чайка приблизилась к берегу, ловко спрыгнул наземь и уставился на стоявшие пред Иваном яства.

– Ишь ты, тут и стол накрыт. Ждешь кого?

– Милости прошу, – подхватился Сирко. – Почитай, вас и жду.

– А ну, хлопцы, налетай!

Вывалившие на берег казаки гурьбой набросились на еду и смели ее с такой скоростью, что гостеприимный хозяин едва успел схватить ломоть хлеба.

– Ты, малый, чьих будешь? – довольно поглаживая живот, поинтересовался обладатель зычного баса.

– Иванко я, сын казачий. Отца Митрием зовут.

– Митрич, стало быть. – Атаман вновь закрутил ус, оглядывая парня. – Добре, добре. А я, стало быть, Максим Лихолет. Слыхал о таком?

Иван честно мотнул головой, что явно не порадовало осанистого усача.

– А тут что делаешь? – спросил он.

– На Сечь иду.

– Ишь ты, на Сечь! А саблю, небось, у батьки скрал?

Иван нахмурился, глянул туда, где оставил добытый в реке меч, и опешил – вместо длинного прямого клинка перед ним лежал изумительной работы шамшир[1] с вызолоченными письменами и узорами, сбегающими от пяты к острию по зеркально блестящей стали.

– Не-а, сам добыл, – возмутился Сирко, удивленно разглядывая оскаленную волчью голову, венчающую рукоять.

– Да ну, неча брехать, где ж тебе этакую красавицу добыть?! – хмыкнул Лихолет. – Тебе ж, поди, мамка и ножа не доверит капусты нашинковать! А вот слушай что скажу, давай так сговоримся – ты мне эту саблю дай, тем паче, коли она твоя, а не отцова-дедова, а я тебе иной отдарюсь. Доброй, ты не сомневайся! А к тому еще и джурой[2] к себе возьму. Ну что, по рукам?

– Не, не дам. Да и не хочу я джурой. Уж больно честь велика, я, поди, и капусту-то не всю порубал! – снова покачал головой Сирко.

– Ишь, какой гордый! – криво усмехнулся ватажник, раздосадованный отказом мальчишки. – Ну, так я эту саблю все одно возьму. Мне, поди, нужнее. – Он сделал шаг к лежащему на кошме оружию и вдруг услышал неподалеку глухое рычание. Из-за ближайших кустов, недобро глядя на обидчика и приседая для прыжка на задние лапы, появился крупный волк. Максим потянулся было к рукояти пистоля, торчавшего за поясом. Но зверь, обнажив клыки, вновь глухо зарычал. – Ишь ты, – пробормотал атаман. – Ну ладно, будь по-твоему. А тока об заклад готов биться – хоть с саблей, хоть с волком, хоть на руках ходи, а не быть тебе сечевиком. Кто ж тебя, этакого заморыша, в курень примет?

– А вот буду! – упрямо буркнул Сирко, хмуро глядя на ватажника.

Лихолет расхохотался и, обернувшись, хлопнул себя ладонью по седалищу.

– Вот тебе, а не Сечь! Да скорее уж ты нас пехом обгонишь и до Хортицы прежде нашего дойдешь, чем казаком станешь!

– А ежели обгоню?

– Ну, ежели обгонишь, – глумливо хмыкнул казак, – тогда – да, тогда будь по-твоему! Да только лучше ступай домой, не позорься. Мы к завтрему полудню уже на Сечи будем, а тебе дотуда, почитай, день ковылять. Так что за пироги тебе спасибо и добрый совет – не рядись с казаками впредь. Нынче-то мы сытые и добрые, а так, глядишь, рожа-то с кулаком познакомится, рада не будет!

– За совет и науку благодарствую, – чувствуя, как закипает что-то в груди, проговорил Иван. – Пойду я. До Сечи, и впрямь, еще идти и идти.

– Ишь ты, упертый! Ну, ступай, ног в темноте не обломай!

– Уж какой есть. Слова твои, атаман, все слышали, так что до завтрева, до полудня их не забудь! И я не забуду!

Иван бежал резво, как никогда прежде, так что даже его клыкастый побратим едва поспевал за ним. Сабля в невесть откуда взявшихся ножнах нещадно колотила по бедру, но он не обращал внимания. Не шуточное дело – попасть к полудню на Сечь, тут и верхом поди, доскачи! Невесть сколько верст он пробежал так, прыгая с камня на камень, виляя лесными тропками, покуда не рухнул без сил в густую траву. Волк сел рядом и начал тыкаться носом в щеку.

– Сейчас, – прохрипел Сирко. – Сейчас встану.

– Да уж лежи, чего там, – раздалось совсем рядом. – Времени-то еще ого-го сколько! Хорошо бежал, я аж залюбовался!

Пересиливая себя, Иван приподнялся на локти. Конечно, обмануться было невозможно: озаряемый луной, опираясь на посох, над ним стоял Волх Всеславлич.

– Куда ж ты побег, малый?

– На Хортицу, – выдавил парень.

– Ишь ты, а попрощаться?

– Так ты ж пропал!

– Что с того? Ушел, стало быть, в том нужда была. Ну, а коли вернулся, уж точно неспроста. Идем, до дома меня проводишь, заодно и простимся.

– Волх Всеславлич, миленький, я ж так к сроку припозднюсь!

– Пустое молвишь. Слыхал, небось? За дурною головою и ногам нема покою, а пустая голова и вовсе с плеч слететь норовит. Оно тебе не в прибыток! Вставай! Неровен час, луна уйдет.

Иван с трудом поднялся на ноги и, чувствуя, как от усталости гудит все тело, поплелся за наставником.

– Я ж тебя еще обещал поучить, как тем оружием врага поражать. Или ты одним видом клинка своего недругов разогнать понадеялся?

Далеко идти не пришлось. Седобородый учитель поднял руку к небу и будто протянул от луны светлый полупрозрачный луч, который лег тропинкой поверх травы. Кудесник ступил на нее и зашагал, как ни в чем не бывало. Иван осторожно ступил ему вслед, прозрачная тропка держала, будто каменная мостовая. Долго ли, коротко, Сирко увидел высокий курган с плоской макушкой, вокруг которого неусыпной стражей, бдительно оглядывая подступы, стояли валуны почти в человеческий рост. Присмотревшись, Иван разглядел, что на каждом из них грубо вырезан суровый воин с мечом на поясе.

– Ну, вот я и дома, – объявил Волх Всеславлич, и лунная тропка исчезла, будто погасла.

Сирко, уже переставший изумляться умениям своего учителя, лишь вздохнул, да махнул рукой. Оно, конечно, грех доброму христианину с колдовством водиться, но что попишешь, коли сила чудодейская из тебя сама лезет, как тесто из квашни. «Вот приду на Сечь, – подумал он, – непременно в храме свечку поставлю, да помолюсь, как следует».

Он обвел взглядом курган в поисках если не вежи, то хоть бы какой хаты. Но ничегошеньки, даже самой распоследней землянки не было вокруг.

– Ну что ж, воитель, давай, вытаскивай оружие из ножен. Держи его крепко, но не грубо, а как девичью руку. Чай, не кочерга.

Сирко выхватил саблю из ножен и вдруг ощутил прилив неведомой прежде силы, так что встань перед ним сейчас крепостная башня – пожалуй, и башню бы срубил!

– Этак поглядеть – так и славно! – с насмешкой в голосе проговорил Волх Всеславлич. – Что ж, сразу вижу, отец тебя сызмальства науке сабельной учил. Вот, стало быть, сейчас с помощничками моими и схлестнешься. Рубись что есть силы, не жалей, но помни, и они тебе спуску не дадут. А ты, клыкастый, – шикнул он на волка, – сиди тишком, не твоего ума тут дело! – Побратим заскулил и отвернул голову, будто не в силах видеть того, что должно было произойти. – Вот так-то и ладно, так-то по уму.

Седобородый хлопнул в ладоши, и каменные воины вдруг отряхнулись, будто смахивая насевшую пыль, с тяжелым вздохом вытянули ноги из земли и со всех сторон пошли на Ивана.

– Дерзай, воитель! Посмотрим, на что ты горазд!

Волх Всеславлич отступил в сторону, и каменные воины накинулись на отрока, потрясая каменными же мечами. Мир будто померк в очах Ивана и затем снова вспыхнул, но уже куда более яркий.

Он видел истинные лица наседавших, резкие, жесткие человеческие лица, глядящие пустыми глазами. Он метнулся в одну сторону, рубанул, намереваясь отсечь вооруженную руку первого нападавшего. Но удар его наткнулся на клинок другого стража «хоромины» Волха Всеславлича. Еще двое, появившиеся из-за кургана, норовили зайти ему за спину.

«Э нет, так не пойдет!». Увидев, что ближний противник замахивается на него, он скользнул под руку ловкой куницей и полоснул живого истукана по груди. Тот замер, будто никогда и не двигался с места. «Их можно побеждать!» – ликуя, осознал Иван и обрушил клинок аккурат на ухо повернувшегося в его сторону следующего недруга. Клинок без затруднения вошел в камень и так же легко вышел, когда Иван крутанулся волчком и подрубил ноги третьему каменному бойцу. А дальше все слилось в единую пляску. Он уклонялся, рубил в ответ, отпрыгивал, наседал, выстраивал безмолвных ворогов змейкой, дабы не дать им навалиться всем скопом, вновь атаковал и защищался.

И так до того мига, когда вдруг замер, осознав, что рубить больше некого. Каменные глыбы неподвижно стояли там, где застал их безжалостный клинок. Наблюдавший со стороны наставник с удовлетворением погладил длинную седую бороду, а не находивший себе места волк метнулся к побратиму, поставил ему лапы на плечи и радостно вылизал лицо.

– Ай, славно! Вижу, живет в мече и сила моя, и душа Святослава Хороброго! Нынче ты им стал добрым вожаком. Что ж, отныне и навек это твое оружие. Молодец, что в чужие руки не отдал его! И себя бы погубил, и отчизну. Пока ты правому делу верно служишь, Белый Хорт тебя не подведет. Чужой воли сторонись, стелют мягко, да спать невмоготу. Помни, что я тебе об отце и брате моем сказывал. Ну, и меня не забывай. – Волх Всеславлич крепко обнял отрока, который отчего-то теперь смотрелся куда старше и суровее. – А теперь мне пора, скоро рассвет.

– Погоди! – окликнул его Иван. – А как же я? Мне же на Хортицу до полудня поспеть нужно!

– Так иди.

– Куда?

– На Хортицу, – безразлично хмыкнул седобородый. В этот же миг курган вздрогнул, расступился и поглотил старца. – Свидимся еще, – услышал Сирко. – А до того – не поминай лихом.

Земная твердь захлопнулась, будто пасть насытившегося зверя, и лишь набежавший ветер взъерошил ковыль.

Хлопец огляделся, утренняя зарница щедро заливала восток кровью побежденной ночи. Узкий, как сабельный клинок, алый край солнца прорезал устилающий степь утренний туман.

«Помогай, Господи, не опоздать бы! – прошептал Иван, глянул на серого побратима, перекрестился и сделал шаг. В разрыве тумана вдруг ясно обозначилась высокая скала, крепость на ней и могучий Днепр, катящий валы к далекому морю.

– Да неужто?! – ахнул Сирко. – Вот так так! Стало быть, успел!»

* * *

Чайка ходко шла против течения.

– Давай, навались! – слышался с борта знакомый голос ватажника. – На том свете отоспимся!

Казаки с силой налегали на весла, ища привычные, знакомые сечевикам места, где натиск волн был не так силен.

– Навались, навались!

Иван Сирко поднялся с пенька, глянул на костерок, поправил саблю и замахал руками.

– Эгей! Эге-гей! – Он не без удовольствия заметил, как вытянулось лицо атамана Лихолета, и радостно закричал, потешая казацкую братию: – Что-то вы припозднились, я уж тут к заутренней сходил, окуньков наловил, вам вот в глине испек, попотчуйтесь, не побрезгуйте!

Шедшие на чайке казаки захохотали в голос от такого курьеза. Максим Лихолет дал знак, и корабль направился к берегу. Он смотрел, не отрываясь, не мог поверить, что ушлый малый поспел к означенному часу.

– Ловко ты, ловко! – высаживаясь у костра, процедил ватажник, глядя то на парня, то на лежавшего рядом волка. – Что ж, замолвлю за тебя слово на Сечи. Может, и впрямь добрым казаком станешь. Как только прозывать тебя? Не Сверкопятом ли?

– Я уж сказывал, зовут меня Иваном, а кличут Сирко. – Казачий сын положил ладонь на холку матерого спутника. – Он Сирко, и я Сирко. Легко запомнить.

– Ишь ты! – оскалился ватажник. – Всякий тут норовит себе имечко придумать, чтоб аж вороны с крестов шарахались. Да только многого ли ты в бою стоишь, Иван Сирко? Может тебя и не Сирко вовсе звать, а Усирко?

Привычные к грубым шуткам сечевики захохотали, но отрок и бровью не повел.

– А ты испытай. Чего языком рожь молотить?

– Скажешь тоже – мне с тобой тягаться! Свои же на смех поднимут – связался черт с куренком. Да и как тягаться-то? Я ж плечом только поведу – ты драпака задашь – так и на коне не догонишь!

– Твоим бы языком, атаман, да ядра в пушки закидывать! Только палить бы и успевали! А вот ставлю саблю, что тебе меня не одолеть.

Глаза Лихолета сверкнули неподдельным интересом.

– Что ж, дело хорошее! Да только ж уговор – потом мамке в подол не плакаться, что злой дядька цацку отобрал. Ну что, как желаешь: на кулачках, на поясах или, может, по-мужски на саблях до крови схватимся?

– Так это ж ты муж хоробрый, ты саблю и бери. А я так, по-отроковски, на кулаках, – насмешливо ответил Иван.

– Ну, гляди, все мне тут свидетели, ты сам этого захотел…

Сабля ватажника быстро покинула ножны и свистнула над головой Сирко. Тот легко уклонился, затем столь же ловко ушел от пластующих ударов слева и справа. А затем… сечевики даже вскочили, не поверив глазам: один кулак резвого огольца врезался под ребра Лихолета с такой силой, что тот замер с открытым ртом, не закончив взмаха. В следующий миг второй кулак Ивана, как таран в крепостные ворота, грохнул в челюсть, опрокидывая ватажника наземь.

– Ай да ловок! Ай да хват! – раздалось вокруг. – Любо, Сирко, любо! Справный казак будет!

Максим Лихолет с трудом поднялся на ноги и подобрал выпавшую из рук саблю.

– Да уж, как ни крути, справный! Ты, парень, зла не держи. – Он скривился то ли от боли, то ли от клокотавшей в груди ярости. – Тут всякого испытывают. Мы еще вместе с тобой ворога бить станем! И зелена вина не одну чарку выпьем! Теперь вижу, быть тебе лихим атаманом! – Он протянул Ивану руку, затем отошел к воде, запустил обе ладони в холодную воду, будто смывая крепкое рукопожатие, и прошептал себе под нос: – Да вот долго ли?

* * *

Барон Гжегож Левартовский с восхищением глядел на вызолоченную карету, подъезжающую к Вавельскому замку. Ему, ротмистру панцирной хоругви, поди, до конца дней на такую денег не скопить. Да и зачем ему карета? Добрый конь – совсем иное дело.

– Это кто ж к нам такой пожаловал? – глядя туда же, куда и командир, поинтересовался стоящий в карауле шляхтич.

– О, это птица не простая, – ротмистр кивнул на герб, украшавший дверцу кареты. – Граф Леонард фон Шрекенберг, личный посланец императора.

– Вот как? И что ж у него к нашему крулю за надобность?

Ротмистр хмыкнул.

– То не нашего ума дело. А впрочем, слыхал, небось, о королеве шведской?

– Та, которая от престола отреклась? Слыхал. Она, вроде, родня нашему государю.

– Так и есть. Отречься-то она отреклась, а спустя год обратно запросилась. Тут из дому ей кукиш и показали. Но королева Кристина хоть и дура дурой, а кусок мимо рта не пронесет. Вот и снюхалась она с этим графом. Он ей – руку и кошелек, она ему за то – руку и корону.

– Он так богат?

– Не то слово. Гора Шрекен, как говорят, вся из серебра, едва-едва землей присыпана. Тамошние графы сперва шрекенбергеры для герцога Саксонского штамповали, затем императора начали звонкой монетой снабжать. И так он люб стал императору, что тот желает забрать от короля нашего Львов и Галич, чтобы герцогство сделать и любимцу своему отдать. На этих условиях он с королевой Кристиной порвет. А если его величество на это не пойдет, то венский двор поддержит графа и он, став шведским королем, на все наше Поможже будет претендовать.

– Так это ж, если станет, – хмыкнул шляхтич.

Барон Левартовский покачал головой.

– Этот, пожалуй, что и станет. Вот теперь от имени самого императора приехал лично с королем договариваться.

Карета остановилась, из нее вышел высокий, худой, как жердь, вельможа. С первого взгляда трудно было сказать, сколько ему лет. Вроде не меньше пятидесяти. Однако глаза – холодные, немигающие, будто мертвые, делали его куда старше, а манера двигаться, легкая и непринужденная, пристала куда более юным годам. Затканный цветочным узорочьем алый камзол был щедро украшен кружевами, на бархатных пурпурных штанах по шву красовались изящные бантики. Кружева были даже на отворотах его ботфортов.

Он быстро надел широкополую черную шляпу с белыми страусовыми перьями и, горделиво положив руку на эфес длинной шпаги, прошествовал мимо ротмистра и его соратника, не удостоив взглядом. Его богато украшенный наряд был столь не похож на простые, скромно обшитые галуном кунтуши шляхтичей, что рядом с ними гость выглядел человеком из иной реальности.

– Добро пожаловать, ваше сиятельство, – поклонился барон Левартовский. – Государь ждет вас. Я провожу.

Милостью божьей король польский, великий князь литовский, русский, прусский, мазовецкий, жемайтский, ливонский, смоленский, северский, черниговский, а также наследный король шведов, готов, вендов и бессменный претендент на московский престол Ян Казимир ерзал на троне, ожидая визита «старого друга». Они и впрямь были знакомы не один год, и граф щедро снабжал тогда еще юного королевича, пеняя ему на бесконечные разговоры в Сейме. От этого сборища говорунов, и вправду, целиком зависело финансирование любых начинаний. Но до скончания времен там не смогли бы договориться и о замене лавок в собственном здании. А деньги нужны были позарез!

Ян Казимир числил графа своим наперсником и конфидентом, и вдруг, как гром среди ясного неба, эти ужасные требования! Он тер виски, представляя на столе гору собственных долговых расписок, и заранее старался придумать, как выкрутиться из этого медвежьего капкана. Но безуспешно.

«А может быть, убить его? – мелькнуло в голове короля. – Подослать трех-четырех верных наемников? Впрочем, о чем это я, верный наемник звучит примерно как знойная слякоть».

Он не успел додумать эту казавшуюся спасительной мысль. Дворецкий, войдя в тронный зал, торжественно грохнул своим вызолоченным жезлом об пол и провозгласил:

– Его сиятельство граф Леонард фон Шрекенберг!

Барон Левартовский, первая сабля легкой кавалерии, склонил голову, пропуская высокого гостя, и отступил к двери. Нарушая дипломатический протокол, Ян Казимир поднялся с трона и раскинул руки для объятия.

– Старый друг, как я рад тебя видеть!

– Так же как и я, ваше величество, – одними губами улыбнулся граф, и от этой улыбки и у дворецкого, и у ротмистра панцирной хоругви, и у самого короля почему-то заныли все зубы.

– Надеюсь, дорога была легкой? – поинтересовался хозяин дворца.

– И приятной, – утвердительно кивнул гость. – Не считая трех засад и попытки отравить меня на постоялом дворе, все было замечательно. – Он достал из поясной сумки пригоршню ружейных пуль и встряхнул их в ладони. – Пожалуй, скоро я буду делать из них ожерелья.

– Какой ужас! – нахмурился Ян Казимир. – Ну, здесь-то вы можете себя чувствовать в полной безопасности. Надеюсь, мой подарок смягчит память о треволнениях вашего путешествия.

Он подал знак барону, тот скрылся за дверью и вскоре вновь появился с продолговатым завернутым в персидский шелк предметом.

– Зная вашу любовь к старинному оружию, я приготовил вам этот небольшой презент.

В глазах императорского посланца вспыхнул интерес, но по мере приближения ротмистра он начал быстро угасать. Барон развернул шелковый покров и замер в восхищении. В его руках был меч замечательной работы.

– Когда мне предложили его, – продолжил Ян Казимир, – я сразу понял, кого хочу им порадовать. – Граф взял оружие в руки, согнул дугой клинок и посмотрел на его пяту, знак в виде трех мечей, сложенных в виде латинской буквы Н в круглом щите под короной. – Хоан Оренго, клинковый мастер Тортосы, середина XV века. – Внимательно глядя на драгоценный меч, сообщил фон Шрекенберг. – Тамошние мастера наследовали сарацинские традиции изготовления дамасской стали. Если присмотреться, то литера Н напоминает башню. А башня под короной – герб Тортосы. Так что знак – своего рода шарада.

– Браво, браво граф! Ваши познания воистину непревзойденны.

– Не стану спорить, ваше величество. Однако я желал бы переговорить без свидетелей.

Ян Казимир печально вздохнул и подал знак приближенным удалиться.

– Ян, – начал граф, когда дверь за дворецким и ротмистром закрылась, – ты знаешь, для чего я тут.

– Увы, – вздохнул король, – ты надел мне петлю на шею и теперь желаешь услышать мой предсмертный хрип.

– Вот еще! Если бы я желал этого, не пошел бы столь долгим путем.

– У тебя скверные шутки, пан Леонард.

– Да. Это потому, что я не умею шутить. Итак, как мы выяснили, ты не желаешь ни отдавать Кристине Поможже, ни императору Львов и Галич.

Король грустно усмехнулся.

– Редкая проницательность.

– Ты мне льстишь. А что ты скажешь, если я помогу тебе выкрутиться?